А вот Взгляд... И Танрэй поймала его. Это был взгляд Ормоны. Танрэй задохнулась. Она и не подозревала, насколько жена экономиста зла на нее. В ее глазах была не ненависть, не презрение. Хуже. Там клубилась лишь черная злоба.
Оркестр заиграл громче, и Танрэй порхнула в объятия кулаптра.
— Там спектакль поинтереснее? — с улыбкой, чувствующейся в тоне, шепнул Паском.
Танцуя, они изображали любовь между мифической царицей Танэ-Ра и бывшим священнослужителем Тассатио. Легенда о великих аллийцах была любимым произведением Танрэй, хотя ей и не нравились "жертвенные" сюжеты. Это — являлось исключением из правил.
Паском был великолепен. Он двигался с грацией дикой кошки, он просто заражал своей силой приунывшую от взгляда Ормоны Танрэй.
— Спасибо вам, Паском! — шепнула та.
Она не привыкла, что кто-то дает энергию ей...
Две маски. Всего лишь две маски. А за ними — целая жизнь загадочного народа... И если бы не кулаптр — еще неизвестно, получилось бы у актеров передать аллийский дух или нет.
Паском отдавался роли полностью. И все, в том числе Танрэй, в момент "убийства" Правителя, в момент разговора Танэ-Ра и Тассатио в темнице, стали замечать его отчетливое сходство с Сетеном. Он словно играл его самого. Его голос был голосом Тессетена, его жесты, его манера держать голову, чуть склонив тяжелый лоб, принадлежали другу Ала — и более никому...
И когда Паском, сдернув не шлем-"корону", а маску, забился на сцене в своем последнем танце, публика встала. Тяжелая, гулкая музыка висела под сводами павильона, слышная на ассендо, слышная далеко-далеко в окрестностях.
Над Кула-Ори сгущались тучи и мигали молнии приближающейся грозы.
...Соединение, поддерживающее плиту над одной из секций бального зала, слегка дрогнуло и ослабло. Во время проектирования был допущен всего лишь маленький недочет, который созидатели не успели исправить, торопясь воздвигнуть павильон к сроку, и который нейтрализовали за счет более сильного крепления лестницы, ведущей на ассендо. И никто не заметил теперь нескольких песчинок свежей облицовки, осыпавшейся с потолка. Все были поглощены последней сценой спектакля...
— Просто нет слов! — признался Сетен, когда Танрэй и Паском рука об руку, в своих обычных, разве что более нарядных, одеждах вышли в один из бальных залов. — Сестренка! У тебя дар! О вас, Паском, я даже и не говорю!
Кулаптр похлопал его по плечу и с улыбкой покинул свою спутницу.
— Тебе понравилось? О, Природа! Мы столько готовились, а потом исчез Ашшур... Я думала, будет полный провал... Как тебе Ишвар в роли судьи? По-моему, он справился отлично! Почти без запинки говорил на настоящем ори!
— Защебетала, защебетала! — усмехнулся Сетен и слегка коснулся губами ее пальцев. — Можешь гордиться.
— Где Ал?
— Не знаю...
Будь на месте Танрэй кто-нибудь другой, экономисту было бы просто солгать, пряча свое лицо в тени. Но она поняла, что Сетен знает. И даже увидела сквозь стекло купола павильона, что Ал разговаривает на ассендо с Ормоной. Многое было видно внутри этого сказочно-воздушного, изысканно-прозрачного здания...
— Танрэй! Мы с мамой в восторге!
Тессетен предпочел смешаться с толпой, оставив Танрэй в обществе ее родителей, рассыпавшихся похвалами.
И тут громыхнул первый раскат грома. Сразу начался ливень, и все, кто находился на открытом ассендо, заторопились вниз.
Встряхиваясь, по зарослям бежал громадный волк. Дождь застал его в пути.
Гвардейцы сменились на вахте. Теперь те, кто дежурили в павильоне во время спектакля, могли отдохнуть. Саткрон предложил Дрэяну пройтись, но тот отказался.
...Вода просочилась в щель, образовавшуюся между перекрытиями купола. Крепеж слегка дернулся, соединение ослабло еще немного...
Ливень закончился на удивление быстро, ветер живо раздул тучи, вновь приоткрывая лик Селенио. Дома Кула-Ори казались безжизненными, лишь выстроенный на возвышенности, близ реки Кула-Шри, павильон Теснауто сверкал и переливался праздничными огнями. Здесь, в таком отдалении от мятежных Оритана и Ариноры, люди словно забыли о терзающей их мир войне...
— Я едва тебя нашел! — Ал обнял жену за плечи и поцеловал ее в шею.
Танрэй покосилась на сверкнувшую черными глазами Ормону, перевела взгляд на супруга:
— А я и не пряталась...
Он засмеялся:
— Ну прости, что не прибежал с похвалами. Я просил Тессетена извиниться за меня: было срочное дело. Ормона сообщила, что гвардейцы... впрочем, не хочу об этом сейчас. Давай после праздника?
— Говори, коли уж начал, — Танрэй ощутила, что ноги ее стали непослушными, и села на бортик высокого фонтана в центре зала; повсюду кружились танцующие пары и звенела жизнерадостная музыка оританян, этих вечных оптимистов...
— Танрэй...
— Нашли Ашшура?
— Да.
Она закрыла лицо руками. Спрятаться бы сейчас под той удобной маской. Что же это происходит?
— Давай лучше потанцуем, солнышко. Вставай, вставай! Отбрось эти мысли. Убиваться будем завтра...
Ал почти насильно поднял жену, обнял ее и закружил:
— Все изменится. Все пройдет. Мы ведь даже еще и не сталкивались с настоящими трудностями, Танрэй. Ведь ты знаешь старую пословицу: "Если нет противодействия и все идет слишком гладко, то ты либо в чем-то ошибаешься, либо впадаешь в детство".
— По-моему, ты становишься циником, как Тессетен.
— Да, в последнее время мы много с ним общаемся... Как никогда... — Ал угрюмо посмотрел в сторону самозабвенно танцующих неподалеку тестя и тещи.
— Но Сетен умеет вовремя остановиться, а ты — нет... — прошептала Танрэй, и в звуках громкой музыки муж ее не услышал.
Такому человеку, как Ал, цинизм был противопоказан. То, что придавало шарма той же Ормоне и не портило Сетена, в приложении к Алу казалось до отвращения неестественным. Почему? Танрэй не знала. Каждому человеку идет свой фасон платья...
— А ты попробуй снова начать писать стихи и песни, Танрэй! — вдруг сказал он. — Мне кажется, у тебя это получится лучше, чем прежде...
— Я молчала больше пяти лет, Ал. Думаешь, смогу запеть теперь? — улыбнулась она.
— Почему бы нет? Пред звездами мы все равны.
— Таким ты мне нравишься больше, — она шутливо растрепала его густые волосы.
Ал поцеловал ее. Пусть такие проявления и не были приняты у чопорных ори, но здесь не Оритан, да и люди уже совсем не те...
— Кроно бессилен перед их языком, — он поднял палец к небу, которое подмигивало звездами сквозь прозрачный купол здания. — Такой хороший шанс что-то сказать самим себе — будущим. На память. Надеюсь прийти сюда еще не один раз. Здесь так много познавательного, за одну жизнь не изучишь...
— Вот истинные слова! — прозвучал у Танрэй за спиной безучастный металлический голос.
Ормона сегодня превзошла саму себя в красоте. И откровенности. Ее лиловое длинное платье обтягивало соблазнительные, хоть и узкие бедра и представляло собой скорее юбку и две полоски ткани, крест-накрест прикрывавшие высокую литую грудь, неподвластную нападкам времени. Подтянутый загорелый живот был открыт, и в аккуратном пупке сверкал алмазный страз.
— Танрэй не будет против уступить мне своего мужа на один танец?
Ала захлестнула вьюга яростных мыслей жены, но, по совести говоря, ему с самого начала празднества хотелось пообщаться с Ормоной чуть ближе, чем обычно. И в танце это было вполне достижимо.
Жена Тессетена улыбалась в ожидании. И Танрэй пришлось уступить — именно уступить, как сказала Ормона — своего мужа, дабы не показаться невеждой.
Созидатель Кронрэй словно только того и ждал: подхватил златовласую красавицу и, дохнув ей в лицо винными парами, стал горячо и торопливо рассказывать какую-то историю.
Из дальнего угла бального зала за Алом и Ормоной мрачно наблюдал гвардеец Дрэян.
Сетен, посмеиваясь, взирал на них сверху, с мокрого после дождя ассендо, где стоял в полном одиночестве.
...Плита слегка дрогнула. Если бы не громкая музыка, ее скрип можно было бы даже услышать...
Тут грянул заводной и одновременно чувственный мотив. Танрэй догадалась, что это Ормона приказала оркестрантам сыграть именно его.
И вскоре всем танцующим ничего не осталось, как освободить центральное место в зале, ибо лучше Ала и Ормоны это не мог бы станцевать никто. И если сыгранные Танрэй и кулаптром эротические сцены между Танэ-Ра и Тассатио выглядели как очень красивая стилизация, то здесь все было иначе.
Ормона умышленно изгибалась так, чтобы перевязь на ее груди вздергивалась и слегка обнажала тело. Женщина блестящей змеей обвивалась вокруг Ала, ее черные волосы рассыпались, закрывая их обоих от посторонних глаз и намекая — там, под их шатром, происходит нечто интимное, запретное.
Кронрэй растерянно оглянулся на Танрэй. Та молча смотрела на танцующих. Она понимала, что Ал сейчас поглощен Ормоной и готов на любое безумство.
Дрэян стиснул рукоять своего оружия и добела закусил губу, не замечая этого и вполне готовый вспыхнуть.
Танрэй развернулась и направилась в соседний зал, расположенный под ассендо. Ормона выглянула из-за плеча Ала. Заметив удаляющуюся Танрэй, жена экономиста мимолетно улыбнулась.
Оглядевшись (почти все были там, откуда она сбежала), Танрэй, не разбирая пути, взлетела по ступенькам. И лишь когда натолкнулась на Сетена, замерла...
— Надеюсь, ты не собралась сделать то, о чем я подумал? — спросил экономист, красноречиво заглянув через витые перила ассендо вниз.
Высота была головокружительной.
— Нет... Конечно нет... — пробормотала, опомнившись, Танрэй.
— Ну, бывает, что мы, сестренка, не подумав, делаем ошибки, а потом расхлебываем их всю жизнь... На самом деле, конечно, запутываемся еще больше, но думаем, что расхлебываем...
— Сетен, прости, но не мог бы ты сейчас оставить меня одну?
— Не-а! — он одним глотком опустошил свой бокал и поставил его на карниз. — Как же многолики вы, женщины! Иногда вы олицетворяете собой мудрость, а в следующее мгновение можете стать глупее новорожденного младенца...
— Вы с Ормоной — одна душа! — в пылу раздражения выкрикнула Танрэй.
— Увы, да. С прискорбием отмечу, что и вы с Алом — тоже... Наверное, потому до сих пор и вместе... Может быть, и ты одаришь меня танцем, Возрожденная?
Он впервые назвал ее так — на старом ори.
— О нет! Только не под эту музыку! — но Танрэй смягчилась: ироничный и резковатый Сетен сегодня был покладист, как никогда. Хотя он видел, он все видел! Или это игра, или ему все равно.
— Мне не все равно, — вслух отвечая на ее мысли, произнес Тессетен. — Но... Да ничего, пустое. А что касается музыки — я напою тебе другой мотив...
Он склонился к ее уху и тихо запел. Танрэй осторожно положила руки ему на плечи, он коснулся ее талии.
Это была песня об Оритане. О прекрасных золотых храмах Рэйодэна, уходящих верхушками под облака, о горах Эйсетти, где персиковый румянец проступал с восходом солнца на округлых стенах домов, о пылающей красным камнем Коорэалатане, берега которой омывают волны Южного океана...
Танрэй плакала. Она забыла об Але, в ней не было ярости к Ормоне. Исчез и Тессетен. Остался лишь его прекрасный тихий голос — и навсегда потерянный Оритан.
— Видишь, есть много более важных вещей на этом свете, чем измена любимого человека... — сказал он, прижимая голову сникшей от горя Танрэй к своему плечу.
И тут жутким озарением проявилась в ней мысль: много лет назад она выбрала не того. А еще раньше он выбрал не ту. Сетен приоткрылся ей сейчас, и женщина изумилась: как он умел прежде и умеет ныне сдерживать в себе такую бурю?! И совсем другой человек был сейчас перед нею — тот, кем он проступил сквозь ложь своей оболочки во время гнева на гвардейца Саткрона два года назад. Забывшись, тогда Тессетен нечаянно выдал себя. Сейчас, видимо, тоже.
Жуткая маска мизантропа-Сетена съежилась и спала, не в силах больше держаться на его истинном лице.
Танрэй поняла, что не умеют люди любить больше, чем любит он. Она поняла, что не существует в природе столь нежного материала, с коим можно было бы сравнить нежность, питаемую Сетеном к ней. Она поняла, что обо всем этом он может только молчать.
Танрэй провела пальцами по его щеке, ее заалевшие жадными угольками губы уже готовы были получить поцелуй, но Тессетен оборвал наваждение. Перехватив руку Танрэй, на мгновение провел ее ладонью по своему лицу, а затем резко оттолкнул от себя.
— Теперь понимаешь, что не все равно? — с вызовом, откидывая гриву от безобразного чела, почти крикнул он. — Но не так, как думала ты! Это был незабываемый танец, сестричка! А теперь настало время повеселиться и мне!
— Куда ты?
Сетен одним движением освободил плечо от вцепившейся в него руки Танрэй, свысока взглянул на собеседницу:
— Ты, кажется, хотела побыть в одиночестве?
Танрэй отступила.
В это время разгоряченные, позабывшие обо всем на свете, готовые танцевать еще и еще (да вот, жаль, музыка прекратилась!), Ал и Ормона смотрели друг на друга. Грудь у обоих вздымалась от прерывистого дыхания, глаза светились. Тогда Ормона шагнула к нему и на виду у всех поцеловала. Это было не мимолетное касание — поцелуй друзей. Ал ощутил, как ее раскаленный уверенный язычок скользнул ему в рот. И он ответил. Но опомнился первым:
— Все, все, Ормона! Все!
Она тряхнула волосами и отошла.
Все начали оглядываться. Под хрустальной аркой входа, усмехаясь, стоял Тессетен:
— А отчего бы нам, братишка, не поразвлечь публику еще? Поединок?
Люди — даже туземцы, с трудом понимающие язык ори, — охнули.
— Не всерьез, конечно! — тут же оговорился экономист. — Ради зрелища! А то наша четверка сегодня еще не полностью реализовала свои возможности! Что скажешь, Ал?
И без дальнейших околичностей Сетен окунулся в свой любимый морок. Огромный тур, взревев, подскочил на дыбы и с оглушительным грохотом опустился всем своим весом на полированные плиты пола.
Ормона с улыбкой глядела на Ала, стоявшего напротив разъяренного быка. Стройный, даже тонкий из-за черноты одежды мужчина — и косматое золотисто-рыжее чудовище с высокими острыми рогами, нацеленными сейчас в грудь противнику. И два рубина громадных глаз, яростно сверкавших из-под тяжелого мохнатого лба...
...Волк легко перепрыгнул ров, но Саткрон заметил зверя прежде, чем тот, увлеченный своей целью, почуял его...
...Танрэй медленно спускалась по лестнице с ассендо. Нет, ей совсем не хотелось стать свидетельницей того, что сейчас произойдет между Сетеном и мужем. С каждым шагом вязкая апатия овладевала ее телом и разумом, и женщина передвигалась, будто во сне...
...Первый крюк, поддерживающий металлическое перекрытие под потолочной плитой, полностью разогнулся. Плита просела. Отсыревшая штукатурка, крошась, посыпалась вниз, но человек — женщина — лишь бессознательно стряхнула ее с волос, в оцепенении стоя посреди пустого зала...
