Вновь накатила дурнота, и раненый вновь забылся сном.
Следующее пробуждение было куда лучше предыдущего. Он услышал звонкий женский голос. Жизнерадостный, смеющийся, мелодичный, как перезвон серебряных треугольников в оркестре.
— Ничего, что я вас разбудила? — виновато похлопав себя по губам, спросила красивая златовласая девушка.
Тоже северянка, но неприязни к ней Фирэ не почувствовал. Или он уже справился со своими предубеждениями, или "виной" тому было потрясающее обаяние красавицы. Наверное, жены Тессетена, которого он почему-то принял за Ала (и, кстати, до сих пор не мог расстаться с этой своей уверенностью).
— А вот и Ал, Фирэ! — воскликнул Тессетен, нарочито-манерно взмахнув рукой в сторону сидящего подле его кровати большеглазого южанина. — А это — его супруга, Танрэй! Можете знакомиться.
И действительно: ори оказался Алом. Танрэй внимательно вглядывалась в лицо Фирэ и, похоже, пыталась о чем-то вспомнить, но никак не могла. Юноша ощутил в ней кое-что необычное, потянулся, разглядел. Жена Ала сейчас, оказывается, в священном состоянии. Но, увы, носит она мальчика, а не девочку...
Тессетен, кажется, что-то заметил и пристально посмотрел на Фирэ из-под своих косм. Правда, ничего не сказал.
Ал произвел на юношу двойственное впечатление. С одной стороны, он помнил прежнего Ала, почитал и любил его. И это наслоилось на нынешнее воплощение древнего "куарт" Горящего. С другой же стороны, этот человек показался ему менее похожим на Учителя, чем Сетен. Было в нем что-то, вызвавшее в Фирэ антипатию. И снова Тессетен кольнул его проницательным взглядом серо-голубых глаз.
— Ну все, будет, будет! Насмотрелись! — поторопил своих посетителей экономист. — Что, работы нет? Сейчас найдем! Живо!
Ему явно не терпелось спровадить супружескую чету, дабы остаться наедине с Фирэ.
Танрэй засмеялась. Наклонившись к Сетену, она подставила свою бархатистую щеку для поцелуя. Ал приобнял друга, поднялся и, кивком попрощавшись со вторым обитателем комнаты, увел жену.
— Сдается мне, Фирэ, нам с тобой нужно очень многое сказать друг другу по поводу нашего Оритана... — послышался голос Тессетена, когда все стихло.
И Фирэ утвердительно кивнул.
* * *
Танрэй была в смятении. Этот мальчик, Фирэ, юноша с глазами старца, явно прошедший за свою короткую жизнь уже очень много, сильно напоминал ей кого-то, чьи черты она никак не могла воскресить в своем воображении. Его появление лишило молодую женщину покоя.
И лишь через день она поняла, на кого довольно сильно был похож приехавший Фирэ. Отнюдь не на гвардейца Дрэяна: со старшим братом его роднила всего лишь одна особенность — оба нет-нет да взглянут поверх твоей головы. Неуютная привычка, но именно так некоторые люди воспринимают в целом сущность собеседника, и ничего с этим не поделаешь. Сходство же Фирэ с тем, о ком подумала женщина, было иного рода...
— Ишвар, я скоро приду. Займись покуда новенькими, хорошо? — выглядывая в широкое двустворчатое окно своей спальни, попросила Танрэй.
Ученик слегка поклонился и убежал прочь. В глубине дома тут же раздалось ворчание матери Танрэй, в очередной раз повествующее о том, что уважающая себя оританянка должна, будучи в священном состоянии, любоваться прекрасным, а не проводить время в обществе обезьяннолицых дикарей. Иначе ребенок может родиться ущербным.
Танрэй молча застегнула мягкий золотистый поясок, так замечательно подходивший к ее наряду, потрепала за ухом Ната и выпорхнула на улицу. Сердце женщины колотилось. Она знала только одного человека, который помог бы ей разобраться в той путанице, что владела сейчас ее мыслями.
— Паском, вы можете уделить мне некоторое время?
Старый кулаптр, прищурившись, окинул ее взглядом и впустил в свой кабинет.
Танрэй любила бывать здесь. У Паскома пахло совсем не так, как в обычных кулапториях. Он не пренебрегал отварами, настойками, стеклянные шкафчики были до отказа набиты сушеными лекарственными травами, помогающими при различных хворях. И еще, кроме запаха, здесь царила особая энергетика — спокойствия, уверенности, безмятежности. Когда старый целитель что-либо делал, на это хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь, не двигаясь и испытывая невыразимое удовольствие от каждого его жеста. Как с завязанными глазами Танрэй всегда угадала бы присутствие Паскома, так же она узнала бы вслепую и эту комнату...
— Конечно, девочка. Садись. Выпей вот этого.
Она послушно глотнула из фарфоровой кружки, которую кулаптр подвинул к ней — будто ждал, что она придет. Это было вкусно, к тому же легкая тошнота и головокружение, преследовавшие Танрэй по утрам вот уже примерно полцикла Селенио, исчезли, едва она допила отвар.
— Слушаю тебя, сердечко.
Танрэй улыбнулась. Сердечком она мысленно звала не так давно поселившегося в ней малыша. Наверное, с подачи Тессетена, обратившегося к нему, как к Коорэ, что в современном языке означало то же, что в древнеорийском — коэразиоре. То есть "сердце"...
— Вы много рассказывали мне об Але, кулаптр, — прошептала Танрэй, оглядываясь на дверь: она неосознанно желала, чтобы этот разговор произошел лишь между ними двоими. — О прежнем Але. И я всегда забывала вас спросить: он раньше выглядел точно так же, как и сейчас, или по-другому? Это очень важно, Паском, милый! Расскажите.
— Вот что! — старик тихо засмеялся и погладил ее по руке. — Ну, значит, пришло время тебе об этом спросить, а мне — рассказать... Выглядел твой Ал совсем иначе, девочка.
— Опишите мне его! Пожалуйста! Вы же все умеете — так нарисуйте!
— Да зачем же такие сложности? Я ведь не художник, да и времени у нас с тобой немного: меня пациенты ждут, тебя — ученики. Постарайся успокоиться, "причеши" свои мысли.
Танрэй поняла, что он задумал, и приготовилась. Едва она прикрыла глаза, ей показалось, что кулаптр обнял ее. Где-то в голове, на уровне лба, но внутри, вспыхнуло солнышко. Оно покатилось выше, выше, к макушке, вошло в "зенит", нырнуло к затылку...
Женщина вначале ощутила легкую дрожь во всем теле, а потом ощущение плоти растаяло...
...и вновь появилось.
Она стоит на балконе огромного здания-шара, воздвигнутого почти на самой верхушке горы в Эйсетти. Отсюда видно весь город, купающийся в лучах восходящего солнца. "Заря, свет которой..." — начали было шептать ее губы, но тут плечи ощутили нежное прикосновение.
И — снова яркая вспышка, озарение. Обернувшись, Танрэй видит перед собой его. Ала. Длинные пепельно-русые волосы перехвачены на лбу темным ремешком, чудесные темно-серые глаза, верные черты лица. Он совсем непримечателен, этот Ал. Он обычен. Но в глазах его светится Душа. И более не нужно ничего. Ничего.
Танрэй захотелось заплакать по нему, как по утраченному Оритану. И тогда картина померкла.
— Я знала... — со слезами, переполнившими глаза, пробормотала Танрэй, до мелочей вспоминая незнакомца, который увел ее из павильона за несколько минут до катастрофы. Память воскресила и то, что было потом, на берегу Кула-Шри...
— Хочешь, я расскажу тебе одну старую легенду? Уже никто не знает, откуда пришла она... — Паском сел перед нею прямо на стол, взял ее за руки. — И никто не ведает, когда ей суждено умолкнуть. Она об Учителе и Ученике.
— Расскажите... — чуть слышно согласилась женщина, и, сморгнув слезы, подняла зеленовато-янтарные глаза на кулаптра.
— В одном селении жил старый мудрец. И был у него Ученик. Всему обучил мудрец своего воспитанника. И однажды тот возомнил, что теперь он стал гораздо умнее своего Учителя. Юноша пошел на хитрость. Он поймал большого мотылька с лазурными крылышками и спрятал его в кулаке, а сам подумал: "Предложу-ка старику задачу: пусть догадается, что у меня в руке. То, что там бабочка, он, конечно, узнает. Но спрошу его, живая она или мертвая. Если он скажет, что живая, то я сдавлю ее, и бабочка умрет. А скажет, что мертвая — отпущу, и она улетит". С этими мыслями пошел Ученик к своему наставнику. "Что в руке моей, Учитель?" — спросил он. "Мотылек", — спокойно ответил мудрец. "А жив он или мертв, Учитель?" — продолжал хитрый юноша. Посмотрел на него старый Учитель и ответил: "Сделаешь вот так, — он крепко стиснул кулак, — и мотылек умрет. А сделаешь так, — мудрец раскрыл ладонь и дунул на нее, — останется в живых. Все в твоих руках, мальчик!"
Танрэй молча смотрела на него. Паском долго перебирал ее тонкие пальчики. А потом наконец произнес, очень просто, но с лукавой улыбкой:
— Все в твоих руках, сердечко. Ступай.
И ей показалось, что в ладони затрепыхалась плененная бабочка.
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПОЛГОДА. АРИНОРА
Уроки шли своим чередом. Восьмилетние астгарцы обучались счету. Маленькая Каэн-Тоэра, покусывая кончик своей тоненькой белокурой косички, решала задачку. В учебной комнате стояла тишина, только малыши сосредоточенно поскрипывали грифелем по своим досочкам.
И неожиданно тишина взорвалась безумным воем.
— Поднимитесь с ваших мест, ученики, — приказал учитель. — Встаньте в ряд возле двери...
Каэн-Тоэра слышала от родителей о войне и уже знала, что будут взрывы, от которых нужно прятаться, прятаться долго, глубоко под землей. Ей стало страшно, так страшно, что отнялись ноги и руки. Девочка присела на корточки у стены и зарыдала. Раздались смешки других детей, но их заглушал идущий отовсюду жуткий вой.
— Каэн-Тоэра, что ты? — спросил преподаватель, склоняясь над нею. — Вставай, нам нужно идти!
— Я... н-н-н... я н-не хочу... н-не хочу умирать... — захлебываясь спазмами, промычала малышка. — Г-где мама?
— Каэн-Тоэра, но это лишь условная тревога, разве ты не знаешь?!
Однокашники подняли ее на смех:
— Поверила! Поверила!
Ее ручонки ходили ходуном. Господин Уин-Луан поднял ее, прижал к своей груди и поторопил остальных.
— Это неправда, да? — шептала она в ухо учителю, заметно успокоившись. — Это неправда?
— Неправда, Каэн-Тоэра, неправда!
Они покинули сфероид здания школы и теперь спускались куда-то вниз, по лестнице в шахте запасного выхода. Освещение здесь было тусклым, и даже смельчаки, недавно дразнившие Каэн-Тоэру, перетрусили и начали хныкать. А ей было спокойно обнимать шею Уин-Луана и знать, что все это понарошку.
Учитель вел их по длинным подземным переходам. Потом они очутились в большой, круглой и хорошо освещенной комнате с множеством дверей. Девочка увидела, что здесь уже находятся другие дети и учителя.
Поставив Каэн-Тоэру на пол, господин Уин-Луан подошел к пожилой женщине и о чем-то спросил.
Девочка протяжно, уже с облегчением вздохнула и, стирая сквозь всхлип непросохшие слезы, улыбнулась. Многие ребятишки затеяли игру, гоняясь друг за другом, однако наставники тут же призвали их к порядку.
Они пробыли здесь недолго. Чей-то голос объявил, что тревога закончена и можно возвращаться на свои места.
Вновь построив ребятишек гуськом, учителя стали выводить их из большой комнаты. Только теперь Каэн-Тоэра смогла понять, как глубоко под землей они находились. Ее ножки даже устали подниматься по ступенькам.
Еще несколько следующих дней однокашники дразнили девочку трусихой, а она и впрямь вздрагивала теперь от любого резкого звука и виновато улыбалась.
Та пожилая женщина, с которой разговаривал господин Уин-Луан в убежище, была начальницей их школы. После условной тревоги ей пришлось собрать совет. Не один Уин-Луан пожаловался, что некоторые ученики были смертельно напуганы воем предупреждающих сирен.
— Однако мы должны точно знать, как вести себя в случае настоящего нападения Оритана! — разводя руками, оправдывалась начальница. — Это было правительственное распоряжение. Мы были обязаны провести учение.
— Я лишь надеюсь, что это не повторится, — сказал Уин-Луан, и другие учителя-астгарцы согласно закивали.
— Кто знает... — начальница вздохнула. — Просто в следующий раз постарайтесь заранее подготовить малышей к этому испытанию...
— Это ужасно... — еле слышно пробормотала одна молоденькая учительница, зарделась и опустила голову.
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ВЕСНА. КУЛА-ОРИ
Почти никто из эмигрантов на Рэйсатру не знал о том, что происходит сейчас на Оритане и Ариноре. Почти никто.
Ал стал замечать, что Ормона зачастила с отъездами. Супруги-экономисты объясняли это налаживанием связей с дальними соседями-тепманорийцами, а бездействие Тессетена — травмой ноги. Хотя он уже давно передвигался даже без костылей и без палки. Ал старался не думать об этом, но все же заподозрил неладное. Объяснить он не мог, однако поведение Ормоны вызывало в нем безотчетную опаску.
Залечивший свои раны Фирэ стал помогать Паскому в кулаптории и был столь успешен, что старик поставил под его начало нескольких своих помощников. А вот с братом, с Дрэяном, отношения у молодого кулаптра не заладились. Фирэ явно избегал его общества. Ал подозревал, что это происходит из-за Ормоны. Уж слишком окрепла дружба между Фирэ и Тессетеном, и, по всей видимости, юноша не мог простить брату его бесчестного поступка, о котором за пять лет узнали (или, по крайней мере, подозревают) уже многие кула-орийцы. Ал понимал, что Фирэ — человек благородный и даже излишне щепетильный, но чувствовал в нем и что-то непонятное, настораживающее. Словно некогда цельный сосуд дал трещину, которую не заделать, не залечить.
Даже дома, в семье, теперь было не все ладно. Танрэй замкнулась, причем спряталась она только от мужа. Казалось, ее больше радует общение с родителями, с Натом, с кулаптром, с Сетеном и Фирэ, чем с ним, с Алом. Возможно, это было связано с тем, что Ал так и не привязался к своему сыну, готовящемуся появиться на свет через несколько циклов Селенио. Уж слишком много внимания жена уделяла тому, кто барахтался в ее утробе. Ему она пела песенки, рождавшиеся в ее голове. С ним она разговаривала, рассказывала сказки. Алу казалось, что она сама все это и сочинила. Было слегка обидно, что она тратит свою творческую энергию попусту, ведь он однажды просил ее сосредоточиться для того, чтобы помочь им всем. Сделать что-то серьезное. А Танрэй лопочет какие-то несуразные стишки своему растущему с каждым днем, словно прибывающая луна, животу, и ничто не способно выманить ее из мира иллюзий. Когда-то давно Ал пообещал своей жене (или тогда она была только невестой?), что будет для нее защитой, будто каменная стена. И что? Прошло чуть больше десятка лет, и стена превратилась в застенки...
Будь Ал слабее, то его тяготило бы разобщение с близкими людьми. Но молодой ученый ушел в работу и старался не думать ни о чем постороннем. Возможно, все выправится само. Иногда лучше не влиять, чтобы не испортить положение вещей окончательно...
Расследование по делу пропадающих в джунглях людей и находимых трупах затягивалось. Гвардия Дрэяна проявляла себя очень нерасторопно, а сам командир оправдывался тем, что у них и без того много забот. Сказывалось и покровительство Ормоны, которой мало кто осмеливался перечить. Она сообщила, что лично займется этим вопросом, однако после ранения мужа ей стало не до курирования сыскных работ. Сетен посмеивался: "А живые кула-орийцы кушать хотят? Что ж, тогда слушайте атме Ормону и делайте так, как говорит она!"
