И потому Ал, Солондан и отец Танрэй целыми днями пропадали на своем предприятии, а Кула-Ори пользовался плодами их работы. Но тень от крыльев Страха по-прежнему падала на новый город, и никто не чувствовал себя в безопасности. Боялись не диких зверей, которых развивающееся производство и цивилизаторы отпугнули от этих мест на много тысяч ликов. Боялись друг друга.
* * *
— Кто-нибудь есть в этом доме? — приоткрыв двери, Танрэй заглянула в зал.
Дом, где не было ни одного зеркала, безмолвствовал.
— Странно... Зачем тогда свет?..
— О, сестренка! — глухо послышалось откуда-то (женщине почудилось, что из-под земли). — Что за поздние визиты?
— Сетен, ты где?
— Спускайся ко мне! Я в подвале, обойди дом, там, позади, есть вход. Только смотри, лестница крута!
— Что ты там делаешь? — придерживаясь за перила, Танрэй спустилась в подвал, на удивление ярко освещенный и просторный; никогда прежде не доводилось ей бывать здесь.
— Валяю дурака, разумеется!
— Ты невозможен, Сетен! На этой лестнице можно переломать ноги!
— Намекаешь на то, что мне было мало?
Наконец он, слегка прихрамывая, вышел из-за ширмы. В его перемазанных глиной руках висела холстина:
— Послушай, если тебе не трудно, сестричка! — Сетен протянул ей повязку и склонил голову. — Неохота отмываться...
Танрэй подвязала его взлохмаченные волосы, успев попутно поглядеть по сторонам:
— Я ни разу не была здесь у тебя...
— Здесь никто и никогда не был.
— Даже Ормона?
— Тем более — она. Но ей здесь было бы неинтересно. Ты оставила Натаути наверху?
— Он не захотел спускаться, лег при входе. Откуда ты знаешь, что я пришла не одна?
Сетен не ответил. Он провел ее за ширму, и молодая женщина оторопела.
Верхний зал Сетена был забит довольно уродливыми глиняными фигурками, и Танрэй считала, что экономист балуется, неумело лепя их. Как говорят — "отводит душу".
А здесь...
— О, Природа! — прошептала она.
Веки его наморщились от улыбки.
Полные неизъяснимой красы, взгляду Танрэй предстали небольшие статуэтки. Лежащий, но, казалось, готовый вот-вот ожить и вскочить волк был точной копией Ната. В такой же позе лежал и большой гривастый зверь, обитающий на материке Осат. В стороне бил копытом пригнувший голову к земле тур. Во всю стену, чуть подсвеченный лампами, высился горный кряж, и Танрэй узнала окрестности своего с Алом дома в Эйсетти. Дома не из этой жизни. Дома, который предстал ей во "сне", подаренном Паскомом. А на полке рядом с вершиной сидела неизвестная Танрэй птица.
И, наконец, она увидела свое собственное лицо. Эта статуэтка пряталась в полутьме и не была закончена. Сетен уделил много внимания ее лицу, шее, прическе, но ниже — там, где должны быть плечи и грудь — оставил только бесформенный комок глины. Зато уже созданное было совершенством. Как и волк, женская скульптура готова была ожить.
— Как... ты сделал это? — Танрэй осторожно прикоснулась к "своей" щеке. — По памяти?
Сетен все же протер испачканные руки мокрой тряпкой и почесал в затылке.
— А ты замечала, чтоб я гонялся за тобой с гончарным кругом?
— Когда ты успел этому научиться? Я... даже не знала...
— Что ж, Ал не рассказывал тебе о моей первой специальности?
— Ты — созидатель? Нет, никогда не рассказывал. Зачем же ты бросил это?!
— Как видишь, не бросил. Но экономика показалась мне более нужной в этих условиях наукой...
— Это... жертва? Зачем? — Танрэй порывисто повернулась к нему, готовая возмутиться кощунству, предательству.
— Согласись: если мы все будем рисовать бабочек и сочинять сказки, телам нашим придется несладко в этом грубом мире...
Она поняла, на что намекает Тессетен.
— По-твоему, созидание и сочинительство — второстепенно?
— Нет. Но каждому свое. Да ты присядь, вот достаточно чистая скамейка...
— Послушай, я всегда думаю и не могу найти ответа: это ты озвучиваешь мысли Ормоны, или она вершит то, что говоришь ей ты? — Танрэй села и аккуратно расправила подол платья.
— Оу! Оу! — рассмеялся он, имитируя испуг и прикрываясь руками. — Главное — не бей! Я тоже не могу найти ответа: это ты так витиевато передаешь думы твоего мужа, или он столь мудрено думает под воздействием твоих слов?
Танрэй поняла, что отвечать всерьез Сетен не намерен. Неужели это тот же человек, который открыл ей свое сердце на ассендо, во время празднования Теснауто?! Что за колдовская смесь кипит в его странной душе?
Он присел на корточки, на одной здоровой ноге, чуть выдвинув покалеченную. Положил тяжелый подбородок на колени Танрэй:
— Да, это я.
Она впервые видела его лицо полностью открытым. С этой повязкой на лбу он казался еще страшнее прежнего, но и теперь у нее не появилось желания отвернуться. В его безобразии было что-то притягательное, и это разглядит не всякий. Танрэй разглядела.
— С какими мыслями ты лепил меня?
— У меня не было никаких мыслей.
— А что было?
— Я говорил с тобой. Так же, как сейчас.
Танрэй опустила руку в его густые, как серебристая шерсть Ната, волосы. Задумалась. Сетен молчал.
— Я не просто так спросила.
— Знаю.
— И что скажешь?
— Ты ведь не глина, которую нужно обжигать...
— Это ответ?
— Да.
— То есть, ты не сделал бы из меня вторую Ормону?
— Но ведь я не в состоянии сделать из Ормоны вторую Танрэй...
Они печально усмехнулись — оба, одновременно.
— Я не знаю, почему прихожу к тебе, Сетен. Ведь мне нечего тебе сказать. Наверное, это неправильно по отношению к Алу...
Он прихватил краешек подола ее платья и потер в пальцах тонкую ткань.
— Наверное, неправильно.
— Тем более — теперь.
— Тем более — теперь, — эхом откликнулся Сетен.
— Так подскажи, что делать?
— Это решать не мне. Ты привыкла, сестренка, к тому, что тебя опекают. Ты выносливее, ты сильнее, нежели кажешься, но тебе не дают проявить себя. Однако я не вправе что-то менять. По крайней мере, пока не вправе. Еще не время для этого. Дозволь нам чуть-чуть поболтать с Коорэ? Это ведь он сделал тебя еще красивее и еще сильнее, чем прежде! Ваш покуда нераздельный танец, особая плавность походки, которую он подарил тебе, сияние твоих глаз... Может статься, с его помощью ты вспомнишь то, что забыли все? Ты хранишь его сейчас — а он, возможно, сохранит тебя потом?..
Танрэй засмеялась. Разговаривать с нею, обращаясь к малышу, у него получалось лучше, чем адресовать свои речи ей напрямую. Так думал и тот, кого Тессетен упорно величал Коорэ. Радовался, оживлялся, приветствовал, чувствуя прикосновение знакомой руки...
Вскоре на лестнице послышалось клацанье звериных когтей. Нат остановился на ступеньках и, пригнув голову, поглядел на Танрэй.
— Кажется, вам уже пора, — согласился Сетен, плюнув на ладонь и стирая с кожи остатки глины. — Будь любезна, сестренка, принеси сверху что-нибудь попить! Уж не взыщи: мне ковылять по ступенькам тяжелее...
Пропустив хозяйку мимо себя, волк спустился к Тессетену. Танрэй заметила, что Сетен, обняв Ната за шею, что-то забормотал ему на ухо. Он странный, очень странный человек. Но... если бы она не была так привязана к Алу, то, быть может, все было бы иначе в их жизни?..
* * *
"Не смотри на меня так, сестренка Танрэй... От твоего взгляда мне иногда кажется, что ты все понимаешь и читаешь в моей душе. Увы, маленький мой солнечный зайчик! Мы разучились читать в душах друг друга...
Не смотри так на меня, не надо. Ты не поймешь, не вспомнишь и не сумеешь. По крайней мере, сейчас, пока всецело принадлежишь Разуму. Не мне сводить твой рассудок с ума.
Возможно, у меня у самого наступает размягчение мозга, я не спорю.
Ну, да, да, я хотел бы стать Алом. Не занять его место, а стать им. Этот мальчишка, этот Фирэ, всколыхнул в сердце моем громадные волны, когда в кулаптории по ошибке принял меня за твоего мужа.
Эх, пробежаться бы сейчас со всех ног, да по изумрудной траве Оритана, да вслед за солнцем, за нашим солнцем Саэто!.. Да как забыть бы всё к проклятым силам!..
Нет, отбегал я свое. По лицу Фирэ понял, что отбегал, когда тот в последний раз смотрел мой перелом. И Паском молчит — значит, согласен. Ну что ж, глупо вышло... А я ведь похоронил тебя в ту ночь под обломками павильона. Вот мне расплата за скверные мысли. Ведь сказано: "Пусть о вас всегда думают только хорошее"... Не удержал тогда порыва, весь сценарий жены отыграл, как по писанному... Уф... Иногда проще и легче ненавидеть...
Никогда больше не смотри на меня так, сестренка Танрэй"...
* * *
Звали его Ко-Этл. По-аринорски. Он и был типичным северянином — русоволосым, белокожим, голубоглазым. Да еще и отпустил бородку, что совсем удивительно глазу ори, аринорца и даже кула-орийского аборигена. Вместо меховых плащей тепманорийцы во главе с Ко-Этлом носили непромокаемые полотняные, белые, укрывающие всю фигуру с головы до пят.
Жители Кула-Ори с удивлением смотрели на восьмерку тепманорийцев, следующую за Ормоной по городским улицам. Восемь крепких, похожих друг на друга мужчин во главе с изящной женщиной, которую здесь знали все.
Ормона добилась своего с легкостью, недоступной другим. Она давно уже сотрудничала с эмигрантами Тепманоры. Ко-Этл и его миссия перебрались на Рэйсатру с Ариноры семь лет назад. Почти тогда же, когда на южную оконечность материка приехала чета Тессетен — Ормона.
Переселенцев в Краю Деревьев с Белыми Стволами было гораздо больше, чем оританян в Кула-Ори. Более развитые технически, северяне очень быстро отстроили на Рэйсатру заводы и фабрики и, пользуясь огромными залежами полезных ископаемых, принялись налаживать производство. Заводы Тепманоры и были целью поездки Ормоны. Правда, об этом знал только ее муж. Сама красавица-южанка обставила свой нынешний визит иначе: обмен приобретенным опытом. Убедить в том окружающих, при всем своем очаровании и обольстительности, Ормоне удалось с успехом.
Сияющими глазами смотрел Ко-Этл на Ормону. Она постаралась искусить лидера тепманорийцев, и он готов был следовать за нею куда угодно. С горькой усмешкой поглядывал на них Тессетен, а потом и вовсе ушел прочь.
Ормона вела себя в Кула-Ори как хозяйка. По сути, она и была хозяйкой молодого города. И никто не мог бы оспорить этот факт. Все, что было на Оритане и Ариноре, теперь казалось далеким-далеким, почти несуществующим. Правители тех стран были слишком заняты войной, а здесь творилась иная жизнь. И правители были иные...
— Я разместила тепманорийцев в доме Кронрэя, — готовясь к официальному ужину, предупредила Ормона Сетена. — Если наш созидатель вдруг соберется приехать в Кула-Ори на эту встречу, я предложу ему наш дом. Ты не против? — она вытащила из потайного кармашка на панно маленькое зеркальце и принялась подкрашивать губы.
Сетен никак не мог взять в толк, зачем ей совершенствовать свою и без того бесспорную красоту, но наблюдать за этим процессом любил. Женский ритуал прихорашивания вводил его в полугипнотическое состояние.
— Да нет, я не против, — экономист откинулся на подушки, продолжая созерцать жену.
— В Тепманоре шел холодный дождь. Как у нас, на Оритане. Помнишь, Сетен?
— Забористая штука — ностальгия! Правда, родная? — насмешливо отозвался он.
Ормона окатила его ледяным взглядом и слегка дернула идеальной бровью:
— В доме Ко-Этла повсюду зеркала. Как думаешь — это оттого, что он безумно красив, или оттого, что отчаянно-смел и не опасается другого мира?
— Я думаю, что это из-за того, что он непроходимо-глуп, родная, — по-доброму, как и прежде, улыбаясь, ответствовал Сетен.
Она бросила бутылочку с краской в ящик, источающий запах ее духов и притираний, ловкими движениями подобрала иссиня-черные волосы.
— Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и ответишь. Впрочем, о чем можно говорить — ведь ты стал постоянно закрываться...
— И что ждет этих отчаянно-смелых и безумно-красивых парней?
Ормона опустила руки и вгляделась в мужа. Но глаза того были надежно спрятаны завесой — и не только упавшими на лицо космами.
— Все знаешь? — медленно проговорила она. — Что ж, тем лучше...
— Кто знает еще, хочешь осведомиться ты? — с невинным видом уточнил экономист. — Ал...
— Ты лжешь!
— Ты натравишь своих "соколов" на нас обоих или все же пощадишь свою зазнобу?
— Я пощажу и тебя. Мне льстит твоя ревность.
— Ревность?! Оу! Ха-ха-ха-ха-ха! — закатился Тессетен. — Для ревности нужна хоть капелька любви, Ормона! А что тебе в таком случае может быть известно о ревности?
— Не вынуждай меня злиться, Сетен! Не вынуждай!
— Иначе?..
Она сделала бровями неопределенное движение.
— Только посмей! — глухо бросил он.
Ормона расхохоталась и собралась уйти. Сетен перехватил ее запястье, захлопнул дверь и швырнул жену на ложе:
— Только посмей!
— А почему ты уверен, что я смогу это сделать? — с вызовом спросила она. — Признаёшь мои силы, мой прекрасный супруг? Ведь признаёшь, не так ли?
Она легко расстегнула на боку тонкие брюки для верховой езды, откинулась на подушку, а затем, со сладострастием проведя языком по блестящим от краски губам, слегка развела стройные ноги. В черных очах ее разлилось масло.
— Не сердись на меня. Ведь одному тебе, Сетен, я доверяю все, что у меня на душе. Мы вместе уже двадцать лет, и это только в нынешней жизни... Все, что я делаю, я делаю во благо — нам, будущему, даже тем, кого, как ты считаешь, я не люблю... — голос ее стал грудным, воркующим, полным неизъяснимого очарования. — Ты всегда понимал меня.
— Я понимаю всех, — Тессетен не сводил с нее глаз.
— Хорошо — принимал. Всегда. Такой, какая я есть. Что изменилось? — она склонила прекрасную головку к плечу, а точеная смуглая ручка будто невзначай скользнула под пояс брюк, к паху, неторопливо, дразня наблюдателя, вернулась, слегка зацепила сверкнувший в пупке алмазный страз, поднялась выше, и сквозь полупрозрачную ткань блузки проступили послушно очертившиеся соски безукоризненной груди.
— Ничего не изменилось. По крайней мере — в тебе, родная.
Сложив руки на груди, экономист оставался неподвижен. Лишь улыбка кривила бледные губы его и без того некрасивого рта.
Прекратив любоваться собой, Ормона вскинула ресницы и туманным взглядом посмотрела на мужа, слегка удивленная его сомнениями:
— Тогда давай забудем всю эту чепуху. Мы делаем то, что нужно нам. Я никогда не предам тебя, ты никогда не предашь меня. Разве этого мало? Иди ко мне. Когда-нибудь позже вместе посмеемся над той нелепицей, которую нам пришлось пережить...
Сетен ухмыльнулся, сел в кресло напротив, оперся локтем на деревянный поручень и в задумчивости положил подбородок на два пальца:
— Послушай, Ормона, разве ты утратила былую остроту? Не рано ли для каких-то двадцати лет брака? Неужели считаешь, что меня можно купить тем же, чем ты покупаешь желторотых мальчишек? М? Вот мне просто интересно!
