Танрэй ждала, и наконец в соседнем зале послышались тяжелые, слегка прихрамывающие шаги.
— Уходи, Хэтта! — приказала Танрэй служанке, которая что-то шила в своей комнатушке за тонкой занавеской. — Пойди, займи Коорэ.
Полог откинулся. В покои вошел Тессетен. Они обменялись взглядом с Хэттой, и, узнав его, кула-орийка поклонилась.
— О! Приятно видеть. Прости уж, забыл, как тебя звать...
— Хэтта, атме Тессетен... — пробормотала служанка. — Я могу идти?
— А мне откуда знать? — взглянув на ее ноги, он пожал плечами, и Хэтта выскользнула прочь.
— Да будет "куарт" твой един, Сетен, — Танрэй присела на подоконник, стараясь не глядеть на него. — Все ерничаешь? Тебя и твоих спутников накормили? Я отдавала распоряжение.
Он криво улыбнулся:
— О, да. Накормили, дозволили вымыться и уложили спать.
— Почему же не спишь ты? Если из-за меня, то я могла бы подождать...
— Утешься, сестренка: не из-за тебя. Зачем же ты позвала меня? Неужто вспомнить былое?
— Откуда вы держите путь, Сетен? — Танрэй указала на кресло, однако гость не спешил садиться.
— Если это тебе действительно интересно, то мы с моими ребятами-песельниками обошли весь материк Рэйсатру. Ну, или почти весь — он ведь очень большой. Самый большой на нашем древнем сфероиде... Впрочем, неважно...
— Так откуда вы забрели сюда, на Осат, и зачем?
— У наших картографов тот полуостров, откуда нас несут проклятые силы, изображался в виде ножки карлика, баламутящего Серединное море. Я уже и не вспомню, как звался он тогда. Память, знаешь ли, подводит на старости лет...
Танрэй смерила его взглядом сверху вниз и расхохоталась. Это говорил человек, глаза которого были живее и яснее, чем даже десять лет назад, а нищенское одеяние не могло спрятать широких и мощных плеч.
Сетен тоже подсмеивался — делая вид, что угождает ей. Но подобострастие у него получалось плохо. Видимо, из-за высокомерия своего он и его спутники не могли найти себе пристанища, гонимые отовсюду...
Она поманила его рукой, и бывший друг подошел.
— Скажи мне, Сетен, скажи. Я не могла поверить в то утро, что ночью ты ушел и предательски увел вслед за собой лучших воинов нашего каравана... увел даже второго кулаптра... Теперь я могу говорить спокойно. И я скажу, скажу откровенно, потому что все в душе моей давно отболело: твой уход стоил мне очень многого. Ты забрал не только то стадо. Ты забрал что-то еще...
— Это? — Тессетен протянул руку и коснулся ее груди.
Сердце правительницы сжалось. Танрэй отвернулась в окно. Внутри стало тепло и спокойно, как не было все эти десять лет.
— Так должно было случиться. И не говори, что не чувствовала это — не поверю! Ал получил во владение ту силу, которой можно распорядиться двояко. И он последовал велению логики, а не сердца или души. Нам стало не по пути. Не я влиял на волю тех людей, того, как ты выразилась, стада, которое ушло вместе со мной. Я ушел бы и один. Однако ж содеянное Алом видели многие. Он спас большее, пожертвовав частным. Но он убил еще и кусочек себя. Тот, что называется атмереро. Душой. Таков был его выбор, сестренка, и никто уже не в силах что-либо изменить...
— Я понимаю, — прошептала она, борясь с собой из последних сил.
Но оба понимали и то, для чего царица пригласила бродягу в свои покои. И вновь, как тогда, на ассендо, во время злополучного Теснауто, губы Танрэй вспыхнули жаждой поцелуя.
— А если так — зачем спрашиваешь? — глаза Сетена очутились близко-близко от ее глаз, и женщина соскользнула с подоконника в его объятия.
— Наверное, я хотела в этом убедиться...
— Убедилась? — грустно усмехнулся он.
— Нам обоим нет покоя... — Танрэй погладила его по щеке, обросшей седовато-русой бородой.
— О, сестричка! Так это всего лишь начало!
— Все в моих руках... — внезапно вспомнив легенду, рассказанную когда-то Паскомом наивной девочке Танрэй, царица сжала руку, а сверху ее кулачок накрыли жесткие пальцы Тессетена.
То, о чем она тайно мечтала много лет, преследуемая одним и тем же сном, просыпающаяся в неутоленной истоме, случилось сейчас. Поцелуй, который никак не мог произойти в ее грезе, поцелуй, из-за которого она, очнувшись, стонала, кусала покрывало на постели и напрасно старалась унять мучительно-сладострастные спазмы в лоне своем, лаская горящие бедра и грудь, наконец соединил их.
— Тебя не пугают мои шрамы, то, что я бродяга, да вдобавок безобразный, как гончий проклятых сил? — оторвавшись от ее уст, спросил Сетен, наблюдая, как она осторожно расстегивает его лохмотья, как своими трепетными пальцами скользит по давним рубцам на его теле, пытаясь прочесть историю пути человека, явившегося к ней из позабытой жизни.
— Ничто не пугает меня в тебе, и ты всегда знал об этом...
Грубоватым жестом, который она не раз вспоминала и по которому всегда скучала, он прихватил ее за шею и прижал щекой к своему плечу. И резкое это движение лишь сильнее выявило ту нежность, которую ощутила она в Сетене еще тогда, в Кула-Ори. Танрэй захотелось плакать.
— Почему ты не забрал меня с собой? — вырвался у нее вопрос, на который у нее не было ответа. — Тогда?
Он чуть-чуть сжал губы, чтобы в следующее мгновение растянуть их в улыбке:
— Да потому что тогда ты не пошла бы со мной. Вот и все.
Сетен легко освободил Танрэй от платья, и оно заструилось к ногам царицы. Коснулся ее почти по-девичьи упругой груди. Поднял женщину на руки и опустил на полускрытое под балдахином ложе.
И не было такой ласки, которой он пожалел бы для нее в эту ночь. Забыв обо всем на свете, царица кричала, извивалась в сладостных конвульсиях и все время просила, молила, требовала длить, не прекращать этот дивный танец начала времен.
— Ал! — прошептала она, открывая глаза и видя перед собой человека, которого показал ей когда-то давно кулаптр Паском; и он не был тем наваждением, которое случилось в празднование Теснауто. — Когда же ты вернешься, Ал?
— Когда ты вспомнишь...
Она лежала неподвижно, разглядывала расшитый золотыми нитками узор багрового балдахина. Тессетен привстал на локте и, едва касаясь, провел пальцем по ее золотистой коже — от яремной впадинки до пупка:
— Тогда ты не пошла бы со мной, мой солнечный зайчик... — проговорил он. — А пойдешь ли сейчас?
— Да.
Танрэй даже не задумалась. Она одним гибким движением перевернулась на живот и повторила:
— Да! Да!
Сетен рассмеялся:
— Что решило, сестренка: десять лет или одна ночь?
— Ты.
— А тебе не кажется, что дорога моя может быть не из легких, что ты царствуешь в этой стране по праву, заслуженному тобой? Что, в конце концов, я ничего не смогу дать твоему Коорэ... Мы взрослые, и нам не привыкать к лишениям, но сын твой еще мал...
— Сетен, когда мы все были вместе, всё получалось у нас, и не было мучений. Ты ведь помнишь те времена? Если мы будем вместе с тобой, то снова что-нибудь придумаем, верно? И ты, и я, и Коорэ, которого ты скоро увидишь. Он не так уж мал, почти совсем взрослый, и мне больно видеть, что родной отец не хочет подпускать его к себе так близко, как следовало бы подпустить мальчишку этих лет... — Танрэй, сама того не замечая, поглаживала пальцами позеленевший от времени узор украшения на его правой руке — браслета Ормоны.
— А ведь твое сердечко так и осталось сделанным из солнышка, Танрэй! — Сетен поцеловал ее. — Разве в силах омрачить его несколько пятен? Как не в силах они изменить и лик Саэто, так не в силах они испортить тебя — истинную... Кстати, если ты еще не забыла... Ведь в этот день, а он вот-вот наступит, в наших краях праздновали Восход Саэто. Сегодня он вступает в равные права с Селенио.
— Да, да... У нас было еще очень холодно в Восход Саэто, повсюду лежали сугробы... Не могу поверить, что все это было со мной...
Он перебил:
— "Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче!" Помнишь?
— Конечно, помню...
— А я вот ни разу не видел тебя во время этого праздника... Жаль. Иногда какие-то незатейливые события торопишь, пропускаешь. А в такие моменты, как сейчас, сожалеешь: "Ну почему? Почему не остановился, не оглянулся, не насладился сполна?.." И что ты делаешь? Можно узнать? М?
Она засмеялась и поиграла бровью:
— Так наслаждайся сполна, чтобы в будущие моменты не сожалеть об этих...
Тессетен фыркнул, но не выдержал и опрокинул ее на постель, подпев:
— "И отныне будет в жизни все прекрасно!"
— Ты не изменился! Прекрати!
— Кажется, первой начала ты!
— Но я не дурачи...
— Дурачилась-дурачилась!
Они соединили руки, сплетшись пальцами.
— Я схожу с ума, когда ты стонешь...
— Оу, сестренка, ты потрясающе бесстыдна! Скажи еще что-нибудь в том же духе, и я буду стонать так, как тебе заблагорассудится...
Она тихо зашептала ему на ухо самое нежное, что могло прийти ей в голову.
И, безмятежная, испитая по капле, Танрэй так и не встретила Восход Саэто. Она заснула в объятиях, лучше которых не знала в своей жизни. А Сетен, приподнявшись на подушке, неотрывно глядел на светлеющее за окном небо. Вот оно приняло цвет лепестков сирени, вот в него ворвался знойный румянец пурпура... Сверкнули первые лучи. Тессетен молчал, плотно сжав губы и нахмурившись. Рука замерла в пламенных волосах любимой женщины, доверчиво прижавшейся к его груди. Ничего не выражал взгляд его опустошенных серо-голубых глаз, и лишь черные зрачки пульсировали в радужках, становясь то шире, то уже...
* * *
Горячие лучи разбудили Танрэй в разбросанной постели. Томная щекотка в чреслах напомнила обо всем, что было ночью, а испарина, покрывавшая золотистую кожу, не позволила усомниться в реальности нового дня. Танрэй потянулась, ощущая, что силы вернулись к ней сторицей, и снова поняла, насколько теперь счастлива. Ведь стоило лишь решиться оставить все и уйти в неизведанную жизнь...
Она резко подскочила. Да, Сетена рядом уже не было! А ей нужно было сказать, что...
Танрэй подошла к ярко освещенному окну, с улыбкой провела руками по заспанным глазам, снова потянулась и ощутила себя совсем юной. Точно так же было и тогда. Так да не так... На сей раз нет ни малейшего сомнения.
— Взойди, Саэто прекрасный, и пусть с сегодняшнего дня время Науто становится все короче! — прокричала она в побелевшие от зноя небеса. — Хэтта! Хэтта! Иди ко мне!
Служанка с готовностью вбежала и поклонилась.
— Приготовь мне ванну, Хэтта, приготовь наряд для поездки в храм.
— Ох, атме! Вы заколдовали себя? — изумленно спросила Хэтта и жестом очертила собственное лицо.
Танрэй расхохоталась:
— Самым древним и дивным колдовством, мой друг! Но поторопись, я не хочу опоздать. И позови сюда Коорэ.
Мальчик нерешительно вошел на материнскую половину. Он редко бывал здесь в последние годы. Танрэй залюбовалась его лицом:
— Скоро, скоро, мое сердечко, все будет иначе! — от избытка нежности она обняла удивленного Коорэ. — Сегодня я хочу, чтобы был праздник. Ты знаешь, что на нашей родине был праздник Восхода Саэто? Я хочу, чтобы сегодня все веселились.
Он не мог произнести вслух, как любит ее. Отец запрещал такие слова, считая, что это неприлично и чересчур пафосно. И мальчик лишь тесно прижался к груди матери.
* * *
Город веселился. Правительницу не узнавали: она затмевала собой Саэто, которому был посвящен неожиданный праздник.
— Иди и познакомься, — шепнула Танрэй сыну, указывая глазами на одного из нищих. — Это старый друг твоего отца... и мой.
Коорэ с удивлением взглянул на нее, однако же подчинился. Танрэй не приближалась ни к Сетену, ни к его спутникам, да и Тессетен вел себя так, словно ничего не произошло. Никто ни о чем не догадывался, кроме, возможно, Хэтты, но преданная подруга, конечно, будет молчать. И скрывать осталось недолго: Танрэй решила, что тотчас, как вернется Ал, она сообщит ему о своем уходе. Нужно лишь сначала отослать из города бродячих артистов, дабы гнев царя не обрушился на них. Если, конечно, этому гневу суждено быть. Ал содержит хоть и небольшую, но достаточно хорошо обученную армию, а потому может наказать обидчиков сполна — и за прошлое, и за настоящее. А обманывать мужа и кривить душой женщине не хотелось.
— Оу! Да неужели ты и есть сердечко-Коорэ?! — воскликнул Тессетен, отдавая "рогатый" инструмент своему спутнику, Фирэ. — Так поди сюда, дай взглянуть на твои мускулы! Ого!
Фирэ угрюмо смотрел на мужчину и мальчика, медленно перебирая струны.
Сетен усадил сына Танрэй себе на колени и стал тихонько бормотать что-то ему на ухо. Коорэ поначалу отстранялся, в недоумении поглядывая на чужака, но вскоре начал улыбаться. Танрэй никогда не слышала, как заливисто умеет хохотать ее сын, а теперь он хохотал и болтал с гостем.
— Давай споем, юный Коорэ! Давай, давай споем! — Сетен похлопал мальчика по спине и подмигнул Фирэ. — Нашу.
Нищие сняли со своих мулов, одолеваемых мухами и слепнями, прицепленные к попонам чехлы с различными музыкальными инструментами. И впервые народ Тизэ услышал их всех.
— Эта песня о двух братьях и человеке, спрятавшем свое лицо, — сказал Сетен. — Песня на чужеземном наречии, я потом переведу ее для вас...
Танрэй слушала непонятные слова неизвестного языка. Он был некрасив, этот язык, но музыка скрывала его грубость.
А затем Сетен рассказал, о чем он спел. Два морехода, два брата попали в жестокий шторм. Их лодка утонула, да и они сами едва не пошли ко дну. Их привел в свой дом странник, скрывающий свое лицо под широкополой шляпой. Братья прожили у него до весны, но так и не узнали, кто он таков. А весной они сделали лодку и решили возвращаться домой. И тогда странник сказал младшему брату, что быть ему смелым вождем. Юноша истолковал это предсказание по-своему, ведь вождем в семье может стать лишь старший брат. Он поторопился, утопив соперника в море, а затем пошел в родное селение, где сообщил, что старший брат погиб. И вскоре стал он вождем, как и предрекал незнакомец. Много лет спустя у него родился сын. Мучимый угрызениями совести, вождь назвал его по имени предательски убитого брата. А затем вновь появился в его жизни тот незнакомец, но забыл о нем вождь, не узнал, велел схватить и выведать, кто он таков. Долго терпел пленник всевозможные издевательства, пока не появился в доме сын вождя, названный именем убитого дяди. Он бросился на обидчиков и прогнал их всех до одного. Напоил-накормил гостя. Тогда тот позволил всем увидеть свое лицо. В ужасе узнали люди Верховное Божество. И рассказало Божество о прошлом, о настоящем и о будущем. Когда вождь понял, что же он натворил, то хотел броситься к гостю и вымолить у него прощение. Но с его колен соскользнул меч, упал рукоятью вниз, а пьяный вождь споткнулся и рухнул грудью на острие. Сын вождя, познавший мудрость Божества, сам стал вождем и передал эту легенду потомкам. Ибо память живет дольше смертных людей, дольше кованого оружия, дольше золота и серебра, зарытого в землю.
