— Та-та-тав-рищ с-с-сержант… ку-урсант Глебова… я-а, к-к-кажется, знаю-у!
— Ну наконец-то, хоть кто-то. Громче, курсант! Что ужалило рядовую Навейко? — я вытащил к огню маленькую, тощую девку килограмм сорок-сорокпять весом, и с забавной косичкой на макушке.
— Это… это ма-махровая т-тысяченожка, товарищ сержант! — все еще клацая зубами отрапортовала Глебова, вытянувшись во все свои метр пятьдесят.
— Вы уверены, курсант? — я видел, что Акула всё понял правильно и сыворотка в течении пяти минут будет готова к применению, но — где тогда воспитательный момент? Поэтому стоит использовать ситуацию полностью, до самого отказа…
— Я-я-а… ну-у… — так, надо подбодрить.
— Кто не согласен с курсантом Глебовой?!
— Товарищ сержант, курсант Маранок, я… согласен с Танькой… курсантом Глебовой! Это махровая тысяченога, яд… смертелен… — на последних словах Маранок чуть запнулся.
— Еще есть мнения?
— Точно, «махровая», товарищ сержант! — это уже Сомова подает голос. Я даю еще несколько секунд подумать, потом пожимаю плечами:
— Допустим, пока что соглашусь… Тогда скажите — есть ли противоядие от укуса этой гадости, и какое именно? Да побыстрее думайте, иначе можем не успеть ввести!
— Т-так т-точно, с-с-сыворотка н-номер ч-ч-четыре, в к-количестве о-о-одного к-кубика, н-не поз-зже часа от у-укуса, т-товарищ сержант! — это опять Глебова, надо же, а всегда такая тихоня была…
— Еще есть мнения? Не слышу! — я продолжаю «давить» на курсантов, но остальные или кивают неуверенно, или тупо смотрят на остальных.
— Ну, если вы уверены в своих знаниях — то приступайте, курсант Глебова, время не ждет. — командую я, вводя девочку в дрожь.
— К-к-к ч-ч-чем-м-му-у!? — распахивает она свои серые (ночью не видно, я просто помню), огромные как у стрекозы глаза.
— Как — к чему? Вводите лекарство, конечно! Кто, по-вашему, должен это делать? И не стойте столбом — время идёт, кто-то засёк, когда раздался первый вопль? Нет? Ну вы и… бойцы, сборище тупых и шайка убогих… От… хм, первого вопля, прошло семь минут. Время идёт, Глебова!
— А-а я не о-ошиблась?! — на лице паника, в глазах ужас, спина согнулась... Я понимаю, что слишком жесток, наверное — но лучше сейчас и здесь, чем под пулями и в бою.
— Ну, вам виднее… Я не очень хороший энтомолог, так, почитал справочники… так что вам решать! Ну, или пусть ваша подруга умрёт — слышите, голос совсем хриплый? Зато вы всегда сможете сослаться на собственную неготовность…
Девчонка вдруг выпрямилась как пружина и почти крикнула:
— Нет! Маранок — доставай флакон, тот, с дистиллированной водой! Сомова — спирт и шприц сюда! Лосиков — света больше, у тебя фонарь есть, я видела! Медведь — держи Вальку, чтобы не корчилась, сейчас будет легче… — на последних словах она снова начала мандражировать, но названные ею курсанты уже выполняли отданные распоряжения. Еще через пять-семь минут клацающая от страха зубами Глебова воткнула в голый зад над местом укуса, сантиметрах в десяти (правильно!), подвывающей от боли и страха (слышала-то она всё сказанное прекрасно, яд на слух не влияет) Навейко, иглу наполненного желтоватой жидкостью шприца, и выдавила всё содержимое. После еще три укола, вокруг подпухшей раны… И будто воздух из неё разом выпустили — обмякла и замерла, глядя на только сейчас задрожавшие руки. Я за плечи поднял её и чуть тряхнул:
— Молодец, курсант Глебова. Всё правильно, ты сделала нужный укол и вовремя, теперь минут пять подождём, и ваша Валька, точнее курсант Навейко, почувствует облегчение. Завтра, правда, ходить ещё не сможет, разве что к вечеру…
Девушка в моих руках вдруг всхлипнула, а потом заревела в три ручья! Сомова ринулась её утешать, а вот несколько стоящих в отдалении парней, в основном из компании трущихся вокруг Хараева, хотя вроде и не из собственно его группы, насмешливо заухмылялись. Я хотел было провести разъяснительную работу среди оборзевших сопляков, но вмешался Золин — он коварно дождался, пока один из них что-нибудь ляпнет, и когда услышал обращенные к приятелю слова «…эта мелкая пи…да Глебова вечно ноет, плакса тощая; как её ещё терпит начальство!», скомандовал:
— Взвод! Встать! Смирно! Рядовой Шамсудин, объясните мне, что именно вам показалось смешным и вызвало настолько… широкую улыбку на вашем лице? Мало этого, не вам одному, так как товарищи, с которыми вы поделились настигшей вас радостью, тоже буквально излучают счастье?!
Курсант, на удивление, достаточно бодро ответил:
— Так, товарищ лейтенант… Танька опять ревёт! Она всегда ревёт, при любом подходящем случае, тоже мне — вояка! И сама вообще — курица курицей, клуша сельская… — последнюю фразу прищуривший узковатые глазки парень выдал неожиданно злобно, как будто личная злоба к девке вышла наружу. Я, как-то на автопилоте, схватился за свой компакт, и только потом осознал, что я делаю и где нахожусь. Самое интересное, что после сказанных в запале (а курсант явно ляпнул лишнего, проговорился) слов Шамсудина взвод как-то сгрудился вокруг, и притом четко поделился на две группы — похоже, «хараевские» успели хорошо достать большую часть подразделения. Группа вокруг Шамсудина состояла из пяти человек — кроме Хараева, там еще были Кашаев, Гаркуш, Мошка и Исмаилов. Крепенькие такие ребятки, за исключением Кашаева и Исмаилова, хотя последний брал жилистостью. Рядом, вроде как не с ними, но и не с их «противниками», Темирова пристроилась и ее подружайка, Куммер, откровенно некрасивая, с выкаченными глазами и скошенной нижней челюстью, но весьма разбитная кобыла…
— То есть, рядовой, вы считаете себя вправе оскорбить сослуживца только потому, что она ревет? — голос лейта стал каким-то вкрадчивым, я лихорадочно вспоминал устав — что же такого ляпнул Шамсудин, что Золин только что не облизывается. Кажется… нет, не помню.
— Так, товарищ лейтенант… я ж не оскорбляю, факт на лице! — стоящие вокруг прихлебаи захихикали, я же мысленно дал себе по лбу. Неужели разучился статусы людей определять?! Вот же «теневой кардинал», он этой кагалой рулит, а остальные, включая Хараева — так, «быки» при «бригадире», на «пахана» этот хмырь не тянет. А Шамсудин продолжает:
— Я и вообще раньше ей помочь хотел, по-товарищески, так сказать… Она же меня послала, грубо и несправедливо! А так сами же видите — хилая и трусливая, только и способна сопли размазывать. Тоже мне, сослуживец… сослуживица, блин!
— Рядовой Шамсудин, — Золин предельно взбешен, но видим это только мы, знающие его не один день, для остальных лейт просто холоден и несколько хмур — может, вы просто питаете личную неприязнь к курсанту Глебовой? Вы можете привести конкретные примеры ее, как вы это сказали — «…хилая и трусливая…»? Какую помощь вы предлагали Глебовой, в какой форме и по каким вопросам?
— Товарищ лейтенант, причем тут личная неприязнь? — деланно удивился Шамсудин — Просто эта дура корчит из себя неведомо что… Тоже мне — недотрога! А на полосе одна из самых последних, в наряде и вовсе за нее половину работы делать приходится! Я предлагал… договориться… то есть — по-товарищески помочь! Она отказалась, сама!
Я увидел вопросительный кивок Акулы и согласно махнул рукой. Бойцы группы и так уже распределились вокруг подопечного взвода, а теперь, по команде «к бою!», перешли в готовность к открытию огня. Золин же, помолчав пару секунд, спросил:
— Кто-нибудь может подтвердить слова рядового Шамсудина?
— Да он просто в постель Глебову себе захотел, а когда она послала этого урода — начал издеваться, как только мог! — выкрикнула вдруг Беран. — Да еще так, чтоб нельзя было ни в чем обвинить — хитрая сволочь! Вечно гаденькие намеки, постоянные придирки, когда Танька в душ идет — обязательно этот козел рядом трется или кто-то из дружков, в постель ей «кто-то» тоже несколько раз то воды нальет, то дряни какой… А когда рядом кто-то из офицеров — прикидывается заботливым защитником, сука! А Танька не жалуется, потому что ей стыдно, да и не попадается этот гад на горячем, хи-и-итрый...
— Врешь, стерва! — взвизгнула Куммер, но больше ничего делать не рискнула — за Беран во весь рост стоял Марат и пристально расматривал свору Шамсудина… через прицел.
Золин, все еще хладнокровно, переспросил:
— Есть еще готовые подтвердить слова курсанта Беран?
— Я подтверждаю. — вызвался Норовец, за ним согласно шагнули или подняли руки еще несколько человек. Лейтенант, вдруг мгновенно перешедший из состояния «я спокойный обожравшийся удав и мне всё пофиг» к виду «я озверевший медоед, и мне тоже уже всё пофиг!», буквально прошипел:
— Рядовой Шамсудин! Сдать оружие, вы арестованы по обвинению в систематических издевательствах над сослуживцами, согласно дисциплинарному разделу Устава пункт двенадцать-дробь-два!
Шамсудин было вскинулся, попытался поднять автомат в боевое положение — но Акула коротко свистнул, подавая сигнал. Восемь стволов в упор — не то, что можно проигнорировать… Когда автомат и нож бывшего уже курсанта лежали на земле, а сам Шамсудин стоял на коленях с руками на затылке, лейтенант рявкнул:
— Младший сержант Злой!
— Я, товарищ лейтенант! — тут не до демаршей, да и вообще лейт молодец!
— Обеспечить содержание арестованного до сдачи его конвою!
Спасибо тебе, дорогой командир! Ну где я тебе это «содержать» буду?! Ладно, приказ отдан, так что будем как-нибудь исполнять…
— Акула, скотч у тебя был, я помню?
— Так точно! — Валера тоже понимал, что сейчас не до панибратства.
— Давай сюда, упакуем клиента, для сохранности здоровья.
Замотали хорошо, тем более — опыт не забылся… Караулить я остался сам, поскольку уже немного передремал, да и за прихлебаями хотел проследить — а вдруг? Но — до утра все оставалось спокойно; а утром лейтенант вызвал машину с Базы, заодно доложив и об укусе тысяченожки, о котором не то чтобы совсем забыли — но как-то смазалось впечатление… Примчавшаяся уже к девяти утра «буханка» на борту несла кроме врача еще и троих конвоиров, точнее — старлея Хоря и двух сержантов, которые после коротенького опроса курсантов и инструкторов, даже не «распаковывая», сунули арестанта в машину, причем прихватили еще и Кашаева с Куммер — не знаю, почему именно этих, но скрутили их ловко — и, дождавшись врача, отбыли обратно. Похоже, проблема Хорю была если не привычна, то как минимум знакома неоднократно… А вот Навейко забирать не стали — лейтенант медслужбы предложил, но отметил своевременную и правильную помощь, а на вопрос о необходимых выздоравливающей процедурах пожал плечами:
— Да… никаких, собственно. Противоядие введено хорошо, состояние здоровья удовлетворительное, последствий не ожидается, отек спадает… У нас она просто поваляется в лазарете с полдекады, на всякий случай, а потом на выписку и в строй...
Не знаю, о чем Золин думал — но принятое решение оказалось более чем необычным! Для начала, он спросил у самой Навейко, хочет ли она в лазарет. Та, не уверен, что сильно задумываясь, заявила — мол, с остальными ребятами ей лучше и все такое прочее… тут лейтенант и развернулся! Прямой командой предложил взводу решить для самих себя, оставят ли они («условно», конечно же) товарища на месте ранения, или будут спасать, не взирая и превозмогая… Нет, он вроде бы и не приказывал, вот только вопрос был выдержан в таких выражениях, что двоякого толкования просто не предполагал — или курсанты тащат Навейко на своем горбу, или они распоследние сволочи/трусы/подлецы/предатели, и «бросают» боевого товарища на произвол судьбы (читай — верную гибель)! Ему что — наши прошлые приключения понравились? Я служу под командованием психа-садиста?!
Ходить устойчиво Навейко начала только к вечеру. За это время лейт успел, на одном из привалов, рассказать сильно отредактированную версию наших неприятностей, в красках (включая симптомы применённого «лечения», от поноса до судорог), при этом «скромно» умолчав о своей, без преувеличения, ведущей роли в возникновении самой ситуации. Стыдливый и конфузливый наш «золушок», не любит свою личность выпячивать и внимания к себе требовать… Если же без сарказма — молодец, проводит постоянную накачку на повышение авторитета как нашей группы вообще, так и себя лично, что тоже в плюс, если не злоупотреблять. Курсанты теперь слушаются с полуслова, никаких больше попыток чего-то там «продемонстрировать»! Не знаю, сколько в этом благодарности за выдавливание гнойника по имени «Шамсудин сотоварищи», а сколько страха перед таким быстрым и жестким «хирургическим вмешательством» — но пока что вполне работает. Да и то, что несколько часов «первые» волокли свою подругу на собственном горбу, тоже сказывается двояко — во-первых, объединяет учебный взвод общим делом, с примесью некоего благородства (ну как же — боевого товарища несут, не кого попало!); а во-вторых — курсанты, что называется, на личных мозолях проникаются идеей последствий неосторожности, лени или даже просто небрежности… Навейко попыталась слезть с носилок (кстати, пришлось-таки объяснять, что пороть спальники — не лучший способ изготовить носилки; учить меняться на ходу тоже пришлось), но ходить она могла даже к обеду примерно так же, как ходят люди после ДЦП, средней тяжести. Так что до самого вечера ее продолжили волочь на себе, на как бы мимоходом брошенные слова лейта «…ну, вам-то чего жаловаться?! «Четверки» всю дорогу бегом бежали, вместе с носилками, а вы, считай, гуляете…» взвод «раз-разов» отреагировал дружным стоном, но на нас начали посматривать едва не с мистическим ужасом! Да, про «волчий шаг» и несколько коротких остановок лейт предпочел опять «забыть»…
На вечерней стоянке — на этот раз никаких лишних жильцов в запланированном для ночевки овражке не оказалось — мы реализовали очередную, на этот раз уже чисто лейтенантскую идею «обучения на практике». Оставив «на хозяйстве» четверых, включая двоих инструкторов, остальных разбили по пятеро и устроили экскурсию на тему «чего можно подстрелить, найти или добыть — и сожрать»! Охоту организовали, короче. Из пяти отрядов с мясной добычей вернулись только два — Весло ухитрился своих вывести на маленькое стадо газелей, и один из курсантов, попросив у Коляна его новый SIG-716 (курс вообще с первого взгляда облизывался на этот ствол, маньяк оружейный), одним выстрелом подстрелил молоденького теленка, килограмм на полста со всей требухой. Теленка, ощетинившись стволами во все стороны, оперативно выпотрошили, благо и источник маленький рядом был (собственно, перед водопоем и подловили стадо), и, посчитав на этом свою задачу выполненной, вернулись в лагерь.
