Иная судьба. Книга 3

Вместо пролога

Чудны дела твои, Господи! Ещё не успели добрые люди прийти в себя и возрадоваться новой герцогине, как снова им от удивления разводить руками или чесать в затылках. Ведь как получается: оказывается, Анна-Мартина Эстрейская, а по нашенски — герцогиня Марта — на самом-то деле, ни кто иная, как внучка Жанны-девы! От самой святой, значицца, корень-то идёт. Потому и добра, и личиком светла, чисто ангел... Ишь, как Всевышний сподобил — чтоб сойтись в одночасье и ей, и светлейшему нашему правителю. Вот уж истину глаголют: кого небеса свели, того люди не разведут, хить ты жену кради, хоть подменышей вместо неё выставляй. Судьба, братцы!

Слава Те, Госп... Не, братцы-труженики, плеснуть плесните, но чутка. Только, чтобы вас уважить да хозяина нашего, Иоганна, во славу его трактирного заведения... Ну, полкружечки, так и быть... А то давеча на празднике Урожая так набрался — ноги не держали; стражники под белы ручки домой отвели, благо, кум в карауле служит. Потому и не в острог потащили, а то бы мне цельную неделю дороги мостить в назидание прочим любителям возлияний, срамота на весь квартал...Нет, довели по-доброму в отчий дом, да прямо в белы ручки благоверной супруги сдали, а та уж вразумила по своему, скалкой. Ох, грехи мои, слабости... Небось герцога-то нашего, как меру не соблюдёт, супруга этими самыми беленькими ручками раздевает-разувает да почивать укладывает, а моя-то... Эх, братцы!

А наш-то добрый король Генрих опять в тайном странствии, вот как. Его министры, поди, все головы сломали: куда же в этот раз Величество направил свои стопы? Да прямиком сюда, в Эстре, разобраться с теми, что козни против нашей славной Франкии строят. Говорят, страстей было, у-у! Сам едва жив остался, но всех злодеев покарал. Вот неймётся же кому-то — козни творить... Я уж своей душегуб...любке говорю: вот ежели бы наш герцог узнал, какие ты страсти со мной вытворяешь, не хуже этих злыдней — наказал бы, как пить дать, не попустил бы.

Да какие страсти ещё рассказывают! Будто наворожили злые ведьмаки из Некрополиса, и пришла на наш город лихорадка, 'Английский пот' называется. Страшна болезнь, страшна. Но только далее одного дома не вырвалась, потому как пресекли её быстро. Говорят, гостил у его светлости заезжий чудо-лекарь, как услыхал про неизвестную болезнь — первым примчался, и тотчас вокруг заражённого дома стражу проставил, чтоб ни одна мышь не проскочила. И спас. Не всех, правда, но, стал быть, на то Божья воля. Кто-то помер, а кто-то живёхонек, и теперь по гроб жизни будет дохтура-чудодея благодарить. А сам-то, рассказывают, махонек, тонок, как девка слабая, но как глазищами зыркнет, ножкой притопнет — и все по его повелению так и мчатся, куда прикажет. Такая, брат, в нём сила. Видать, тоже благородных кровей, а то и из этих, духовных, что, говорят, кого угодно со щелчка заставят всё, что хошь, сделать, да только обет на них — сей дар зря не применять.

Вот пойду в другой раз на исповедь — спрошу отца Питера, не усовестит ли супругу мою душеспасительной беседой? Ни-ни, братцы, сказал же — более не нужно мне этого эля, Бог с ним совсем. Ну, чутка разве что... Полкружечки.

А недавно в Роане — слыхали? — оспа случилась. Так сам чудо-дохтур ринулся лечить. Откуда знаю? Кум рассказывал, он в самом Гайярде в старших лакеях служит, так всё знает, всё видит, хоть не всё сказывает. Но про вьюношу чудесного что ж молчать-то? Какой тут секрет? Прослышал он, значит, что в Роан отряд собирается с медикусами, и давай приставать: возьмите, да возьмите меня с собой! Я, мол, то, я сё... Долг, говорит. Священный. Тут, не поверите, даже Его Величество Генрих расшумелся. Ты, говорит, на себя посмотри, прежде чем ехать! Хоть ты и первостатейный докторус, почти прославленный, а немочь бледная: извёлся, когда лихорадку-то выгонял. И ежели с тобой что случится — так и знай, Франкия потеряет светило, понимаешь, будущее. Ей-Богу, так и сказал! Франкия потеряет... А тому хоть бы хны: сверкает глазами, кулачками машет: я, говорит, клятву давал... этому, как его... Хиппократусу, вот! Король наш Генрих, на что уж добр, но осерчал: Как? Мне — и не подчиняться? Да ты кто есть такой? Ты, в первую очередь, мой и герцога подданный, и твой первейший долг — повиноваться государям! Государям, братцы...

И чуть было не начал громы и молнии метать. Хорошо, рядом этот капитан стоял, ну, который завсегда при герцоге как советник. Он так спокойненько дохтуру нашему ручку на плечико возложил... тот аж чуть не присел, и впрямь хлипковат, а рука у офицера тяжёлая, знамо дело, человек военный. Вы, говорит, господин Поль, не горячитесь. И вы, Ваше Величество, не извольте беспокоиться, я лично прослежу, чтобы господин Поль только руководил, а в самое пекло не лез. В авар... авантюру ни в какую не ввязывался. Лично, вот оно как... Если, конечно, его светлость ещё соизволит и меня отпустить. Надо ж кому-то присмотреть, чтобы кордоны и карантин правильно были установлены...

Генрих-то наш успокоился, а докторёнок фыркает, ругается словами непонятными, на латыни, должно быть. Му... Му... Мужлан, вот! Варвар! И ничего, мол, вы не понимаете, я же клятву давал, труд целителя — это как Богу служить, превыше всего. А капитан Винсент ему спокойно так отвечает: вы, сударь мой, Писание-то читали? Как там сказано? Вот и отдавайте кесарю кесарево, а Богу — Богово, исполняйте свой долг перед больными, но и о королевской воле не забывайте. В ней тоже своя истина: ежели, мол, докторус от оспы загнётся — кто больных лечить будет? Потому я с вами и поеду: кому-то нужно вам в нужный момент кубок подсунуть... Уж про какой кубок он толковал — не знаю, но только после этих слов господин Поль вроде как смутился и буркнул: будь по-вашему. Только, мол, я-то не заболею, потому, как дядя надо мной в детстве опыт ставил, и после этого мне оспа не страшна. Тут капитан и высказал, да так доходчиво, прямо по-нашему, по-простому, всё, что думает о сумасшедших дохторусах, хоть и светилах, которым своих племянников ради науки не жалко. Докторёнок аж покраснел от такой простоты, благородный-то... и опять вспылил: что вы, мол, в этом понимаете?

Ну, совсем как моя благоверная. Ей слово — она в ответ двести.

Капитан только усмехнулся. Прямо как я, когда увещевания драгоценной супруги слушаю. Будет вам, говорит, ребячиться, господин Поль. Собирайтесь, в дорогу пора.

Такие дела... Оспа, значит, в Роане. Но, говорят, дальше не пройдёт. Докторус докторусом, а и местные власти тоже знают, что в таких случаях делать. Чай, не в тёмные времена живём, а в веке шешнадцатом, просвещённом. Вона, университеты строим. Сам туда недавно заказ относил, книги переплетал по-новой, так налюбовался: красота — необыкновенная. Потолки высокие, как, говорят, во дворцах, учебные залы широкие, и скамьи там, и столы, и доски аспидные, и чучелы всяких зверей, и снопы, и раборатории — всего полно...

А ведь и герцог наш на сторону подался, слыхали? В Бургундию. Пришли оттуда дурные вести: средиземноморцы прорвались с моря. Сидели бы себе на своих островах, не рыпались, так нет: им теперь места мало, теперь свою провинцию хотят. Подавай нам сюда, говорят, Бургундию, наш род оттуда однажды пошёл, мало ли что мы по свету кочевали тыщщу лет. Ох, и лютая у них, королева, всё бесится, оттого что мужа себе не найдёт. Покорный ей не нужен, а господина над собой не потерпит, вот и угоди, попробуй! Оттого и лютует, без мужика-то. Ото ж, наверное, и моя душегуб...душечка так же одичала бы, не будь меня рядом.

Но всё ж — эльфийская королева, не замухрышка какая-нибудь. Величество, тудыть-растудыть! Это ж понимать надо, всё же. Потому и пришлось его светлости самому ехать, чтобы, значит, чин по чину переговоры ведись, на равных. Короля-то нашего он с собой не пустил, тот ещё слаб после болезни. Но и сам герцог, чай, не ниже короля, чай, Галлия — не болото.

Так вот и остались мы с герцогиней Мартой на правлении. Теперь, пока законный супруг не приедет — ей дела вершить, суд творить. Оно, конечно, не бабье дело, но закон есть закон. Муж на войне — жена за него, дом обороняет. А что, рассказывают, есть бабы... королевы, что войска водили да соседейразоряли, пока супругов дожидались, вот оно как. Я вот думаю, что ежели моей благонравной родиться ещё и благородной — пробилась бы в королевы, ей-Богу! Да только муж у неё переплётчик, вот она и бесится. Ну, за здоровье их, наших прекрасноликих. Только чутка, братцы, чутка... Полкружечки.

...Советник-то герцогский, Ворон, тут остаётся, навроде помощника при герцогине: ежели будет её светлости трудно — поправит, подскажет. Он башкови-итый... Да и сама она, Анна-Мартина, говорят, умна, добра да справедлива. Ничо, как-нибудь дождётся-то муженька, не подведёт.

Ох, заговорился я, братцы. Вы, главное, молчите, а то будем все, как та девка Флора, с раздвоенными языками ходить. Хоть, говорят, и живёт у ката, как у Христа за пазухой, но тиха, смирна, как мышь в подполье, слова лишнего не проронит. Не-ет, уж лучше такая, как моя Селестина, она вразумит, она же и приголубит. А ведь самое лучшее между законными супружниками — это замирение, вот что я вам скажу. Любо-дорого на нас в те минуты редкие посмотреть. Я ей: 'Душечка моя многотерпеливая, не устали ли твои рученьки? Скалка, чай, тяжёлая'. Она мне: 'Прочь поди, дурень! Мало тебе?' А у самой глаза ла-асковые... Значит, любит.

Не, братцы, всё, теперь даже чутка не надо. Вовремя я вспомнил о своей-то крепкорукой. Пойду домой братцы. Хоть бы кто её надоумил разок вразумление пропустить, а сразу приголубить... Попросить отца Питера, что ли, пусть внушит ей по-отечески?

Глава 1

Свеча, сладко пахнущая мёдом и ладаном, горела неспокойно. Пламя то сжималось в крохотный язычок с синим огоньком над почерневшей точкой фитиля, то взметалось на добрую ладонь, выедая злосчастную суровую нить, оставляя в без того горячем донце новое расплавленное озерцо. То металось из стороны в сторону, хоть в домовой часовне Гайярда отродясь не водилось сквозняков, и тогда, не устояв перед живым огнём, оплавлялись успевшие истончиться стенки светоча, и по ним, прорвавшись, стекала горячая прозрачная жижа, оставляя выпуклые рубцы с мутными слезами; то начинало неимоверно чадить, хоть и неоткуда было взяться примесям в белейшем воске, очищаемом дважды перед заливкой в формы лучшими эстрейскими мастерами. Свеча бунтовала. Наедине с ней, такой, невозможно было молиться спокойно, ибо Доротею Смоллет отчего-то больше волновало смятение тающего восковой палочки, дышащей мёдом и ладаном, чем собственное умиротворение.

— Это оттого, что ты гневаешься, дитя моё, — прозвучал рядом печальный глуховатый голос, и женщина невольно вздрогнула, понимая, что вроде бы некому здесь взяться, ночью-то, когда давно уже закончилась служба, на которой молили Всевышнего о благополучном пути для герцога и его свиты, и скорейшем благополучном завершении его миротворческой миссии. Жильберт д'Эстре уехал — отчего-то в ночь, и давно улеглась суета, связанная с провожальческими хлопотами. Волнение утихло в замке, но не в мятущемся сердце вдовы, которую давно уже никто не называл 'дитя моё'.

— Ты гневаешься, и нет покоя душе твоей...

Сухонький старичок замедленно, как и многие пожилые люди, отягощённые болями в пояснице, оперся о спинку скамьи в попытке присесть. Полусумрак часовни, освещённой лишь скромным шандалом близ алтаря да несколькими неугасимыми лампадками, не позволял толком разглядеть лица, но вот то, что дедушка горбат — можно было заметить сразу. Невольно подавшись вперёд, Доротея поддержала его под локоть, помогая опуститься на скамью.

— Благодарствую, радость моя. — Тёмные, словно нарисованные кистью на пергаментном лике, губы дрогнули в ласковой улыбке. В свете внезапно успокоившейся и загоревшей ровно и мощно свечи глаза, вовсе не побелевшие от возраста, неожиданно блеснули синим. — За что же ты сердишься на него?

Доротея уже поняла, что или перед ней наваждение, или она задремала, утомившись за день. Поэтому не удивилась вопросу. Видения сами по себе обречены знать, что творится в душах людей, ими посещаемых. И ей захотелось пожаловаться, поплакать, как маленькой девочке.

— Он появился... — Закусила губу. — ... предстал перед совершенно чужим ему человеком, — сказала с надрывом, вновь чувствуя, как рвётся от боли и обиды сердце. — Перед чужим. Просил передать мне... Но за столько лет не пришёл, даже во сне, ни разу, ни разу. Как же так? И, главное, ч т о передал? Какие-то пустяки, что, мол, больше никого не надо искать. Вместо того чтобы в последний раз сказать...

Она запнулась.

— Что любит тебя и прощается, наконец, навек, — со вздохом завершил за неё старичок. Был он с виду ветхий и немощный, но голос, даром что тихий, звучал ровно, без придыханий, без надсадных кашлей, свойственных настоящим очень уж пожилым людям. — Так ведь. Ох, дщери Евы, охочие до слов ласковых...

— Я, наверное, скверная эгоистка, — пробормотала Доротея, чувствуя, как лицо охватывает жаром от нестерпимого стыда. — Но мне и в самом деле так важно было услышать это от него... в последний раз. Ведь мы даже не успели попрощаться, и это до сих пор меня гложет. Хоть я и смирилась с его потерей, привыкла, но вот вдруг — появляется менталист, чужой нам обоим человек, и лишь через него я смогла увидеть Алекса, услышать его последние слова, но они были не о...

— Не как тебе хотелось бы. Не о любви великой, — вздохнул дедушка. — Увы, дитя моё, порой в волнении мы слышим лишь то, что слышали другие, не стремясь проникнуть в суть. А что, если, что твоему милому просто не хватало времени? Ему повезло: он почуял смерть своего убийцы, и вместе с другими душами смог зачерпнуть из уходящих сил умирающего и передать о себе весточку. Только вот душа-то, хоть злодея, хоть праведника, быстро отходит, надо успеть... Супруг твой, как разумный человек, выбрал именно самое главное, надеясь...

Старичок погладил Доротею по опущенной голове, как ребёнка.

— ... Надеясь, что ты всё поймёшь, радость моя. Раз он сказал — 'не надо искать', — значит, ведал о твоей боли, и поспешил вытащить занозу, что колола твоё сердце долгие годы. Он ведь хотел, чтобы ты больше не мучилась, а главное — не ненавидела, мешая спасению души своей — и разве это не говорит о любви больше слов?

Доротея в смятении подняла голову. Гость продолжал с ласковой укоризной:

— И ты не чувствовала все эти годы его незримое присутствие? Когда тебе было нелегко на чужбине — он подтолкнул тебя к заботе о юных отроках и отроковицах, и с ними ты нашла утешение, опору. Он помогал терпеть, пока ты не вырвалась из клетки, что так заботливо соорудил для тебя братец. Он нашептал тебе о годах обучения в девичестве и навёл на мысль, что ты можешь сама зарабатывать на хлеб насущный, укрепил веру в себя — для того, чтобы сделать первый шаг к новой жизни.

— Да. — Женщина поспешно вытерла слёзы. — Я ведь... Да. Я чувствовала, что он со мной, отче.

— Вот видишь, дитя, он оберегал тебя даже после смерти. Возможности усопшего малы, ты не всегда его слышала. Горний и здешний миры иногда соприкасаются, но не с каждым из нас можно, поговорить, как мы с тобой сейчас. Не всем дано...

Старичок задумался. Потянувшись, ухватил щипчики на круглом поддоне подсвечника, осторожно снял нагар с обгоревшего фитиля.

— Гори, гори ясно. — И добавил: — Ох, Дори, Дори...

Покачал головой.

— Это была неслыханная удача — застать рядом со своим умирающим убийцей мага-менталиста. Наверное, ангелы их свели, чтобы твой Александрушка успел с тобой проститься. Многие отдали бы правую руку ради такой весточки, а ты, неразумная, роптала...

Доротея прижала руку к груди, стремясь унять внезапное сердцебиение.

— Понимаю, отче. Прости... И всё-таки... почему Гордон? За что? Что мы ему сделали?

— Скоро всё узнаешь, радость моя. — Ночной гость сжал губы, словно не желая сказать лишнего. — Время, отпущенное мне, истекает... Отпусти его, дитя. Вот ради чего я пришёл. Отпусти. Иначе Александр Смоллет так и не поднимется в горний край, где много лет его поджидают. Ты держишь его своей памятью, как цепями. Пойми: отпустить не значит разлюбить. Впереди — долгая жизнь, и пусть она будет для тебя светлой, полной любви к ушедшему, но не отягощённой более горестными думами. Держи в закромах своей памяти не последнюю страшную ночь с мужем, а те ночи, и дни, что были у вас прежде. Два года любви, дитя моё, это не так уж и мало... Назови первого сына Александром — и он обретёт сильнейшего небесного покровителя, что пребудет с ним всю земную жизнь, какую бы стезю не избрал твой первенец.

— Отец мой, — в смятении прошептала Доротея. — Что это вы мне говорите?

— Будет ещё у тебя семья, будут дети, будет счастье. Заслужила. Только впусти их в свою жизнь, радость моя. Разреши. И знай, что не только я сейчас с тобой говорю.

Она затрясла головой.

— Не могу. Не могу думать об этом. Это кощунство...

-... Дори?

Голос Изольды Гейл прорвался к ней, как сквозь сон. Очнувшись, Доротея стряхнула с себя непонятную одурь. Это был сон? Но такой явственный, зримый... Она запомнила до малейших деталей и морщинки вокруг лучистых синих глаз, и касание руки, пахнущей травами и мирровым маслом, и складки старенькой хламиды, из-под которых на спине выпирал небольшой горбик, благородные седины, круглую шапочку со странным восьмиконечным крестом... г р е ч е с к и м...

Зашуршало платье.

— Ты с кем-то говорила?

Подруга порывисто к ней прижалась. Объятье было столь же ощутимо, реально, как и недавнишнее прикосновение таинственного гостя к темени. Доротея судорожно сглотнула.

— Не знаю. Я...

Оглянулась.

Кроме них с подругой в часовне никого не было. Но ощущение реальности, 'всамделишности' разговора со старцем не проходило. И свеча, поправленная им, горела ровно и ярко, будто ей передалось внезапное теперешнее умиротворение, поселившееся в душе одинокой вдовы... впрочем, с недавних пор не такой уж и одинокой.

Она глубоко вздохнула.

— Кажется, я...

— Задремала. Это бывает по ночам. Дори, послушай. — В голосе Изольды Гейл, в девичестве Смоллет, звучал сдержанный упрёк. — Я, как никто, тебя понимаю, но оставить в таком состоянии просто не могу. Ты уже выплакалась? Вот и хватит. Надо жить дальше. Пятнадцать лет, Дори, пятнадцать лет прошло! А ты убиваешься, будто похоронила Алекса только вчера. Я люблю его не меньше, он мой брат, но отпусти его, наконец, милая!

Она почти точь в точь повторила слова таинственного гостя, неудивительно, что Доротея ахнула и уставилась на неё в изумлении.

— Иза! Как ты можешь!

— Могу. — Подруга внезапно всхлипнула и полезла в сумочку на поясе за платком. Высморкалась. — Я ведь тоже вдова, дважды вдова, я же рассказывала... Но живые должны жить, душа моя, а не хоронить себя под траурными одеждами. Уверена, с Джузи, моим новым мужем, я буду счастлива, но это не помешает мне до конца своих дней любить и помнить и Мартина, и Ричи. Они — часть моей жизни, лучшая часть, и я никогда с ними не расстанусь, но буду любить и Джузеппе, и ещё, даст Бог, наше с ним дитя, если всё обойдётся благополучно. Понимаешь? Живые — к живым, Дори!

Её подруга ахнула.

— Иза! Ты беременна?

Та сквозь слёзы рассмеялась.

— Похоже, это единственное, что ты расслышала, милая. Ну да, уже почти три месяца, и, сама понимаешь, нам крайне нужно венчаться, в моём-то возрасте идти под венец в животом выше носа — верх неприличия. Ещё из-за этого я тебя и разыскивала. Не хочу, чтобы наследство Алекса перешло в казну, а потом было продано за бесценок, на него уже многие раскатали губы. По завещанию батюшки имущество, которое он отписал нам с Алексом ещё при жизни, закреплялось жёстко только за ним и мной, без права перехода от брата к сестре и наоборот. Он хотел быть уверенным, что после его смерти мы не пустимся в склоки. Насмотрелся при дворе... — Вытерла глаза. — Я так рада, что тебя нашла, даже и без этого наследства...

Некоторое время они сидели молча, обнявшись. Наконец Изольда отстранилась.

— Вот что я скажу, душа моя. Одна ты с нашим поместьем не справишься. Тебе нужен мужчина. И не какой-то управляющий, а муж. Понимаешь?

— Иза!

— Что — Иза? Ты других слов, что ли, не знаешь? Четвёртый десяток лет Иза! Ты никогда не жила в замке, не занималась ведением больших дел; откуда тебе набраться опыта? Тамошний управляющий уже старенький, надо искать ему замену, а я к тому времени буду в Венеции и наверняка рожу; кому прикажешь за тобой приглядывать? Хочу оставить тебя в надёжных руках. И не сверкай так глазами, это не преступление — вдове выйти замуж. Думаешь, я не вижу, как смотрит на тебя этот Ворон? Да нужно быть слепцом, чтобы не разглядеть настоящего чувства, а я ещё, хвала Господу, зрячая. Душа моя, и ты откажешься от такого мужчины? Нет, ты ответь!

— Иза! — беспомощно повторила Доротея, теряясь под напором подруги. — Да как ты не поймёшь, я не могу, не могу думать о другом!

— Почему?

— Это... слишком быстро. Я просто не готова к чему-то новому.

Из груди подруги вырвался вздох облегчения.

— Только-то? Вот что я тебе скажу, милая: ты просто привыкла к толстым книгам. Да-да, не изумляйся. Вся твоя жизнь последние пятнадцать лет была похожа на старый затрёпанный том, на каждой странице которого написано одно и то же, одно и то же. И ты читала его изо дня в день, из года в год, потому что в твоей библиотеке больше ничего не было, так уж сложилось. Но вот появилась новая книга, в яркой обложке, со страницами, где столько нового! А ты по привычке думаешь, что тебе так и придётся листать её ближайших лет десять. Но что, если это не книга, а всего лишь тонкая тетрадь? Ещё год-другой, твоя воспитанница расправит крылышки и превзойдёт тебя; нужда в тебе отпадёт. И что дальше? Душа моя, тебе нужны семья, опора, любовь... Твоё собственное счастье, а не чужое.

Они прижались друг к другу мокрыми щеками. И должно быть, обе вспомнили худеньких пансионерок, прячущихся в укромном уголке старого парка от бдительных глаз монашек-наставниц и поверяющих друг другу девичьи тайны и огорчения.

— Доротея Августа Терезия Глюк! — неожиданно сурово, голосом матери-наставницы Августины, сказала Изольда, и обе женщины так и прыснули, забыв о драматичности момента. — Позволь напомнить тебе, что ты круглая дура!

— Совершеннейшая, — сквозь смех поправила её Дори.

— Ах, да! Совершеннейшая! И безответственная, к тому же! Перед тобой такой изумительный образчик мужчины, рыцаря, аристократа со всех сторон, и ты ещё думаешь? Слово чести, если ты не станешь его женой, я, овдовев в очередной раз, сама в него влюблюсь! Конечно, к тому времени я стану беззубой и безволосой, и наверняка желторукой и сухорукой, ну, да и он будет уже далеко не Аполлон, так что — очарую, будь уверена. Итак?

— Ох, Иза!

В очередной раз графиня Смоллет вытерла глаза. Впала в задумчивость.

— А тебе ни разу не приходило в голову, — спросила шёпотом, — что бывает... потом?

— Ты о чём? — Подруга глянула с хитринкой, но услышала совсем не то, что собиралась.

— Потом... после нашей смерти? Ведь нам говорят, что любящие при жизни сердца обязательно встречаются на небесах. И что тогда? Я встречу Алекса — но со мной будет ещё и Макс... или кто-то другой, ещё один муж... Как мне глядеть им в глаза?

Изольда Белорукая наморщила лоб.

— Когда-то это будет... Я как-то не задумывалась над этой стороной дела. Но, знаешь ли, ежели Господь не запрещает вдовам и вдовцам жениться — наверное, это не грех. Иначе, наверняка, нашлись бы в Писании соответствующие строки, и куковали бы мы с тобой долгие-долгие дни в каких-нибудь монастырях, или, как в той далёкой Индии, всходили бы на костёр с умершими супругами. Но сказано — прах к праху, тлен к тлену. А жизнь — к жизни. Давай жить, Дори. Хватит читать унылые книги. Заведи себе новые.

'Алекс...' — подумала Доротея с тоской. 'А что сказал бы на это ты? Случись тебе потерять меня — и много лет спустя встретить другую женщину...'

А если бы она день за днём видела бы, как ему нелегко...

Наверное, рано или поздно, но ей захотелось бы видеть его... просто счастливым. Пусть с другой. Пусть с детьми от другой женщины, с внуками, в покое и уюте, или, наоборот, в бурной кипучей деятельности, но главное — получающим радость от каждого прожитого дня...

В мигании свечи промелькнула чья-то улыбка — покойного ли мужа, того ли давешнего старичка? 'Больше не надо никого искать', — почудился знакомый голос. 'И надумывать не надо. Просто живи'. И казалось, что в этот момент не она — это сам Александр отпускает её. Словно разомкнулся на груди железный обруч, вроде того, какими сковывал себе сердце верный оруженосец, потерявший принца, и, кажется, впервые за много лет Доротея вздохнула свободно.

Нечто похожее с ней уже было. Покидая Сар, она была уверена, что теперь-то вольна распоряжаться собственной жизнью как хочет. Впрочем, чувство это отягощалось пониманием зависимости от многих людей — капитана, герцога, который согласится или не согласится принять её на службу, иных хозяев, в случае отказа его светлости... А сейчас — она, наконец, совершенно, абсолютно, по-настоящему свободна. Уедет она или останется с Мартой и новыми воспитанницами из монастыря святой Урсулы, выберет ли мужа или предпочтёт одиночество — теперь всё зависело только он неё.

А она ещё невольно досадовала на Алекса за то, что он оставил ей целый замок: мол, куда ей такая громадина, с которой она, дочь простого пастора, не знает, что делать? Но ведь это — не просто каменные стены и устремлённые к небу башни: это — отчий дом Алекса, кров, который помнил его младенческую поступь. Придёт время — и каждой ступенькой, каждым окном, изгибом перил, изяществом фасадов и башен, таинственностью чердаков и подвалов, покоем библиотек и уютом спален, он будет напоминать ей о том, кто с ней всегда, даже после кончины.

Наверное, они правы — и Изольда, и этот старичок. Ведь, положа руку на сердце, Доротея и сама подумывала о том же, но каждый раз упорно гнала прочь мысли, казавшиеся ей крамольными. А теперь, получается, ей надо просто решиться.

И открыть новую книгу.

...Свеча с чистым фитилём горела долго, до утра, и потом, следующие сутки, и следующие. Пока её, с поклонами и благоговением, не поместили в особый фонарь, поставив рядом с Дароносицей в соборе Серафима Эстрейского. Но Доротея об этом уже не знала. Так уж люди устроены: куда чаще они приходят в храм за утешением, а обретя оное, окунаются в новую жизнь, забыв о терзающих когда-то душу сомнениях. Неугасимый светоч горел для тех, кто явится ещё к нему за утешением и советом. И пламя его оставалось чистым, как душа Александра Смоллета, наконец-то обретшая покой.

* * *

День, которого Марта боялась до дрожи, наконец, настал.

Стоило ей открыть глаза, как холодная постель, без вмятины в перине, остающейся обычно после большого и жаркого тела герцога, напомнила, что Жильберта д'Эстре нет с ней рядом; нет не только дома, но и в самой столице, и что через два-три дня он вообще достигнет границы провинции, где ждёт его разбирательство спора с мятежной королевой эльфов, и, как знать, скоро ли оно закончится. Солнечный зайчик, скакнувший от зеркала на туалетном столике к противоположной стене, казалось, трясся в рыданиях оттого, что вот и Марта тоже одна, как он, совсем одна. Муж уехал — и оставил её на хозяйстве, а ей теперь хоть вслед беги: и соскучилась за ночь, и боится даже подумать, что теперь она здесь за главную. Шутка ли — государственные дела! Хоть Жиль и упомянул, что многого от неё не потребуется — разве что утвердить или запретить что-то... Так ведь утверждать можно и смертный приговор. А запрещать — какое-нибудь понижение цен, а кто знает, как это для простого люда обойдётся?

'Не бойся. Самое главное — не бойся' — твердил Жильберт перед отъездом. Громадный вороной жеребец приплясывал рядом, едва сдерживая нетерпение, словно плиты мощёного двора Гайярда жгли ему копыта. Небольшой отряд сопровождения-свиты тактично поджидал государя у ворот южной башни — не парадного въезда, поскольку отъезд был назначен неофициальный, 'тихий'.

'Любовь моя, да ведь все мужья рано или поздно покидают дом по делам, и мир до сих пор не рухнул. Хотя далеко не у всех такие умные и славные жёнушки'. Герцог поцеловал Марту в лоб, по-отечески. (Не отечески, а вполне супружески они уже, увы, попрощались). 'И помни: рядом с тобой Максимилиан. Слушай его, доверяй, как я доверяю. Поглядывай на Доротею, особенно во время приёмов и встреч с просителями, если таковые случатся, она прекрасно держится в обществе. Почаще общайся со своей новой подругой Фатимой — у неё большой опыт ведения дома, ведь господин Суммир постоянно в разъездах, а они с матушкой управляли и домом, и делами, без советников, кстати. Чем ты хуже? Провинция, конечно, не лавка и не поместье, но везде живут такие же люди, подчиняются одним и тем же законам, а главное — помнят, что власть дана от Бога. А потому — уважают и почитают. Ты умная девочка, не подумав, не ляпнешь, вот так и действуй: выслушивай, не стесняйся спрашивать, и не торопись с решением, даже если на тебя кто-то посмеет давить. Лучше отложи что-то до моего приезда. Я вернусь — и всё доделаю'.

'...И разберусь', — добавил обманчиво мягко — 'с теми, кто, воспользовавшись моим отсутствием, попытается на тебя воздействовать: жалостью, или чересчур большим умом. Ничего и никого не бойся. Ты здесь хозяйка'.

'Жи-иль...' — Она прижалась к его груди, не замечая, что уткнулась щекой в твёрдую гранёную пуговицу камзола. — 'А ведь капитан Винсент не с тобой, как же ты без него? Кто будет тебя охранять? Я не за себя, я за тебя бою-усь...'

Сиятельный супруг нежно оттёр ей щёки. Сказал нарочито сурово:

'Запомни: люди должны видеть герцогиню сильной и стойкой. Ещё бы и величавой...' Вздохнул. — 'Ну, это со временем придёт. Провожай меня спокойно и с лёгким сердцем, и тогда я быстро вернусь, жив и здоров. А что касается Винсента... Открою тебе небольшой секрет: у него под руководством д в а отряда, в Роане останется один, со мной поедет второй, а сам Винс нагонит нас по дороге. Ему, в сущности, надо лишь проконтролировать состояние дел, Роанский бургомистр и его старейшины умны и расторопны, наверняка уже наладили карантин. Винсент всё проверит, потом присоединится ко мне. А уж там, в лагере я буду... Ну, пусть — под его защитой, если тебе так хочется'. Он усмехнулся.

'В лагере?'

'Да, традиционно переговоры с эльфами не ведутся на земле, закованной в булыжник. И не под крышей, только под небом. Так что — раскинем шатры. Не беспокойся, о погоде приглядят их маги, это они умеют. Ну, милая...'

Он привлёк её к себе, и Марта прижалась к мужу всем телом, сминая пышные юбки и не в силах оторваться от родного человека.

' Вспомни, какой должна быть герцогиня?' — шепнул он ласково. 'Ну же, голубка! Порадуй меня своей стойкостью!'

Улыбнувшись дрожащими губами, она отстранилась, заботливо поправила перевязь шпаги, лишний раз прикоснувшись супругу... Тишком вздохнула. И отступила.

Хорошо, Жиль. Всё, как ты наказываешь. Я слушаюсь тебя прямо с этого момента.

'Умница'.

Улыбнувшись, он церемонно поцеловал ей руку. Похоже, ему тоже хотелось сорвать ещё одно прикосновение.

'Помаши мне вслед платком. Как прекрасная принцесса своему рыцарю'.

...И уехал...

...В полуоткрытую створку окна потянуло сквозняком, зеркало дрогнуло, качнувшись на срединных шарнирах, и солнечный зайчик переместился на потолок. Это было хорошо, потому что, переведя на него взгляд, Марта невольно подняла глаза и — сдержала слёзы. Герцогиня должна быть стойкой.

Постучавшись, в дверь заглянули Берта и Герда, и 'принцесса' всё-таки чуть не разрыдалась. Обычно первым с утра в хозяйскую спальню заглядывал камердинер, докладывал о том, что брадобрей прибыл и ждёт. Сейчас Антуан тоже в дороге, а Марте теперь предстоит долгие дни проводить в женском царстве.

Ох. Какой там должна быть герцогиня?

И вообще. День зовёт. Муж оставил ей целый список обязательных дел, на неделю вперёд, с тем, чтобы ежедневно выполнять один-два 'пункта' обязательно. И писала бы ему каждый вечер письмо о том, как справилась. 'Отчёт'. Письма отправлять не нужно, чтобы не перехватили шпионы иных государств, а вот он приедет — и всё прочитает, и узнает, как тут милая жёнушка проводила время. И чтоб не скучала!

Максимилиан Фуке после завтрака должен огласить список сегодняшних дел, если они 'потребуют личного участия её светлости'. Марта поёжилась. А ещё — никто не отменял занятий с тётушкой Доротеей, а потом они едут к милым девочкам-урсулинкам, и не забыть навестить дядю Жана с мальчиками... Но это вечером, ибо днём с них 'будет спускать по три шкуры с каждого', по его же выражению, этот странный, но такой умный королевский шут. Он теперь при Мастере Жане, как при ней — Доротея. Тоже воспитывает и обучает. Ну, хоть не ей одной зубрить геральдику и историю благородных семейств...

Семейств...

Что-то с этим словом было связано. Кажется, что-то написано в том задании, что ей оставил Жиль.

Она уже свыклась с тем, что её одевали-обряжали в четыре руки другие люди, и не испытывала неловкости. В самом-то деле, это ж немыслимо: самостоятельно управиться с прилаживанием валика под юбки — хорошо ещё, без громоздкого каркаса, обязательного в Лютеции, диктующей моду всему просвещённому миру; и с бесчисленными нижними юбками, каждую из которых надо расправить особо; и со шнуровкой на спине, и с пристёгнутыми поверх основных рукавов ещё и дополнительными, широкими книзу и неимоверно длинными. А потом ещё пристёгивался стоячий кружевной воротник, очень красивый, безумно дорогой, украшенный по краям зубчиков крохотными жемчужинами, и особым образом завязывался пояс в тон окоёму рукавов, и также расширяющийся к низу, и украшенный богатой вышивкой. А потом ко всему этому подбирались кольца, фибулы, гребни... Марте ни к чему были эти безделицы, они изрядно оттягивали пальцы, уши, утяжеляли причёску, но... Недавно в её памяти поселилось ещё одно новое словечко: 'Статус'. Статусу нужно было соответствовать. Не подводя при этом сиятельного супруга.

За последние сутки Марта узнала много новых слов и теперь постоянно прокручивала их в голове, чтобы не забыть и суметь ввернуть в разговор при случае.

Нет, конечно, сейчас её обряжали не в парадное платье, тяжёлое и сковывающее движения. Широкие и длинные рукава, из-за которых приходилось постоянно держать руки согнутыми в локтях, чтобы ткань не волочилась по полу, дорогая парча, затканная золотым шитьём, пышные юбки, тугой корсет — это всё 'на выход' в люди. Здесь, дома, в отсутствии гостей можно было позволить себе одеваться куда проще. Но тоже — 'статусно'. Впрочем, ко всему можно привыкнуть.

...Берта и Герда уложили её чудесные золотые волосы в большой свободный узел. Поцокав языком, словно неодобрительно Берта потянулась к шкатулке, которую, едва придя в хозяйскую спальню, поставила на туалетный столик. Открыла — и Марта ахнула, увидев нечто воздушное, переливающееся шёлковой гладью и перламутром.

— Сетка для волос, вот! — торжественно объявила Берта.

— Его светлость велел преподнести вам прямо нынче с утра. Необыкновенная новинка из Венеции, вот! Говорят, в Эстре ещё ни у кого такой нет! — добавила Герда с такой гордостью, будто лично носилась по лавкам иноземных купцов, выискивая, чем бы ошеломить юную герцогиню. — Ах, какой его светлость заботливый...

— Какой внимательный!

— Как он вас любит, госпожа!

— И ведь не надышится!

Они кружили вокруг Марты, пристраивая эту чудесную невесомую сетку, расправляя невидимые складочки на юбках, оправляя кружева, ещё раз проверяя, насколько удачно сел пояс и в тон ли ему и туалету крошечная сумочка-кошелёк; словно маленькие феи-рисовальщицы, наносящие последние штрихи на полотно, но всё ещё не до конца уверовавшие в идеальности сотворённого. А Марта и улыбалась, и старательно смаргивала слёзы: так растрогал её этот подарок.

За завтраком, в окружении таких знакомых лиц, тоска чуточку отступила. По традиции, если в Гайярде были гости, то на утреннюю трапезу собирались в Малой Столовой. Обычно его светлость выпивал первую чашку кофе в собственных покоях, наслаждаясь видом на парк из окна, или, если случалось встать слишком рано, либо выезжал верхом, либо разминался до седьмого пота на тяжёлых рейтарских мечах с дюжими охранниками. Потом следовала ванна, обсуждение с секретарём предстоящих дел, после чего герцог выходил к основному завтраку. И сейчас, поднапрягшись, можно было представить, что Жильберт просто задержался, и вот-вот ворвётся к ним, и всё будет, как обычно. Ибо всё в столовой было, как при нём. Присутствовали погрустневшая Доротея с очаровательной подругой Изольдой Белорукой, суровый Максимилиан Фуке, и сияющая предстоящим светом материнства османочка, и её почтенный родитель, и не менее почтенный управляющий Гайярда... Два почтенных человека всегда поймут друг друга, и неудивительно, что оба, умудрённых жизнью мужа, прониклись взаимным уважением и нередко коротали время у камелька в рассказах каждый о чудесах своей родины. Посмеиваясь, слуги нашёптывали друг другу, что старик Гийом начал зачитываться весьма цветастыми и фривольными виршами восточного мудреца и звездочёта, а в покоях мудрейшего Суммира ибн Халлаха всё чаще появлялись книги об истории Франкии, сочинения античных и современных философов и описания путешествий знаменитых Да Гамы, Магеллануса и Поло.

И, конечно, здесь, в столовой, на одном из почётных мест, по правую руку от хозяйки, восседала сама Аглая Модильяни, грозная домоправительница, присутствие которой делало утреннюю трапезу, как ни странно, необыкновенно домашней.

А потому, душевного спокойствия ради, надо было всего-навсего представить, что Жиль и капитан Винсент просто опаздывают, и... жить, как раньше. Ну, почти как раньше.

Хоть и очень трудно, когда столько глаз смотрят на тебя... Оценивающе? С сочувствием? С сопереживанием? Ободряюще?

Пожалуй, последнее. Улыбнувшись и пожелав всем доброго утра, Марта заняла своё место, со сдержанным вздохом кинув взгляд на пустующий в противоположном краю стола высокий стул Жильберта. И дрогнула в удивлении: тарелка для завтрака была на месте, мало того — поджидал кофейник с курящейся струйкой пара из носика, будто герцог и впрямь заявится с минуты на минуту. Очевидно, это была какая-то местная традиция — так вот напоминать о том, кто сейчас в пути, и ждать, что он скоро вернётся.

Рядом с Мартиным прибором стоял в крошечной вазочке букет её любимых фиалок.

Суровый Максимилиан Фуке улыбнулся ей одними глазами. Матушка Аглая почтительно наклонила голову. Леди Гейл так и впилась взглядом в сеточку, подарок Жильберта, и по глазам её можно было просчитать имена всех знакомых модисток, у которых Белорукая постарается непременно обзавестись такой же прелестью. Благородный господин Суммир, приложив поочерёдно ладонь к глазам, устам и к сердцу, в очередной раз назвал её прекрасной пери. Лакей в белых перчатках трепетно, словно священнодействуя, наклонил молочник над Мартиной чашкой. Все знали, что, подобно тому, как его светлость неравнодушен к 'раскалённому' кофе, так и её светлость обожает пить по утрам горячее молоко и любоваться при этом фиалками, а желания юной госпожи здесь угадывались на лету...

Всем прочим предлагали новомодный чай, и — специально для прекрасной Фотины, находящейся в интересном положении — фруктовый югурт, волшебный молочный напиток долголетия и здоровья, пришедший в Галлию с отдалённых Балкан. Горы булочек с корицей и витых рогаликов, вазочки с творогом, сдобренным изюмом и сочными грушами, соблазняли женскую половину стола. Мужчинам, как более отягощённым дневными трудами, а, стало быть, нуждающимся в солидном подкреплении сил с самого утра, предлагались паштеты в ещё горячих глазурованных горшочках, рыбка, жаренная на вертеле и исходящая жирненьким соком. Но: при этом на столе не было ни капли вина, что, хоть и не характерно, как Марта недавно узнала, для состоятельных домов, но в Гайярде считалось в порядке вещей. Вот почему во владениях матушки Денизы, бессменной главнокомандующей обеих кухонь, всегда были наготове чаны с ягодным и фруктовым взваром, морсом, а зимой — с настоящим 'сбитеннем', рецепт которого капитан Винсент по настойчивой просьбе родительницы выпросил в русском посольстве. Да, пришлось бравому капитану взять на себя эту миссию лично, ибо при первой встрече с красавицей даже в свои года, Аглаей, слишком уж лукаво подкручивал пышный ус дюжий посольский повар Феодор, ростом и статью более подходящий для кулачных боёв, нежели печных ухватов. И капитан, всерьёз и небезосновательно забеспокоившись, не западёт ли маменьке в сердце мечта о далёкой северной стране с её дикими, но могучими и обаятельными 'казаками', осмотрительно взял на себя дальнейшие переговоры.

С той-то поры и пристроилась перед очагом матушки Аглаи необъятная медвежья шкура, подарок-таки улыбающегося и щедрого на любезности Феодора. В кухонных же кладовых Гайярда значительно расширились полки для душистого перца, гвоздики, кардамона, лаврового листа, а в зиму ставились несколько дополнительных бочонков мёда — специально для дивного напитка, нехмельного, вот чудо, но согревающего и тело, и душу даже в самые сильные морозы.

...А пока на дворе ранняя осень — пили чаи и морсы, и горячее молоко, ели свежий душистый хлеб с хрустящей корочкой и ещё тёплым мякишем, на котором так аппетитно, просясь на язык, таяло жёлтое масло. С надломов булочек, обмакнутых в мёд, срывались янтарные тягучие капли, прозрачные, как слеза, велись за столом неспешные разговоры... И уже не замечались лакеи, выстроившиеся вдоль стен столовой в готовности к перемене блюд, и страх молодой герцогини перед одиночеством и собственной неумелостью растворялся окончательно, ибо невозможно быть одной, когда столько добрых и понимающих людей рядом.

Всё это было так непохоже на прошлую жизнь, на тяжёлые деревенские утра, когда в отапливаемой лишь кухонной печью комнатушке собиралась за скудной трапезой семья мастера Жана, когда под бдительным присмотром Джованны Марта едва не давилась кашей, а в иное время и сама делилась порцией с братишками — подрастающими, а потому вечно голодными... Когда неизвестно что мог принести очередной день, а завтрашний был ещё страшнее, ибо призрак злой воли барона де Бирса напоминал о себе постоянно, и даже могучие кулаки кузнеца могли оказаться бессильны перед всесильным самодуром...

Марта обвела взглядом мирно беседующую компанию.

Сейчас они закончат — и разойдутся по дневным делам. Обычно они с Доротеей в это время приступали к занятиям в библиотеке. Нынче — расписание пересмотрено, и сперва Максимилиан Фуке сделает ей краткий доклад о делах, требующих при рассмотрении в суде её личного участия — ежели таковые к настоящему моменту накопились, затем подаст бумаги, приготовленные на подпись и разъяснит суть каждой, ибо нет ничего хуже, как подмахивать документы, не вникая в содержание... У неё аж ладони взмокли от волнения. Оставалось надеяться, что прошений и приказов будет не слишком много. А в самом конце... герцогиня она или нет? она прикажет... нет, на это у неё ещё пороху не хватит, а вот распорядиться, посоветоваться... Да. Посоветоваться с Максимилианом насчёт того, что можно сделать для жителей Сара. Узнать, как справляется с делами новый управляющий, прибывший из Фуа, всем ли дана работа, готовы ли к зиме крестьянские дома, не появились ли в округе новые шайки. Довольны ли прихожане вновь прибывшими пастырями. Нет ли от кого жалоб. Не досаждают ли соседи-дворяне, потому что осень — пора охот, раньше по скошенным полям частенько проносились кавалькады бесцеремонных баронов и графьёв, пользующихся снисходительностью, а затем и хворым состоянием барона де Бирса. Этак они ещё долго по привычке могут безобразничать да обижать селян, и за девушками охотиться вместо дичи. Пора отваживать.

И многое чего пора. Герцогиня она или нет?

Глава 2

Марте очень хотелось, чтобы буковки выходили ровненькие и округлые, кал-ли-гра-фи-чес-кие, хоть вполовину похожие на заметки в изучаемых ею справочниках и словарях, сделанные рукою мэтра Фуке. У того даже мелкая скоропись выглядела, будто её тоже набрали типографским шриф-том, только помельче основного текста. Ну просто чудо-буквы, сиди и любуйся. Вот бы дорасти до такого уровня... А уж до мастерства тётушки Доротеи ей трудиться и трудиться. И то сказать: выучку бывшей Итонской пансионерки не переплюнешь. Науку письма в девиц там вбивали жёстко: за кляксы и помарки лупили розгой по пальцам, за неровности в буквицах сажали в тёмный чулан, сами по себе ошибки и описки тоже карались. Конечно, девиц благородного и священнослужительского сословия не пороли, дабы не низводить на одну доску с чернью, но вот без обеда и без ужина оставляли часто. Оттого-то, должно быть, почерк у госпожи Смоллет был на редкость красив, об этом даже её подруга, графинюшка, упоминала.

Где уж Марте до такого мастерства.

Впрочем... Она заулыбалась, кинув взгляд на лежащий неподалёку на полированной столешнице лист бумаги с поручениями супруга Жильберта д'Эстре ей лично на время его отсутствия. 'Домашним заданием', как он сам выразился. Буквы Жиля чрезвычайно были похожи на него самого: ни одна не стояла в строю ровно, как солдат, все они словно напряглись в ожидании момента, когда можно, наконец, сорваться и полететь прочь, по делам. Мол, зачитала нас, и хватит с тебя, мы тебе больше не нужны, чего выстаивать-то зазря? В отличие от прекраснейших творений Доротеи, они были напрочь лишены всяких украшательских завитушек и загогулин — равно как и туалеты того, чья рука их торопливо выводила. И в то же время писаны были десницей твёрдой, едва не процарапывающей бумагу пером. Видно было, что кал-ли-гра-фия как таковая герцога не заботила. Однако и у него, как и у Фуке, и у графини, не проскакивало в письме ни помарки, ни кляксы, вот что главное. А у неё...

Юная герцогиня опустила глаза — и, с огорчением послюнявив очередное пятно на пальце, попыталась оттереть засохшие чернила тряпицей, специально для сего дела припасённой. (После ужасной, как ей казалось, порчи носовых платков она упросила Берту раздобыть несколько клочков ветоши, которую не жалко сразу выбросить.) Да, с письменными принадлежностями ей всё ещё не удавалось подружиться.

Начать с того, что она не привыкла к перьям вообще. Дома у дяди Жана ей. Если и случалось писать, то мелком на дощечке, или огрызком карандаша на грубой бумаге, оказавшейся в доме случайно. Нынешнее перо было тоньше карандаша, потому-то Марта никак не могла приспособиться, пока вместо гусиного тётушка Дора не предложила ей лебяжье. Оно легло в щепоть гораздо удобнее, и по бумаге скользило лучше, не так стопорясь на округлостях; что, впрочем, не спасло сустав Мартиного среднего пальца от твёрдой мозольки. И как это учёные люди целые книги такими перьями строчат?

Трудно было привыкнуть и к долго сохнущим чернилам. На раз и не два Марта краснела, случайно смазав манжетой свеженаписанные строчки, не присыпанные песком. А ведь смешная песочница, так похожая на перечницу, стояла тут же, рядом, в ложе серебряного чернильного прибора, и фигуристая лодочка с бортами, отделанными чернью, так и поджидала, когда в неё ссыплют мельчайший песок, впитавший с бумаги излишки влаги. Испорченный дорогущий бумажный лист приходилось менять, манжеты отстёгивать и отправлять в стирку. Ох, одни убытки... Не говоря уж о расходах на перья и чернила. Мэтр Бомарше как-то проговорился, что с одного гуся, бывают годными для письма два-три маховых пера с каждого крыла, остальные не подходят, вот как. И он же, Огюст Бомарше, бывший писарь, честь ему и хвала, в совершенстве знающий науку затачивания пёрышек, поделился сей тайной наукой, вплоть до того, как правильно обжигать и закаливать кончик после заточки, и как, при необходимости экономить, разделять одно пёрышко на несколько таких же заточенных и годных к писанию кусочков. Он даже подарил ей крохотный складной ножик, так и называемый 'перочинным'. Отчего-то после этого ножичка писаться стало гораздо легче. Должно быть, перья, пока их приуготовляли к работе, как-то приноравливались к хозяйке...

Впрочем, если подумать, всё было не так уж страшно. Запачканные пальцы оттирались содой, манжеты отбеливались прачками в специальном растворе, бумага, как оказалось, в Галлии была куда дешевле, чем во всей Франкии — её здесь научились делать на каких-то хитроумных мельницах. А привыкнуть к песочнице было делом времени. Уже и кляксы сажались всё реже, и перья почти не царапали бумагу, но вот буквы... изрядно хромали.

Марта ещё раз покосилась на летящие строчки Жильберта.

В конце концов, его почерк не так уж и со-вер-ше-нен. Но ведь разборчив! А что ещё нужно? Это ведь и без того чудо: когда какие-то крючки и палочки, загогулины и петельки говорят с тобой человеческими голосами. Того, кто написал, рядом нет, а иногда и в живых нет, как, например, тех, кто давно уже умер... а то, что он хотел сказать — известно. Вот что главное.

Украдкой, хоть никто не подглядывал и не мог заметить такой вольности, она поцеловала кончики пальцев и прикоснулась к посланию мужа. Это тебе мой поцелуй, Жиль. За то, что сейчас ты со мной разговариваешь.

Свечи в канделябре хитро подмигнули, как бы призывая не отвлекаться. И в самом деле, ночь на дворе, добрым людям спать пора, а она всё возится... Нехорошо. Марта поёрзала, устраиваясь удобнее на высоком стуле. Притянула ближе стопку бумаги.

'Драгоценный мой супруг...'

Это обращение всплыло из памяти, как строчка из какого-то романа, и показалось ужасно красивым. Но тут же она испугалась: а не слишком ли напыщенно? Однако зачёркивать слова, так и рвущиеся из самой души, показалось кощунством. Вздохнув, написала ниже:

'Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка, которая пока и двух слов толком связать не сможет...'

Перечитала — и глазам не поверила. И впрямь ведь думала, что не сможет, а, поди ж ты, так гладко и складно получилось! И хоть выводила фразу долго, но без единой помарочки!

Перевела дух и радостно заболтала ногами. Спохватившись, мысленно погрозила себе пальцем. Что это она, как дитя малое! Серьёзное дело, понимаешь ли, от-чёт, нечего тут...

'День прошёл... наверное, хорошо. Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!'

Смущённо полюбовалась последним словом. Не слишком ли она несдержанна? Но нет, это вычёркивать она не собирается.

'Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?'

Написала — да так и залилась краской. С некоторых пор обширный стол в рабочем кабинете мужа будил в ней воспоминания, связанные отнюдь не с государственными делами. А вдруг он прочтёт — и вспомнит о том же? Ой, неловко... Нет, он хитро заулыбается, это уж точно.

'Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения. Хвала Всевышнему...'

Да, кажется, именно так говорится, когда хочется поблагодарить за что-то небеса.

'... сегодня и завтра, а, возможно, и до конца недели в суде не будут рассматриваться дела, требующие Высочайшего Присутствия. Вот какие слова я уже знаю. А прошений было много, я просто вспоте... (пришлось таки зачеркнуть) утомилась читать. Но справилась. Были вдовы, которым надо назначить пенсион после гибели супругов на войне. Ой, не вдовы, а прошения от них...'

Наверное, 'Ой' не слишком уместно смотрелось в От-чё-те, но герцогиня храбро махнула на огрехи рукой. Потом перепишет начисто. Это у неё чер-но-вик — вот и ещё новое словечко, узнанное от мэтра Огюста.

При воспоминании о бывшем писаре мысли её невольно переметнулись на совсем иной предмет. Ах, какие письма он шлёт Фатиме каждый день! Конечно, османочка кое-что и ей давала почитать, они ведь настоящие подруги!

Марта невольно расплылась в улыбке, припомнив:

'Возлюбленная горлинка моя!'

Ах, какие слова... Фатима каждый раз плачет, перечитывая, а потом ругается — и называет Огюста дурачком, совершенно не понимающим женщин. Почему? А вот почему.

'Если бы не воля небес, определившая нам родиться в разных державах, столь удалённых друг от друга, и не удары изменчивой фортуны, отбросившие меня на дно жизни, вследствие чего я вынужден добывать себе и своим престарелым родителям кусок хлеба насущного — добывать тяжким трудом, не свойственным представителю дворянского сословья... Как знать, возможно, своим супругом вы называли бы не покойного уважаемого мэтра Россельоне, а меня, нижайше припадающего сейчас к кончикам ваших прелестных туфелек с загнутыми носками...'

'Но клянусь вам, сударыня, все силы души своей употреблю, чтобы стереть разницу в положении между нами. И ежели в сердце вашем нет другого любезного друга — заявляю с полной ответственностью, что намерен сделать вас своей дражайшей и обожаемой супругой. Однако дайте мне время, чтобы добиться соответствующего статуса в обществе и предложить вам достойный кров, и обеспечение, которого хватит с избытком не только для наших детей, но и внуков и правнуков. Ибо в последнюю очередь я желал бы называться охотником до приданого, женящимся на золоте и коврах! Ничуть не сомневаясь в вашем благосклонном ко мне расположении и в положительном ответе на свои признания, я, тем не менее, начну серьёзный разговор с вашим батюшкой не ранее, чем он сможет признать меня достойной партией для своей единственной дочери. Однако добавлю, ненаглядная моя небесная пери, что не собираюсь томить вас ожиданиями. Ваш будущий супруг — человек дерзкий, решительный, умеющий рисковать, но рисковать оправданно, а потому — уверен, мы скоро будем близки, как того и жаждут наши любящие сердца'.

Расчувствовавшись, Марта промокнула слезинку в уголке глаза. Но тотчас испуганно отдёрнула руку — не с платочком, оказывается, как думала, а с той самой ветошкой, которой давеча оттирала чернила. Ф-фу, зряшные страхи, другой стороной приложилась, незапачканной, благодаренье Богу, а иначе быть ей сейчас чумазой, как маленькие братцы на уроках чистописания.

Но что это получается? Если Огюст Бомарше, такой славный молодой человек, такой умный, такой... достойный, ей-богу! — но всё же считает себя чересчур бедным для того, чтобы немедленно просить руки богатейшей вдовы, а подозрения в возможной корысти для него оскорбительны — это ещё понятно. Но почему почти так же думает о себе мэтр Максимилиан? И стоит ли писать об этом Жильберту? Ведь они не просто герцог и секретарь, они ещё и друзья, вдруг Жиль как-то поможет ему советом? В деньгах-то вряд ли есть нужда, секретарь всё равно что министр, и жалованье у него порядочное, да и дом есть за городом, не дом даже, а маленький замок, как однажды проболтались Берта и Герда, а рядом виноградники. Поговаривают ещё, что есть у мэтра Фуке паи в каких-то важных торговых компаниях, это тоже больших денег стоит. Его милость, похоже, человек очень состоятельный, но на сегодняшний невинный вопрос Марты — когда же, наконец, он сделает предложение известной им обоим даме — лишь сверкнул глазами и коротко ответил: 'Она теперь намного выше меня по статусу. Недостоин. И оставим это...'

Вот дела...

Ах, да у него, бедняжки, наверное, нет титула! Вот в чём дело...

Нет, об этом она писать не будет. Лучше потихоньку расскажет Жилю, когда тот вернётся. Пусть сам разъяснит ей, в чём же тут дело.

Машинально прикусила кончик пёрышка.

Вот ведь как получается...

Уже после их с Фуке уроков... то есть занятий государственными делами в Гайярд пожаловал сле-до-ва-тель из особой службы, и, поскольку Марта всё-таки Высшее Лицо, зачитал в её присутствии и в присутствии герцогского секретаря, а 'тако же заинтересованных лиц, а именно — наследницы вышеописанного недвижимого имущества, земель и денежного состояния, равно как ценных бумаг, госпожи Доротеи Августы Терезии Смоллет-Фицкларенс, в девичестве Глюк, а тако же сестры бывшего владельца оных недвижимости, земель и прочая... госпожи Изольды Элизабет Гейл, в девичестве Смоллет-Фицкларенс'... Ух, какие длинные фразы она научилась запоминать! В общем, оказалось, что на наследство Доротеи, не зная о том, что она, единственная пре-тен-дент-ка, жива и здравствует, разинул рот ни кто иной, как сэр Джордж Вильямс Гордон, посол короля Генриха. Оказывается, он был дальний-предальний родственник Смоллетов, седьмая вода на киселе, как говорится, да ещё от какой-то не совсем законной побочной ветви. У него в прадедах был королевский бастард, хоть и королевский, но бастард, а это делало права бриттского посла на 'вышеописанное недвижимое имущество' весьма шаткими — по крайней мере, пока живы законнорожденные наследники.

Как ни прискорбно, он решил проблему в своём стиле, жёстко и беспринципно. И первый шаг сделал давно, много лет назад, после назначения Александра Смоллета, начинающего, но уже подающего большие надежды дипломата, в Галлию, страну, на которую у островной державы были весьма и весьма крупные планы. Алекс был удостоен нового поста не за происхождение, не за взятки, не про протекции, а за свои исключительные таланты на политическом поприще, за ум, находчивость, блестящее умение выводить из тупика самые сложные переговоры. Но Гордон, снедаемый завистью, упорно твердил, что 'этот выскочка' его обошёл, унизил, подставил... ибо сам метил на его место.

А тут ещё замок... имеющий уникальный секрет, о котором нынешнее поколение владельцев, скорее всего, не знало, иначе пользовалось бы вовсю... Где-то в недрах его древних подвалов был замурован тайный Портал, такой же, как в заброшенном имении неподалёку от Эстре. Прямое сообщение 'Галлия-Бриттания', с мгновенным перемещением, минуя таможни, осмотры; исключительная возможность для тайной, а главное — скорейшей переброски сведений, депеш, доносов... нужных людей. Лазейка для бегства, в конце концов, то есть, для отступления. Но всё это ещё нужно было найти, активировать, а прежде всего — заполучить во владения.

Поэтому-то так необходимо было убрать Александра Смоллета. Вытурить его — и не только с тёплого местечка, с политической арены, но и из жизни вообще. Устранить исподволь всех претендентов на вожделенный замок.

Чего-чего, а терпения Гордону было не занимать. И цель, маячившую впереди, он вполне обоснованно — с точки зрения своей циничной логики — считал оправдывающей средства.

Менталисту, вытянувшему в предсмертные минуты бриттского посла груз воспоминаний почти двадцатилетней давности, пришлось нелегко. Свалившаяся лавина информации едва не вышибла из него дух, и пришлось, по приезде в Эстре, спешно делить сей клад ещё с тремя коллегами, а потом уже сортировать, отделять зёрна от плевел... Помимо истории с молодым загубленным послом, было вытащено на свет божий много грязи. Но то были совсем другие и чужие судьбы, а потому — разговор о них вёлся в иных местах и попал в совсем иные архивы.

И про это Марта расскажет Жилю, но тоже при встрече. Сейчас у неё просто не хватит терпения — расписать на бумаге изобилие новостей. Это ж полночи шкрябать по бумаге, не меньше, а у неё уже глаза закрываются от усталости... Встряхнув головой, она поправила съехавший на ухо ночной чепчик и продолжила:

'...Были два прошения о снаряжении иск...экспедиции в Новый Свет, в страну Эльдарада, пишут, что за золотом, и очень красиво расписывают, как оным золотом даже золотят вождя во время какого-то ежегодного празднества...'

Слишком много 'золота'. Ничего, потом она перечитает — и перепишет всё набело, убирая лишние слова. Может, дать сперва Доротее на проверку? Нет-нет, Марта должна сама справиться и показать, на что она способна.

'...На что мэтр Фуке справедливо заметил, что сведения из легенды, не подтверждённые точными свидетельствами очевидцев, ещё не факт, а експедиция обходится очень дорого. Лучше мы вызовем подателя второго прошения, который предлагает поход в Старую Индию, а именно — на остров рядом с ней... прости, Жиль, забыла, как называется. С учреждением Большой Чайной Компании. Этот почтенный купец, оказывается, хорошо знаком с нашим Суммиром и теперь готов снарядить караван с ним вместе. Ему не нужно от нас слишком много. (Ничего, что я так пишу — 'от нас'?) Только лицензия, помощь в приобретении трёх кораблей и ма-аленькая льгота при ввозе. Это называется 'ввозная пошлина', я запомнила. Жиль, я думаю, что можно им разрешить эту експедицию, потому что она пойдёт на пользу не только господам купцам, но и Галлии. Наш чай будет лучше того, что привозят в Бриттанию, а мы — повысим вывозные пошлины, потому что у нас будет 'монополия', кажется так.

А ещё были просьбы о рассмотрении нескольких дел по разводам, и тут... прости, Жиль, я подписала только одну из трёх. Там супруг бьёт жену плёткой и тростью, хоть она графиня, а он граф. Напьётся — и измывается. Говорит, что перед Богом она его собственность, хоть и титулованная. А я не знала, что графья... графы могут себя вести, как напившиеся мужики. Оказывается, могут. Раньше его действительно нельзя было наказать, но Максимилиан сказал, что сей граф ещё не знает о новой поправке к закону о браке, которую ты ввёл три недели назад, и теперь этого 'прохвоста' можно запросто отдать под суд. Наказывать не будут, а штраф в казну возьмут. Я так и распорядилась. Пусть судят. Это ведь справедливо, да?

А два других прошения оставила. Там супруги то ругаются, то мирятся. Вдруг ещё передумают?

А ещё три... Ой, Жиль, там просто и смех, и грех. Один рейтар встречался сразу с тремя девушками. И так уж получилось, что все три оказались от него в интересном положении, и он каждой поклялся жениться. Представляешь? Все три на него тебе пожаловались. Одной он поклялся Святой Агнессой, что женится, другой — Святым Франциском, третьей — самой Богородицей. И как тут быть? Жениться он не желает, выкручивается, что если выполнит слово, данное одной, непременно обидит двух прочих святых. Вот хитрец! Тогда я послала письмо Его Высокопреосв... отцу Бенедикту, нельзя ли этому рейтару жениться сразу на троих. Иначе, как клятвопреступника, его должны заклеймить трижды и сослать на галеры на тройной срок. Пусть уж лучше женится. И девушки не обижены, и дети законные... И ведь отец Бенедикт нашёл лазейку! Оказывается, лет десять назад, после войны с Бриттанией и чумы по Европам, Папа издал буллу — это такой Папин Указ — и разрешил крестьянам и лицам воинского звания брать двух и трёх жён. Вдов тогда пору оставалось много, а населения мало. Правда, указ закончил действие три года назад, но отец Бенедикт сообщил, что обратится к Папе Амбросию, создать 'ин-ци'... нет, не запомнила это слово... В общем, чтобы другим неповадно было клясться всуе и дурить девушкам головы. Набедокурил — женись.

Ещё он почему-то написал, что с тремя женщинами жить не так страшно, как с тремя тёщами. Жиль, это действительно так трудно? Может, я слишком жестока?'

И тут Марта загрустила. Вместе с прошениями о разводах были поданы разрешения о заключении браков: обязательное условие для женитьбы дворян. Герцог, как пастырь особ дворянской крови, должен был следить за соблюдением чистоты оной, а потому вправе был запретить мезальянсы. И как тут не вспомнить, что они-то сами — до сих пор не венчаны в Святой Церкви!

Поэтому о браках она не упомянула. Вдруг подумает, что Марта на что-то там намекает... Куда им венчаться, когда, согласно сказке, что придумали Жильберт с Винсентом, супруги Эстре изначально были женаты, просто потом настоящую герцогиню украли, а потом вот — вернули... Печально.

'...И на этом разбор бумаг закончился. Я даже не поверила, что всё. А мэтр Фуке поздравил меня 'с приобщением' и сказал, что теперь я и сама вижу, что не так это страшно — руководить государством. Что за большущие дела мне пока рановато браться, вот и учусь на малых. И что на сегодня самое страшное позади. Ой, он сказал, что главное позади, что 'страшно' — это я от себя так подумала.

А потом я попросила мэтра Гийома показать мне галерею твоих предков, как ты и велел. Какие там все мужественные и красивые! Почему я раньше не видела это крыло? И мэтр Гийом, когда первый раз показывал мне Гайярд, сюда меня отчего-то не приводил, а сегодня очень этому удивился.

А ещё мы вместе с ним поднимались на Ту Самую Башню. Не волнуйся, там совсем недавно сделали перила, никто не слетит со ступенек. Там холодно, я догадалась захватить пушистую накидку. Я всё жду, когда же прилетит... Ну, ты понял, кто. Но его не было. Хотя, когда я увидела какую-то большую птицу, то приняла её издалека за... Ты понимаешь, за кого. Потом она будто обо что-то ударилась и отлетела, и даже словно вспыхнула...'

Подумав, Марта решительно вычеркнула последний абзац. Не надо волновать Жиля. В том, что произошло, нет ничего особенного, ей так и объяснил старенький управляющий: об эту пору начинают вылетать за добычей молодые ястребы, и один из них случайно завернул к Гайярду, хоть они обычно избегают летать над городом. А тут, над замком, специально от хищных крылатых поставлена магическая защита, вот птицу и отбросило. С ней ничего страшного не случилось, просто слегка оглушило.

...А как интересно было в картинной галерее... Жи-во-пись, порт-ре-ты... Это как застывшая в красках музыка. Такие прекрасные лица у предков Жильберта, такие живые, что трудно поверить, будто эти люди царствовали много-много лет и даже веков назад. Ах, какая красивая у него матушка, и как, оказывается, похож на неё Жиль — и глазами, и пышной шевелюрой цвета воронова крыла, и улыбкой, и статью... От отца, Старого Герцога, как с почтеньем назвал его мэтр Франсуа, молодой д'Эстре унаследовал внешне разве что рост, но вот характер — целиком батюшкин, и решительность, и острый ум, и... Тут управляющий запнулся и поспешно добавил: и многое другое...

Почему-то Марта никак не могла вспомнить лицо этого Старого Герцога. Пышный парадный камзол, герцогская мантия, венец, даже драгоценные пряжки на туфлях — это всё так и всплывало перед глазами, а вот лицо... Завтра надо будет наведаться к нему ещё раз. От портретов веяло теплом и дружелюбьем, и из галереи она выходила со стойким ощущением того, будто только что познакомилась и наговорилась с очень хорошими людьми.

...Она тщательно присыпала написанное песком — хоть и черновик, но надо приучать себя к порядку! Выждав, ссыпала его в серебряную лодочку, погасила свечи кроме одной...

Забыла. Забыла, что, по всем правилам, письмо надо закончить!

Схватила пёрышко и торопливо накарябала, уже не заботясь о ровности букв:

'Твоя любящая и любимая жёнушка Марта. Пусть у тебя всё будет хорошо, Жиль!'

И торопливо, ёжась от холодящих босые ступни паркетин, пробежала через спальню, кажущуюся при свете единственной свечи необъятной, к кровати, ощутила ногами сперва пушистый, по щиколотку, ворс персидского ковра, затем гладкость приставной скамеечки, подпрыгнула — и упала в холодную постель. Рядом тотчас рухнула откуда-то сверху тёмная кошачья тушка. Маркиз затарахтел, утаптываясь и вертясь на соседней подушке.

Марта с облегчением засмеялась. Ну вот, она и тут не одна! Теперь можно спать спокойно.

...Максимилиан Фуке внимательно и уже в третий раз выслушал рассказ управляющего. Потыкал носком сапога полуобгоревшее кожистое крыло летучей твари, чьи острые зубы в длинной, вытянутой, как пила, пасти сверкали угрожающе даже сейчас. На передних резцах застыли сине-зелёные подтёки. Похоже, тварь была ядовитой.

— Химера? — проговорил задумчиво.— Так вы утверждаете, мэтр Гийом, что она неслась прямо на вас?

— Точно так, господин Фуке, и не иначе. Понимаете... От сами знаете кого... — замялся, — у меня осталось умение определять траэкторию полёта крылатого существа. Да и, так сказать, намерения этих существ я тоже...

— Неужели до сих пор чувствуете?

В голосе герцогского секретаря сквозило отнюдь не недоверие, нет — нескрываемое уважение. Управляющий расправил плечи, с хрустом выпрямив обычно согбенную по-стариковски спину.

— Точно так, сударь.

Оба кинули невольный взгляд на то, что осталось от летающего монстра.

— Значит, намеренное нападение. — Макс Фуке сдвинул брови. — Траектория, говорите... А откуда, в таком случае, о н о летело? Не та ли это химера, что прижилась на куполе храма Серафима Эстрейского?

— Что вы, мэтр! Та безобидна, да и огнём-то её можно разве что шугануть, она ведь каменная. Её бы просто отшвырнуло защитной магией. От этой же, сами видите...

Старик сглотнул, явно переживая очередной приступ тошноты.

— Остались почти одни кости... — подытожил его собеседник.

Луна высвечивала странную, сюрреалистическую в своём мертвенно-бледном свете картину: две человеческих фигуры среди жидкого паркового подлеска, блеск речной глади невдалеке, огоньки, похожие на светлячков, но образующие слишком уж правильную окружность вокруг этих двоих. И какую-то груду костей, сваленную неаккуратной кучей, лишь длинный череп с челюстями-пилами был, казалось, совершенен в своём безобразии...

— Позвольте заметить, — нарушил затянувшееся молчание мэтр Гийом. — Я... я говорил вам про намерения, которые слышу? Так вот, в тот момент мне показалось...

Он смешался.

— Говорите, друг мой, — подбодрил его секретарь.

У старика вдруг задрожали губы.

— Я испугался. Когда о н о рванулось к нам, я вдруг явственно ощутил, что этой твари нужна молодая госпожа. Только она. На меня она и не глядела.

— Хотела убить? — свирепо уточнил Фуке.

Прикрыв глаза, старик отрицательно покачал головой.

— Ох, нет... Схватить. Унести прочь. Украсть. Её кто-то послал, эту тварь, послал за нашей госпожой...

* * *

...Им даже не пришлось расквартировываться по домам. Бравые рейтары всего лишь немного потеснили городскую стражу — и не сказать, чтобы сильно, поскольку Роанские казармы, как и все подобные строения в мало-мальски развитых городах Галлии, были возведены с изрядным размахом, в расчёте на то, чтобы, не приведи Господь — новая война — вместить свежий приток воинских сил. Да и местным ветеранам не терпелось узнать новости от 'своих', не штатских, к тому же ещё и участников недавних событий в Саре. Ведь редко кто слышал о победах над дикими орками, а уж чтобы против них ударили братья-рейтары — до сей поры подобного не случалось. Поэтому не было слушателей внимательнее и благодарней, чем городские стражники, чьи капралы уже брали на вооружение столь славный боевой опыт. А уж от граций, слетевших полюбоваться и предложить любовь новым героям, впору было ставить дополнительные караулы.

Капралы ревниво хмурились, Чёрные Всадники ухмылялись, но местных кавалеров не провоцировали. Как-никак, они здесь по делу. А дисциплина в них была вбито крепко, ибо своим местом в 'Чёрной полусотне Модильяни' дорожил каждый

И хвала Всевышнему, что известие об эпидемии не подтвердилось, не нужно теперь отвлекать людей на кордоны вокруг города, набирать добровольцев в похоронные команды... Нет, тревога не оказалась ложной, оспа в городе всё же имела место быть. И даже собрала небольшую жатву: умерло четверо зрелых людей и девять — преклонного возраста, а вот дети — болели как-то легко и, похоже, стараниями местных докторусов шли на поправку. Именно на это обстоятельство обратил внимание Поль Вайсман, сразу по прибытии и представлении бургомистру внимательно зачитывая истории болезней, составленные педантичными медикусами, прежде чем самому отправиться в лазарет, куда свезли больных.

Надо было видеть кислые мины Роанских светил от медицины, волею судьбы присутствовавших тут же, на Совете городских Старшин, и теперь вынужденных отчитываться перед 'столичной штучкой' в лице мастера Вайсмана! Который до недавнего времени в их глазах был никто и звался никем, подумаешь, приехал с дипломом, подумаешь... племянник прославленного Парре! Ты сперва докажи, что сам из себя представляешь, послужи, покланяйся, заработай себе пациентов, денег и репутацию...

И неважно, что за два года пребывания маленького доктора в Роане ему немало досталось тычков и злословий от ревнивых коллег по гильдии. Сейчас все, как один, были уверены, что именно они и благодетельствовали, и покровительствовали, что лишь при их воздействии, и не иначе, выскочка приобрёл известность и быстрорастущую славу и заимел прекрасных клиентов аж в Эстре, а теперь, видите ли, пользуется милостями Самого...

Подумать только! Самого герцога! Не иначе, как за какие-нибудь особые тайные заслуги, о которых в порядочном обществе и говорить стыдно.

А самое досадное, что Поль Вайсман чихал на их сегодняшнее подобострастие, относясь к нему с тем же равнодушием, с коим два года подряд выдерживал подножки и нападки, а то и клевету. Знаем мы это равнодушие, читалось на брюзгливых физиономиях Роанских эскулапов: ещё немного — и юнец войдёт в силу при дворе, и припомнит им всё... Поэтому — придётся его терпеть.

...Юнец тем временем собрал воедино картонки с описанием болезней. Выравнивая, с шумом прихлопнул краем стопы по столу. Наиболее нервные представители гильдии медикусов, коих здесь собралась без одного дюжина, вздрогнули.

— Итак, — скучным голосом начал Вайсман Поль Мари. — Вы хотите сказать, что никто из вас не обратил внимания на характер сыпи? На то, что она локализуется, в основном, на лице и груди, а на волосистой части головы, на руках и в паху, и главное — на слизистой её почти нет? И на характер везикул, находящихся в разной стадии, когда на теле одновременно свежие, созревшие и подживающие пузырьки? И, кстати, почему я не вижу мастера Гейдриха? Уж кто-кто, а он-то мог отличить оспу чёрную от оспы ветряной, хоть и видоизменённой.

Старший докторус поджал губы.

— Вольно же вам судить со стороны, молодой человек. Видите ли, первые проявления недуга у всех заболевших были весьма тяжелы, сопровождались жаром и бредом, а главное — сильными болями в крестце и пояснице. Иначе говоря, налицо ярко выраженные симптомы Вариолы Маджор, оспы обыкновенной. К тому же, болезнь охватила несколько кварталов, а наша гильдия была обезглавлена... да-с, обезглавлена в первые же дни! Докторус Гейдрих, о котором вы упомянули, увы, попал в число её первых жертв...

— Как наиболее пожилой, а, значит, ослабленный... — пробормотал Вайсман. — Очень жаль. Стало быть, это он обозначен в ваших записях просто инициалами NN. А как же — 'Врачу, исцелися сам'? Или поэтому вы не захотели афишировать его имя? Естественно, кто же после этого...

Доктор сердито фыркнул, лица же его цеховых коллег пошли красными пятнами.

— Лучший специалист по детским болезням! — сердито крикнул Вайсман. — Именно он наверняка первым догадался, в чём дело! Неужели он не успел поделиться своими соображениями? Наверняка, успел! Но никому в голову не пришло принять его слова на веру, а ведь какой умница был, но нет: вы и после смерти его заклевали, как клевали при жизни. Неужели вы не видите, что здесь, скорее всего, мы имеем дело с варицеллой, оспой ветряной, которой дети перебаливают легко, а взрослые — чем старше, тем тяжелее?

— Господин Вайсман, — робко вмешался бургомистр, — но ведь... вы понимаете... Вот мэтры Симон и Рошан — те ведь то же, что и вы, твердили, не чёрная, мол, не тяжёлая — детская оспа, оттого детишки-то и выздоравливают потихоньку, но это ж сейчас, а до того... Очень уж страшно у всех начиналось. Вот мы и переполошились: а вдруг — оспа настоящая?

— Здраво, — неожиданно вмешался, до сей поры занимавший позицию стороннего наблюдателя, капитан Винсент. — Одобряю, господин Маррель, и всецело поддерживаю ваши действия. В подобном случае лучше подстраховаться. Уймите ваш пыл, мэтр Вайсман. Даже если на тысячу больных попадётся один с оспой чёрной — это порушит все ваши доводы. И позвольте напомнить, что сейчас — время не для разбирательств, а для конкретных действий, а посему, как бы я ни доверял вашему авторитету, но посоветовал бы убедиться в правильности заочных диагнозов, а затем совместно с присутствующими выстроить план дальнейших действий. Господа медикусы, господин бургомистр, повторюсь: я признаю ваши действия правильными и одобряю их. Благодарю за бдительность. Оцепление вокруг лазарета и посты на дорогах поставлены грамотно, кварталы патрулируются вашими людьми, я видел, охранные задымления организованы. Прекрасно. Я доложу его светлости, что перед лицом возможной эпидемии вы не дрогнули — и оказались на высоте.

Бургомистр, ещё не старый, довольно-таки крепкий мужчина, слабо улыбнувшись и побледнев, приложил руку к сердцу и церемонно поклонился. Медикусы вздохнули, как один, кое-кто украдкой перекрестился.

Не обращая внимания на насупившегося докторёнка, капитан продолжил:

— Итак, господа, в лазарет!

...— А вы что же думали? — сквозь зубы выговаривал он позже хмурому подопечному. — Что, едва приехав, я развяжу здесь побоище и начну выжигать огнём заразу и ваших недоброжелателей? Уймите страсти, дорогой мой. Похоже, вам пришлось порядком натерпеться от этих индюков. Оно и понятно, молодёжь всегда изводят, особенно способную; но ведь других специалистов здесь нет! А они, что ни говори, всё же медики, и ланцет от клистира отличить умеют. К тому же, среди них есть и достаточно здравомыслящие.

С каменным лицом Поль Вайсман пришпорил свою каурую лошадку.

— Я вас понял, господин капитан.

— Бросьте дуться, дружище. Вы приедете и уедете, а они останутся пыжиться в своём кружке избранных. Вам, кстати, выпадает шанс за время своего присутствия как следует покомандовать. Я, видите ли, от имени его светлости вправе наделить вас полномочиями. Хотите?

— Мне тут ещё жить. — Доктор упорно избегал смотреть в сторону собеседника. — Что вы так смотрите? Я не какой-нибудь приживал — окапываться навечно в вашем Гайярде. У меня есть постоянные пациенты помимо уважаемой госпожи Россельоне; к тому же — лаборатория, я её два года собирал по колбочкам и ретортам, даже сам поставил вытяжку. Это всё здесь, в Роане, и убираться отсюда на радость им — он кивнул на возок с эскулапами, плетущийся позади, — я не собираюсь. Я просто делаю своё дело. И покровительство ваше мне...

Угрюмо замолчал, опустив глаза. Капитан же лишь пожал плечами.

— Ошибаетесь, дружище. Это не покровительство. Я, как и вы, исполняю свой долг, но не примешиваю к тому личные счёты. И не ершитесь вы так, в конце концов! Мы с вами, пройдя через порядочную заваруху, всё же успели немного узнать друг друга, и я отлично понимаю, что иголки, которые вы растопорщили, не оружие, а защита. Я не покровительствую. Я помогаю. И не будь даже задания его величества — я бы сделал это просто по-дружески.

Щёки маленького докторуса вдруг запылали.

— Как вы можете?

Похоже, у него сел голос.

— Почему вы... Я же грублю вам постоянно, а вы даже не обижаетесь! — выпалил чуть ли не сквозь слёзы. — Почему?

Капитан снисходительно пожал плечами.

— У меня правило: не задирать новобранцев. Им и без меня достаётся от капралов и лейтенанта. Они воспитывают зуботычинами, я — личным примером. Капралов у вас, как я погляжу, хватает, так что я, со своей стороны, пожалуй, оставлю всё, как есть. Грубите, дружище, я потерплю.

Докторус глубоко вздохнул, поёрзал в седле и... промолчал.

— И потом, — немного мягче добавил капитан, — умейте же иногда быть беспристрастным! Эти почтенные старцы не зря нашивают свои не менее почтенные мантии. Пока вы занимались изучением историй болезни, я ознакомился с их отчётом. И что же! Они остановили распространение болезни почти за двое суток! Отдельно разместили явно болящих, так же изолированно — их семьи, и оставили практически под домашним арестом всех, с кем члены этих семей могли общаться ближайшие двадцать дней, ибо...

Докторус потерянно кивнул. Ибо столько в заражённом организме вызревает болезнь, пусть даже ещё не выявленная глазом.

— У стариков богатейший практический опыт, чего у вас пока, простите, маловато. И я уверен: не дай Господь, заявилась бы чума! она не прошла бы дальше Роана. Знаете, почему? Потому что эти, столь неуважаемые вами, может, и заслуженно, личности, умеют отлично действовать вместе. Мы, военные, называем это 'работать в команде'. Слаженно. Подхватывая здравые идеи. Отметая на время личный гонор. Оставляя склоки на потом, когда пыль от сражения осядет... А вы? Что вы сделаете один?

Молодой человек сердито мотнул головой и процедил сквозь зубы нечто вроде 'Вот ещё учитель нашёлся на мою голову...' Вызвав тем самым благодушную улыбку на лице капитана.

И впрямь, было, отчего прийти в хорошее расположение духа.

Чутьё, никогда досель не подводившее, доложило, что серьёзных баталий на горизонте не наблюдается. Так, текущая работёнка, совсем не из тех, где счёт идёт на минуты, а то и на секунды... Расслабляться, конечно, не стоит, пройтись державным взглядом и сравнить отчёты с тем, что сделано на самом деле, надо. Убедиться, подправить по необходимости, оставить контролирующих — и можно ехать. Ибо та же самая интуиция нет-нет, да напоминала, что Жильберту д'Эстре на Бургундской границе могут понадобиться и совет, и хорошая шпага. Во всяком случае, лишними не будут.

...А всё-таки хороший городок — Роан! Чуть постарее столицы, оттого и улочки уже, и дома, каркасные, фахверковые, отмечены временем, однако ухожены, подштукатурены. Сточные канавы упрятаны в решётки, что не в каждом городе встретишь, тротуары чисты... На домах, отмеченных болезнью, развешаны веники душистых трав, а перед дверьми курятся жаровни с дымом, не очень-то уж благовонным, но целебным. Но прохожие не шарахаются, а лишь старательно обходят мимо, а кое-кто, обвешанный бусами из зубчиков чеснока, ходит смело.

Жаль, не успеет он перед отъездом заехать в нынешний знаменитый собор, красоты необыкновенной, где похоронено сердце короля-рыцаря Ричарда. Проехаться бы вдоль Сены, глянуть на два новых красивейших моста. И ещё, поговаривают, на Улице Больших Часов починены куранты, ничуть не хуже Эстрейских... После. Всё после. У него ещё будет время.

И прогуливаться неспешно, со вкусом, как и полагается старому вояке на заслуженном отдыхе, он будет не один...

Потом был тщательный осмотр больных, консилиум с жаркими спорами, обсуждение дополнительных методов лечения... Более ни разу молодой Вайсман не повысил голос на коллег, мало того — был тактичен, вежлив и убедителен. Соглашаясь, дополнял. Отрицая, не отвергал, но предлагал свои варианты. Под конец дня окончательно было подтверждено, что оспа, напавшая на Роан, и впрямь относится к редкой разновидности ветряной, хоть и протекающей изначально тяжело, но не такой смертельной, как её страшные родственницы, а главное — излечимой, и не оставляющей после себя таких последствий, как слепота, глухота и обезображенность на всю оставшуюся жизнь. Необходимость в карантине оставалась, но главное — болезнь была надёжно заперта и охраняема.

Как бы то ни было, а сегодня Поль Мари Вайсман обзавёлся новыми почитателями, и не только среди пациентов. Как следует прожарившись в удушливом уксусном пару и травяном дыму, разившем чесноком и полынью, откашлявшись после, увы, необходимых действ, изгоняющих заразу с одежды и из дыхательных путей, почтенные медикусы распрощались со своим младшим собратом относительно учтиво, даже выразив благодарность за ряд 'дельных и неожиданных', по их мнению, советов. Мэтры же Симон и Рошан раскланялись весьма тепло и выразили надежду на возможное сотрудничество в дальнейшем.

Мир, хоть и шаткий, был восстановлен. Капитан, даже не чихнувший во время неприятной процедуры лечебного окуривания — привык к дымам куда ядрёней, вроде серного и порохового! — с удовлетворением кивнул. Теперь е г о докторёнка не страшно оставлять здесь одного. Уже не растерзают. Да и делом будет занят, совместным, кстати, с собратьями по цеху, а это сближает. Осталось проводить Поля и оставить распоряжения лейтенанту.

Капитан усмехнулся, отследив, как тоненькая фигурка доктора кое-как вскарабкивается в седло. Устала госпожа Полина Вайсман-Парре. Вымоталась... Нет, он не поможет, и не подсадит. Хочет 'доктор' сохранять инкогнито — Бога ради, пусть сохраняет, и было бы неучтиво его разоблачать. Пусть пребывает в неведении... до пор, до времени.

...— Лурье, вы всё помните?

Лейтенант залихватски подкрутил чёрный ус и подмигнул.

— Так точно, господин капитан! Уже распорядился. Ох, ребята и ржали, хоть главного и не сообразили... Значит, так: крепкими словами при господине Поле особо не выражаться; нужду не справлять; граций в казармы не водить. Сохранность самого господина докторуса блюсти, особенно, ежели начнёт соваться, куда не надо. Не сомневайтесь, присмотрим.

Капитан сдержал улыбку.

— И вот ещё что, лейтенант. Могут быть... инциденты. Я слышал, что нашего дока, и не только его, некоторые здесь не особо жалуют. Когда по городу ходит болезнь — невежи винят тех, кто их лечит. Держите под контролем недоброжелателей, от них всего можно ожидать. Потому-то я и прошу не отпускать его из казарм на квартиру, как бы он не рвался. Надо будет — перевезёте его лабораторию сюда, но без охраны наружу пусть даже нос не высовывает.

Лурье хмыкнул.

— Этак скоро, при таком характере, чего доброго, не мы её... извиняюсь — его, а сам господин Поль моих ребят изящной словесности обучит... — Посерьёзнел. — Всё понял, господин капитан. Приглядим и за этим.

* * *

— Полагаю, старику Гийому далеко ещё до впадания в детство. — Капитан Винсент присел на корточки перед полуобгоревшими останками полуптицы-полуящерицы. — И я склонен отнестись к его словам серьёзно. — Потянул носом. — Тления не чую, но на нежить, что не разлагается совсем, непохоже... Ты не смотрел в своих фолиантах, что это за тварь?

Максимилиан Фуке презрительно хмыкнул. Дескать, я, да не узнаю? Щелчком отбросил плавно покружившееся и улёгшееся на плечо кленовое семечко, похожее на печальную бабочку, и только тогда снизошёл до ответа.

— Похоже на помесь виверны и неразумного лесного дракона мелкого вида. Потомство дикое, хоть и приручаемое, и очень агрессивное. А главное — этот смесок из шестиконечностных. Видишь? Рабочих лап четыре. Без труда унесёт на большое расстояние овцу или... субтильную девушку.

— Всё-таки попытка похищения...

Выпрямившись, капитан пошевелил носком сапога скрюченную пресловутую конечность. Жёлтые загнутые когти были, что нехарактерно для хищника, скруглены. Или затуплены, дабы не нанести вреда будущей жертве. В самом деле, задумай неизвестный злоумышленник украсть герцогиню Марту, не приняв при этом мер предосторожности — и получил бы полурастерзанное тело, а то и труп. Видавший виды офицер содрогнулся. Если представить, что когти у твари сточены хотя бы на дюйм... Цельными запросто можно прошить рёбра и впиться в сердце и лёгкие. А ухватись дикая виверна за мягкий девичий живот... Тут и корсет не спас бы.

Фуке помрачнел, перехватив его взгляд. Видимо, представил ту же картину.

— Пойдём. Здесь больше нечего делать. Для менталистов эти твари оказались закрыты, кто-то хорошо поработал над их мозгами. Хозяина пока не выявили... Да, я, как и ты, доверяю чутью Франсуа. В былые времена старик с точностью до минуты предугадывал прилёты Армана, и даже мелочи, вроде того, на какую башню он опустится...

Мужчины одновременно повернули головы в сторону главной башни Гайярда, возвышающейся над четырьмя остальными. Обоим почудилась мелькнувшая в прорези зубцов женская фигурка. Оба поморщились, как от зубной боли.

— ...и даже в каком настроении вернётся, — нехотя продолжил Фуке. — Чёрт, я же просил приглядеть; что, никто не мог её отвлечь? Спрашивается: что она там высматривает, у всех летающих шпионов на виду?

— Если девушка не понимает намёков, ей стоит сказать напрямик. Обычное дело. Зря ты от неё всё скрываешь, Макс. Её светлость очень ответственна, она поймёт правильно. Я уже имел случай убедиться в её уме.

— Ещё бы. После того, как она разыграла, как по нотам, побег этой шельмы Аннет... И, главное, от кого?

Капитану редко приходилось краснеть, и теперь секретарь его светлости получил возможность налюбоваться вволю. Однако не злоупотребил. Великодушно отвёл глаза и, заложив руки за спину, продолжил, как ни в чём ни бывало, ловко пробираясь через подлесок и ныряя в просветах колючих веток низкого кустарника. И продолжил, как ни в чём не бывало:

— Раз старик Франсуа заявил — 'Украсть!' — значит, герцогиню и впрямь хотели украсть. Но это ещё не всё. Я пока не говорил, но троица таких вот красавчиков обуглилась неподалёку. Они атаковали одновременно с нескольких сторон, понимаешь?

Капитан молча кивнул. Как человеку военному, ему нетрудно было догадаться: владельцем 'птичек' была проведена разведка. Скорее всего, прощупывалась оборона замка, которая, к счастью, оказалась на высоте.

— Значит, с земли они уже пробовали подобраться, — добавил вслух. Выпутал из зарослей шпагу, упрямо цепляющуюся за колючие ветки. — Теперь мне не кажется странным совпадение во времени наших отъездов... Подкинуть одну-две вещи бывшего больного в бедную Роанскую семью, либо запустить нищего в особых лохмотьях потолкаться в храме — и всё, вот она, эпидемия. Наплести Аквитэли Восьмой о прелестях исторической родины — и готово дело, подавай нам сюда Бургундию, или хотя бы герцога для переговоров...

Секретарь чертыхнулся. Нехорошо прищурился:

— И герцогиня остаётся практически одна и без охраны. А меня, значит, они всерьёз не воспринимают.

— А ты, Макс, весьма удачно поработал над образом. — Винсент с облегчением, продравшись сквозь последние заросли, вышел на свободное от зарослей пространство и ступил на парковую дорожку. Не удержавшись, поддел друга: — Кто ты есть, в сущности? Сухарь, бумажный червь...

— Но-но!

— Да ты гордиться должен такой личиной. Какой артист в твоём лице погибнет, если ты вздумаешь проявить себя настоящего... Нерон, не иначе.

И от души полюбовался вспыхнувшим на высоких, почти гасконских скулах эльфа багрянцем.

— Винс!

— Макс! Не ерепенься, мне тут и без того недавно пришлось воспитывать одного ежа... Ежонка, если уж точнее. Вернёмся к нашей теме. Расклад получается таков: Жиль с кирасирами — в Бургундии, я с рейтарами — в Роане...

— Так ты вернулся тайно?

— Да, для всех я ещё разбираюсь с оспой. Сюда въехал через западные ворота, предупредил часовых, чтобы о приезде молчали, даже к матушке не заходил, сразу к тебе. Оставил за себя Лурье с наказом на все вопросы обо мне отвечать, что нахожусь где-то поблизости, но занят. У него язык подвешен ловко, что-нибудь наплетёт. Надо будет — представит двойника, такой вариант предусмотрен. Значит, здесь для охраны у тебя лишь небольшой гарнизон Гайярда... Хм. Ну, там люди проверенные. Сопровождение герцогини набирается из них же. Выезды за эти два дня были?

— Нет! — рявкнул Макс. Сердито сверкнул глазами. Очень ему не нравилось, когда капитан переходил на такой вот поучающий тон, будто имел дело с собственными подчинёнными, а не со вторым лицом в провинции. Доверенным лицом! — Её светлость Марта занята тем, что исследует, как ребёнок, ещё неизученные уголки замка, а таковых, пожалуй, — он смягчился, — наберётся изрядно, ей надолго хватит. Во всяком случае, до конца недели провозится. Постараюсь удержать её здесь, как смогу.

Капитан словно не заметил эмоциональных перепадов в настроении собеседника. Но менторский тон смягчил. Месть свершилась — и довольно, дело прежде всего.

— Вот-вот. Удержи. А я, в свою очередь, предупрежу Марка Капета из резервного отряда, что при казармах. Нужны будут люди — обращайся к нему. Да, совсем забыл! На крайний случай — есть молодцы его преосвященства... Хорошие молодцы; сдаётся мне, господин архиепископ доплачивает моим вербовщикам, чтобы они заворачивали с новобранцами не ко мне, а прямиком к нему. Значит, с ним и с братом Туком я переговорю, думаю, людей они тебе выделят. Заодно и здешний магический барьер подправят, поскольку атака подобных тварей бесследно не проходит... Не теряйте бдительности, Макс. Атаки могут повториться, причём с виду — несерьёзные, похожие на мелкие случайности, но они будут подтачивать купол исподтишка, незаметно.

— Между прочим, тут остаются на посту не глупее некоторых, господин капитан, — чопорно ответил Фуке. — Будьте покойны. Я тоже кое-чего стою.

В преувеличенно любезном поклоне Винсент Модильяни обмахнул перьями шляпы гравий на дорожке.

— Шут, — не сдержавшись, фыркнул секретарь. — Тебе бы вместо Пико верховодить да краснобайствовать.

— Упаси Боже, он слишком ревностно относится к своей должности. Заколет, но не уступит. Порой даже мне бывает неясно, кто же на самом деле управляет этой страной... Боюсь, не справлюсь.

Мир был восстановлен. Некоторое время приятели шествовали молча, думая о своём. По мере приближения к замку у каждого, похоже, созрел план дальнейших действий.

— Всё, дальше я в обход, — заявил капитан. — Матушкины окна как раз выглядывают на эту сторону, лучше не рисковать.

— Когда ты намерен ехать?

— Немедля. Не нравится мне эта ситуация, когда кто-то словно нарочно растаскивает наши силы, дробит по кучкам. Лурье завтра же высылает мне вслед десяток ребят, и через день будет отправлять по столько же, чтобы убыль в Роане была не так заметна. Чем больше нас соберётся рядом с Жильбертом, тем лучше.

— Хорошо. Пройдём ко мне через боковой вход, захватишь два письма.

— Настолько срочные?

С преувеличенной серьёзностью Максимилиан Фуке закатил глаза.

— Нет, конечно, если послание от Его Святейшества Папы Аврелия ты сочтёшь несерьёзным. И от дражайшей супруги его светлости. Что ты предпочитаешь получить за промедление в доставке — хорошую порку или разжалование? Я бы на твоём месте не рисковал ни мундиром, ни задом... прости, седалищем.

— Его Святейшество?

Капитан остановился, будто налетел на невидимую стену.

— Да, представь себе. Похоже, нам не избежать высочайшего визита, причём неофициального. И что это они все повадились путешествовать инкогнито? Однако поспешим.

...Он даже не подозревал, Макс Фуке, чуждый ошибок любого рода, что письмо, запечатанное её юной светлостью под его руководством, ибо в жизни своей Марта не держала в руках сургуча — являлось, на самом деле, не письмом, как таковым, а черновиком. С самого утра Марта усердно переписала его содержание на беловик, даже опоздав при этом к завтраку, а потом целый час топталась у кабинета секретаря, не решаясь зайти и попросить об услуге — запечатать и надписать по всем правилам! Пришлось Ворону отложить дела государственного значения и взяться за ещё одно, не менее важное. Ибо, как он рассудил здраво, весточка от любимой супруги обладает свойством повышать дух государя и настраивать на нужные решения, даже если разум к тому моменту порядком замутнён дебатами с наиупрямейшими тёмными эльфами. Он-то, Максимаэль, хорошо знал своих земляков, этих твердолобых амбициозных упрямцев, далеко не с лучшей стороны...

Итак, послание было запечатано и приготовлено к отправке с ближайшей оказией, а Марта, чрезвычайно довольная, заторопилась исполнять очередной пункт из оставленного мужем 'домашнего задания'. Она так постаралась, убрала из предыдущего письма всё лишнее, разные там поцелуйчики и нерешительности, недостойные важного облика герцогини... И хоть самой ей казалось, совсем чуточку, что последний вариант получился каким-то суховатым, без 'любви' — но ведь это От-чёт, в нём, наверное, не место чему-то легкомысленному. Отчёт — дело серьёзное.

А главное — на обновлённом письме не было ни кляксочки, ни ошибок, ни помарок. Ровно, чисто, гладенько... Почти как у Доротеи.

Только вечером, роясь в бумагах, она с ужасом и стыдом обнаружит, что перепутала листы. Замечательный парадный беловик остался в ящике стола, а черновик — упорхнул с неизвестным Марте отправителем...

Глава 3

Главное сокровище Бургундии, её чудесные виноградники, щедро прогреваемые солнцем, овеваемые ласковыми тёплыми ветрами, отягощённые золотистыми гроздями, появились еще со времён кельтов. Потом они долго переходили из рук в руки: сперва галлам, потом римлянам, потом франкам... Пока, наконец, не вернулись под десницу и защиту Галлии. Да и помимо ценнейших лоз, богата была эта земля. Непревзойдённые тонкие белые вина, жёлтые горчичные поля и изумительное душистое масло, Шаролесская говядина, Бресские пулярки и цесарки, рыба в реках, улитки в лозах... Если Лютецию по праву можно было назвать сердцем Франкии, Шампань — душой, то Бургундия заслуженно прозывалась желудком, сытым, умиротворённым, знающим толк и в изысках и в простоте, любящим и поработать, и отдохнуть, и ублажить себя, и побаловать соседей... Воистину, золотое графство.

И уж конечно, представлялось сущей глупостью отдавать такой лакомый кусочек тёмным эльфам лишь из-за того, что вздорной и истеричной Аквители Восьмой взбрело в голову нарушить договорённости стопятидесятилетней давности, якобы давно утратившие смысл, поскольку были заключены с иной правящей династией. Но всего лишь отказать эльфам в их запросах и выпроводить назад, на Острова, было недостаточно. Требовалось убедить их в смехотворности претензий как таковых, и не только на ценнейшее графство, но и на соседние, в чью сторону остроухие могли обратить раздосадованный после неудачных переговоров взгляд. Не просто вежливо выпроводить, но и заказать дорогу во всю Франкию. Сотни лет эта земля развивалась и процветала без их участия, а теперь вдруг тёмные вспомнили, что первые их короли родились под местными дубами и мастерили свои первые луки из здешнего орешника. Подходящий повод, чтобы попытаться загрести плоды труда многих поколений, работающих на этой земле, не разгибая спин. Ну, уж нет. Дудки.

Его светлость герцог Эстрейский, шипя сквозь зубы что-то явно неприличное, умывался столь яростно, будто желал содрать, счистить с себя всё, что налипло за сегодняшний день. От обнажённого по пояс тела только что пар не валил, настолько Жильберт д'Эстре распалился. Переговоры не сдвинулись ни на йоту. Ах, если бы он догадался сразу прихватить с собой Максимилиана Фуке! Может статься, по определённым причинам дело приобрело бы совсем другой окрас и пошло бы так, как изначально планировалось... Но нет, сам упёрся, что, видите ли, тут ему нужнее окажется Винсент, а Макс пусть разбирает бумажную круговерть и правит потихоньку, как это уже бывало в нередкие дни его отсутствия. Некоторые вопросы секретарю удавалось порой решить удачней, чем самому герцогу, и последний не раз вынужден был признать, что не додумался бы он, например, до подобного хода. Надо думать, что и здесь, в дипломатической работе Фуке не подкачал бы, но... Он в Гайярде. Значит, работаем с тем, что есть.

По знаку камердинера двое лакеев поспешно вынесли из шатра лохань с тёплой водой. Мишель накинул на хозяина полотенце, приготовил чистую рубаху и камзол и бесшумно исчез, по опыту зная, что ещё с четверть часа герцог будет мрачно расхаживать по комнате... вернее, по отсеку шатра, выделенному под рабочий кабинет и спальню; потом завалится отдохнуть. И затребует ужин не раньше, чем через час. Потом будет думать, писать, отдавать распоряжения на завтра, вызывать к себе нужных людей, и угомонится лишь ближе к полуночи: темнота не помеха, были бы лампы. Так всегда в походе: ложиться за полночь, вставать с петухами... Хорошо хоть, в дороге не путались с обозами: Жильберт д'Эстре предпочитал делать быстрые переходы налегке; загодя, если была возможность, предупредив местные власти о приезде и распорядившись сделать необходимые к его приезду приготовления. Быстрый марш-бросок с одним-двумя перекусами почти на ходу — и, покинув Эстре в ночь, к вечеру следующего дня они были на месте, неподалёку от скромной деревушки между Аваллоном и Дижоном, где на обширной лесной поляне уже поджидали шатры, возведённые совместными усилиями властей обоих городов.

На другой поляне в полулье отсюда уже раскинулся, словно игрушечная деревушка, лагерь тёмных эльфов.

И началось...

Два дня без каких-либо результатов. Не удивительно, что его светлость пребывал в великом раздражении. Два дня переливания из пустого в порожнее! Лишь упрёки, надуманные обвинения, жалобы на тяжкую долю в изгнании... Да кто их изгонял-то! Сами после позорного проигрыша в войне решили удалиться от ненавистных людей, выбрали на жительство незаселённые Средиземноморские острова, да ещё обнесли магическим барьером, чтобы к ним никто не совался. До сих пор даже посольства свои держат практически в изоляции, не прорвёшься. Только и разговоров, что о высокой культуре и об избранности... Да, ещё о родословных, корнями уходящих в тысячелетья. Ну и что? Род человеческий вообще от Адама и Евы ведётся, а уж после них, много веков спустя, пошли такие смески, как эльфы, альвы, асы, дроу — от браков небожителей и земных людей. Но люди-то, как более старшие, своим первенством не кичатся, а эти... Сколько снобизма! Сколько амбиций!

Реванш. Им просто нужен реванш за то давнее поражение. После смерти мужа власть Аквители держится на волоске, и всё из-за скверной репутации. Нет, будь распутная эльфа при этом ещё и неплохим политиком — ей бы прощались многие грешки. Так ведь нет! Единственное, на что ей хватало ума — не разогнать советников мужа и действовать по их подсказкам; они и дёргали за ниточки, предоставляя так называемой королеве всласть упиваться привилегиями власти, а уж тяжкие обязанности этой самой власти взвалив на себя. Им удобна была эта королева. Умные люди... вернее эльфы, они предпочитали официально числиться на вторых ролях, и на трон не претендовали. А вот чтобы спокойно из-за спинки трона управлять — нужно было, чтобы кукла на этом троне сидела достаточно надёжно.

Им понадобилась война. Пусть кровопролитная, пусть затратная — но обелившая сам вид дроу. Каламбур, да? Обелившая тёмных эльфов... Заставившая вернуть нации самоуважение. Ибо гонор, не подкреплённый чем-то конкретным, оставался всего лишь гонором, а вот взгромоздившийся на плечи 'отвоёванной в справедливой войне' Бургундии дал бы со всем основанием прочувствовать, наконец, свою значимость.

Эта идея герцогу не нравилась до отвращения. Впереться в самое сердце Галлии? Да никогда!

И уж совсем не нравилось Жильберту д'Эстре, как оценивающе косила на него Аквитель Поднебесная — наградили же прозвищем, будто и впрямь горстка небольших островов занимает всю вселенную! А взгляд у королевы, несмотря на присутствие и министров, и советников с обеих сторон, был порой настолько блудливый, что трое её походных любовников багровели от злости. Отчего атмосфера переговоров не освежалась, прямо сказать. Мрачная была атмосфера. Замораживающая любую надежду на мирный исход.

Оттого-то при первых же звуках до боли знакомого голоса, приглушённого парусиновыми стенами, сердце его светлости сделало кульбит, как певец серенады, в которого вместо гроша полетел от красавицы с заказанного её кавалером балкона новенький золотой. И было чему радоваться.

— Винс! — гаркнул он, сшибаясь на входе с доблестным капитаном и стискивая того в железных объятьях. — Ну, наконец-то! Я тут скоро поседею без тебя! Но сначала — что в Роане? Что дома?

— И я рад, — скупо улыбнулся Винсент Модильяни. — Погоди, я весь пропылился, дай хоть напиться и помыться с дороги. В Роане порядок, оспа есть, но ветряная, оставил там Вайсмана с целой гильдией эскулапов. Разберутся. Вот тебе депеши, — вынул из-за обшлага два узких конверта, — рекомендую ознакомиться. Пока зачитаешь — приведу себя в порядок и доложу подробнее.

Герцог с жадностью схватил письма, просиял, углядев на одном личную печать, при виде второго нахмурился. Кивком отпустил Винсента. Поколебавшись, всё же начал с послания, отмеченного Ватиканским гербом.

Машинально придвинув ногой складное походное кресло, уселся. Перечитал. Потёр заросший к вечеру щетиной подбородок.

— С этим понятно. — И добавил туманно: — Что ж, может, и к лучшему... Решить всё сразу и...

Энергично рубанул рукой, словно утверждая 'всё' и 'сразу'. Отложил письмо на опять-таки складной походный стол — аккуратно, со всем почтением к отправителю — и вскрыл первое, что давно уже жгло колено.

'Драгоценный мой супруг!'

...и расплылся в блаженной улыбке.

Никто ещё к нему так не обращался.

Не выдержав, украдкой, как мальчишка, оглянувшись, прикоснулся губами к бумаге, на которой, казалось, сохранился аромат фиалок от тонких девичьих пальчиков.

'Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка...'

И мир вокруг исчез. Не стало белых полотняных стен и круглых потолков, прогибающихся под напором осеннего ветра, окриков вооружённой охраны, лошадиного ржания, треска сучьев в разгорающихся кострах, звяканья железа (это Винсент по соседству, прежде чем приступить к омовению, снимал с помощью герцогского камердинера лёгкий дорожный доспех...) Всё пропало. Остались он — и родной милый образ перед глазами, и любимый её голосок...

'Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!'

'Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?'

Непременно. Но о карте ли ты думала, милая жёнушка, когда писала эти строки? Герцог лукаво усмехнулся.

'Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения...'

Бедняжка Марта, она и впрямь думает, будто на её плечи легла вся провинция! Молодец, Макс. Пусть поддерживает в ней эту иллюзию, а сам, как обычно в его отсутствии, разбирается с делами. Девочке, безусловно, надо приобщаться к управлению, но постепенно, не сразу. Такими вот шажками.

'...А прошений было много, я просто вспоте...'

Не привыкла к разбору бумаг, голубка...

Страдания жёнушки над 'иск...', 'эск...', и, наконец, 'експедицией' заставили его затрястись от еле сдерживаемого смеха. Рассуждение о ввозных пошлинах и 'нашей монополии' умилили. История с многоженцем-рейтаром заставила-таки расхохотаться. Она приобщила к 'Государственным Делам Особой Важности' даже архиепископа Эстрейского, его справедливая девочка! Жиль ничуть не сомневался, что Бенедикт добьётся продления папской буллы. Его высокопреосвященство, духовное звание коего усердная авторша так и не одолела при написании, ради прекрасных глаз герцогини и её обострённого чувства справедливости свернёт горы. Возможно, даже в буквальном смысле.

...Ага, вот как. Значит, старина Гийом провёл её по галерее предков. И Гайярд раскрыл перед ней скрытое крыло, в которое пускает только избранных. Что ж, после того, как он показал ей тайные ходы — удивляться нечему. Хотя, конечно, мэтр Франсуа наверняка был сражён наповал. И поспешил затем поделиться с прислугой своим удивлением и восхищением: замок окончательно признал хозяйку и пустил в святая святых! Помнит кто-нибудь, чтобы нечто похожее хоть раз случилось со злобной Анной, первой Анной, Анной неправедной? Не вспомнит, если бы и сильно захотел. А-а, вот то-то и оно. Кто ещё хочет поспорить, которая из хозяек настоящая?

Прекрас... А это что такое?

'А ещё мы вместе с ним поднимались на Ту Самую Башню'...

Улыбка слетела с лица герцога. Сощурившись, он вчитался в зачёркнутые строки. Ноздри раздулись от сдержанного гнева. Прихлопнув злосчастным письмом по колену, вскочил.

— Винс! Винсент, где тебя носит?

И, не дожидаясь ответа, рванулся вон.

Шатёр герцога был ни чета прочим, обычным круглым, в которых его люди располагались по пять-шесть человек. Нет, его временный дом, хоть и возведённый при помощи таких же шестов, опор и прочной парусины, был своеобразным небольшим домом, состоящим из нескольких 'комнат' и даже переходов. Сообразно статусу, и, вдобавок, затруднял возможные попытки покушений, ибо можно было каждый раз на ночь располагаться в другой 'комнатушке'. Но сейчас — его светлость, рыча от нетерпения, едва не снёс плечом опору очередного купола.

— И ты оставил её одну? — взревел в негодовании. — Когда в небе летают чёрт знает какие монстры, чёрт знает кем посланные? Отвечай сейчас же!

Капитан не спеша перекинул камердинеру мокрое полотенце. Взялся за свежую рубаху.

— Всё в порядке, ваше светлость, — ответил чётко и твёрдо. Ловко единым движением, выдающим военного человека, привыкшего одеваться по тревоге за секунды, накинул рубашку, перепоясался. — Извольте следовать за мной, я сейчас вам кое-кого представлю... — Выждал, пока герцог с шумом выдохнет. — Это единичное происшествие, игнорировать которое, впрочем, было бы глупостью с нашей стороны. Поэтому, будьте уверены...

Кивнул Мишелю, показывая, что больше ничего не требуется, подхватил молочного брата под локоть, увлекая наружу.

— ... я бы не оставил её светлость без надлежащего присмотра. Гарнизон на месте и бдит, ребята в казарме начеку, Макс на посту, к нему стекается вся информация о возможных странных происшествиях. Защита вокруг замка обновлена и усилена...

— Кем? — рыкнул герцог.

— А вот...

Часовые у входа отсалютовали шпагами. Жильберт машинально отмахнулся... и во все глаза уставился туда, куда приглашающе махнул рукой капитан Винсент.

Двое монахов, сложением более похожих на борцов, нежели на смиренных служителей Господа, мирно переговаривались с невесть для чего забредшим в лагерь эльфом. Собственно, заходить на чужую территорию никому не возбранялось, лес был нейтрален, да и войны между Островами и Галлией ещё не объявляли; но негласное правило: мой лагерь — моя земля, и чужим тут делать нечего! — соблюдалось. Что тут забыл остроухий фаворит Аквители — неизвестно, но только парочка служителей Божиих беседовала с ним, злобно шипящим что-то в ответ, вполне доброжелательно. Но вот один из братьев-бенедиктцев приложил ладонь к груди, сдержанно поклонился — по-видимому, извиняясь, что не может продолжить беседу, и отошёл буквально на несколько шагов к штабелю массивных брёвен. Заострённые с одного конца, это были резервные заготовки для центральных шатровых опор, на тот случай, если вдруг возникнет нужда в дополнительных временных жилищах. Естественно, вновь прибывшей братии понадобился кров, поэтому-то один из них не торопясь взвалил на плечо брёвнышко — толщиной, пожалуй, с эльфа, чуть не брызжущего слюной от ярости... Остроухий вдруг поперхнулся словом и замолчал. Монах нёс мощное бревно на облюбованное место легко и непринуждённо, словно тренировочную деревянную пику. Потом, зайдя в солидный просвет между двумя палатками, прикинул центр будущего шатра — и так же легко, как и нёс, стащил дерево с плеча, перехватил поудобнее, приставил остриё к земле...

Возвёл очи к небу — как и полагается, прося благословение у Всевышнего перед любой работой...

И, хекнув, с силой вогнал бревно в землю, не меньше, чем на локоть. Как шпиговальную иглу в гуся.

Любо-дорого посмотреть...

Вот так, с одобрением, не обращая внимание на восторженные вопли рейтаров и охранников, посмотрел на него сотоварищ, а затем перевёл взгляд на застывшего с отпавшей челюстью субтильного, как и все эльфы, королевского любимчика. И что-то сказал негромко, ласково.

Глаза у того остекленели. Неуверенно улыбнувшись, гость вдруг задумался... Впал в прострацию. Постоял с минуту, усиленно размышляя, затем, спохватившись, пробормотал нечто вроде извинений — и, церемонно поклонившись, развернулся в сторону эльфийского лагеря. Шёл он какой-то деревянной походкой, чудом избегая столкновения с попадающимися на пути деревьями. Монах сердечно благословил его вслед, покивал — и, подобрав полы сутаны, не торопясь двинулся к герцогскому шатру-дому.

— Что вы ему внушили, брат Тук? — любезно осведомился капитан Винсент.

— Ничего особенного, брат мой. Всего лишь открыл глаза на некоторые вещи и заставил пересмотреть свою жизнь.

— Всего лишь? — В синих глазах капитана блеснула смешинка.

— Не более. Куда уж мне. Вот отец Бенедикт, тот, ежели захочет, может из разбойника в несколько минут душеспасительной беседы святошу сделать, а я... всего лишь подправляю мировоззрение, убрав шоры с глаз. Смиренно и с оглядкой на советы наставников своих.

— Ну-ну, — капитан кивнул. — Позвольте вам представить, ваша светлость...

— Мгм... Я понял, — промычал герцог. — Наслышан. Брат Тук? Безусловно, рад видеть вас здесь, но как вы... Стоп. Винсент, теперь поподробнее: ты совсем недавно собирался мне сказать, что...

— Дюжина сотоварищей этого вот молодца оставлены для дополнительной охраны и сопровождения её светлости, — невозмутимо сообщил капитан. — Физические данные плюс магический потенциал, плюс духовные силы... Ну, ты сам только что видел. Лучшего и желать нельзя. Его высокопреосвященство охотно выделил наиболее способных своих людей, тем более, что им время от времени необходима практика в миру. Говорит, засиделись в кельях-то, пусть подышат свежим воздухом.

— А заодно отправил нас к вам с определённой миссией, ваша светлость, — поклонился брат Тук. — И, как полномочный представитель Его Высокопреосвященства, архиепископа Эстрейского, я прошу у вас несколько минут для приватного разговора.

Его светлость смерил его одобрительным взглядом. Кивнул.

— Извольте.

И первым прошёл в 'приёмную'.

* * *

За истекшие почти двое суток в дороге, когда спать удавалось урывками, лишь бы побыстрее нагнать герцога — капитан Винсент изрядно вымотался. Выручала поддержка братьев бенедиктцев, которые, несмотря на его нервозность и поспешание, не пропустили в дороге ни одной утренней, полуденной и ежевечерней молитвы. И по своему, монастырскому уставу, творили ещё и полуночную. Модильяни попервоначалу энергично возражал против такой неразумной траты времени: отчего-то братьям Туку и Исааку для исполнения молитвенного правила непременно нужно было отыскать по пути следования х о р о ш е е место, будь то поляна в рощице, небольшой водопад с приозёрной скалы или просто тенистый сад добрых людей, пустивших их троицу на ночлег. Капитан этой блажи не понимал. Молиться ведь можно и в седле, твердил он. Какая, в сущности, Господу разница, откуда к нему вознесётся очередной псалом? На что, смиренно улыбнувшись, служители Господни ответили, что разница есть: в теле, зад которого не отбивается то и дело седлом, а спину не ломит, и не печёт жарким солнцем тонзуру, душе куда легче общаться со Всевышним: она не отвлекается на плотские неудобства, а сразу воспаряет в горние выси...

На первом вынужденном простое капитан скрипел зубами от едва сдерживаемого нетерпения, и пока святые братья застыли на коленях, одинаково склонив головы, прикрыв глаза и перебирая чётки, мерил шагами мирную полянку, как загнанный в клетку барс. Но, едва дождавшись последнего 'Amen' и вскочивши на коня... вдруг почувствовал в теле лёгкость необыкновенную. Словно не было за плечами без малого двадцати лье пути и ночного бдения.

Более он со своим уставом в чужой монастырь благоразумно не лез, с молчаливой благодарностью принимая дар освежённых очередной молитвою братьев, которым, похоже, в дороге и почивать не требовалось. Те несколько часов, на которые Модильяни всё же сморил безжалостный сон, святые братья потратили на обсуждение каких-то своих насущных проблем. Ну, и конечно, на благочестивые размышления, сопровождаемые лёгкой разминкой в виде перекидывания друг другу трёхпудовых глыб с горчичного поля, у обочины которого остановились с вечера передохнуть и перекусить. Надо думать, несколько недель спустя, недосчитавшись во время вспашки под осень пары дюжин валунов, вросших за многие годы в землю, хозяин поля вовсе не огорчился.

И всё же капитан устал. Тело, утомлённое тряской в седле, дневным пеклом щедрого на солнце бабьего лета и ночной влажной прохладой, настоятельно требовало отдыха. Желательно, в лежачем положении и не в полглаза и вполуха, а полноценно провалившись в сон без сновидений, до очередного витка переговоров. Тем более что своими предложениями он уже поделился с герцогом, ему же передал на словах интересные вести от архиепископа Эстрейского, и теперь мог удалиться на покой. С чувством выполненного долга.

Тем не менее, посты перед сном надо было проверить. Давнишняя привычка, которой капитан ещё ни разу не изменил, не позволила ему почить на лаврах спасителя отечества, а подняла с уже нагретой походной кровати и отправила в обход по лагерю.

Он обошёл дважды периметр вагенбурга — кольца из обозных телег и возов, на которых из Аваллона и Дижона были привезены сюда свёрнутые тенты, шатры, павильоны и всё, что нужно для их возведения. При желании вагенбург вокруг лагеря можно было бы сделать и двойным, но... это означало показать, что Галлия всерьёз готова к обороне, а, возможно, и к войне. Поэтому на половине пустых телег и повозок отправили назад по домам плотников и установщиков тентов. Числом более двухсот двадцати человек... Ну и правильно: нечего было этакой прорве народу, после того, как они сделали свою работу, болтаться по лагерю без дела и подъедать казённые припасы, которые, к слову сказать, приходилось экономить, поскольку неизвестно было, сколько ещё придётся здесь торчать...

Первый заход капитан сделал в одиночку. Проверил часовых, пароли, шуганул кравшегося со стороны леса воришку, поговорил со старшинами о дисциплине, распорядился, чтобы прачек и иных девиц пропускали в лагерь сугубо в дневное время, и в определённые часы. Пригрозил наказанием за возможные азартные игры. И даже напомнил пример из хроники походов Карла Великого, когда лишь с помощью самых жёстких мер, и с большими потерями, командирам пришлось усмирять драки, вспыхнувшие в лагерях Карла из-за шлюх и жульничества при игре в кости. После таких оживляющих дисциплину бесед капитан Модильяни счёл свою вечернюю миссию выполненной — и отправился было на покой, но уже у входа в герцогский шатёр его перехватила парочка братьев бенедиктцев. Чей свежий вид радовал глаз и вызывал лёгкую зависть, свидетельствуя о тех самых нескольких часах сна, которых сейчас так не хватало капитану.

Все трое обменялись приветствиями.

— Прекрасная ночь, брат мой, — с воодушевлением завёл беседу брат Тук. — А мы тут с братом Исааком надумали пройтись, размять ноги... Не слишком нескромным будет с нашей стороны попросить вас составить нам компанию?

— А заодно и предупредить часовых о нашем присутствии, — безмятежно подхватил брат Исаак, тот самый, чей воткнутый в землю шест для будущего шатра до сих пор не давал покоя местным Геркулесам. Однако столь легко и изящно повторить подвиг монаха не удалось никому. — Ибо разминать ноги нам хотелось бы как раз вдоль границы лагеря; или как вы, военные, это называете? Вдоль периметра.

Капитан вопросительно приподнял бровь.

— Избыток сил, — коротко пояснил брат Тук.

— Да, силушка играет, — вздохнул сотоварищ. — Маленько перебрал... Скинули бы немного на магический барьер, оно не лишним будет. Это ночью ваши люди бдят, а днём как-то... не очень. Я вот нынче приметил, что тот самый эльф, что всё ругался да злился, а затем в задумчивость впал... он ведь не просто так сюда просочился. На нём личина человека была, может, даже кого-то из ваших, потому и пропустили его без вопросов. Походил, пошатался, вышел из-за какого-нибудь тента уже тёмным. А раз ходит свободно, значит, пропустили, можно...

Капитан так и остолбенел. Нет, жаркое солнце бабьего лета всё же напекло ему голову в дороге, иначе он и сам бы задумался, почему это визитёра из соседнего лагеря не потрепали изрядно на входе: впрочем, тот с виду был безоружен, потому и не придирались, видимо. Нет, каков прокол с его стороны! И усталость — не повод ослаблять бдительность. Немедленно нужно допросить часовых.

— Личина, говорите? — мрачно произнёс вслух. — А пойдёмте, любезные братья мои. С удовольствием присоединюсь к вашей прогулке.

...В окончательно сгустившейся ночной тьме, кое-где прореженной редкими огнями лагерных костров, след от свежепоставленного магического барьера светился таинственно и красиво. И, надо сказать, успокаивал. Огорошенные второй внеплановой, и, чего уж там таить, нежданно-негаданной проверкой, часовые, расслабившиеся было после первого обхода, заметно подтянулись и... как-то насторожились. Не понравились им ни ночной моцион троицы, ни дополнительная, вроде бы им же в помощь поставленная магическая защита... По всему выходило — назревает заваруха. Зря расслабились. Глядеть надо в оба.

Поэтому, когда зашуршали по уже вытоптанной на поляне траве лёгкие шаги, с н а р у ж и , приближаясь к главному входу-проёму вагенбурга, оба часовых грозно окликнули:

— Стой! Кто идёт? Пароль!

— Ах... — зазвенел в темноте звонкий, как колокольчик, голос. — Что же вы меня так пугаете...

— Господин капитан! — окликнул приближающегося Модильяни один из солдат. — У нас, похоже, того... Нарушитель. Нарушительница...

И глупо заулыбался.

Рука капитана легла на эфес шпаги. Подобравшись, он поспешил к импровизированным воротам, не заметив даже, что с двух сторон его обошли монахи, скользившие по земле плавной, невесомой поступью, будто их грузные тела ничего не весили.

— Пропустите же, — прозвучал жалобный голосок, такой знакомый. — Я ужасно замёрзла... Я приехала к мужу. Как мне его найти? Ах, милый капитан, неужели вы меня не узнаёте? Прикажите вашим людям впустить меня!

Никогда ещё до этого дня, вернее, этой ночи госпожа Марта не называла Винсента 'милым капитаном'.

Тем не менее, пристально вглядевшись в невесть откуда появившуюся среди леса юную герцогиню, и впрямь дрожащую от холода под лёгким плащом, молочный брат герцога склонился в глубоком поклоне.

— Прошу извинить, ваша светлость, но мы нас не ожидали... — И повелительно бросил часовым: — Пропустить! Её светлости не пристало мёрзнуть. Позвольте, сударыня...

И, скинул плащ, галантно набросив его на плечи впорхнувшей в освободившийся проход супруге герцога д'Эстре. Заодно поверил собственный глазомер. Особа, с благодарностью повисшая на его локте, была на целых две ладони выше той девочки, которую он однажды арестовал в маленькой лесной избушке неподалёку от Сара.

— Брат мой, — с беспокойством окликнул его Тук. — А вы уверены... — Но капитан лишь беспечно отмахнулся.

— Бросьте, брат Тук. Всё в порядке. Я сам провожу её светлость к супругу. А наш разговор мы продолжим позже. На чём мы там остановились? Ах, да...Timeo danaos et dona...

— Я запомню, — с облегчением подхватил его давнишний знакомец. — ...et dona ferentes, разумеется.

Они с братом Исааком внимательно глядели вслед удаляющейся парочке.

— Но как же вы здесь появились? — угасал вдалеке голос капитана.

— Ах, я оставила свою карету неподалёку. Такая беда — сломалась ось, — щебетала девушка. — Вы ведь пошлёте своих людей на помощь? Там темно и бродят волки...

— Непременно пошлю.

— Как можно скорее, милый капитан. Как только проводите меня к его светлости — и немедленно пошлите людей! И побольше, человек двадцать...

Брат Исаак негромко рыкнул:

— Смиррна!

Часовые у прохода вздрогнули и вытянулись в струнку.

— Всё идёт как надо. — Голос монаха звучал гулко и внушительно. — Не расслабляться, глядеть в оба. Всем! — прикрикнул в расчёте на остальных. И повернулся к Туку.

Тот опустил веки, молча одобряя.

— Личина-то двойная. — Исаак вновь прожёг взглядом спину герцогини, почти скрывшуюся из вида. Вот они с капитаном завернули за очередную палатку — и пропали окончательно... — Всё, догоняем?

— Да. Надо бы покараулить.

— Святое дело, брат мой...

...Конечно, никакую помощь капитан никуда посылать не стал, ибо явно в недалёких от обозного заграждения кустах дожидалась не карета. А, скорее всего, с полсотни вооружённых до зубов тёмных эльфов из лагеря по соседству.

Вот только кто пожаловал сюда под видом истосковавшейся в разлуке нежной супруги?

За свою спину капитан был спокоен. Недаром он начал, а Тук недаром закончил фразу из Гомера: 'Боюсь я данайцев, даже дары приносящих...' Братия наверняка уже заняла пост где-то неподалёку. При их способностях передвигаться бесшумно... Он не удивится, обнаружив их прямо за углом герцогского шатра. А он сам... он пойдёт внутрь. Двигаться бесшумно могут не одни монаси.

За Жильберта он не беспокоился. Кто бы ни таился под личиной Марты — это не был мужчина. По сложению, по походке, по лёгкости руки и тонкой кости опознать женщину не составило труда.

А уж с женским-то полом Жильберт д'Эстре справится.

Ничего не попишешь. Чтобы вывести гадюку на чистую воду, нужно её заманить в капкан. Прямо в пасть. К вкусному и отчего-то желанному герцогу.

* * *

Сон его светлости был лучист и светел, как та, что ему снилась.

Он скучал по Марте ещё с той поры, когда башни Гайярда скрылись за горизонтом. Лишь многолетняя привычка — сперва государственные интересы, потом я! — заставляла его отвлекаться на насущные дела. Дорога. Размещение людей на ночлег в пути. Обмен депешами с городскими старшинами Дижона и Аваллона, и, конечно, с их маркграфами, которые, как полноправные представители Бургундии, должны участвовать в переговорах. Дипломатия дипломатией, а надо было на ходу распоряжаться и проверять, всё ли готово к обустройству будущего лагеря, хватает ли тентов, палаток и шатров. Чтобы не ударить в грязь лицом, ведь всем известно, какие кичливые снобы эти тёмные эльфы. Не зря ещё его отец говорил, что дроу за последние сто лет переменились далеко не в лучшую сторону, и теперь они вовсе не те задушевные ребята, к которым не страшно в бою повернуться спиной, а за хорошим столом — крепко чокнуться бокалами. Совсем не те стали эльфы. Есть ещё исключения, но настолько редкие...

Маркграфам он отписал сразу, что ему, герцогу, довольно малого походного шатра, но для проведения встреч с длинноухими пусть его вернейшие подданные расстараются. Павильон графа Бургундского — вот что нужно; даже привычные к роскоши и изяществу дроу будут поражены. Пусть почтенный граф не пожалеет своего сокровища, которое раз в году демонстрирует на турнирах, посвящённых памяти безвременно погибших сыновей. Герцог уже пообещал ему, независимо от результата переговоров, что похлопочет перед Его Величеством о присвоении права двум младшим, пока незамужним дочерям графа, при вступлении в брак сохранить за собой гордую фамилию отца. Мало того — передать оную вместе с наследными титулами будущему супругу, дабы род Бургундских с честью и славой продолжил своё существование. Граф будет землю рыть, а сделает всё со своей стороны, чтобы не подвести своего герцога. Что там шатёр, когда речь ведётся о неугасании рода!

А заодно...

Право наследования дочерями, пусть и таким способом, создавало прецедент, которым можно было воспользоваться, если у него, Жильберта, не будет с Мартой сыновей, а родятся только дочери. Конечно, придётся подбирать зятя особенно придирчиво, чтобы, не колеблясь, когда настанет время, передать бразды правления. Что ж, если, допустим, вырастут достойные сыновья у Винсента или Макса... Почему бы и нет?

Об этом стоит хорошо подумать.

Он любил предусматривать и оказываться впереди. Так учил его отец. Так он будет воспитывать и своих детей. Когда-нибудь...

Погружённый в грёзы, он и не заметил, как задремал на своей простой складной солдатской койке. Лишь, как предвестник сна, прозвучал в ушах милый голос, озвучивая строчку из дивного письма: 'Пусть у тебя всё будет хорошо, Жиль!'

И отчего-то повеяло холодом, вместе с пришедшим странным ощущением: будто кто-то заглянул через плечо — украдкой, тайком... и попятился. Но Жильберт д'Эстре уже проваливался в сон, и навстречу ему торопилась его ненаглядная, перебирая быстрыми ножками по белым ступеням парадной лестницы Гайярда, и там, где крошечная туфелька касалась мрамора, оставались букеты нежных фиалок. Весь мир померк перед её улыбкой. И герцог полностью отдался сладостному сновидению, ринувшись навстречу любимой.

...Очнулся он от неожиданного удара.

Нет, не в сердце, не в печень, не в голову... Шарахнуло по всем рецепторам боли, забив тревогу. С ним такое уже несколько раз происходило, а потому — он особенно и не удивился, когда, разрывая сон, грозно рыкнуло его второе, бодрствующее 'Я'. Тело взметнулось с кровати само, перехватив в прыжке кого-то ч у ж о г о, подмяв под себя, прижав коленом, намертво сцепив пальцы на податливом горле... Не слишком сильно, но и без особых церемоний: чтобы и не до смерти, и придушить чувствительно, парализовав сопротивление в корне, чтобы враг, забыв об обороне, хрипел, дёргался, не в силах отцепить от своей шеи железных рук...

Включилось зрение.

Жильберт д'Эстре едва не заорал от ужаса. Под ним, корчась и хрипя, билась его жёнушка, его ненаглядная, его милая... В панике он пытался отпрянуть — но руки не слушались, выдерживая захват, не ослабевая напряжения... 'Чужая!' — вопило всё его существо, не веря тому, что видит. От немедленного разрыва сердца его спасло лишь одно: глаза его любимой, уже налитые кровью, вдруг из карих сделались синими...

Черты багрового, начавшего стремительно темнеть лица поплыли, меняясь. Удлинился разрез глаз, поднялись скулы, губы истончились, а в оскале явственно промелькнули два удлиненных верхних клычка. С волос словно стекло золото, проявив первозданную белобрысость, брови и ресницы тоже запустились белизной...

Герцог с отвращением разжал, наконец, руки.

Второе 'Я', убедившись, что первым 'Я' враг распознан, угомонилось, и до поры, до времени приглушило звериные инстинкты. Хоть и хотелось вонзить в эту податливую плоть когти поглубже...

— По...ща...ды... — прохрипело жалкое существо, отдалённо напоминавшее эльфийку. И задёргалось, пытаясь освободиться.

Тут только герцог сообразил, что коленом прижимает к походной койке хрупкое женское тело. Причём, судя по субтильности, и впрямь — эльфийское. Как бы он не повредил ему рёбра, в беспамятстве-то. Отвечай потом за поврежде...

Минуту.

Память услужливо подсказала, что в момент, когда разум находился на грани сна и яви, в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на горле нападающей, об пол что-то звякнуло. Характерно так, знакомо. Придерживая хрупкую, пытающую жалко улыбнуться, деву за плечи, его светлость рыкнул:

— Винс! Ко мне!

Ничуть не сомневаясь, что капитан рядом.

Тот незамедлительно выглянул из-за полога на входе. Весьма кстати прихватив по дороге второй фонарь, вкупе к тому, что мерцал в герцогском 'кабинете'. (Свечам и факелам, по известным причинам, в палатки и шатры ходу не было.) Мало того — вслед за ним ввалились два прибывших монаха и часовой.

Ждали, сволочи. Ждали, когда позовёт...

В голове молниеносно выстроилась картина: Винсент оценил степень опасности как среднюю, потому и допустил врага к его телу, помня, что к Жильберту во сне ни один чужак не подберётся безнаказанно. Почему-то ему надо было пропустить сюда эту женщину. Зачем? Чтобы себя выдала?

И как она посмела притворяться Мартой?

Подавив очередной приступ ярости, он приказал:

— Глянь, что там на полу.

Капитан шагнул ближе. Приподнял фонарь, подкрутил колёсико регулировки пламени для большей яркости.

— Кинжал, ваша светлость. Эльфийской работы, без ножен. Ножны у дамы на поясе, выпирают из-под верхней юбки... — Сделал ещё шаг, отступил. Бросил через плечо: — Всем видно?

— Неслыханное злодейство, — прогудел отец Исаак. — Вот ведьма, а? Покусилась на самого нашего государя! Смерть ей!

— Тише, тише, брат... — Тук внимательно вгляделся в обронённое оружие, сиротливо валяющее на дощатом настиле, затем в посеревшее лицо жертвы, которую его светлость так и держал почти распятой на постели, не думая отпускать. — Лезвие-то по кромке смазано ядом, какая уж тут смерть... Тут попытать сперва надо, или кто послал, или своей волей пришла, а может, зачаровали...

Пленница, дёрнувшаяся при слове 'попытать', вскрикнула:

— Да! Да! Меня заставили!

Брат Тук покачал головой.

— Что-то не видно на тебе следов чужого воздействия, дочь моя... Ваша светлость, извольте не напрягаться и чуть сдвинуться влево, мы сейчас возьмём её под контроль. Готов, брат Исаак? Отпускайте, ваша светлость.

Пленница, казалось, перестала дышать. Лишь конечности судорожно подёргивались, когда её поднимали и привязывали к стулу. На последнем действии настоял брат Тук, пояснив, что постоянный ментальный нажим может вступить в конфликт с чужим настроем, внедрённым, возможно, в это тело, а потому — особо давить не следует, лишь иногда, в целях безопасности...

— Я не хотела... — торопливо забормотала женщина, едва получив относительную свободу и возможность говорить. — Это... не смотрите на кинжал, он только для того, чтобы защищаться. В лесу полно хищников, я боялась...

— Настолько, что привели вслед за собой сопровождение, — прервал её лепет капитан Винсент. — Под ножи которого упорно пытались согнать наших людей.

Сказал наудачу. Но по дёрнувшей всем телом жертве понял — угадал.

— Так-так, — несколько удивлённо протянул вдруг герцог, усаживаясь на койке поудобнее. — Риа Сандриэль, вы ли это? Первая фрейлина её величества Аквители Поднебесной! Не верю своим глазам! И что вы можете сказать в своё оправдание? Вы пришли назначить мне свидание со своей королевой? Несколько странный способ. Или решили лично изъясниться в высоких чувствах наедине? Так я весь внимание! Начинайте же, сударыня!

Женщина задрожала. Брат Тук, насторожившись, провёл ладонью у неё над головой, словно снимая невидимую паутину.

— Ну, вот, больше никто не помешает... Можешь смело отвечать, дочь моя, из тех, кто за тобой следил, тебя никто не слышит.

Фрейлина закрыла глаза. Словно нервничая, облизнула пересохшие губы, дёрнула головой.

— Можно воды?

— Нет, — жёстко отрезал герцог. — Ни воды. Ни еды. Ни жалости. Вы заявились с ясно обозначенным намерением меня убить, риа. Брат Тук, как духовное лицо, облачённое властью, зафиксировал картину произошедшего. Сейчас в лагере нет менталистов, но, будьте уверены, завтра не ранее полудня они прибудут по моему вызову из Дижона и вскроют вашу прелестную редкую черепушку, вытянув наружу всё, слышите, всё! Эльфийские мозги ничуть не крепче человечьих, поверьте. Я не блефую и не запугиваю. Я жду, риа. Жду добровольного признания.

— Нет, — севшим голосом ответила та. И гордо вскинула голову. — Не дождётесь. Вас тут четверо на одну слабую женщину, но я... Не сдамся. Зовите ваших менталистов!

Его светлость усмехнулся.

О д в о й н о й личине шпионки он пока не знал. Но зрительная память была у него на редкость хорошая. А потому — на серьги с изумрудами, качнувшиеся в мочках острых ушек, покрытых лёгким пушком, обратил внимание. Не из-за того, что они дисгармонировали с цветом глаз носительницы — а это уже само по себе казалось странным, ибо эльфийки всегда предпочитали украшения в тон радужке глаз, — а потому, что не далее как вчера видел эти самые серьги совсем на другой женщине. И та вряд ли поделилась с фрейлиной любимым украшением, подарком от последнего, пока ещё чересчур милого сердцу, аманта.

— Ради любви я вынесу всё, — услышал он, и едва удержался, чтобы не вытаращить глаза от изумления. Кто это тут вякнул о любви? — Пусть я погибну, пусть над телом моим надругаются менталисты, но, может, хоть эта жертва смягчит ваше жестокое сердце, герцог Жильберт д'Эстре! Ах, на какие унижения я иду, как низко я пала!

И хоть руки пленницы были перекинуты за спинку стула и схвачены кушаком, вдруг показалось, что сейчас эти руки, белизна которых просвечивает сквозь полупрозрачное кружево, красиво заломлены. В прекрасных сапфировых глазах проступили слёзы.

— Ради любви, — всхлипнула она, низко опустив голову. — Только ради...

Рывком поднявшись с койки, его светлость навис над покусительницей на его тело и душу.

— И для того понадобилось принять облик герцогини? А что же вы раньше плели, что вас якобы заставили?

— Ах, вы не понимаете! — Прелестница в отчаянии закусила губку. — Я испугалась и солгала, лишь бы меня не пытали. Но клянусь, вы похитили моё сердце навсегда! Но вы такой недоступный и неприступный! Все вокруг только и говорят о том, как вы обожаете супругу. У меня не было никаких шансов завоевать ваше сердце. Вот я и подумала: проберусь в лагерь тайком, украдкой... Как вор! — вскрикнула патетически. — Да, как вор! Украду хоть крохи любви, предназначенные той, о которой вы грезите днём и ночью. Ведь вы даже не замечаете нас, самых красивых женщин Поднебесной, вы игнорируете даже королеву; неужели герцогиня прекраснее? И что мне оставалось делать? Только пуститься на хитрость...

Она продолжала тихо всхлипывать, полностью, казалось, погрузившись в своё горе.

'Какой артист умирает...' — отчего-то вспомнились капитану Винсенту собственные слова, сказанные недавно Максу Фуке.

Брат Исаак пребывал в замешательстве, потому как с женской природой дел почти не имел, верить подозрительной особе не хотел, но уж очень она в тот момент трогательно рыдала.

Брат Тук лишь покачал головой. Как более опытный, он давно уже разглядел языки лжи, опутывающие голову незнакомки...

Часовой подумал: 'Шлюха'.

Ложь, ложь, и не во спасение, а лишь с целью разжалобить, отвлечь... Опустив глаза, брат Тук сощурился... и, стремительно нагнувшись, быстро задрал атласную юбку и выдернул из-за голенища женского сапожка сверкнувший хищным жалом стилет. Да столь споро, что дама даже не успела сообразить, и вскрикнула с большим опозданием.

— И ещё кое-что, — пробормотал брат Тук. — Ваша светлость, мне, как лицу духовному, желательно оной особы в некоторых местах не касаться, а вы, человек светский, загляните ей, прошу прощения, под корсаж. Там есть один интересный кругляшок.

— Не смейте! — завизжала эльфийка. — Ко мне нельзя прикасаться! Герцог, взываю к вашей справедливости! Защитите меня от посягательств на мою честь!

Брови его светлости недоумённо взлетели вверх.

— Честь? — медленно и со вкусом повторил он. — Лгунья, убийца, прикрывающаяся чужим именем, возможно, не одним — и вы ещё смеете говорить о чести? У вас её нет, риа. Капитан, вам там, сзади, удобнее, сделайте то, о чём говорил брат Тук.

Пожав плечами, Винсент Модильяни, стоявший за спиной пленницы, запустил руку ей... за шиворот, и не успела та ахнуть — вытянул наверх массивную золотую цепь, которая, оказавшись спрятанной глубоко под лифом, натянулась под его рукой и потащила за собой из ложбины меж плотно сжатых грудей массивный золотой медальон. Который капитан и стащил через белокурую, малость растрёпанную голову, едва успев увернуться от острых, клацнувших зубов.

— Ехидна, — не удержался герцог. — Дайте-ка глянуть...

Но внезапно посуровевший монах, протянув лапу, шустро отобрал трофей у капитана.

— Не так быстро, ваша светлость. Нам с братом Винсентом подобная штучка уже встречалась. Аккуратного обращения требует...

Эльфийка угрожающе зарычала. Вздохнув, брат Тук прижал пальцами несколько точек — у неё на шее и за ухом — и та обмякла на стуле, закатив глаза.

— Пусть отдохнёт. Брат Исаак, это ведь больше по твоей части, взгляни.

Без особого почтения, даже с какой-то долей брезгливости его товарищ повертел в руках плоский кругляш, чрезвычайно напоминающий 'Нюрнбергское яйцо' — карманные часы, диковинку, недавно вошедшую в обиход. Колупнув крышку, внимательно осмотрел содержимое. Кивнул.

— Тот самый случай. Портал и вызов.

— Дистанция? — поспешил уточнить капитан. Кому, как не ему, помнить подобное 'яйцо', оказавшееся так не вовремя в руках умирающего барона де Бирса, и дальнейший бой с орками! — Готовилось нападение?

Брат Тук развёл руками.

— Заставить оную особу откровенничать и проникнуться любовью вряд ли получится, слишком сильна на ней защита; от духовного воздействия, кстати. Кому-то сильно не понравилось, в каком состоянии вернулся наш вчерашний гость. Похоже, приняли меры.

А брат Исаак добавил:

— Ежели вы о дистанции выхода — то он недалече. Похоже, там, где у оной грешницы карета застряла. Мыслю, выпрыгнули бы из портала зелёные молодцы в помощь тёмным. А вот откуда будут прибывшие — точно не скажу, на пяти десятках лье моё чутьё заканчивается. Значит, подалее того будут. Но только всё это, я вам скажу, теперь тьфу, фитюлька... — Заметив, как насторожился герцог, пояснил: — Давеча мы с братом Туком прошлись по этому, как его...

— По периметру, — любезно подсказал Винсент.

-Вот-вот, да и сработали охранный барьер. Через него эта фитюлька не сработала бы, нет. Глушилки там. На всякий случай повтыкал, вот и пригодились.

Помедлив, его светлость сказал неожиданно мягко:

— Винсент, напомни, когда вернёмся, поговорить с его высокопреосвященством. Мне нравится его система обучения. Итак, господа...

Прихлопнув по коленкам, задумчиво встал.

— Даму изолировать. Наши гости, думаю, продержат её до рассвета в стабильном состоянии. Винсент, утром к побудке установите по центру лагеря столб для наказания. Придётся устроить суд. К тому времени, думаю, как раз прибудут высокие гости с той стороны леса, дабы застукать меня в непотребном виде в постели с прекрасной риа Сандриэль... Или мёртвым. В первом случае у них в руках был бы прекрасный повод для давления, во втором — сорванные переговоры и...

Он задумался.

Неужели такая подстава? Не пожалеть крупнейшую фигуру, снять с доски... возможно, разыграть партию со своим претендентом... Ведь он бы не умер мгновенно даже от отравленного кинжала, а его убийца живым из лагеря уже не вернулся бы.

— Ждём до утра, — дополнил вслух. — Тогда всё прояснится окончательно. А пока — унесите её куда-нибудь по соседству, не могу же я спать с этой блудодейкой под одной крышей. Я, в конце концов, женатый человек.

* * *

Павильон графа Бургундского сиял великолепием. В отличие от простого походного шатра самого герцога, он возвышался в центре лагеря, как небольшой дворец, притягивая всеобщие взгляды вымпелами на деревянных башнях и зубчатыми куртинами. Ещё две башенки высились при входе, служа, заодно, опорами для натянутого гобеленового полога.

Наружный слой павильона представлял собой отнюдь не парусину, как на прочих шатрах, а был сделан из верблюжьей шерсти, хорошо удерживающей как тепло изнутри, так снег и воду снаружи. Второе покрытие, внутреннее, из красной тафты было обвешано гобеленами со сценами охоты, пиров и любви романтической, а полосы между ними расшиты жемчугами и золотом. Жёсткость деревянного настила здесь умягчалась драгоценными персидскими коврами, столь мягкими, что даже капризные эльфы, сидя за круглым столом переговоров, украдкой от людей разувались, дабы погрузить ступни выше щиколоток в приятную мягкость кашемира. Павильон-дворец с лёгкостью вмещал до сорока пяти человек и эльфов, это не считая слуг и стражи, скрывающихся в пространстве меж наружным и внутренним пологами.

Вот к этому-то самому павильону-дворцу, у которого, дожидаясь герцога и сопровождающих лиц, столпилась делегация эльфов, и подошла странная процессия.

Занимался рассвет. Но в появлении дроу в этот час не было ничего удивительного: остроухие, живя с природой в едином ритме, любое важное дело начинали с восходом солнца, и на привычки людской знати спать иногда допоздна взирали со снисходительным высокомерием. Людям, скрепя сердце, приходилось приспосабливаться к их режиму, дабы не провоцировать гостей на новые неудовольствия. Однако сегодня ранние гости встречались с каким-то нездоровым энтузиазмом.

Первое, что увидели высокие лица при подходе к месту переговоров — это оцепление солдат вокруг высокого столба со скобами для цепей, установленного прямо по центру утоптанной перед павильоном небольшой площади. Заспанные, будто после бессонной ночи, физиономии гостей, и без того с утра не отличающиеся приветливостью черт, помрачнели. Похоже, в предчувствии неприятного сюрприза.

Его светлость герцог Эстрейский появился через полчаса томительного ожидания, жив-здоров, бодр и весел, чего нельзя было сказать о скуксившихся островитянах. И — о чудо! — дроу не роптали, не строчили ноты протеста, не выражали явно или тайно негодование по поводу оскорбительной для них задержки. Одним словом — поведением своим напоминали ту самую кошку, что поджимала уши и берегла зад, памятуя о сожранной накануне хозяйской говядине. Отчего-то их не удивило, что в сопровождении герцога шли не только граф Бургундский и маркграфы Дижонский и Аваллонский, но и давно и печально известный им капитан Модильяни, а также два лица духовного звания, наличие которых явно не вписывалось в протокол.

— Прошу извинить, господа, — без тени раскаяния произнёс герцог. — Дела, дела. Как видите, даже по ночам мне не дают покоя... Сегодня я невольно нарушу нашу обычную процедуру ведения дел, ибо обстоятельства таковы, что я вынужден обратиться к вам с неким заявлением. Ситуация довольно щекотливая...

Он обвёл взглядом присутствующих. На большинстве эльфийских ликов, абсолютно лишённых намёков на возраст, застыло угрюмое ожидание. Однако кое-кто — меньшинство — искренне недоумевал. Так. Определённо, во вчерашней акции участвовали не все, есть и несведущие. На них и делал ставку его светлость.

— Но что это? — Он замер в показном удивлении. — Её величества здесь нет? Блистательная не почтит нас сегодня своим присутствием? Должен ли я расценивать это как выражение протеста на какое-либо действие со стороны галлов?

— Её величество нынче в недобром здравии, — поспешил выступить вперёд с разъяснениями первый министр Аквители, вечно унылый Пантанюэль. — К сожалению, минувшая ночь была чересчур сыра, что не могло отрицательно сказаться на её голосе. Согласитесь, с больным горлом трудно вести переговоры. Однако я уполномочен...

— И, соответственно, её прекрасных фрейлин мы сегодня не увидим, — в задумчивости продолжил герцог, словно не замечая вопиющего нарушения этикета со своей стороны. Перебить первого министра эльфячьего... эльфийского двора! Но островные остроухие проглотили и это. Министр лишь сдержанно поклонился.

— Сожалею. Наши звёзды остались при своём светоче.

— Восхитительно сказано, господин министр! При светоче... Однако вынужден огорчить: одна из оных звёзд, похоже, сорвалась с небосклона и закатилась раньше времени. Что такое? Вы отчего-то побледнели? Впрочем, я отвлёкся. Не слишком ли большой вольностью с моей стороны будет уточнить: все ли фрейлины её величества остались при её величестве? Не случилось ли минувшей ночью какого-то неожиданного происшествия, трагической случайности, я не знаю... в результате чего в свите прекрасной Поднебесной оказалось на одну звезду меньше?

— Не понимаю ваших намёков, ваша светлость, — занервничал Первый Министр. — Не более получаса тому назад я видел свиту её величества в полном составе...

Его помощник с помертвевшим лицом делал какие-то знаки, то отрицательно мотая головой, то плотно сжимая губы, с которых, казалось, вот-вот сорвётся какое-то признание.

— ... в полном составе, — раздражённо повторил Пантанюэль. — А чем, собственно, вызваны подобные нескромные расспросы?

— Увы, моим искренним огорчением, — воздохнул его светлость. — Что мне за судьба досталась — уже второй раз в жизни вынужден обвинять женщину в самозванстве... Прошу извинить, господа, мы скоро закончим с этим неприятным делом. Итак, прошу внимания!

На последних словах он заметно повысил голос.

Караул вокруг столба — так и хотелось назвать его 'позорным'! — встрепенулся и встал по стойке 'смирно'.

— Сегодня ночью была попытка покушения. На меня, — без обиняков заявил герцог и обвёл сообщество эльфов испытующим взглядом. Кто дёрнется? У кого первого сдадут нервы?

— Надеюсь, неудачная? — ляпнул министр, растерявшись, и затем даже покраснел, сообразив, что сморозил глупость. Герцог вкрадчиво уточнил:

— А вам как хотелось бы? Впрочем, независимо от ваших тайных и явных желаний, я жив, господа, как видите. А преступник — вернее преступница — должен теперь понести заслуженное наказание. Согласитесь, попытка убийства даже простолюдина не может оставаться безнаказанной; что же касается венценосной особы, особы, кстати, являющейся носителем и королевской крови, то... — Развёл руками. — Мои действия обоснованы и законны. Но я очутился в тупике, ибо преступница — не моя подданная. Она — ваша соотечественница, и естественным было бы согласовать её наказание с вами. Хочу предупредить... — Жильберт д'Эстре бросил задумчивый взгляд на заметно посеревшие щёки 'знающих' эльфов. — Снисхождений с моей стороны не будет. Оная особа явилась в этот лагерь под личиной моей супруги, дабы получить беспрепятственный пропуск к моему телу, и напала на меня, спящего. При ней найдено оружие, а также некий амулет, прямо и недвусмысленно указующий на преступные намерения. Как главный судья своей провинции, я рассмотрел дело, выслушал оправдания со стороны обвиняемой, признал их относительно смягчающими вину и вынес приговор. Он вас интересует?

Первый министр прокашлялся. Оставшаяся дюжина дроу хранила напряжённое молчание.

— Безусловно, ваша светлость, не только интересует, но мы кровно заинтересованы, чтобы злоумышленница понесла достойное наказание. Покушение на вашу особу... гм... это вызывает негодование с нашей стороны и праведный гнев. Но... можем мы узнать имя вами осуждённой?

— А какая вам разница? Могу сказать одно: она благородной крови. Соответственно, наказание для неё будет с учётом её происхождения, не столь позорное. Её будут пороть, не снимая платья.

— По...

Эльф зашатался и глотнул воздуха. Двое из присутствующих схватились за кинжалы и шагнули вперёд. Солдаты из кольца оцепления тотчас развернулись — и ощетинились пиками в их сторону.

— По...роть?

— А как вы думали, рий Пантанюэль? Это и есть смягчённое наказание. Я проявил милость, оставляя в живых преступницу, которой полагалось бы, по меньшей мере, лишиться головы... — Его светлость с удовлетворением отметил, как у партии 'знающих' забегали глаза. Фавориты королевы, кося на вооружённых солдат, нехотя отпустили оружие. — Либо быть четвертованной. Но, принимая во внимание стремление к миру и взаимному уважению между нашими государствами, я приговорил её лишь к прилюдной порке. Пятнадцать плетей. И даже без отрубания руки, поднявшей на меня оружие. Этого достаточно, чтобы и соблюсти букву закона, и покарать в назидание тем, кому не нравится моя скромная персона. Я всё сказал. Приведите обвинённую!

Теперь дроу вряд ли можно было назвать тёмными. Щёки одних отливали багрянцем стыда — это у меньшинства, несведущего в истинной сути происходящего, остальные побледнели до синюшности. Вот только с чего: с досады, что неугодную им королеву не вздёрнули нынешней ночью на ближайшем суку и не лишат белокурой головы в ближайшее время, либо от стыда, гнева и возмущения? Ведь только что на их глазах должно было свершиться святотатство: низменная плеть, орудие палача осквернит благороднейшую плоть эльфийки! Аристократки! Короле...

Двое солдат выдернули из ближайшего к павильону шатра женщину со связанными за спиной руками, в изрядно помятом, чересчур воздушном для леса платье. Причёска её за ночь пришла в совершеннейшую негодность, под глазами темнели круги... но, в общем-то, она была узнаваема. Зря герцог надеялся, что к утру вторая личина развеется сама. Хоть бывали на его памяти и такие случаи, когда рассветное солнце развеивало заклинания ночи...

— Риа Сандриэль! — потерянно ахнул Первый. — Но как... Я же сам видел вас нынче утром в шатре её величества! Вы не могли, не можете быть здесь! Это не... вы? Ваша светлость, господин герцог, уверяю вас, это не она!

— Не она, разумеется. — Герцог с удовлетворением кивнул. — Я не просто так упомянул недавно о самозванстве. Взгляните на эту особу, господа высокие эльфы! Насколько мне известно, риа Сандриэль — настоящая! — славится безупречной репутацией верной жены, счастливой в браке, и матери троих дочерей. Её бы примеру — да следовали остальные... И вот эта особа, которую вы перед собой видите, особа, так и не назвавшая своего настоящего имени, посмела бросить тень скверны на столь уважаемую женщину! Нет, господа, не знаю, как это зовётся у вас, дроу, а у нас подобное деяние само по себе заслуживает наказания, как опорочивание чести и достоинства.

Возмущённый ропот пробежал по ряду 'незнающих'.

— Пусть скажет...— выкрикнул один из них: судя по синим камням на венце и таким же сапфировым глазам — возможный родственник подлинной фрейлины. — Пусть назовётся! Я не позволю какой-то негодяйке позорить честь нашего рода!

Ох, как вскинулась та, что до этого называлась фрейлиной! Как сверкнули её глаза, вспыхнувшие на миг зелёным! Как задрожали и отступили фавориты!

— Не хочет — пусть молчит, — сказал, как отрезал, герцог. — Обещаю, досточтимый рий Тавриэль, после завершения наказания у вас будет полная возможность выяснить это самому.

Он выдержал паузу.

— Итак...

Заложив руки за спину, обвёл присутствующих нехорошим взглядом. Смолкли все. И те, кто порывались выступить в защиту самозванки, не желая отдавать эльфийскую кровь на поругание, и те, кто, пряча глаза, уже бурчали о справедливости возмездия: дескать, что вы хотите, благородные рии? Что заработала, то и получит, знала, на что шла... Замолчали.

И в этой тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием осуждённой, 'самозванку' потащили к столбу. Чуть ли не на руках, потому что ноги у неё подкашивались.

'Ну же', — подбадривал мысленно герцог, 'Ну, вы, трусы! Неужели никто больше не вступится, не защитит? Где же ваша хвалёная честь, выручка, где рыцарство, когда прекраснейшую и благороднейшую из соплеменниц вы сами отдаёте мне на заклание? Псы позорные... Знать бы только, для кого вы освобождаете её трон...'

Момент был кульминационный.

Королеве — а сейчас герцог окончательно уверился в том, что перед ним сама Аквитель Восьмая — достаточно было только назвать себя. И как он не жаждал, откровенно говоря, расквитаться с мерзавкой — помиловал бы её сразу. Ибо особа монаршьего звания герцогскому суду неподсудна и отвечает лишь перед собственным кабинетом министров, да ещё, разве что, перед Европейским Трибуналом, специально созываемым. Одно слово Поднебесной, всего одно слово! И женщина была бы свободна.

Правда, окончательно потеряв лицо в глазах собственного народа. Потому что, оставаясь поротой, но неузнанной, она ещё имела какой-то шанс на замятие некрасивой истории... А главное — на сохранение короны.

Но в любом случае — тёмным эльфам было бы уже не до оспаривания прав на чужую территорию.

Слово, одно лишь слово!

Оно прозвучало. Но не то, которого ожидал Жильберт д'Эстре.

Почти белой от страха, трясущейся крупной дрожью, но так и не разомкнувшей уст, ей уже привязывали руки к скобам на столбе, когда со стороны эльфийской делегации раздалось твёрдое:

— Стойте!

Вопросительно приподняв бровь, его светлость сделал знак солдатам — обождать. Дроу заозирались с неописуемым выражением на лицах: кто это среди них такой дерзкий выискался? Поспешно расступились, словно отшатываясь от высокого, даже по меркам их роста, эльфа. Герцог тотчас узнал его. Это был тот самый, 'просветлённый' братом Туком, что забрёл накануне в лагерь.

Но от бывшего скандалиста в нём мало что оставалось. Исчезла надменность во взоре, присущая многим его землякам, черты лица стали твёрже: это был уже не полуюноша-полумужчина неопределённого возраста — а герцога, откровенно говоря, всегда бесило эта неестественная моложавость, которой многие зрелые и пожилые дроу прикрывали почтенные года. Тот, кто сейчас подал голос, отщепившись от струсившего большинства, стал вдруг разительно походить на человека — ибо эльфам не свойственна печать скорби на лице, они всё больше хорохорятся и делаю вид, что всё у них прекрасно... А у этого в глазах плескалась боль

— Ваша светлость и вы, рии, — он сдержанно поклонился. — Будет ли мне дозволено высказаться? — Дождался кивка герцога. — Ваша светлость! Не смея оспаривать справедливый приговор, я хочу воспользоваться правом, существующим в наших, островных законах. Раз уж вы с самого начала сказали, что хотите согласовать своё решение с нашей стороной — позвольте мне дополнить молчаливое одобрение своих соплеменников небольшой поправкой.

Его светлость насторожился. Но ответил традиционной фразой:

— Если ваше предложение не воспрепятствует исполнению приговора, оно будет принято. Говорите, рий, мы слушаем вас внимательно.

— Ваша светлость, согласно законом Поднебесных Островов, если найдётся доброволец, желающий разделить наказание приговорённому или полностью взять его на себя, его просьба подлежит удовлетворению. Я хочу занять место этой женщины и принять полагающиеся ей плети.

Воцарилась тишина. Только слышно было, как точат дятлы в лесу да шумят кроны. С минуту герцог молчал, испытующе разглядывая просителя. У того же ни один мускул не дрогнул на лице.

— Разделить — или полностью? — только и уточнил Жильберт д'Эстре. Этого тоже требовали формальности.

— Полностью.

Шумно вздохнул брат Тук. Зашептались отмершие от временного ступора эльфы. Среди солдатни прокатился говорок... с уважительной такой интонацией...

'Не перевелись ещё...' — с каким-то облегчением подумал герцог. И сделал знак солдатам: отвязывайте, мол, чего уж там. Пожилой капрал только крякнул, глядя, как рослый сильный мужчина-эльф твёрдым шагом сходит с помоста перед павильоном прямиком к позорному столбу, на ходу стаскивая перевязь шпаги, камзол, снимая через голову рубаху... Он просто обхватил столб руками, ясно давая понять, что привязывать его не стоит. Бывалый капрал покачал головой — и солдаты с ненужными верёвками в руках отступили прочь. Остался один, здоровяк, с семихвостой плетью в руке, вымоченной за ночь в особом растворе для большей гибкости.

По лицу лже-фрейлины текли слёзы.

Когда в обнажённую спину фаворита со свистом впивались полосы кожи с закрученными шишками на концах, она сжималась, словно собственным хребтом испытывая боль. Когда его, в кровь искусавшего губы, но не издавшего во время экзекуции ни слова, сняли со столба и уложили на траву — рухнула рядом и дрожащими руками пыталась отодрать клок от юбки, чтобы хоть как-то оттереть или укрыть... Рядом поставили бадью с тёплой водой, сунули женщине в руки чистую холстину — обтирать посечённого, тут же засуетился полковой медикус с банкой заживляющей мази... Она выхватила у него эту мазь с такой яростью, будто ей не давали приложить к груди собственное новорожденное дитя.

А вездесущий монах уже опустился на траву рядом с фаворитом, сложив руки для благодатной, дарящей облегчение и силы, молитвы, и отчего-то напомнив капитану Винсенту маленького доктора с его клятвой Хиппократусу. Поль Вайсман, наверное, тоже не стал бы в такой момент разбираться, дроу перед ним или человек, просто помчался бы на помощь.

За всё это время герцог не сказал ни слова. Наконец, разжал губы.

— Свободны оба.

Повернулся к Винсенту.

— Довезти до лагеря. Сдать с рук на руки лично фрейлинам и местному эскулапу, пусть долечит своей магией. Винс, ты проводи и... проследи.

...проследи, чтобы её не узнали, пока не окажется подальше от досужих глаз, понял капитан недосказанное.

Репутация, как и дальнейшая судьба Аквители Восьмой были герцогу глубоко безразличны. А вот поступок её защитника покорил его сердце. Да, Жиль до сих пор не простил этой женщине мгновения пережитого ужаса, когда в какой-то миг он и в самом деле верил, что душит Марту, свою нежную Марту! Но из уважения к жертвенному порыву фаворита и его мужеству, из уважения к советам отца — 'не все дроу безнадёжны, сын мой, помни об этом!' — из уважения к другу-эльфу, оставшемуся в Гайярде — он оставил этих двоих в покое и предоставил собственной судьбе.

...А вот судьбу собственной страны нужно было, в очередной раз, решать незамедлительно. И именно ему. Сейчас, пока противник деморализован.

— Итак, господа. — Он повернулся к эльфам, до сих пор пребывающим в трансе от пережитого зрелища. Заговорщики хреновы, крови боитесь, куда ж вы лезете-то, дилетанты... — Я же обещал, что сия процедура надолго не затянется. Прошу сюда! — Гостеприимно махнул в сторону павильона, который сегодня, украшенный дополнительно боевыми знамёнами Галлии, просто-таки подавлял роскошью и великолепием. — А мы с вами продолжим... Нет! — Уже собираясь зайти, круто развернулся на пятках к шарахнувшимся от него дроу. Глянул свирепо. Сказал, как отрезал:

— Не продолжим, господа эльфы. Сегодня мы закончим наше небольшое дело. Пора, наконец, поставить точку.

...Стражники в просветах между пологами зорко следили за тем, чтобы никому из гостей не захотелось внезапно на свежий воздух, и чтобы, упаси боже, никто не вздумал шарить по карманам или на шее в поисках очередного непонятного амулета. Мало ли... Бдительность порой предотвращает бо-ольшие неприятности... К трём часам пополудни договор о взаимном сотрудничестве, ненападении и предоставлении военной помощи одной из сторон в случае крайней необходимости был согласован, переписан начисто в двух экземплярах, подписан обеими высокими договаривающимися сторонами и сочтён принимаемым к исполнению немедленно — и на ближайшие двести лет. Бургундия — с её лозами, отягощёнными золотистыми гроздями, жёлтыми горчичными полями, Шаролесскими бычками, Бресскими пулярками и цесарками, реками, озерцами, городами — по-прежнему оставалась частью прекрасной Галлии, её добрым и славным желудком, умеющим и поработать, и побаловать и себя, и соседей.

Отдельным пунктом в договоре значилось обоюдное обязательство по совместным боевым действиям против диких орков, независимо от того, на чьей территории они появятся. Никаких сговоров за спиной другой договаривающейся стороны о сотрудничестве с данной расой — по крайней мере, пока та находится на нынешнем диком уровне развития. Никаких поддержаний действий, предоставлений прав вступать на территорию Галлии либо Островов, даже с целью транзита.

...Жаль, что нельзя было сразу ринуться в обратный путь. Надо было непременно нанести визиты в оба города, что создали такие прекрасные условия для переговоров, равно поблагодарить и маркграфов, и их подданных, закрепить собственной подписью и печатью копии мирного договора, которые впоследствии разошлют по всем городам — а до того их ещё переписать! Ещё три-четыре дня — и домой.

А пока сворачивают лагерь, но ещё не разобрали его шатёр — написать Марте, непременно, и архиепископу — с благодарностью за помощь. Винсент побудет ещё при нём, а письма он передаст с братьями-бенедиктцами.

И непременно отписать обо всём Максу. Он должен знать всё.

Эх... надо было взять его сюда. Уж нашёл бы себе временную замену из своих помощников-писарчуков, в конце концов, не каждый день конфликты с эльфами разгребаются. А тут у него такая возможность... Герцог поморщился. До сих пор не мог определиться: хорошо или плохо, что Фуке здесь не было?

Впрочем... Дроу — дело тёмное. Пусть его друг решает для себя сам, ввязываться ему в драку со своими или же нет. На первое и единственное предложение — не приказ! — поехать с ним на переговоры Максимилиан отказался категорически. Что ж, на нет и суда нет. Не желает он ничего слышать о родине, что однажды его предала. Это можно понять.

...Его светлость уселся за походный стол, потянул к себе перо... Усмехнулся, покрутив головой.

А ведь он ещё не успел оповестить Винсента, что в его полусотне скоро объявится законный многоженец! Ничего, другим наука. Не продлит Папа буллу — герцог всё равно велит привечать внебрачных детишек от бравых рейтар. Надо их, что ли, собирать в одной школе и приучать к воинскому делу, по примеру архиепископа. И почему он раньше не подумал об учебном заведении для... будущих офицеров, допустим? Нечего подросткам нежного возраста шляться в пажах, пусть с малолетства постигают военное дело, науки и приучаются к дисциплине.

А что делать с девочками? К вашему сведению, ваша светлость, наряду с сыновьями рожают ещё и дочерей.

Э-э...

Пусть над этим подумает Марта. У его любимой жёнушки удивительное чутьё. Решения, кажущиеся на первый взгляд наивными и смешными, на деле получаются верными, лучше и не предложишь. А если ей что-то не будет удаваться — что ж, они подумают над этим вместе. Ради этого, право же, стоило остановить войну.

Глава 4

Красавица Аннет, которой к лицу было даже будничное платье госпожи комендантши, так и оставшееся на ней после известных событий на улице Оружейников, вяло, больше машинально, огрызалась на скабрезные шуточки и недвусмысленные предложения, то и дело сыплющиеся от разнокалиберных посетителей таверны. А то! Самая пора, вечерняя, разгульная, честным и получестным труженикам в охотку развеяться, скоротать час-другой, а то и ночку, в приятной компании, а тут — дамочка, чистенькая, смазливая, одинокая... Да к тому же, за кружкой эля, не рома — значит, надираться не хочет, так, до лёгкой приятности себя довести, значит — на работе... Как не предложить скоротать? Ах, не хочет?

И почему-то только после беззлобного посыла в места, неинтересные для честных и получестных тружеников, обращали внимание, что свой ростбиф с кровью дамочка режет деликатно, по-господски, да не ножиком, которые в 'Смачном Петухе' все тупые и с закруглёнными концами — во избежание лишнего вреда посетителям при поножовщинах. Не-ет, паршивый кусок мяса пластался острым небольшим кинжалом с подозрительным камушком в рукоятке, по виду — цены неимоверной. Чёрт его знает, что за камушек, но... охота познакомиться с барышней отпадала. По неписаному закону местных трущоб, ежели деваха ест с мужского ножа — она занята тем самым типом, что ей тот нож подарил, а потому ты её не трожь! А камушек драгоценный в рукоятку имел право втиснуть далеко не каждый, лишь тот, кто в свите или в охране Самого. Не трожь трижды, если не хочешь сгнить на городской стене, зацепленный острым крюком под ребро.

Так-то.

Она потягивала горьковатое пиво, даже очень неплохое для заведения такого пошиба, поигрывала ручкой одолженного у Сабрины ножа, маялась головной болью и решала для себя мучительную дилемму: помогла она герцогине Марте или, напротив, утопила?

Боже ж ты мой, куда она опять влипла? Ну почему нельзя было просто удрать из ведьминского дома, как-нибудь найти эти Врата и...

Впрочем, глупости всё это. Про Врата ей уже рассказали. Клейма на Аннет не проставлено, чужачку они не выпустят. Оттого и стражников там нет, они без надобности — Врата заговорены. А найдётся способ их пройти, если повезёт разжиться амулетом или разрешением на выход от Самого — за ними канал с морской водой, где живут древние гидры. Ступишь на мост — он заверещит, перебудит гидр, эти сволочи выскочат и начнут плеваться огнём. Никто не пройдёт. Тела у них так и остаются в воде, неуязвимы, наружу высовываются лишь головы на длинных шеях. Срубишь одну — за пять минут вырастают две. Воины и колдуны — и те ни один не сбежал, а что уж говорить о человеке... Много там скелетов валяется, на мосту-то, в назидание другим, наивным, что решатся покинуть славный город Некрополис.

Ещё прошлой ночью, в тихой уютной комнатке Дюмонов, подобия которой у неё никогда не будет, ей всего-то и хотелось сбежать, скрыться с глаз долой. От Анри, вновь решившего, не спросясь, её судьбу, от этого проклятого дамоклова меча обречённости, от беспамятства — хоть и благого, как все вокруг твердили. Больше всего она боялась, что Генрих, у которого слово с делом не расходится, вызовет менталиста в домик на Оружейной улице прямо сейчас. Если уже не вызвал. И что уже приказал бравым рейтарам, что стояли в оцеплении вокруг дома, ни в коем случае не выпускать крошку Ани, если ей вздумается упорхнуть в ночную темень. Проверять верность своих предположений не хотелось. Зеркальце-амулет жгло карман. Вот она и решилась на побег.

Спасибо его преосвященству. Как же славно, по-доброму он с ней поговорил... Как благословил.

А главное — сказал, что они с Анри ещё встретятся. Хоть и не сразу, лет через несколько.

И ещё сказал: надейся. Три добродетели христианских помянул: веру, любовь и надежду эту самую. Такие люди, как Бенедикт Эстрейский, словами не бросаются.

А потому — шагнула она в открытую зеркальцем портальную арку со спокойной душой, без страха и сомнений. Оставляя за спиной колебания, тягомотину рутинной жизни, жажду приключений, тоску и разочарование — и унося с собой лишь три добродетели, что не в тягость, а, в общем-то, напротив, в облегчение.

...Открытие портала сопровождалось настолько яркой вспышкой, что ей пришлось шагнуть в проём вслепую, торопливо, боясь, что проход недолговечен. Полуослепшая, она перенесла через угадываемый каким-то чутьём порог вторую ногу и прошла несколько шагов. Но едва пятна в глазах поубавились и на смену им начали прорисовываться контуры чего-то массивного — за спиной полыхнуло вторично. Пришлось зажмуриться.

— Вот черти зелёные! — в сердцах воскликнул девчачий голос где-то за спиной и... снизу? Аннет, приоткрыв глаза, так и завертелась на месте, пытаясь сориентироваться. — Да что ж вас так и норовит не по-людски сюда заявиться! Дамочка! Тебе говорю! Cтой, чудная, не крутись, а то загремишь с лестницы, костей потом не соберёшь!

Аннет замерла, и, наконец, сообразив, что к чему, прикрыла глаза ладонью, чтобы побыстрее привыкли к темноте. Всё ясно. В Эстре сейчас ночь, тут тоже, а ослепило её знатно, не хуже, чем если перед глазами порох для шутихи случайно бабахнет...

— Явилась на мою голову, — проворчал тот же голос. — А ну, покажь, что у тебя там? С чем ты сюда перенеслась?

Аннет выразительно повертела в руке портальное зеркальце, ставшее вдруг на ощупь ледяным. Заодно проморгалась. Впереди была пустота... Ах, нет. Просто почти у ног пол обрывался, и виднелись первые ступени вниз. Она обернулась — на всякий случай, мало ли кто там может оказаться... За спиной обнаружились массивные стеллажи, заставленные книгами в потрёпанных переплётах, дверной проём, ещё один стеллаж. Потолок с мощными балками угадывался, хоть и в темноте, но рядом, низко. Судя по всему, её занесло в мансарду или антресоль, вроде тех, что во флигелях для прислуги в Гайярде... Узкая лестница с вытертыми посредине ступенями начиналась буквально в полушаге, а у самого её основания, воинственно уперев руки в боки, какая-то белобрысая малявка зыркала на непрошенную гостью.

— У-у, взялась тут на мою голову, да ещё с этой цацкой... Ты, что ли, и есть та самая сучка Диана?

— А ты, что ли, и есть старая карга-отравительница? — тотчас нашлась Аннет, сообразив, за кого её приняли.

— Я не карга! — возмутилось юное создание. — И бабка моя сроду каргой не была, а уж отравительницей и подавно! Сами упьются микстурой, меры не зная, а потом всё на честную ведьму сваливают. Извинись сейчас же!

— Ну и ты извинись. — Бывшая трактирщица не намеревалась давать спуску какому-то там недоразумению. — Никакая я тебе не Диана, и уж тем более не сучка.

Белобрысое создание неожиданно хмыкнуло.

— Что не Диана — теперь вижу. Таких, как она, тут немало к бабке хаживало, брезгливых, аж тошнит. Всё носы платочком затыкали, делали вид, что вонь тут у нас несусветная...

Аннет невольно принюхалась. В воздухе сладко-горчаще пахло травами — их пучками были щедро завешены продольные перегородки в шкафах, стенные просветы, дверной косяк, что-то свешивалось и с потолка... Тянуло ветхостью — запахом, свойственным домам-долгожителям; да ещё тем самым специфичным душком старости, который долго не выветривается, когда одряхлевший владелец умирает, но вещи, скарб всё ещё тут, доживают за хозяина. Но какой-то особой вони, возможно, присущей зельеварению и ядотворению, не ощущалось. Хоть тресни.

Аннет пожала плечами.

— Вот я и говорю, — совсем уже нормальным голосом продолжила девчушка, поправляя громадные круглые очки, то и дело сваливающиеся с хорошенького носика. — Не сучка. Прости уж, чего уж там. Обозналась. К бабке редко кто из нормальных людей заходил. Да ты давай, спускайся, что ли, нам, как ни крути, говорить-разговаривать теперь нужно.

— И ты... извини, — медленно сказала Аннет.

Начинать знакомство со скандала не хотелось, но и безнаказанно, да ещё незаслуженно быть оскорблённой — тоже. Однако хорошо, что всё обернулось недоразумением. Выяснили — и ладно, давайте дальше жить дружно.

Тем более, на ночь глядя. Где-то ей надо перекантоваться, в незнакомом-то месте, а уж с утра — думать, в какую сторону идти к новой жизни.

— Тебя как зовут-то, не-ведьма?

Девчонка фыркнула. При ближайшем рассмотрении оказалась она щуплой девицей лет четырнадцати, с серыми глазищами, и без того громадными, а тут ещё и увеличенными очками, в ветхой драной одежонке вроде балахона... Аннет вдруг вспомнился приснопамятный недоучка Лир в его засаленной мантии. Впрочем, возможно, девчонке просто-напросто надеть больше нечего. Беглого взгляда на единственную комнату, служащую одновременно и кухней, и прихожей, и вроде как гостиной, хватало, чтобы понять: в этом домишке царит бедность. Она проглядывала во всём: и в линялых домотканых ковриках, вытертых кое-где до нитей основы, и в древнем, с виду столетнем, столе и трёх стульях, щелястых, еле-еле держащихся на ножках, и в выщербленных оловянных тарелках на единственной кухонной полке, и в перекосившихся ободках светильника под самым потолком... Впрочем, три единственных свечи в нём горели относительно ярко, а сама комната была чистейшей, словно ежедневно отдраивались половицы, оттирались пыль и очаговая копоть и менялись, как в лучших трактирах, полотенца рядом с рукомойником. Пусть и посеревшие от времени.

— Сабрина я, — стараясь выглядеть солидно, отозвалась юница. — Ведьма, как есть, но не карга. Вот. Я тут теперь вместо бабки. Давай, проходи, садись. А ты сама-то кто есть?

Аннет осторожно опустилась на стул, на удивление крепкий, даже не покачнувшийся. И вдруг почувствовала, насколько устала. Груз двух бессонных ночей и хлопот над больными, и близость Анри, и смерть Дианы, и стремление начать жизнь сызнова — всё вдруг опустилось на спину.

— Попить не найдётся?

Помедлив, будто отчего-то заколебавшись, девчонка черпанула ковшом воды из бадейки, пристроенной на скамье рядом с очагом и плитой. Налила в большую глиняную кружку. Буркнула:

— Серебра не держим-с, не обессудьте.

Тут только Аннет поняла, насколько иссохла и проголодалась. Одним махом осушив кружку, протянула хозяйке:

— Ещё.

— С похмелья, что ли? — проворчала та, хоть и беззлобно, чувствуется, больше для порядка. Налила, но поторопила: — Ты, давай, пей-пей, но особо не засиживайся. Говори желание да выметайся. Нечего мне тут...

Аннет вытерла ладонью рот, перевела дыхание. Глянула на белобрысую. Та сердито нахмурилась, поправила очки. Левый заушник прикреплялся к оправе толстой медной проволокой, а сам раритет, похоже, достался Сабрине от той самой бабки, которую она то и дело поминала, и был явно большеват, потому что то и дело сползал.

— Желание?

— Ну да. — Поддев рукава балахона и сверкнув тощими мослами, ведьмочка уселась, облокотившись на столешницу, глянула сурово. — Зеркальный портал оплачивается вместе с желанием. Пришла — загадывай, получай по мере моих сил и убирайся на все четыре стороны. И живей, а то у меня к твоему зеркалу привязка: если не исполню, чего попросишь — плохо мне будет. Черти зелёные, придумали порядочки... При Дианку мне бабка успела пересказать, но тебе того, что ей, уже не нужно... Давай, загадывай, раз явилась. Но только держи в уме, что я не всё могу. Бабка три недели как померла. Силу мне отдать успела, но я с ней ещё не того... Не освоилась. Могу и переборщить.

Глаза её хитро и торжествующе блеснули.

— Везёт мне на недоучек, — беззлобно отозвалась Аннет. Щёки хозяйки так и вспыхнули он негодования, но... Промолчала Сабриночка. Видать, и впрямь, с бабкиной силой пока не очень дружила. — Ты вот что, дитя природы... Приюти меня на ночь, да поесть что-нибудь сообрази. А завтра расскажешь мне, что и как тут у вас устроено — и свободна. Вернее сказать, я — свободна, потому что уйду на все четыре стороны, как ты и просишь. Вот тебе моё желание. Как раз по силам. Справишься.

Юное создание растерялось. Почесало в затылке.

— Э-э... Как-то... Чужие мне тут не нужны...

— Желание, — твёрдо повторила Аннет.

И, кое-что вспомнив, запустила руку в карман. Наугад нащупала монету из тех, коими щедро одарил её на дорогу его преосвященство архиепископ. Брякнула об стол полновесным золотым.

Девчонка не сводила глаз с жёлтого кружочка с точёным королевским профилем.

— Какое же это желание? — промямлила нехотя. — Это ж просто... постой. Ночлег. Ты же платишь. Оставайся, так и быть, только насчёт поесть — особо не рассчитывай, мало у меня... Желание давай говори.

Аннет глянула в голодные жадные глаза.

— Это не плата. Подарок. Поняла? Что загадала, на том стою. По правилам это?

Девчонка, поколебавшись, потянула руку к монете... Отдёрнула. Прислушалась к себе.

— Вроде по правилам, — сказала неуверенно. — Ну, раз так...

Золотой растворился в недрах грубого балахона.

И вскоре Аннет заполучила миску чечевичной похлёбки, хоть и пустой, на воде, но зато согретой над очагом. И четверть подчерствевшей краюхи серого хлеба, показавшегося необыкновенно вкусным. Бывшая возлюбленная короля, чувствуя всё разгорающийся голод, не чинясь, отламывала жёсткие куски и макала в похлёбку, размягчить, и отмечала взглядом почерневшую вязь на черенке ложки, как и старинную солонку с чьим-то, почти затёртым от чистки, гербом, в которой-то соли была щепотка, видать, дорогая соль-то... Странно. В ведьминском доме — и серебро с солью... А ещё — Сабрина, сидящая напротив, вдруг глянула ей за спину, сделала большие глаза и что-то зашипела сквозь зубы, и дёрнула рукой, будто отгоняя.

Аннет едва не поперхнулась горбушкой.

На соседний стул вспрыгнули две крысы. Нет, крыс был один! Но двухголовый. Белый. Небольшой, с котёнка величиной, гладкий, хорошенький, красноглазый... Нет, правда, хорошенький. Ведьмочка застонала от досады, видать, ожидая визга и крику, но её гостья, ничуть не испугавшись, обмакнула в похлёбку очередной кус хлеба, разломила на две половинки и протянула белому чудику.

То ли она была ещё малость заторможена после бурного дня, то ли насмотрелась на крыс ещё в трюмах отцовского корабля. Зрелище, от которого у настоящей Дианы случилась бы истерика, её не напугало. По сравнению с голохвостыми и клыкастыми омерзительными созданиями, жирующими среди бочонков солонины и мешков с сухарями, этот двухголовый и двуххвостый смотрелся ангелочком.

Головы принюхались, уморительно подёргали розовыми усатыми носами, ловко выхватили угощение. И стали торопливо жрать, поглядывая друг на друга с опаской.

...Это был крыс Янус, единственный друг ведьмочки-сироты. Пока что не фамильяр, нет, но мог вполне им стать. Если Сабрина сможет-таки освоить бабкину силу...

Та же Сабрина потом, увы, её и сдала. Доложилась местной страже. Но честно предупредила, что иначе — никак. А что делать, пересечение магического барьера, хоть и косвенное, хоть и посредством портала, не могло быть не замечено где-то там, на охранном посту, куда стекались сигналы со всего защитного контура, проложенного по периметру городских стен. Как пояснила ведьмочка, отводя глаза, уже наверняка по всему Некрополису улицы прочёсываются патрулями в поисках чужака. И, неровен час, стукнут к ней в дом и обнаружат неклеймёную чужую...

Заметив недоумевающий взгляд гостьи, вздохнула, и, покраснев, ослабила шнуровку на лифе. Прямо меж острых грудок был пропечатан знак — три кольца, одно в другом.

— И такой на всех, кто живёт к Некрополисе, — пояснила, стыдясь и поспешно запахиваясь. — А у Самого другой, главный, который с нас силу тянет. Но ты не бойся, тебе такой не поставят, пока сама не решишь остаться. Зеркальце, главное, не потеряй, оно — знак, что ты здесь с разрешения.

— С чьего разрешения? — спросила ошарашенная Аннет. Они что же, людей здесь как скот клеймят, сволочи? В рабстве держат?

— С разрешения Самого. Такие портальные штучки только в его Службе делают. Говорят, они наперечёт, все записаны, кому какую отдали. Но только всё равно боятся, как бы во враждебные руки не попали, чтобы шпионы сюда не забрели, поэтому всех чужих отлавливают и проверяют. Прости. Если бы ты нормальное желание загадала — волшебство какое, или зелье, я бы колданула — и отправила бы тебя назад, на то же место, откуда пришла. Не хочешь? Тогда... Ладно, сейчас не пойду никуда, спи до утра. А потом всё одно придётся страже доложиться, порядок такой. Ты вообще здесь зачем? Ищешь кого или убегаешь?

— Убегаю.

— А-а... Тогда тебя просто поспрошают — имя там, то, сё... и предложат остаться. Тут всех беглых принимают, даже всякую шваль. Ой, прости, я не о тебе, а так... И всех стараются к делу пристроить, потому что живых мало, всё больше умертвия, а Сам и его люди — тоже живые, на них надо кому-то работать. Вот нас и используют, всякого по умениям. — Сабрина вздохнула как-то очень по-взрослому. — Бабку вот заставляли с заказами из большого мира работать, да чтоб по мелочи не разменивалась, чтоб непременно что-нибудь скверное и дорогое творила. Ей из оплаты — серебрушка, а в казну — золотой. Да ещё магию оттянут, что сверх установленного предела... Попробуй эту прорву прокорми. Меня пока не трогают, месяц дали, чтобы силу приняла, а дальше — надо работать. Или... — погрустнела. — Тоже работать, но совсем в другом месте... Фиг им. Я уже почти все бабкины книги нашла про зелья, читаю да варю потихоньку, Янус вон пытается помогать...

...Она постелила Аннет, ошалевшую от новых, вывалившихся на её голову, сведений, на маленьком чердаке, сухом и тёплом, и совсем без сквозняков. Магией были заделаны все щели. Ведьмочка сама тут спала много лет, до бабкиной смерти, и уж как могла, так и латала крышу, так что и в зной, и в зимнюю стужу тут можно было жить... пусть не в уюте, но хотя бы без риска промёрзнуть, свариться от жары или вымокнуть насквозь от первого же ливня.

Аннет тогда не удержалась, выглянула в круглое окошко.

Город как город. Не столица, конечно... Впрочем, с таким-то 'достатком' бабка-ведьма вряд ли жила в одном квартале со знатью. Но и не в трущобах, нет. Чистенькая улочка, булыжники мостовой под лунным светом блестят, будто маслом намазаны, в окнах напротив застыли или плывут свечные огоньки. Аннет опустила глаза — и содрогнулась. Вдоль сросшихся боковыми стенами домов скользила вереница тёмных фигур в балахонах, из-под провалов капюшонов светились красные точки, словно непогасшие угольки... Умертвия. Сабринка про них уже сболтнула, что бояться их нечего...пока дома сидишь, за закрытой дверью. Днём-то караул несут живые стражники, вот те — могут и пошалить, и поиздеваться, а эти просто высосут жизненные силы и не заметят, пройдут себе мимо. Идеальный дозор. С десяти часов вечера и до шести часов утра — их время. Стражники успевают выспаться и отдохнуть. Их, профессионалов, мало...

Аннет пришлось с ними познакомиться весьма скоро. На следующий же день.

Профессионалы, 'черти зелёные', как ругалась на них втихаря Сабрина, дело своё и впрямь знали хорошо. Все в железе, даром, что день выдался жаркий, оружием бряцают, будто не к двум маленьким женщинам в дом шли, а в логово заговорщиков. В дверь ввалились вроде бы гурьбой, но один оставался у входа и многозначительно поглядывал на крышку погреба, второй сразу перегородил собой лестницу наверх. С чужачкой разговаривал сам капрал, тёмный с лица, словно мавр, а может, и впрямь мавр, но болтающий по галльски вполне сносно. Над пришелицей, вопреки её опасениям, не глумились, не пытались полапать: как увидели портальное зеркальце (Сабрина надоумила, сразу, мол, покрути перед ними этой цацкой) — сделались любезными-прелюбезными. На лице старшего так и светилось: ещё неизвестно, дамочка, кто у тебя там в родне или в покровителях числится, поскольку такими артефактами не разбрасываются, и кому ты можешь пожаловаться, ежели мы вдруг руки распустим — Бог весть... А будем-ка мы паки херувимы... до поры, до времени. Пока с тобой те, кто повыше, не разберутся.

Спросили, как зовут, с какой целью явилась, надолго ли... Не вдаваясь в подробности, Аннет с ходу придумала, что сбежала, боясь мести одного нехорошего человека, который пытался заставить её шпионить за хорошими хозяевами. А что, в сущности, так и было! И так уж, дескать, сложились обстоятельства, что краем уха она услышала разговор об амулете перехода, а потом тот амулет ей сам в руки и приплыл, так ведь грех не воспользоваться... На последний вопрос ответила честно, что пока не знает, остаться тут или просить, чтобы из города выпустили, надо подумать. Присмотреться к местной жизни.

Бывалый капрал кивнул понимающе и тут же разъяснил, что, ежели прелестная Аннет надумает покинуть сии пределы — то, соответственно, должна отработать разрешение на выход через Врата. Ничего непосильного в таких случаях не требуют, открыть ворота и утихомирить Гидр — работа непыльная, и занимается ею даже не Сам, а дежурный при караулах некромант, потому и плата невелика. Ну, попросят оказать какую-то услугу — здесь или снаружи, в большом мире. Сперва проверят, правду ли сударыня Аннет о себе сказала, узнают, на что годна, заключат чин чином магический договор, чтоб было видно: ничего лишнего с неё не затребуют, расплатится единожды — и всё. Даже поверят и под честное слово выпустят, если в качестве платы будет оговорено какое-то деяние во внешнем мире. Тут всем верят. Магический договор не нарушишь.

А прямо сейчас — ей лучше подождать здесь, не покидая дома. Пока она не жительница Некрополиса и без клейма — любой патруль вправе остановить и задержать её для выяснения личности. И хоть всё потом образуется — процедура выяснения может быть неприятной. (Аннет так и передёрнуло. Она слишком хорошо поняла улыбчивого белозубого мавра). А уж он, как начальник караула, приложит все усилия, чтобы несвобода новой будущей горожанки продлилась как можно меньше. Он, капрал Вуд, прямо-таки надеется, что вновь прибывшая украсит своей особой их город. Тотчас, освободившись от дежурства, капрал передаст о ней сведения к у д а н а д о. А с ответом о т т у д а не задерживаются.

Вот только дойдёт до казарм — и сразу же надиктует местному писарю докладную для начальства...

...Ответ прислали только через три дня. С каретой. В которую нужно было незамедлительно усесться и поехать т у д а.

Трое суток вынужденного безделья дались ожившей и энергичной Аннет нелегко.

За это время, пожертвовав ведьмочке ещё пару монет, она наготовила из закупленных продуктов снеди на неделю вперёд. Двухголовый Янус чудесным образом округлился, как поросёнок, и спал уже не в подполе, но рядом со своей миской, подкарауливая каждый новый кусок, а когда не спал — ходил за постоялицей, виляя хвостами, как верный пёс. За что Сабринка шипела на него: 'У-у, предатель...', время от времени сама втихаря шаря по горшкам и чугункам с ложкой, и однажды едва не утопив в котелке с супом свалившиеся невовремя очки. Главным открытием для неё стало, что, оказывается, мяту, чабрец, зверобой и душицу, эстрагон и базилик, горчицу и майоран, и все виды перцев и пряностей можно, оказывается, добавлять в еду, а не только в зелья.

Похоже, с постоялицей ей жилось не только сытнее, но и спокойней. Одной, без бабки, обитать в слишком большом для девочки-подростка доме — страшновато. И словом перемолвиться не с кем. Потому она и отрабатывала, в свою очередь — рассказами. О здешних порядках и нравах, об обычаях и традициях... Тогда-то и вытащила из потайного ларца, и подарила жилице старинный кинжальчик: 'У бабки завалялся вроде как аж от её бабки, а что мне с ним делать? Я с ним всё равно обращаться не умею. Бери, пригодится. Меня, как ведьму и здешнюю, на улицах не трогают, а тебе — без клейма опасно. Вот, будет при тебе вроде как знак, что ты чья-то... '

Аннет одного не смогла узнать толком: кто такой загадочный Сам, который оттягивает на себя толику магии или просто жизненной силы от каждого живого и неживого обитателя Некрополиса, создавая себе, по сути, постоянно пополняемый резерв. При любом вопросе о Самом девочка замыкалась. Уходила в себя. И глаза её в такие моменты становились пустыми. После нескольких попыток Аннет сдалась. В конце концов, она рано или поздно окажется на свободе, найдёт с кем поговорить, и всё выяснит. Может, ведьмам запрещается обсуждать своего наиглавнейшего господина, да ещё шарахнет в ответ наказание. А что? Если магия оттягивается в одну сторону, то может и в обратную двинуть.

...И вот за ней явились.

В чёрной золочёной карете с затемнёнными окнами.

Глаза у Сабринки враз стали несчастными, словно она винила себя во всех смертных грехах. Подводить под монастырь гостью, сделавшую столько хорошего, за счёт которой в доме не переводились хлеб и молоко, гречка и даже мясо, казалось настоящим свинством. А вдруг... не вернётся? Но у Аннет такого скверного предчувствия не было. Её уже невозможно было чем-то пронять. Поработав на капитана Винсента, душку Винсента, натаскавшего её на многие хитрости тайной службы, она каким-то чутьём поняла, что карета со слепыми окнами — из о с о б о г о ведомства, а если знаешь повадки одного — считай, знаешь обо всех. Она не пропадёт.

Её везли не торопясь, долго, собираясь, по-видимому, измотать ожиданием. Но просчитались. Она больше тряслась, вспоминая неподвижно застывшие фигуры на запятках, и очень уж её нервировал звероподобный кучер, кнут в зелёных лапищах которого казался игрушечным. А невысокого росточка угрюмый человек в чёрном, сидевший с ней в карете и всю дорогу не промолвивший ни слова, оставил равнодушным. Даже когда он глухим, неожиданным для своего сложения басом, объявил мрачно: 'Дворец правосудия!' — она лишь пожала плечами. Очень хорошо. Перед правосудием она чиста.

В светлом просторном кабинете, со светлой мебелью, светлыми кленовыми панелями на стенах, украшенными деревянными масками идолов или божков — батюшка Аннет, затейник, привозил такие из дальних странствий — её усадили в кресло, обтянутое атласом, как важную даму. И с улыбочками, поклонами и комплиментами сперва расспросили про неё самоё, а затем быстренько перевели разговор на... Она сперва ушам не поверила. На герцогиню Эстрейскую. Если Аннет служила какое-то время в Гайярде — значит ли это, что она виделась с самой герцогиней? Разумеется, кто та, и кто Аннет, но всё же? И потом, слуги ведь... они всё порой знают про своих господ, всё! Насколько, по её мнению, правдивы слухи о подмене герцогини? И если впрямь вернули ту, настоящую — то куда дели самозванку? А сама Аннет эту самозванку не видела? Как ведёт себя теперешняя её светлость? Ладит ли она с герцогом, со слугами? Часто ли выезжает, и есть ли у неё излюбленные места посещения в Эстре или за городом? И всё же, куда подевалась так называемая самозванка?

Памятуя о советах капитана Винсента, она вдохновенно фантазировала, исходя из правила: легенда должна быть приближена к правде максимально. Тогда не запутаешься в деталях, если начнут гонять вопросы по кругу, без конца повторяясь.

Вы правы, господа, кто герцогиня — и кто я? Но раза два мы с ней сталкивались, даже перекинулись парой слов. Нет, не знаю, беременна или нет, но бледна и худа, словно недавно болела. А с чего вы вообще это взяли? Да, выезжает. Откуда я знаю, где именно любит останавливаться? Ах, что люди говорят? Говорят — в Университет любит ездить, где много молодых людей и ухажёров, в Собор и монастырь, где святость и благолепие, а за город — нет, не любит, и уединения не любит. По парку почти не гуляет. И вроде ничего не помнит о том, что с ней было раньше. Почему она Марта, а не Анна? Потому, что там, откуда привезли, её так называли, внушая, что она простая деревенщина, вот она в Гайярде только на это имя и откликалась.

Маски на стенах мерцали провалами глаз и скалились как-то озадаченно. И тот, кто Аннет допрашивал, всё косился на них с недоумением. С его точки зрения — что-то шло не так. Или идолы должны были дружно завыть, почуяв враньё? Ну, нет, ребята, шалите. Над ней недавно измывался с подачи Гордона сам Лир, менталист. Пусть и недоучка, парень был силён, но она сопротивлялась, и небезуспешно, а эти деревянные рожи её и подавно не раскусят. Главное — сохранять спокойствие. Как учил её душка-капитан: амулеты, видящие обман, срабатывают на тех, кто боится собственной лжи, а если ты в себе уверена, если истово веришь в то, что болтаешь — сумеешь отвести глаза.

Похоже, у неё получилось убедить важного господина, что новая герцогиня слегка не в своём уме, прикидывается безобидной и тихой, но, говорят, иногда буянит; что муж до сих пор её терпеть не может; что никакого влияния на него супруга не имеет, но постоянно бесит. В общем, постаралась вывести полную противоположность того, что было на самом деле. Зачем?

Не хотела выставлять герцогиню Марту, 'душеньку Марту', как её за глаза называли в Гайярде, доброй, справедливой и... беззащитной. Хотелось сбить дознавателей с толку, запутать, чтобы не использовали услышанное как-то во вред.

...И вот теперь, день спустя после допроса, получив-таки разрешение шататься по городу, где захочет, она сидела в этой дрянной таверне, потягивая дрянное пиво... на самом-то деле — неплохое, просто всё сейчас казалось скверным. И ломала голову: что же такого она сотворила? Повредит её болтовня Марте — или, наоборот, поможет?

Эх, был бы рядом капитан Модильяни... Отругал бы, наказал, но она хотя бы знала, что ошиблась. А тут — сиди и терзайся.

Краем глаза она заметила, как оконный просвет пересекла чья-то массивная фигура. Двинулась явно к её столу, значит, придётся опять отбрёхиваться от непристойных предложений. Так и есть. Здоровяк с вонючей дымящейся трубкой в зубах, придвинув стул, уселся напротив Аннет, за её маленький шаткий круглый столик, которых здесь была уйма — специально для посетителей, желающих провести час-другой в компании одинокой кружки, без собутыльников. Бывшая трактирщица хмуро перехватила кинжал. Уже не для того, чтобы мясо порезать, а в метательном захвате. Надоели все. Придётся двинуть хотя бы рукояткой в лоб, а там — звать местного вышибалу.

— Эх, детка, разве так я тебя когда-то учил?

Аннет сморгнула — и только сейчас разглядела морду громилы. Чуть припухшую от пития, но в меру, со знакомым до боли глубоким шрамом через всю скулу — памяти об одной небольшой поножовщине на Тортуге, когда пришлось выручать глупую капитанскую дочку, не умеющую пить и чуть было не продавшую себя с потрохами в местный бордель. Огненная когда-то шевелюра стала нынче пегой с проседью; веснушки на корявых щеках и громадных ручищах, заросших рыжим волосом, поблёкли. Лишь глаза были прежними: цвета штормового моря, с характерными вертикальными зрачками, ибо были в каком-то там колене у боцмана Вальжана в родне ирландские русалы...

— Ху-уберт, — не веря глазам, выдохнула она. — Ты? Это ты?

— Кроха, — заулыбался тот, обнажив изрядно выщербленный оскал. — Чтоб меня... да под килем... да вместе с этими самыми... Эй, Кро, это и впрямь ты! А это я.

И сгрёб её в объятья прямо через стол, не обращая внимания на грохот опрокинутой кружки и разбившейся глиняной трубки-носогрейки.

Через час боцман разбивал столешницу третьим по счёту вяленым заморским карпом, потом громадными, но до жути ловкими пальцами счищал чешую и, перехватив кинжал прекрасной дамы, ловко вспарывал рыбье брюхо и драл оттуда вкуснейший твёрдый монолит солёной жёлтой икры. Это Крохе, полакомиться, как в старые добрые времена...

— Так что, детка, все наши тут, все, кто выжили: и одноглазый Хью, и хромой Джон, и эти братья-славяне Бисер и Матиуш, и рыжий Кнут, и старина Йорек. И даже юнга, паршивец Дик, ты его сейчас не узнаешь, вымахал, что твоя оглобля, чтоб меня под килем протащило... Все, кто выжил. И я вот... выплыл как-то, или уж меня рыбо-люди на берег вытащили, своего почуяв... Как волной смыло — шарахнуло меня сверху чем-то, должно мачта упала. И всё, амба, дальше не помню. Глаза продрал — меня уже несут куда-то. Знал бы, куда волокут — отбиваться бы начал, да не соображал тогда ничего. А теперь уж просто так отсюда не выйдешь, чтоб меня, да через киль... Эх, жалко 'Красотку Энн', вечная ей память, даже щепок не осталось.

Боцман с остервенением зажевал окаменевший рыбий бок. И сам застыл лицом, упорно отводя глаза от своей Крохи. Ни её отца, ни мужа в числе выживших после крушения брига он так и не назвал. Всё было ясно.

А она-то, оказывается, уже год как сирота. И вдова.

Хоть замужней себя особо и не считала...

Помянули погибших молча, не чокаясь, огненным ямайским ромом. Потом одновременно попытались прикрыть горлышко бутылки в знак того, что хватит надираться. Тяжёлая, задубевшая от морских ветров лапища легла на нежную белую ручку.

— Эх, Кро, лапка-то у тебя почище прежней, чем когда по вантам лазила. А глаза всё те же, бедовые. Ну, сказывай, чего там у тебя стряслось? От хорошей-то жизни сюда не попадают...

Ещё через час они ввалились в домик Сабрины. Виновато глянув на ведьмочку, разинувшую от негодования рот, хрупкая трактирщица сгрузила тяжеленное, хоть не бесчувственное, но осоловевшее тело боцмана на коврик у очага. Лоскутный половичок, ни разу в жизни не работавший тюфяком для нетрезвых моряков, сжурился, и полностью исчез под массивным телом.

— Только до утра, — пояснила Аннет. — Я возмещу, не беспокойся. Это старый товарищ с отцовского корабля...

Увернулась от летящей поварёшки.

— Да будет тебе! — закричала свирепо. — Или, по-твоему, его этим страхолюдам отдать, что уже по улицам шляются? Мы и так едва не напоролись! Ну не успевал он домой, сюда оказалось ближе...

Ещё через полчаса она гладила по плечу плачущую Сабринку, умудряясь одновременно оттаскивать за хвосты Януса от боцманских сапог, вкусно пахнущих свиной кожей. Крысёныш с таким раскладом не соглашался, и всё норовил отъесть кусок от просоленной обувки, пока, наконец, Аннет не догадалась пожертвовать ему сухой рыбий хвост, из сердобольных побуждений оставленный Хуберту на утро. Сапог был спасён, но боцман остался без закуски.

Как впрочем, и без опохмелки. Сейчас ведьмочка успокоится — и надо будет попросить её состряпать какое-никакое подходящее в этих случаях зелье. Вот и будет девчонке первый заказ.

— Тише, тише, — ворковала она, поглаживая тощее плечико. — Он не буйный, сама видишь, и если напьётся, то не до горячки. Чертей не ловит, не блюёт, и за девками не гоняет. Проспится — ещё извиняться будет по-своему. Дров вон тебе наколет, балку в погребе подправит... Никто тебя из дома не выгоняет, с чего ты взяла? И за человека держат, и за хозяйку. И уважают... Он, знаешь, какой хороший парень? Мне, девчонке сопливой, свой гамак отдавал, а сам на холодной палубе спал, когда папаша мой, светлая ему память, чертей-то по каюте и гонял. Зелёных...

Девчонка заинтересованно подняла голову. Сняла и энергично протёрла запотевшие от плача очки.

— Зелёных? — переспросила с интересом. — Что, правда?

Аннет вдруг на миг позабыла, о чём речь. Без громадной черепаховой оправы чистое девичье личико с аккуратным прямым носиком, с чуть большеватым, но чётко очерченным ртом, с миндалевидными серыми глазами вдруг показалось ей до странности знакомым. Но вот окуляры вернулись на место — и наваждение пропало.

— Да возьми ты этого обжору на руки, он же ему сапог так и прогрызёт, — невпопад брякнула Аннет. И вдруг почти поняла, кого ей так напомнила Сабрина.

* * *

Старый Герцог глядел на Марту откуда-то из туманного пятна, что по-прежнему клубилось в месте, где на холсте должно было обозначено лицо, и улыбался. С чего она взяла, что смотрел, да ещё лукаво — сама не могла объяснить. Просто не проходило стойкое ощущение ласково-насмешливого взгляда.

Вздохнув, она отошла от портрета, не желавшего раскрыть свои тайны. Гийом уже не раз пояснял, что здесь, в Галерее предков, действуют какие-то свои законы, и происходят порой странные события... Нет, приведений и духов не наблюдалось, но иногда 'портрэты', как выражался мэтр, начинали чудить. Капризничать. Будто и в самом деле к ним слетались души умерших, стараясь обратить к себе внимании живых.

В снопах солнечного света, косо падающих из окон под высоким потолком галереи, кружились пылинки, опускаясь в тишину и покой. Ниже лучей царил полумрак, из которого навстречу посетителю словно выплывали фигуры живущих когда-то герцогов д'Эстре, по-прежнему улыбающихся, задумчивых, суровых, мечтательных, стариков и младенцев, дам и их рыцарей. С противоположной стены — и Марта не была уверена, во всех ли дворцах аристократов этак заведено — взирали их верные слуги: управляющие, помощники, сенешали и коннетабли старинных времён. Смотрели они несколько смущённо, как бы не веря, что оказались в такой великосветской компании. Встречались среди лиц и узнаваемые черты Гийомов и Модильяни.

Герцогиня обернулась к пожилому дворецкому.

— Как вы думаете, мэтр Франсуа, Жильберт скоро вернётся?

Старик благоговейно, едва касаясь, сметал метёлочкой из пышных перьев воображаемую пыль с завитков позолоченной резной рамы очередного холста. Делал он это с такой осторожностью, будто боялся ненароком пощекотать пятки тех, кто красовался на полотнах в полный рост.

— Не могу сказать, сударыня Марта. Вы же сами слышали...

Сдержал вздох. Видимо, и ему не терпелось увидеть хозяина. Мэтр Фуке, конечно, весьма деятельный молодой человек, хоть и эльф, и прекрасно справляется с делами, но никогда не хлопнет его по плечу и не скажет: 'Присядьте, дружище. Не в вашем возрасте самолично бегать по этажам, для этого есть посыльные'. А душеч... герцогиня слишком уж рьяно подошла к изучению новых обязанностей, и всех в округе успела загонять: и его, и Аглаю, и прислугу. Одна Дениза довольна безмерно. Оно понятно, каждой кухарке лестно, когда хозяюшка по полдня не вылезает из кухни и всё выпытывает о её секретах.

— Мэтр Фуке при вас зачитывал послание: нам надо обождать ещё три-четыре дня, это самая малость, чтобы его светлости со свитой проехаться в Аваллон и Дижон. Да прибавьте сюда время на обратный путь. Неделя на всё, не меньше. Если только он не надумает...

Метёлочка выпала из ослабевших пальцев. Мэтр Франсуа охнул, попытался согнуться, но, как на грех, был сражён прострелом в поясницу. Подскочив, Марта ловко подхватила с мозаичных плит пёстрое опахальце.

— Вот, держите. А давайте, я закончу за вас, дело-то нехитрое!

С благодарностью, не чинясь, дворецкий вручил ей метёлочку.

— Что ж, ваша светлость, извольте. Но примите от старика совет на будущее: при гостях и посторонних такими вот делами самой герцогине заниматься не положено, никак. Дабы не нанести урон чести и своему высокому статусу... Погодите, вон там, в уголках пройдитесь, багет, изволите видеть, широкий да двойной, в самых углах пыли больше всего забивается... О чём это я? Да, к тому, что прежняя хозяйка тоже простой работой не брезговала, и всегда со своего любимого фарфора пыль смахивала самолично, а после того любила переставлять фигурки, с тем, чтобы вроде как сцены из жизни устраивать. Да вы же видели этих пастушек и пастушков, и богинек всяких, они у его светлости на каминной полке так до сих пор и стоят. Как память...

Сморгнув, Марта растерянно опустила метёлочку.

— Видела, но как-то не думала... Я что-то не поняла: это кто же любил пыль с них стирать? Неужели... прошлая Анна?

Старик Гийом аж руками замахал от такого недоразумения.

— И-и, сударыня, Господь с вами! Её тут за хозяйку всерьёз никто не считал, просто светлостью называли и побаивались... Я про госпожу Эстер, светлая ей память.

Оба, не сговариваясь, оглянулись на изображение невысокой улыбающейся женщины в ало-чёрном бархатном платье, с косами цвета воронова крыла, уложенными короной вокруг головы, с огненным взором бархатно-чёрных очей, собольими бровями, и трогательной ямочкой на щеке. Смуглая кожа, не испорченная ни белилами, ни пудрой, была нежной, как у младенца, несмотря на угадывающийся истинный возраст герцогини, запечатленной художником уже далеко не юной девушкой.

— Какая красавица, — с восхищением, и уже не в первый раз, прошептала Марта. — Расскажите мне о ней, мэтр! Вы всё обещаете, а потом переводите разговор на другое.

Гийом отвернулся, скрывая непрошеные слёзы, позорные для мужчины.

— Эх, сударыня... Ежели посудить, это она вам — свекровь, а я-то её знал, считай, девочкой, когда она только-только сюда приехала, сам молодой был, да неравнодушный, каюсь... Всё норовил лишний раз на глаза попасться. Оттого и не женился-то. Изменой своим чувствам счёл... Простите, сударыня. Не могу...

Он замолк, пытаясь побороть волнение.

Её светлость только вздохнула. Вот так всегда. Стоит завести речь о родителях Жильберта — дворецкий тайно рыдает, теряя при этом слова. Если сейчас не прекратить расспросы — у него заболит голова, он будет с видом мученика полулежать в любимом библиотечном кресле, а пожилая горничная Далила, давно и безнадёжно влюблённая в немолодого ловеласа, станет менять ему примочки на лбу. Бедняги оба...

А поговорит-ка она с матушкой Аглаей, вот что. Или с Бертой и Гердой, эти милые болтушки всё про всех знают. Не будет больше терзать дедушку.

Но с этим позже. О чём там ещё писал Жиль в своём 'Домашнем задании'?

— Простите, мэтр Франсуа. Не буду вас больше тревожить. У нас на сегодня остались из всех дел осмотр больнички и аптеки при ней. Пойдёмте, проводите меня к лекарям — и отдыхайте. Обратно я доберусь сама. Всё-таки... — Марта заулыбалась. — ... я тут дома.

... 'Дома', — думала она, осматривая чистенький лазарет на дюжину коек, из которых занята была только одна, и то не больной, а недавно родившей женщиной, местной прачкой. Её курировал сам мастер Поль Вайсман, оставив строгое указание: ежели родит в его отсутствие, чтоб непременно отлежалась дня три, да не в своей комнате, ещё с пятью товарками, а здесь, под присмотром лекаря и аптекаря.

... 'Дома', — думала, подкармливая лошадку, которую подобрали лично для неё, маленькой герцогини, и совсем скоро приедет Жиль, и начнёт учить Марту ездить верхом. Уже пошито специальное платье, в котором, правда, и шагу ступить нельзя, не споткнувшись о подол, приходится его высоко подбирать, зато, говорят, когда ты в седле — из-под юбок видны лишь носки сапожек, как и допускается приличиями.

... 'Дома', — думала, расхваливая стряпню тётушки Денизы, и раздавая сладкий рахат-лукум поварятам, и целуя в мохнатые лобики щенят на псарне, и окидывая взором с Той Самой Башни весь Эстре, с соборами и колокольнями, крышами и шпилями, улицами и площадями, мачтами отдалённого речного порта на севере и зелёными монастырскими лугами на юге... Вот он, мой дом теперь. Спасибо, Жильберт.

* * *

... А потом она всё же решилась доделать то, что задумала.

Домоправительницу, по подсказке одного из лакеев, она застала спускающейся с верхних этажей, только что проверившей, как идёт подготовка комнат к размещению возможных гостей. Здраво рассудив, что женщина, держащая в ежовых рукавицах самого капитана Винсента, вряд ли страдает излишней чувствительностью, а потому не начнёт проливать слёзы и мучиться мигренью от одной невинной просьбы, Марта так и заявила в лоб, смягчив, впрочем, прямоту вопроса просительным тоном:

— Матушка Аглая, хоть вы-то мне расскажете о господине Старом Герцоге?

Домоправительница от неожиданности уронила платок, которым проверяла чистоту отполированных перил.

— Господи Боже мой! А с чего это вы про него вдруг вспомнили? — Лёгкое облачко пробежало по её лицу. Она задумалась. Покачала головой. — Много чего можно было бы рассказать, не знаю только, получится ли... Да не ради красного словца говорю, и не ломаюсь. Вы ж не ко мне первой с таким пришли? Сами, должно быть, поняли, что непонятное это дело... Вот что я вам скажу, голубушка: лучше бы вам об отце поговорить с сыночком. Вот приедет наша светлость — и поспрошайте-ка вы его сами.

Марта даже растерялась.

Впервые с момента появления в Гайярде ей отказали в просьбе, и вроде бы — простейшей. Что такого, если она всего-навсего хочет побольше узнать о родителях мужа?

— Но как же так? Почему?

Госпожа Модильяни тяжело вздохнула.

— Да потому, что на всех нас лежит запрет, голубушка. Обет вынужденного молчания. Заклятье, можно сказать, чтобы не болтали и лишний раз душу хозяину не выматывали.

Юная герцогиня широко открыла глаза. Краем уха она слышала о подобных вещах, но не могла и представить, что здесь, в чудесном замке, кого-то к чему-то принуждают. Да ещё с помощью... магии?

— Постойте. Погодите. Это что же выходит — об отце Жильберта никому нельзя говорить? Почему? И отчего, например, вот она я — спрашиваю, а вы отвечаете, хоть и...как это выразиться? Ах, да. Не напрямую, но всё же...

Матушка Аглая оглянулась — не бродит ли кто поблизости? — и подхватила юную герцогиню под руку.

— Пойдёмте ко мне, голубушка. Там и побеседуем.

В своей комнате она вроде бы успокоилась. И впрямь, железная женщина, со стороны и не подумаешь, что волнуется или расстроена, лишь носик заварочного чайника у неё в руках иногда подрагивал, звенел о край чашки, когда домоправительница разливала чай. Но, видимо, сама церемония приготовления кипятка на крохотной жаровне, заваривание, самоличное накрытие на стол, действовали благотворно и помогли собраться с мыслями.

В предчувствии того, что услышит нечто важное, Марта притихла. К тому же, её тронуло и обрадовало это обращение — 'голубушка', вырвавшееся вдруг у матери капитана. Эта властная гордая женщина, казавшая здесь, в стенах Гайярда, всемогущей, едва ли не выше самого герцога, назвала её так просто, по-домашнему, будто давно приняла за с в о ю, настолько легко простое ласковое слово сорвалось с языка. И теперь Марте хотелось подольше растянуть удовольствие от принятия в 'свой' круг.

— Очень уж тяжело тосковал его светлость, когда остался один, — вдруг промолвила матушка Аглая. — Очень уж... Оттого и наложил заклятье молчания на всех. Он же тогда в силе был, магия в нём бурлила ух как... Да с горя-то и сплёл такое кружево, что даже мы, кто бок о бок с ним жили, и то со временем стали забывать. А уж чтоб поговорить об этом... Язык вяжет, и лишнего слова не скажешь. Так-то. И ведь до сих подействует, заклятье-то, даром, что Жиль три года силы был лишён.

Дрогнув, едва не расплескав чай на платье, Марта кое-как поставила чашку на столик.

— Жиль? Магия? Он что... Я не понимаю! — добавила жалобно. — Он ведь обычный человек, хоть и герцог, откуда же... Нет, при мне он никогда...

И закрыла лицо руками.

— Пугать не хотел, должно быть, — мягко сказала матушка Аглая. — Не все спокойно этакое-то узнают... Прошлой-то супруге, уж простите, что о ней напоминаю, так за два года-то и не открылся. Или не хотел, или недостойной счёл.

У Марты вдруг так и брызнули слёзы.

— А я? Он что же... — Всхлипнула. — И меня... недостойной?

— Господь с вами, голубушка. — Ласковый голос матушки Аглаи успокаивал и согревал. В руках у юной герцогини невесть как оказалась большая мягкая салфетка, в которую девушка ткнулась носом, стыдливо высмаркиваясь. — Говорю же — пугать вас не желал. Он же над вами трясётся, как над божьим яичком, не надышится-то...

— И про родителей... — прогундосила Марта всё ещё расстроено из-под салфетки. — Ничего...

— Будто бы? — сощурилась Аглая. — А с чего это вдруг её светлости загорелось в галерею к предкам заглянуть, когда вы до этого слыхом о ней не слыхивали? Гийом-то, пока его не спросят, сам о ней не вспомнит!

Ох... Юная герцогиня ошеломлённо раскрыла глаза. А ведь и впрямь...

В списке Жильберта так и было сказано: 'Познакомиться с нашими предками и родителями в портретной галерее'.

И добавлено, добавлено, чему она тогда не то, что не придала значения... нет, д о л ж н о г о значения, но, кажется, поняла только сейчас:

'Вернусь — я тебе о них расскажу. Непременно'.

Ой, какая же она всё-таки дурочка непамятная... Обидела человека таким подозрением! Надо быть внимательней. И обязательно перечитать 'Домашнее задание' снова.

Но то, что её Жильберт д'Эстре, великий и могучий герцог всея Галлии, ещё и... маг? Это ошеломляло.

— У них в роду все такие, — словно откликаясь на её мысли, продолжала домоправительница. — Только знают об этом лишь свои. Да ещё так случилось... Шрам-то помните? Он им три года назад обзавёлся, когда нашего Генриха собой прикрыл, и такую защиту поставил, что сам выгорел. А оправиться толком потом не смог. Заговорщики тоже не лыком шиты, знали, против кого шли, вот и выставили против него с королём Мастера... Вот этот шрам-то у него и остался, так и напоминал каждый раз, что он теперь просто человек. Вот почему он до сих пор зеркал на нюх не выносит.

Матушка Аглая аж кулаки сжала, вспоминая чёрную полосу в жизни герцога. Потом усмехнулась.

— А вот недавно... — Глянула на Марту ласково. — И шрам отчего-то сошёл, и силы прибыло. Уже в своём кабинете какими-то опытами занимается. Недаром этот шельмец Макс вылетел от него перед самым отъездом, аж светящийся. Вдвоём что-то хороводили. Он же эльф, Фуке, а эльфы с магией дружат, только она у них своя, особая. И Гайярд вот тоже...

— А что Гайярд? — жалобно пролепетала Марта, уже готовая ко всему.

Матушка улыбнулась.

— Говорят, — сообщила таинственным шёпотом, — наш замок стал оживать. Перила в старой башне никто не подправлял, они сами наросли. Он ведь после старых хозяев никому не откликался, стал камень камнем. А ведь он живой, у него и Сердце своё есть, глубоко под землёй. Рассказывают, что Гайярд раньше стоял в горах, но один из герцогов, ещё в седьмом или шестом поколении назад, так полюбил Эстре, что договорился с Сердцем — и оно само перешло под землёй вслед за ним, сюда. И выбрало место — вот этот остров, и построило новые стены, и старалось, чтобы все тут жили счастливо. До тех пор, пока...

Аглая вздохнула.

— Пока голубку нашу Эстер не извели. Старый Герцог был тогда в отъезде, а ей — прислал кто-то корзину свежих персиков, до того прекрасных... и написал, что будто от супруга. А те — отравлены.

Марта ахнула.

— Его светлость только и успел примчаться, да в забытье её погрузить, чтобы, значит, во сне скончалась, не мучилась. Но зато уж отравителям, как нашёл, лёгкой-то смерти не дал. Весь Эстре содрогнулся от той казни.

Домоправительница долго молчала, прикусив губу.

— Так им и надо, — сказала жёстко. — На кого покусились, мерзавцы... Да какая разница, кто это был, — махнула рукой, перехватив испуганно-вопросительный взгляд герцогини. — Недругов у любого правителя хватает. А потом, когда старик лютость свою утолил, так и передал власть сыну. Чтобы, говорит, с таким тяжёлым сердцем, как сейчас, не натворить лишнего и ненужного. А сам голубку Эстер так и не смог пережить. Все они, здешние герцоги, такие, уж любят, так любят. На всю жизнь.

У Марты задрожали губы.

Вот почему Жиль над ней так трясётся. Журит за всякое отступление от требований охраны, выговаривает, если она отмахивается: 'Да кому я нужна? Что может случиться?' И Макс Фуке недавно целых полчаса пробирал её за то, что поднялась на башню одна, хотя там-то, под открытым небом, кто к ней подберётся? Он потом показал — кто. Марту едва не стошнило при виде обугленного уродливого скелета с пастью-пилой.

— Так мы и потеряли Старого герцога. Хоть был он и не старик, прозвали его так, чтоб не путать с новым, А Жиль очень уж тосковал по ним обоим, — добавила Аглая, и глаза её затуманись грустью. — Оттого и заклятье сплёл. Говорит: на мне вся Галлия, нельзя мне сильно горевать, так пусть лишний раз никто не напоминает о моих потерях. Иначе начну или лютовать, как отец, или сопьюсь. А на кого провинцию оставить? Бедный мальчик мой... Я ж его с Винсентом обоих к груди прикладывала, вместе сосали, друг друга отпихивали, потом спали в одной колыбели, обнявшись; как мне его сыном-то не считать? Так что, — вытерла глаза. — Берегите себя, ваша светлость. Ради муженька своего дорогого, который, не ровён час, если с вами что случится — может и не пережить, как и его отец.

Они долго молчали, вглядываясь в исходящие паром чашки чая, постепенно остывающие.

— Вот и всё что я могу сказать, — закончила Аглая. — Никто вам большего не откроет. Из слуг разве что самые старшие, вроде нашего Франсуа, кое-что сохранили в памяти, но те хорошо если слово в слово за мной повторят, а то и меньше. А остальной народ, почитай, прежнего хозяина совсем забыл...

...Вернувшись к себе, Марта уселась за письменный столик и долго думала, подперев щёку рукой. Затем достала из сек-ре-те-ра объёмистый свиток. Развернула.

'Задание моей разлюбезной жёнушке на время моего отсутствия'.

Слабо улыбнулась.

Придвинула чернильницу, окунула пёрышко, и твёрдой рукой дописала к длинному списку.

'25. Его светлость Старый Герцог. Её светлость Эстер. Непременно расспросить супруга о его родителях. Пусть мы познакомимся хотя бы по его рассказам'.

И ещё написала, подумав:

'26. Живой замок. Сердце Гайярда. Так хочется узнать побольше'!

Маркиз, внимательно следящий за ней со шкафа, одобрительно минул жёлтыми глазищами. Пррравильная хозяйка, пррравильная...

* * *

Они встретились в библиотеке, в отдалённом уголке, у большого углового окна с видом на парковый фонтан. Максимилиан предпочитал это рабочее место любому другому кабинету, своему ли, хозяйскому — из-за бесконечного моря зелёных макушек дикого леса, колышущегося невдалеке, из-за звонких певучих струй, журчание которых позволяло ему 'привести себя в должное состояние и собраться с мыслями'. Доротея подозревала, что на самом-то деле тёмного эльфа сюда приманивает его собственная природа, не позволяющая прожить ни дня без насыщенного свежестью и влагой лесного воздуха.

— Господин Фуке!

На лице его отразилась досада. Всем своим видом его чёрная, в преувеличенном усердии согбенная над бумагами фигура демонстрировала: Вы мне мешаете! Тем не менее, как истинный галл, а, значит, и рыцарь, при приближении дамы он встал и покланялся.

Доротее очень хотелось назвать угрюмого секретаря по имени. Но плотно сжатые губы и выражение чрезвычайной занятости, застывшей на физиономии суровее обычного, как-то... не располагали к сердечности обращения

— Вы не могли бы мне помочь? — упавшим тоном добавила она. И совсем уже тихо завершила: — Советом...

А в её утомлённом бессонницей взгляде он прочитал: 'Что изменилось между нами?'

— Я весь к услугам вашим, — ответил сухо. 'А между нами что-то было?' — сверкнули его бездонные чёрные глазищи. — Однако прошу вас...

Одной рукой, легко, как пёрышко, подхватил кресло из дальнего угла и приставил ближе к столу. С такой торжественностью, будто это был, по меньшей мере, трон.

— Я в растерянности, — призналась компаньонка герцогини, опускаясь на сиденье, обитое атласом. — Это наследство, что свалилось мне, как снег на голову... Я даже хотела от него отказаться, но вдруг поняла, что не смогу, ради памяти Алекса, который жил в этом доме, ради...

На мгновение она сбилась и подняла на Фуке вопросительный взгляд:

'Вас не смущает, что я упоминаю о своём муже? Достаточно ли это... тактично?'

— Вы правильно потупили, сударыня. Здраво и благоразумно.

'Вы вольны говорить о нём и о ком-либо другом сколько угодно. Это ваше дело. Мне безразлично'.

— Но это означает, что рано или поздно я должна буду покинуть Гайярд, а я так привязалась к Марте...то есть к её светлости...

'... и ещё...'

— Только к ней?

'Неужели только к ней, сударыня?' В глубине тёмных глаз зажглись крохотные огоньки. 'Ну же! Подарите мне хоть тень надежды!'

— ... и к девочкам, моим новым ученицам из монастыря святой Урсулы...

'Надежды! Да вы в последнее время меня даже не замечаете! Я уже забыла...'

— Тем более, сударыня, — торопливо заговорил секретарь, отводя взгляд и лихорадочно перебирая бумаги на столе, не замечая, что трижды хватает и кладёт на место один тот же документ. — Вы поступили здраво. При вашей бескорыстности и великодушном сердце, обладая столь значительными средствами, вы теперь в состоянии взять под патронаж не только этот монастырь, но и...

'Что? Что вы забыли'?

— Как... У меня нет ни малейшего опыта в обращении с такими громадными деньгами, в управлении замком. Я не знаю, с чего начать. Посоветуйте же, сударь, что мне делать?

'Как выглядят ваши глаза, Максимилиан. Вы постоянно их отводите. Что же мне делать?'

Секретарь неосознанным жестом положил руку на грудь. Можно было подумать, что у бесчувственного сухаря вдруг ожило и заколотилось о рёбра сердце.

— Мой вам совет... — Он опустил в смятении веки, но вдруг открыто глянул в лицо измученной женщины. Так прямо, упорно смотрят, когда, наконец, на что-то решились. — Начните со знакомства с управляющим. Спишитесь, затребуйте отчёт о состоянии дел на последнюю дату, о состоянии земель и замка, о необходимости каких-то срочных работ, о количестве людей, в том числе работоспособных, о... Впрочем... — Решительно встал. Помертвев, поднялась и Доротея. — С непривычки вам недолго и запутаться. Я вот тут подумал: а не заняться ли этим...

'Вместе' — твёрдо добавил.

Она неожиданно зарделась.

— Я... могу рассчитывать на вас, не так ли? Говоря откровенно, мне так не хочется уезжать...

'... от вас'.

— Не надо торопиться. Вы не хуже меня знаете, какие сейчас напряжённые отношения между Галлией и Бриттанией. Что с вами? Вам нехорошо? Пройдите ближе к окну, тут легче дышится. — Рука Макса Фуке словно сама собой оказалась на женской талии и увлекла даму к окну. И не спешила убраться. — Вот какая у меня идея, — продолжал он, отчего-то понизив голос. — Пока не вернулся наш капитан и не согнал магов на исследование портала в имении господина Суммира — попробуем его опередить. Уверен, я сумею разобраться в его управлении и настроить на выход в подвалы вашего замка. Но для этого желательно и ваше присутствие. Здесь. Рядом.

— Я так боюсь... — И сказанное относилось вовсе не к предстоящим экспериментам мэтра Фуке.

— За меня, госпожа Вербена? — шепнул он, склоняясь к её губам.

— За нас, господин Ворон, — успела ответить она.

* * *

...Ровно в полночь в окно Доротеи стукнул камушек.

Это было бы не столь странно, если бы балконное окно не находилось на втором этаже, а этажи у Гайярда высокие, замок есть замок... И добросить голыш, да столь аккуратно и метко, могла, пожалуй, только очень сильная и ловкая рука, а тот, кто это сделал, умел свои силы рассчитывать...

Доротея вздрогнула.

Ей не спалось. Поцелуй в библиотеке до сих пор будоражил и заставлял кипеть кровь в жилах. Как он понимал, понимал её с полуслова, с полувзгляда! Неужели так бывает? Совсем как у них с Алексом... Она зарылась лицом в подушки. Прости, милый. Прости, мой дорогой, покинувший этот мир. Я больше не буду сравнивать тебя с другим и другого с тобой, вы совсем разные... И с облегчением вздохнула, поняв, что, наконец, отпустила прошлое. Сейчас. Навсегда. Она будет вспоминать его с благодарностью — но жить, жить — настоящим.

Сейчас ей было досадно, что тогда, в библиотеке, их прервали. Хотя, едва опомнившись от головокружения после поцелуя, она даже возликовала, когда хлопнула дверь, зазвучали лёгкие шажки Марты и её голос, окликавший 'тётушку Дору'. Знала бы воспитанница, чем только что занималась 'престарелая', в её понимании, тётушка... Интересно, пала бы она в глазах невинной Марты, или возвысилась бы? Подумать только: целовалась с мужчиной, к которому, собственно, пришла недавно сама, надеясь вызвать на решительное объяснение... Руки Максимилиана Фуке с явной неохотой соскользнули с её талии, красиво очерченные губы, к которым он приложил палец в знак молчания, дрогнули в улыбке... Боже мой, она никогда ещё не видела его улыбающимся! Разве что... тогда... в паване...

Сейчас, ночью, при одном воспоминании о тех минутах у Доротеи кружилась голова. Как у девочки, впервые получившей признание в любви.

Она и впрямь боялась. Очень хотелось любить. Быть любимой. Но сможет ли она? Не разучилось ли её сердце, столько лет бьющееся в одиночестве, не слыша ответного стука?

И именно на этой мысли застал её звук попадания камушка в стекло. 'Стук...' А за ним второй.

Подхватившись с постели, она торопливо нашарила на кресле халат. Заворачиваясь на ходу, поспешила к балкону. Разбуженное сердце трепыхалось в радостном ожидании. Конечно, это мог быть только Макс!

Стоило открыть балкон, как её приняла в свои объятья необычайно тёплая для сентября ночь. Ласково дохнул в лицо южный ветер. Качнулись кроны олеандров, украшающих собой фасад замка. Луна, выглянув из-за тучи, подмигнула лукаво — и скрылась.

— Моя Вербена! — послышался шёпот снизу. — Что значит поцелуй?

С облегчением выдохнув, она рассмеялась. Это и впрямь он, Макс!

Дори успела заметить лишь смазанное движение где-то у подножья деревьев. Дрогнули плети мощного плюща, обвившего стены замка от цоколя почти до самой крыши, изрядно расцвеченного начинающейся осенью, но крепкого в плетях, как железо.

— Что значит поцелуй? — негромко засмеявшись в ответ, продолжил мужчина. И продолжил:

— Непрочный, легкий знак,

Что подкрепляет нам признанья, клятвы, слезы...

Голос его приближался. Доротея в восхищении замерла, прижав руки к груди. Этот смельчак лез прямо по стене, цепляясь за плющ, он рвался к ней! К своей... Вербене.

— ...соединенье душ, дыханье нежной розы...

Ещё несколько рывков малахитово-багряных плетей, дрожаний листьев, и гулких ударов в груди.

— ... от сердца к сердцу путь, таинственный цветок...

Уцепившись за перила, Максимилиан Фуке подтянулся на руках и одним рывком перебросил себя на балкон. Видел бы сейчас своего 'сухаря' герцог д'Эстре!

— Что наполняет нам всю душу ароматом...

У него даже не сбилось дыхание. О, эти эльфы умеют залезать в окна любимых женщин!

— Что значит поцелуй? — продолжил он, шагнув к женщине, и глаза его искрились и сияли во тьме, а лицо отсвечивало таинственно и прекрасно.

— ...Один лишь лепесток

в живом венке любви, роскошном и богатом...

Он опустился на одно колено перед Доротеей и осторожно потянул к себе её руку. Глянул снизу вверх.

— ...Воздушный мотылек, спустившийся легко

Припал губами к запястью...

— ...на розовый бутон, раскрывшийся с улыбкой...

Обнял её колени, прижавшись лицом, и глухо продолжал:

— Секрет, который принял за ушко

Твои уста прелестною ошибкой...

Легко поднялся на ноги. Обхватив за талию, потянул к себе. Прошептал, склоняясь:

— Что значит поцелуй? Ничто, одна мечта,

К нам залетевшая нечаянно из рая...

Миг бесконечности, который, замирая...

Нагнулся ближе, так, что Дори почувствовала его дыхание.

— ...подарят мне твои уста... *

И дальше было уже не с чем и не с кем сравнивать, ибо то, что происходило, происходило впервые для этой женщины и этого мужчины. Ночь, южный ветер, строки, рождённые не памятью, но сердцем, бьющим в унисон с другим, тем, что рядом, что ждёт и любит...

...Шли последние спокойные часы Гайярда.

 Макс цитирует Сирано де Бержерака из пьесы Ростана.

Глава 5

Просыпаться было приятно.

Правда, непривычно без ночной сорочки. Но обнажённому телу так приятно было ощущать прикосновения тёплых простыней и одеяла, а со спины, существенно грея, прижимался горячий и страстный мужчина... Её, Доротеи, мужчина! Сильная рука вольготно расположилась на женской груди, лаская, поглаживая сосок. Оттого-то, собственно, и от сопутствующего сладостного возбуждения она и проснулась.

— Моя Вербена, — шепнул на ухо Макс, щекоча её голое плечо своими локонами. Чёрные кудри эльфа переплелись с белыми, оттенка старой слоновой кости, локонами. — Моя несравненная... Как ты думаешь, может, мы ещё успеем...

Он не договорил. Привычно, как всегда по утрам, в дверь постучалась горничная. Доротея ахнула, но Фуке лишь обнял её сильнее.

— Не бойся. Она меня не увидит.

Дори не успела переспросить, как Марго, обожающая свою хозяйку, уже приоткрыла дверь и приветливо улыбнулась.

— Доброе утро, госпожа! Вы просили разбудить пораньше!

Направилась к окну, собираясь, как обычно, раздёрнуть портьеры, с удивлением покосилась на отодвинутую штору, и прикрыла балконную дверь. Нырнула в гардеробную.

Макс беззвучно рассмеялся, прижав к себе так и замершую возлюбленную. Похоже, его и впрямь не видели, иначе девушка уже пулей вылетела бы из комнаты в страшном смущении... разнося безудержно по всем трём этажам, мансардам и чердакам Гайярда новейшую горячую сплетню, на ходу обрастающую подробностями. Такова уж женская натура... У секретаря его светлости была достаточно толстая шкура, чтобы не обращать внимания на пересуды, тем более прислуги, но вот избранницу свою он желал оградить от малейшего беспокойства.

Тем временем Марго, не подозревая о присутствии в спальне госпожи постороннего мужчины, аккуратно разложила на кресле дневное платье, расправила складки, приготовила рядом на пуфе бельё и чулки. Во время одевания Доротея, будучи дамой одинокой и зная наверняка, что никто с утра к ней не заглянет, игнорировала ширму, предпочитая свободу движений без опасения случайно задеть рукой или повалить хрупкое складное сооружение. Поэтому горничная действовала по заведённому порядку: подготовила туалет, обговоренный с вечера, и теперь почтительно, спрятав руки под передничком, заняла место у кресла, поджидая, когда госпожа встанет. Но... озабоченно нахмурилась. Что такое?

Она подняла с пола халат, сброшенный — нет, сорванный с Доротеи ночью напористым эльфом, затем сорочку, умудрившуюся оказаться целой, несмотря на ярость, с которой от неё спешили избавиться... Конечно, таких подробностей Марго не знала, да и не могла узнать, но Дори так и залилась краской. Однако от невольных объяснений её остановил вид девушки: рассеянный, с затуманившимся взглядом. И двигалась она, не как раньше, а замедленно, будто сомнамбула. Положила одежду на край постели, присела в книксене...

— Иди, милая, — подал голос Максимилиан Фуке. — Ты сделала всё, что нужно, ступай. Свободна.

— Спасибо, госпожа, — меланхолично ответила Марго и механически вышла вон.

— Ты... Ты сумасшедший! — ахнула, наконец, Доротея. — Но неужели она и в самом деле тебя не видела?

— Дорогая моя, отвести человеку глаза довольно просто. Если он, конечно, не испытывает сильной личной привязки к объекту наблюдений. Попробуй я проделать то же самое с тобой — затея не увенчалась бы успехом. Ты ведь испытываешь ко мне сильную привязанность, а?

Дори извернулась на спину, чем немедленно воспользовался мужчина, нависнув сверху и припав поцелуем к белоснежной шее.

— Мы, кажется, — прошептала его возлюбленная, задыхаясь, — ночью всё выяснили...

— Мгм... А повторить? — Он зарылся носом в её волосы. — Вербена моя...

— Да откуда ты её чувствуешь? Я уже неделю не пользуюсь этими духами!

— Почему? — Он поднял голову, хитро прищурился. — Чтобы не привлекать к себе внимания? Не поможет, это твой естественный запах. Я ведь лесной житель, нюхач, меня не проведёшь. Это природный аромат, поэтому ты и духи выбираешь к нему же, интуитивно. Ммм... — Втянул воздух. — Очаровательно. Так на чём мы остановились? Касательно привязанности. Повтори. Мне приятно это слышать.

Доротея потянулась к его уху. Отчего-то, будучи обнажённой, она совершенно не испытывала стеснения, поверив, наконец, что любима и желанна именно такой, какая есть. Чувствовать щекой, плечом, грудью прикосновение к мужскому телу было восхитительно.

И на 'ты' они перешли легко, незаметно, словно тысячу лет знали друг друга.

— Я очень к тебе привязана, — сказала серьёзно. — Доволен? Так хорошо?

— Недостаточно. Впрочем, я не стану тебя торопить. У тебя есть время поупражняться в признаниях в любви. Но помни: когда приедет Жильберт — я намерен просить твоей руки. Категорически.

— У него? — Дори заинтересованно приподняла бровь.

— Нет, конечно, у тебя. Но мне надо поставить в известность нашу венценосную особу о том, что его секретарь вскоре будет отягощён дополнительными обязанностями, и уже не сможет отдавать службе всё своё время. Придётся искать помощника. — Озабоченно наморщил лоб. — Надо ведь привести в порядок поместье, я давно там не был; определиться и с твоим замком, обсудить, где мы будем жить постоянно. Да и ты, дорогая, надеюсь, в скором времени вынуждена будешь подыскивать себе замену.

— Это почему ещё, сударь?

— А потому, драгоценная моя сударыня, — Фуке изогнулся и прикусил любимую женщину за мочку уха. Потрепал зубами, как шаловливый кот, не больно, но щекотно, его милая, не сдержавшись, фыркнула. — ... что намерен самым серьёзным образом содействовать появлению на свет по меньшей мере двух-трёх маленьких ушастых эльфят, а для их благоденствия, особенно в нежном возрасте, желательна постоянность климата. Ну, как тебе мои планы на будущее?

В груди у Доротеи сладко заныло.

— Ушастых? А... а почему ты не ушастый?

— Фу, сударыня! Так не знать собственного будущего мужа! Придётся вас просветить. На самом деле, мы только рождаемся большеухими, с возрастом это проходит. — Откинув прядь волос, Максимилиан Фуке продемонстрировал предмет обсуждения, ничем не больше обычных размеров, разве что с изящно заострённым кончиком. — Длинноухость эльфов — это выдумка, закреплённая разносчиками мифов и литераторами.

Дори не могла отвести глаз с драгоценной сапфиритовой серьги в обрамлении мелких алмазов. Сама по себе, она стоила целое состояние, носить которое так небрежно в ухе... Перехватив её взгляд, Фуке улыбнулся и снял с мизинца такой же перстень.

— У меня ещё есть кое-что в том же стиле. Сейчас самое время...

Не успела Доротея опомниться, как кольцо прочно устроилось на её безымянном пальце. Макс посерьёзнел.

— Это фамильное. Для избранницы. Сегодня я вручаю его тебе в знак нашей помолвки.

Ей вдруг стало не по себе.

— Видишь ли, Макс, — выдавила с трудом, — я как-то не готова... именно к этому...

Ей хотелось закричать, что новая, нежданная любовь обрушилась на неё внезапно, застала врасплох, и она даже не думала о замужестве, как таковом, несмотря на упорные намёки эльфа на их совместное будущее... Он приложил палец к её губам.

— Т-с-с... Знаю. Ты по природе своей нерешительна, тебе трудно сделать первый шаг. Но я и не требую немедленной свадьбы. Времени свыкнуться с новым положением будет достаточно. Я хочу за тобой ухаживать. — Он перебирал пальцы на её руке, медленно целуя каждый. — Устраивать нам свидания... Дарить цветы и милые безделушки... Кататься на лодке в моём имении... Поедешь? Скажи, поедешь? Герцогиня не откажет тебе в небольшом отпуске, когда вернётся её супруг, напротив, что-то мне говорит, что какое-то время ей будет не до уроков.

— Ма-акс...

— Да?

— Ты действительно хочешь жениться?

— Милая, да я подумал об этом сразу, когда увидел тебя впервые. Вот женщина, сказал я себе, которая создана для того, чтобы быть не просто возлюбленной и музой, она, соединяя в себе обе этих добродетели, должна быть непременно ещё и женой! Моей, разумеется. Не вижу ничего удивительного в своём намерении. Вербена моя, ты слишком долго была вдовой, и сейчас тебе непривычно переходить в другой статус, потому что женой ты была совсем мало. А невестой — и того меньше, суд по твоим рассказам, да? Я хочу, чтобы ты почувствовала себя невестой, юной, очаровательной и долгожданной. Пусть это будет мой первый подарок. Только не рыдай... — добавил торопливо. Поскольку глаза у Дори уже были на мокром месте.

Впрочем, любимую женщину легко утешить, чаще всего для этого нужны вовсе не подарки. А когда в твоём распоряжении широкое ложе, практически супружеское — время расходуется отнюдь не на разговоры...

Наконец, эльф с сожалением откинул с себя одеяло.

— Пора, дорогая. Не будем раньше времени давать повод для пересудов. Встретимся за завтраком.

Сорвав с любимых губ последний поцелуй, быстро оделся. Доротея сладко потянулась. Она чувствовала себя счастливой и... восхитительно молодой. Ей и в голову не приходило удерживать сейчас своего мужчину. Ведь впереди поджидало столько ночей, безумных и нежных... По-другому и быть не могло.

— Постой! — озабоченно кинула вслед эльфу, который, казалось, вместе со штанами, рубахой и лёгким камзолом уже натянул на себя личину прежнего 'сухаря'. — А если кто-то тебя сейчас увидит — ты ему тоже отведёшь глаза? — Он кивнул, улыбнувшись краем рта. — Но ты же мог прийти вчера точно так же, через дверь, а не через балкон!

Фуке даже бровью не повёл.

— Представь, подумал, что так красивее. И потом, сударыня... Я всегда был сторонником идеи, что женщину нужно завоёвывать, брать боем. А войти через дверь — какой же это бой? К тому же, так прозаично... Тебе ведь понравилось?

* * *

...После минувшей сладостной ночи Доротее жаждалось перечитать Ростана, и в поисках его пьесы, которая, как поговаривали, обещала стать бессмертной, она решила заглянуть в хорошо известную им с Мартой букинистическую лавку.

У её светлости в расписании дня значился непременный визит к архиепископу Эстрейскому, по весьма деликатному, точнее сказать, приватному вопросу. Поэтому неудивительно, что просьбу компаньонки отпустить её к букинисту одну она восприняла благожелательно. Оставалось лишь решить вопрос с охраной, ибо мэтр Фуке, предусматривая подобные случаи, распорядился непременно оставлять для сопровождения компаньонки госпожи герцогини, как минимум, двоих. Чтобы решить этот вопрос, пришлось выйти из кареты и переговорить со старшим из небольшого отряда телохранителей. Конечно, Дори могла и сама всё уладить, но непоседливой герцогине захотелось размять ноги, а заодно глянуть с улицы на новинки, выставленные в окне лавки.

Воспользовавшись случаем и глянув в отражающую поверхность витрины, графиня Смоллет поправила выбившийся из-под берета локон. И Марта, повернувшись к ней, чтобы спросить о новом поэте, чей томик красовался за стеклом, только сейчас заметила кольцо, нежданно сверкнувшее синей искрой на пальце спутницы.

— Боже мой, — сказала растерянно. — Да ведь это... Не может быть! Я видела такое же у мэтра Фуке, а он говорил, что оно единственное, фамиль... Ох, тётушка Дора!

Взвизгнув от радости, маленькая герцогиня повисла на шее Доротеи, на виду прохожих, и без того разинувших рты при виде герцогской кареты. Ближе подойти они не могли, ибо в двух шагах от её светлости, и ещё в четырёх, и ещё в шести, осаживали любопытных полдюжины громил, чья задача была понятна без объяснений: собственным телом заслонять госпожу от чересчур неуравновешенных верноподданных. Но даже издалека зеваки могли насладиться трогательным зрелищем, как герцогиня то смеялась, то почти плакала, выспрашивая наставницу о каких-то подробностях, а потом снова крепко обнимала, как родную матушку. 'Прекрасное зрелище!' — думали многие, расходясь с места события и унося в сердцах частичку Мартиной любви. Ох, сколько ученических спин в мастерских осталось нынче непоротых, и сколько незаслуженных наказаний отложено, а всё из-за того, что умилились простоте и доброте маленькой герцогини...

При Доротее, несмотря на её возражения, всё же остались охранник из Гайярда и монах из братства бенедиктцев.

Именно он, спустя несколько минут после того, как женщина, объект его заботы, вошла в лавку, почувствовал на улице чьё-то чуждое присутствие. Именно что чуждое, нечеловеческое. Стараясь не подавать виду, что встревожен, он, не поворачивая головы и корпуса и делая вид, что контролирует только одну, нужную ему дверь, внимательно обшарил взглядом близлежащие дома, окна, переулок... И слишком поздно догадался глянуть наверх.

Две химеры, изображавшие до того пару каменных изваяний на карнизе дома напротив, разинули пасти и послали в него одна — струю пламени, а другая — холода. Брат успел поставить щит, двойной... но, очевидно, что атака противоположными стихиями применилась тварями неспроста: защита от пламени и вымораживающего льда отняла слишком много магических сил. Монах пошатнулся, опускаясь на одно колено, но успел метнуть сгусток святого огня в одну из тварей, пикирующих на него. Та разлетелась на куски, не долетев до цели, но другая протаранила святому брату острой мордой грудь, и рванула когтями рясу, пытаясь добраться до плоти.

Второй охранник лишь на миг застыл от неожиданности. Следующая секунда ему понадобилась на колебания — броситься ли на помощь собрату или бежать к охраняемой женщине, на случай, если атаке подверглась и она. Но инструкция капитана Модильяни, прочно вбитая в голову, гласила: при нападении — в первую очередь спасать объект, а другой охранник в состоянии сам о себе позаботиться, иначе грош ему цена... Молоденький капрал решение принял верное, но замешкался ещё на миг, запустив в тварь, рвущую монаха, метательный нож. И уже, развернувшись, на входе в лавку получил удар в бок коротким кинжалом, после чего уже не смог разогнуться и встать...

Доротея, выбрав книгу, беседовала с букинистом, когда за спиной щёлкнуло, и что-то просвистело рядом с ухом. Глаза старичка остекленели, он медленно осел на пол, даже не успев понять, что умирает, и что за острая штука вонзилась ему прямёхонько в лоб.

Невидимые злые руки схватили за плечи оцепеневшую от ужаса Дори и толкнули вперёд, прямо в раззявленное ультрамариновое кольцо только что рождённого портала.

* * *

Последние дни ожидания всегда наиболее мучительны. Истосковавшись по Жилю, Марта не могла забыть и своего крылатого друга, а потому, невзирая на ворчание мэтра Фуке, по несколько раз в день бегала на Ту Самую Башню: высматривать дракона в поднебесье. Конечно, уступая требованиям здравого смысла, она бывала там не одна, а с сопровождающим её монахом, который бдительно обозревал окрестности. Впрочем, вскоре выяснилось, что зря она досадовала на навязчивый присмотр: дальнозоркие очи святого брата видели куда дальше её собственных. Монах с удовольствием рассказывал обо всём интересном, творящемся на горизонте: пара орлов облетает окрестности с едва вставшими на крыло птенцами, сова потащила мышь в гнездо, ласточки отгоняют кота от глинистого обрыва с прорытыми норками... Но пролетающего дракона за всё это время они так и не увидели.

...Юная герцогиня не знала, что, помимо прочего, святой брат отследил ещё четыре попытки пересечения магического барьера с воздуха. А те, кто дежурили внизу, по периметру стен, отметили двенадцать безуспешных атак под землёй. Но диверсии неизвестного противника пропали втуне: подпитываемый ежедневно святым братством барьер держался непоколебимо. Марта пребывала в неведении, а потому — была спокойна и жизнерадостна, как всегда. И многое отдали бы охранники за её дальнейшее спокойствие.

Не в силах приблизить возвращение дорогого супруга, герцогиня-егоза, вошедшая в последнее время во вкус творимых собственной волей перемен, решила попытаться разыскать хотя бы одного из дорогих её сердцу. В письме, полученном не так давно по известному делу о многоженце, его преосвященство архиепископ Эстрейский давал ей несколько простых и ясных советов, разъясняющих ситуацию и могущих пригодиться в будущем. Марта прочитала его с удовольствием, отметила для памяти несколько новых словечек, и собиралась уже водворить в специальное отделение в собственном секретере, которым страшно гордилась. Как вдруг, выдвинув ящичек для писем, увидела знакомый, смятый когда-то, ныне аккуратно разглаженный клочок бумаги.

'Я вернусь, детёнышшш', — словно вновь шепнул ей знакомый голос.

Твёрдый почерк на записке Армана чрезвычайно напоминал другой, коим было начертано послание Бенедикта. И вряд ли на парковой поляне, пристроив случайно найденный лист на пенёк, писал какой-нибудь секретарь или служка епископа. Нет, то был он сам, определённо! И теперь Марта собиралась всеми правдами и неправдами выведать хоть что-то о драконе, к которому успела привязаться всем сердцем.

Она и не подозревала, чем обернётся для неё эта поездка.

...И не видела, сидя в карете и с увлечением рассматривая пригородные усадьбы и ничего ещё не зная о похищении старшей подруги, как внезапно насторожились братья из конной охраны, будто разом услышали что-то тревожное; как обменялись взглядами, и двое тотчас стали просматривать небеса, а оставшаяся тройка вполголоса переговорила с людьми герцога. Два стража из гайярдовских тотчас сорвались с места и помчались назад, в Эстре. А старший из братьев, поморщившись, приложил руку ко лбу и прошептал несколько слов в пространство, будто к кому-то обращаясь. Марта лишь удивилась, что навстречу им высыпал целый отряд дюжих монахов, хоть она и просила не устраивать шум вокруг своей скромной особы. Мало того: впереди, на верном Буцефале, выметнулся из монастырских ворот сам его преосвященство Бенедикт Эстрейский, в прошлом рыцарь де Труайяль, покоритель Святой Земли. Пристроился во главе кортежа, что-то приказал, и по его отмашке добрая дюжина монасей рванула в город, вослед отъехавшим охранникам, остальные заменили собой выбывших из эскорта герцогини. Успокоился его преосвященство лишь, спешившись, стукнув каблуками по брусчатой мостовой собственной резиденции.

Наскоро благословив Марту, он незамедлительно повлёк её за собой прямо в свой кабинет — сердце аббатства, место, сравнимое по безопасности разве что с Гайярдом. Но замок Жиля д'Эстре остался далеко — а герцогиня, когда поступил сигнал тревоги, находилась на подъезде к резиденции, поэтому-то монахи из сопровождения, не раздумывая, доставили её сюда как можно быстрее, усилив охрану.

— Постойте же, — запыхавшись, только и твердила Марта. И осеклась, увидев суровое лицо архиепископа.

— Подождите здесь, дитя моё. Я должен сделать несколько распоряжений.

Так же стремительно он перешёл в приёмную и принялся раздавать приказы, чёткие, ясные, и сама манера выдавала с головой бывшего военного. Марта в смятении слышала имена Максимилиана Фуке, Его Величества с советниками, и понимала, что случилось нечто страшное и непоправимое. Тень чего-то грозного и злого пролетела совсем близко, едва не задев...

Боже мой!

Она едва не вскрикнула.

Задев. Кого? Жиля? Тётушку Дори? Дядю Жана? Почему архиепископ его не назвал? Не выдержав, она сорвалась со стула, добежала до двери... замерла в нерешительности. Опять шагнула... попятилась. Там, в приёмной, кипела работа, оттуда расходились деяния, ведущие к спасению... кого? чего? Она пока не знала, но боялась, боялась своим вмешательством сбить работу этого слаженного механизма, послушного воле своего великого кормчего-механика.

И вот, наконец, стихли удаляющиеся шаги последнего посыльного, и в приёмной наступила тишина. Лишь стук копыт разъезжающихся лошадей во дворе, лишь звон хрустальных подвесок в светильнике, всё ещё дрожащих от зычного голоса архиепископа...

— Монсеньор, — на итальянский лад обратился к нему немолодой секретарь и бестрепетно протянул белоснежный платок. Бенедикт замедленно промокнул взмокшее от пота лицо... и, кажется, только сейчас увидел Марту. Испуганную, но, в то же время, собранную и серьёзную.

— Скажите мне всё. Пожалуйста. Я пойму.

Её тихий, твёрдый голос унял бурный поток мыслей в голове его преосвященства, взбудораженных одной целью: успокоить! Отвлечь! Он вспомнил взмах собственного кинжала, серьёзное личико девочки, режущей на бинты для покалеченного ребёнка свою нижнюю юбку, решительность и строгость, собранность, и ни капли растерянности... Перед ним не мягкотелая барышня, готовая от малейшего беспокойства упасть в обморок. Перед ним маленькая, но сильная женщина. Герцогиня.

И его высокопреосвященство сказал то, что думал, но не хотел озвучивать:

— Похоже, это война, ваша светлость.

И тотчас пожалел, но только сказанного не воротишь.

Карие глаза герцогини распахнулись в ужасе. Но, сдержавшись, она лишь уточнила:

— С кем?

— С Градом Обречённых. С Некрополисом. Похищена ваша...

Марта побледнела, поняв, что сейчас услышит. Сглотнула комок в горле. Очень хотелось зажмуриться.

— ...компаньонка, графиня Смоллет. Мои люди окажут помощь раненым и постараются отследить координаты выхода портала. Нашего человека отвлекли две твари, живущие исключительно в одном месте, вылетающие оттуда лишь по приказу своего господина. Более чем уверен, что моё предположение подтвердится. Этот нарыв давно зрел...

Он умолк, погрузившись в свои мысли. Секретарь почтительно предложил её светлости кресло, а сам, глянув на Бенедикта, расхаживающего крупными шагами по приёмной, заложив руки за спину, и прижал палец к губам: не мешайте Ему думать! Марте так и хотелось закричать: что же теперь будет с Дорой! Но она сдержалась. Машинально, забывшись, поджала в кресле ноги, как дома, и, прижав руки в груди, с тоской следила за архиепископом. Сейчас она верила в него, как в Жильберта.

Война, он сказал...

Герцог остановил её с одного края границы, но она прорвалась с другого. Значит, вот кто подсылал тех страшных птиц с головами-пилами! Но зачем? Ужалить побольнее, в самое сердце, Жильберта д'Эстре, погубить его, как когда-то извели Старого Герцога, отравив любовь всей его жизни? Но причём здесь Доротея? Им ведь нужна она, Марта!

Архиепископ, наконец, остановился.

— Думаю, мы скоро получим послание. Простите, ваша светлость, возможно, я излишне прям с вами, но я всегда был сторонник открытости. Нельзя прятаться от действительности, иначе пропустишь удар и погибнешь. Его надо успеть принять... а ещё того лучше — отбить. Вы согласны? В любом случае — ваша жизнь в безопасности. Мы доставим вас в Гайярд в целости и сохранности, лишь только убедимся...

В приёмную ввалился юный послушник богатырского сложения. Впрочем, щупленьких здесь не водилось. Неуклюже согнувшись в поклоне перед герцогиней, обратился всё же к непосредственному начальнику:

— Виверна, монсеньор! Рухнула прямо перед воротами. Почти дохлая. Вот, к лапе было привязано...

Издалека показал свиток, скреплённый тяжёлой чёрной печатью.

— На вредоносность проверил, монсеньор. Заклинаний не навешано.

— В голове посыльного покопался? — отрывисто спросил Бенедикт, не прикасаясь к свитку.

— Точно так, монсеньор. Её уже кто-то настроил. Чтобы, значит, герцогиню нашла по образу. Образ скинул. Как нашла — сбросила бы с лапы письмо, и померла бы. Но я успел сам снять. Вишь, отыскала, и впрямь, только наш барьер не одолела...

Проведя ладонью над свитком и прислушавшись к собственным ощущениям, архиепископ кивнул.

— Давай сюда, братец... А о чём просить собирался?

Малый покраснел.

— Так ведь... дышит ещё, монсеньор. Не хочет сдыхать. Можно её... того... не добивать-то? Тоже, поди, божья тварь, хоть и уродина. Я бы выходил...

— Не о том ты сейчас думаешь, солдат. Воевать надо! — неожиданно рявкнул Бенедикт, и в воздухе отчётливо запахло горячим пустынным ветром, залязгало железом. — Распустились тут, о гуманизме размышляя... — Остыл. — Иди, брат Марк. Твой трофей, ты и выхаживай.

Внимательно прочитал надпись на свитке. Протянул герцогине.

— Так я и думал. Это вам. От чужого воздействия защищено, не беспокойтесь. Скорее всего, угрозы и требование выкупа. Помните, ваша светлость, о чём бы здесь ни говорилось — мы с вами.

Послание гирей оттянуло ладонь.

Помедлив, Марта вернула его Бенедикту.

— Прочтите вы, монсеньор. Я... боюсь, правда, боюсь. А от вас у меня нет секретов.

Не возразив, его преосвященство осторожно надорвал бумагу в местах соединения с сургучом, и, отделив печать, передал её помощнику, который уже стоял по правую руку от пастыря, с небольшой шкатулкой наготове. Бенедикт развернул свиток, пробежался глазами, сперва бегло, потом внимательней.

Сказал тяжело:

— Я так и думал...

Помедлил.

— Он требует вас, ваша светлость. Вас, лично. В обмен на вашу компаньонку. В противном случае — Доротее Смоллет угрожает гибель в пасти Самаэля.

— Кто это? — помертвев, спросила Марта. — И кто... требует?

— Мастер. Князь Некрополиса. Самаэль — его ползучий пёс, получеловек-полузмей, сумасшедший наг-выползень...

В задумчивости похлопал свёрнутым посланием по ладони.

Оцепенев, герцогиня сжалась в комочек.

Её...

Вместо Доротеи...

Зачем? Ах, тётушка Дора! А как же Макс Фуке?

А как без Марты Жиль?

Что делать? Что ей делать?

Не выдержав, закрыла лицо руками.

И уже собиралась сказать: 'Я согласна...'

... когда на плечо легла тяжёлая длань Бенедикта.

— Не торопитесь, дитя моё. В вашей готовности к самопожертвованию никто не сомневается. Вопрос в том, нужно ли оно... Понимаю ваше возмущение и праведный гнев, но послушайте меня, опытного человека: на самом деле заложников почти не оставляют в живых. Похитители назначили вам встречу в таком месте, что в любой момент могут забрать вас — и тотчас убить вашу наставницу, чтобы по возвращении она не наболтала лишнего во вред им же. Так-то.

Юная герцогиня изо всех сил сдерживала слёзы.

— Что же... делать-то, отче?

Архиепископ, как ребёнка, погладил её по голове, и от ласкового прикосновения Марте стало легче.

— Ждать. Время на ответ у нас есть. Вернее сказать — у вас, отчего-то они уверены, что вы ознакомитесь с письмом, находясь в одиночестве, и никого не поставите в известность. Это даёт основание считать, что Мастером контролируется далеко не всё. Его способности управлять своими тварями на расстоянии от Некрополиса сильно ограничены, как и сбор сведений. И это нам на руку. Похоже, виверну он запустил наугад, настроив на поиск... Ничего, дитя моё, как бы ни была велика беда — с Божьей помощью мы справимся. Слышите? Мы. Справимся.

Едва не снеся дверь с петель, влетел разъярённый Макс Фуке. Никогда ещё Марта не видела эльфа в состоянии тихого бешенства. Вслед за ним, скупо кивнув окружающим, просочился отец Дитрих. Раскланялся шут Пико, на редкость нынче серьёзный. Со смурным лицом грузно шагнул через порог Его Величество Король всея Франкии, соправитель Галлии, Нормандии, Бургундии, Лотарингии, Шампани и Прованса, и прочая и прочая, Генрих Второй Валуа, а вслед за ним, в одно лицо, один костюм, одну шпагу — Мастер Жан, он же — Жан Поль Мари Дюмон-Лорентье. Скромно сложив руки с зажатыми чётками, замкнули процессию два бравых монаха, выправкой более похожие на гвардейцев — брат Тук и брат Исаак.

Военный Совет для маленькой герцогини.

Зло не пройдёт.

Марта ещё не знала, как поступят эти умные и сильные мужчины... но верила: они обязательно что-нибудь придумают.

* * *

— Перед тем, как начать Совет, господа, я предложил бы освободить присутствующую среди нас даму от утомительных подробностей наших споров. Она и без того измучена и...нуждается в отдыхе.

Его величество кинул на побледневшую герцогиню сочувствующий взгляд. Та опустила глаза.

— Сир...

И в упор глянула на короля.

— Уйти отсюда я смогу только в одном случае — если меня выведут силой. Как пред-ста-вительница отсутствующего ныне супруга, я наделена им полномочиями принимать решения во время его отъезда. С вашего позволения, я этим правом воспользуюсь.

На протяжении своей маленькой речи Марта запнулась один лишь раз — на слове 'представительница', да и то почти незаметно. Каким образом так вот, с ходу, гладко, получилось ответить, да ещё королю — этого она потом даже сама себе не сможет объяснить. Её уже подхватила и несла на себе в о л н а — праведного гнева, жажды возмездия, готовности к подвигу и жертвенности — лишь бы восстановить справедливость. Она успела услышать из разговоров мужчин о смерти старичка букиниста и нескольких случайных посетителей лавки, о том, что раненые охранники — гайярдовский гвардеец и монах из Ордена Бенедикта — могут не выжить... и... негодовала. Если бы дело касалось только похищения! Но, оказывается, пострадала не только её старшая подруга. Некто страшный и наглый, уверенный, что ничего ему за это не будет, посмел распоряжаться жизнями людей так, походя, лишь потому, что они оказались на его пути и помешали. Ещё один барон де Бирс! Такое непростительно. И что-то подсказывало юной герцогине: Жильберт сейчас тоже кипел бы от гнева.

Это был, пожалуй, один из немногих моментов в жизни короля Франкии, когда он временно потерял дар речи. Заговори с ним человеческим голосом упавшая с небес виверна, он был бы потрясён куда меньше. Слова, которые только что прозвучали, никак не могли принадлежать вчерашней деревенской девчушке, пусть и ладно отплясывающей с ним на балу, и привечавшей его в Гайярде, как хлебосольная хозяйка. Так могла говорить...

... герцогиня, скорбящая за свой народ. Не думающая в тот момент о себе.

— Обещаю, что не стану вам мешать. — Марта вновь опустила глаза и вцепилась в сумочку у себя на поясе, чтобы деть куда-то руки, в миг ставшие лишними. Король понял: и впрямь не уйдёт. И, хоть не место женщине на Военном Совете — склонив голову, ответил официально:

— Признаю ваши полномочия, ваша светлость. Итак, Ваше преосвященство, ознакомьте нас с полученным от похитителя посланием.

Архиепископ Эстрейский развернул свиток превосходного по качеству пергамента и зачитал:

— 'Моя ли ты Анна, или самозванка Марта — я желаю тебя видеть.

Если ты всё же Анна — я сделал всё, чтобы вокруг тебя осталось как можно меньше надзора. Вынудил мужа и его верного пса уехать. От тех, кто остался, тебе с твоей хитростью и изворотливостью ускользнуть недолго.

Если ты Марта и не знаешь меня, и не захочешь предстать передо мной — бойся, ибо я отдам женщину, которая тебе дорога, на расправу Самаэлю. Он предпочитает душить девственниц, но сойдёт и эта. Не жди от меня жалости. Раз ты сместила Анну в Гайярде — заменишь мне её здесь.

Придёшь — отпущу твою наседку.

Посыльный за тобой явится через сутки, считая от часа, когда я захватил эту женщину. В твоей власти сделать так, чтобы в момент встречи на том же месте, где вы с ней расстались, никого не было. Но и сама приходи одна. Появишься с кем-то — Самаэль напьётся свежей крови. Пока что я держу его голодным.

Я жду.

Этьен Марциал дю Гар, если тебе это о чём-то говорит'.

Недрогнувшей рукой его преосвященство отправил свиток на середину большого стола, за которым собрались присутствующие. Дабы любой мог перечитать послание.

Желваки на щеках Его величества Генриха заходили ходуном.

-Какой-то недоделанный виконт... — От удара королевского кулака о столешницу серебряная чернильница опрокинулась набок, вывалившись из гнезда прибора, и не наделала лужу лишь потому, что крышечка оказалась закручена. — ... Будет у меня под носом похищать моих подданных! Убивать моих людей! Приказывать герцогине! Да кто он такой, сукин сын? Забылся? Да продай он душу Тьме хоть сотню раз — хозяин в этой стране пока что я!

— Сир, успокойтесь, — прошелестел Дитрих. — Возможно, он и впрямь не отдаёт себе отчёта в своих действиях. Вспомните, Некрополис в изоляции более двадцати лет, а за такое время вполне можно...

— Одичать, — скептически подхватил шут. — И впрямь не упомнить, кто в доме главный. Нет, тут дело не в этом. Генрих, а ты не допускаешь, что за эти двадцать лет малыш дю Гар подрос, и обзавёлся силой из неведомых нам источников? Писать в таком духе станет либо безумец, утративший чувство реальности, либо и впрямь чересчур могущественный колдун, мощь которого превосходит силу известных нам магов и духовных лиц. Первое мне нравится больше; однако, не забывая об опасности недооценивать противника, я не упускал бы из виду и второе. Всё может статься. Мы не знаем, в чьём окружении он проводил всё это время и что делал.

Бенедикт Эстрейский возразил зычно:

— Барьер, наложенный с нашей стороны и закреплённый святостью самого Папы, препятствует проникновению в Град Обречённый любой магии тёмного окраса, в том числе и демонической. Подпитка извне исключена. В таких условиях, без привлечения иных ресурсов, истощится любой маг. В его распоряжении — крохи, которые можно высосать из стихий, но штормы в этой части побережья редки, да и мы стараемся развернуть грозы, чтобы они, если и коснулись Града — не более чем краем. До моря он не добирается из-за того же барьера. Однако, не исключено, что ещё до изоляции Марциал дю Гар, именуемый в народе Мастером (Бенедикт кинул взгляд на Марту, словно обозначая, что сообщает эту подробность именно для неё) — смог обустроить свой, личный источник магической энергии, о котором мы не догадываемся. Согласен с господином Пико: нельзя недооценивать противника.

Оттолкнувшись от ножки стола, вместе со стулом отъехал назад Макс Фуке. Сверкнул недобро глазами.

— Да, он силён, — бросил отрывисто. — Но возможности его как-то однобоки. Вы обратили внимание, что он так и не знает толком, кто сейчас герцогиня — Анна или Марта? В обычных условиях архимагу не составит труда наладить систему зеркального оповещения и в считанные часы собрать информацию. Впрочем, похоже, действующее зеркало у него есть, если он мог определить привязанность её светлости к...

Секретарь герцога д'Эстре запнулся лишь на мгновение.

— ...к Доротее Смоллет, — докончил. — И знал об их местоположении. Он выбрал для нападения объект, наименее охраняемый, значит, в подчинении у него здесь, в Эстре остались только эти две химеры и горстка людей. Но он не смог отследить дальнейшее передвижение герцогини, иначе бы не послал виверну наугад, настроив на поиск. Так ведь?

Архиепископ кивнул.

— Совершенно верно. Его система наблюдения дала сбой.

— И предыдущие неудачные попытки покушений... Я имею в виду летающих и ползучих тварей, так и не сумевших преодолеть границу Гаярда. Они совершались, обратите внимание, словно по графику. Я сопоставил время. Каждый раз около двух часов пополудни. Само похищение состоялось в то же время. Видимо, именно в эти часы он зряч и может управлять издалека. С часу до двух дня: вот временной диапазон его возможности вмешаться.

Король откинулся на спинку стула.

— Пока у нас нет иных сведений, возьмём за основу эти. Стало быть, встреча с герцогиней не случайно назначена на то же время...

— Полдень — пик солнечной активности, сир, — прошелестел Дитрих. Какой-то он был нынче тихий, не желчный, уходящий то и дело в себя. — Сила солнечного света, помноженная на собственную мощь и... Да, соглашусь, на мощь неизвестного нам пока источника. Без него никакому Архимагу не удастся воздействовать на своих приспешников на расстоянии в два дня пути верхом. Ваше преосвященство, вы со мной согласны?

— Абсолютно.

Воцарилось молчание. Отец Дитрих сухо треснул суставами пальцев, вздрогнул.

— Всё это время я пытался уловить образ, заложенный в сознании виверны. И вот что я вам скажу, судари мои: это Анна. Та самая, с которой герцог д'Эстре венчался два года назад. Слишком характерные чёрные проблески в ауре...

Обменялся с Бенедиктом понимающим взглядом.

— Одного не могу понять, и, пожалуй, озвучу общее мнение. Лично у меня сложилось впечатление, что дю Гар более рад был бы встретиться с Анной де Бирс, чем с нынешней хозяйкой Гайярда. Почему?

— Знал её раньше? — отрывисто бросил Фуке. — Причём, судя по сему, близко? С её склонностью к авантюрам я могу в это поверить. В день её ареста мы держали под контролем британское посольство. В свою последнюю поездку Анна отбыла из него. — Он раздражённо потёр кончики пальцев. — Двух умертвий схватили потом в её, вернее сказать — в посольской карете.

— Гордон, — жёстко припечатал король. — У него ведь имелись незарегистрированные портальные амулеты. Наверняка, это он притащил тварей сюда, из Некрополиса, вот почему Винсент не мог отследить их перемещений через кордоны — их не было, просто-напросто! Уж не работал ли этот негодяй посол и на дю Гара? Не он ли свёл...

Его высокопреосвященство шумно вздохнул, привлекая внимание.

— Анна де Бирс была беременна, не вижу смысла этого скрывать.

Пико присвистнул. Король и Мастер Жан одинаково брезгливо поджали губы. Архиепископ продолжил:

— Теперь нетрудно догадаться, от кого. Вот почему эти умертвия, окончательно упокоенные нами лишь недавно, молчали до последнего... — Перехватил напряжённый взгляд короля. — Я взял их себе для изучения и смог вытянуть, что они были приставлены к Анне де Бирс именно по этой причине — охранять её драгоценное чрево. А приказать им, как вы понимаете, мог лишь один человек — их хозяин. Отец ребёнка. Которому, как и любому мужчине, свойственна забота о своём потомстве и женщине, его вынашивающей.

Король нервно оправил воротник, царапнувший кружевной волной подбородок.

— Сдаётся, монсеньор, вы знаете больше, чем говорите. Однако сейчас не время вдаваться в детали, думаю, самое необходимое вы сообщили. Итак, ему нужна беременная любовница. Предоставить её мы не можем. Жертвовать герцогиней я не хотел бы. Но...

Марта судорожно вздохнула и прижала руки к груди. Откровенно говоря, она не видела иного выхода. И была к нему готова.

— Господа духовные лица, владеющие своей, светлой магией, и вы, Фуке, обладатель магии эльфов, ответьте: сможем ли мы создать двойника герцогини?

Бенедикт и Макс, не задумываясь, покачали головами.

— Исключено, сир, — на правах старшего пояснил его преосвященство. — На личину нужен носитель; мы не успеем найти добровольца одного роста, телосложения и голоса. И обучить его или её всему, что нужно знать, для этого слишком мало времени. Но самое главное — индивидуальная аура. Если дю Гар видел нашу герцогиню хоть раз, хоть издалека — он мог и не успеть снять слепок ауры, но наверняка запомнил какие-то особенности. То, что годится для отвода человеческих глаз, с магом не сработает.

— Эх... — Генрих с досадой опять прихлопнул ладонью по столу. — Окажись мы на переговорах с дю Гаром у стен его города — я бы взял его в осаду, в клещи — и пригрозил бы стереть с лица земли, если не выдаст заложницу. Но в нынешних условиях, на расстоянии — мы рискуем жизнью графини Доротеи.

— Да, сын мой, ты растёшь над собой... — пробормотал Пико. — Помнится, на переговорах с османцами на предложения некоего обмена ты высказался прямо: я, мол, маршалов на простых офицеров не меняю... Браво.

— Да дело не в...— Король прикрыл веки, усмиряя вспышку гнева. — Сейчас иная ситуация. В плену у моего подданного, каким бы мерзавцем он ни был, опять-таки моя подданная. Я должен пресечь беспредел и призвать негодяя к ответу. Я, творящий законность и порядок на своей земле. Но для этого нужно проникнуть в его логово, и, увы, у нас нет иной возможности, кроме как запустить туда своего человека. Увы, в настоящий момент им может быть только герцогиня... Монсеньор! Я наслышан о вашей способности творить защиту не только для неодушевлённых объектов, но и для людей. В данном случае это возможно?

Архиепископ благожелательно наклонил голову.

— Хоть и сложно, но выполнимо. Мы привлечём лучших наших людей.

— Действуйте. Ни один волосок не должен упасть с головы герцогини Марты, пока она будет в этом гнусном месте.

— Дитя моё, — мягко обратился архиепископ к Марте. — Его величество имеет в виду...

— ... что если я не явлюсь на встречу или приду не одна — тётушка Дора погибнет, — безжизненным голосом отозвалась Марта. — Он ловит меня на Доротею, вы будете ловить его на меня. Я понимаю. Я согласна. Его надо наказать, ведь погибли невинные люди! А что с нашими ранеными, монсеньор?

— Оба живы, но тяжелы. Их едва успели довезти к нашим целителям, но теперь есть надежда... Братия молится за них. Как будет молиться и за вас, дитя моё, когда вы пойдёте навстречу опасности, как бы ни хотелось нам всем оградить вас от всяческих бед. Будьте уверены: сила наших молитв велика, и не ослабнет даже на расстоянии. От клинка уязвляющего, и от стрелы летящей, и от злонамеренного заклинания — на всё будет поставлен кокон.

— А это — для его поддержания, — веско добавил король. И, вытянув из кармана цепочку с синим камнем, протянул её светлости. — Удивительно, не правда ли? Похоже, эта вещица вернулась к своей хозяйке. И знаете, сударыня, мне видится в этом хороший знак. Сапфириты часто путешествуют самостоятельно, это умные камни, и, весьма возможно, что этот решил сопровождать вас в вашей нелёгкой миссии. Мэтр Фуке...

— Да, сир?

— Вы ведь знаток камней и умеете с ними обращаться. Сможете вы настроить э т о т на... общение, например? Недопустимо отправлять нашу госпожу Марту на встречу и оставить её без возможности подать о себе весточку.

Отец Дитрих скептически поджал губы.

— Вопрос только, поймаем ли мы эту весть. Не забывайте, господа, что Некрополис обнесён ещё одним барьером, созданным самим Мастером внутри городских стен. Не только мы изолировали его — он сделал свой город невидимым и неслышимым для окружающего мира, даже для магов. Потому-то мы и не можем пробить туда ни одного портала. Что за демоны срабатывают ему те, коими он пользуется — не представляю.

— Тише!

Неожиданно побледневший Макс Фуке вскинул руку в призывном жесте и... схватился за ухо. С минуту напряжённо вслушивался. И вдруг щёки его вспыхнули.

— Она жива, моя Доротея. Я чувствую отзыв своего кольца. А если действует один сапфирит — я настрою и другой, будьте уверены.

— Ваша... Твоя? Доротея? — Не веря ушам, переспросил король, забыв об официозе. — Ты и она...

— Помолвлены, — сказал, как отрезал секретарь. И завис взглядом в пространстве. Потёр грудь, словно ноющую. — Итак, господа... Никто из нас, после отправки госпожи Марты на столь серьёзное свидание, не собирается сидеть, сложа руки. Лично я — собираюсь посетить оный город с намерением поговорить с этим зарвавшимся Мастером. Меня не интересуют его магические степени, звания и титулы, я намерен разбить его виконтскую морду и доставить сюда на суд. Монсеньор!

— Да, дорогой друг?

— Мне понадобится помощь ваших специалистов по портальным амулетам. Не отводите глаза, я знаю, что такие умельцы у вас есть. Вы, сир! Сейчас я напишу прошение от имени господина Суммира, и вы своей высочайшей милостью даруете ему Франкское подданство с правом проживания в любой провинции. Это нужно во избежание дипломатических осложнений, могущих возникнуть, если я попробую воздействовать на артефакт, находящийся в его имении.

У Его величества загорелись глаза.

— Ты всё-таки намерен использовать древний портал?

— Да, сир. Братья помогут разобраться с координатами. Мне нужно отследить путь, по которому унесли Доротею.

— Неможно, — вдруг прогудел брат Исаак с дальнего конца стола. — Опасно. Там тоже не дураки, на том конце, могут поставить ловушку или перенести выход в стену. Вмуруемся, и — амба!

Похоже, этот вариант был вполне реален, и секретарю чрезвычайно не понравился.

— Но был ещё один портал в Некрополис, к старой ведьме, — неожиданно подал голос молчавший до поры, до времени мастер Жан. — Из моего дома. Тот портал, которым ушла... — Схлестнулся взглядом с королём. — Да. Она.

— Отлично. — Макс яростно почесал ухо со сверкающей серьгой. — Брат... как вас?

— Исаак.

— Вы, как я понимаю, один из умельцев?

— Так точно.

— Не будем терять время. Собирайте всех, кого возьмёте в помощники. Сир, вы подпишете прошение от Суммира?

— Пиши же, чёрт тебя дери! — рявкнул король. — Как я могу подписать то, чего нет?

Пока Макс Фуке, разбрызгивая пером чернила, лихорадочно строчил нужный документ, инициативу вновь перехватил Его величество.

— Итак, господа Совет, дабы убедиться в единогласном принятии решения, я хочу услышать каждого. Если хоть кто-то против отправки герцогини на встречу с князем Некрополиса — пусть скажет об этом немедленно. Выше преосвященство?

Бенедикт тяжело вздохнул.

— Душа моя полна негодования, ибо негоже отдавать голубицу коршуну. Но мы облачим её в кольчугу из Света, и Зло не повредит, но будет повержено. Град Обречённый должен быть наказан.

— Максимилиан Фуке?

Секретарь оторвался от писания.

— Ещё день назад мне не было дело до людских разборок. Но моей избраннице, возможно — матери моих будущих детей — угрожает смерть. Да простят меня мои светлости за такое решение.

— Дитрих?

— Сир, как друга Жильберта д'Эстре, мне вас жаль, ибо вам ещё предстоит нелёгкое объяснение с герцогом, и да поможет вам Бог. Как государю, я говорю: ваше решение стратегически и политически правильное.

— Пико?

— Сын мой, вряд ли у тебя будет ещё возможность не просто заглянуть в леток этого мерзкого улья, но и сунуть туда всю лапу. Суй! А я как-нибудь помашу шпажкой, когда добряк Жиль примется лупить твою мужицкую морду.

— Спасибо, мой верный шут. Ты один обещал за меня вступиться... Мастер Жан, кузен, ты что скажешь?

Повисла пауза.

Жан Дюмон-Лорентье, кузнец из Сара, точная копия короля, вздохнул ещё глубже, чем до того — архиепископ. И глянул почему-то не на своего сюзерена, а на племянницу.

— Марта, детка, признайся честно, как на духу: если мы сейчас отменим это дурацкое решение, найдём и пошлём двойника, а тебя запрём в Гайярде — что ты сделаешь?

— Сбегу, — тотчас ответила герцогиня. — Дорогу я помню, как проскочить мимо охранников — тоже. Я успею, так и знайте.

— Молодец. Ну, что сказать... — Мастер Жан развёл руками. — И вот этот аргумент, господа Совет, мне кажется наиболее веским. Пусть, по крайней мере, внучка Жанны-девы ведёт свою войну под нашим присмотром.

Покрасневший, затем побледневший король Франции прокашлялся.

— От... Отлично. Решение принято. Зато теперь... — Не глядя, подмахнул документ, подсунутый Фуке. — Теперь у нас будет свой собственный лаз в Некрополис. Ваша задача, сударыня Марта — продержаться после вашего прибытия на место назначения двое суток. Любой ценой. Безопасность вашу мы обеспечим, дю Гар не сможет вам навредить; но нам нужно узнать, зачем вы ему понадобились! Говорите с ним. Торгуйтесь. Изворачивайтесь. Морочьте голову, если понадобится — обещайте, соглашайтесь на всё... тяните время. Оно мне нужно, чтобы подтянуть войска к Некрополису, поскольку через единичный узкий портал осадные орудия и пушки не перенесёшь. Мастер Жан, вот тебе прекрасная возможность покомандовать: остаешься за меня при штабе. Ах, если бы ещё была поддержка с воздуха...Тяните время, герцогиня Марта. И... — Вложил в её руку сапфирит. — Держите его пока при себе, пусть настраивается на вас. Это, как я уже понял, Советчик, редчайший камень. Как он к вам вообще попал?

— Мне его подарил... — Вспомнив, Марта опять схватилась за сумочку. И хоть не к месту и не ко времени — вытащила сложенную в несколько раз записку.

— Монсеньор... — Протянула архиепископу. — Это ведь вы писали? Вы?

Бенедикт осторожно вытащил из её плотно сжатых пальцев листок бумаги. Развернул. Удивлённо приподнял брови — и, судя по слабой улыбке, вспомнил.

Затем широко открыл глаза, будто в озарении.

— Господа Совет! — сказал торжественно. — У нас будет поддержка с воздуха. Это я вам обещаю.

Глава 6

...А тем временем в соседнем заморском островном королевстве, давно уже мнящем себя Империей, хоть колонии его можно было пересчитать, используя пальцы на одной руке, случилось долгожданное несчастье. Умер, наконец, король Бриттанский, Ирландский и Шотландский, Его Величество Вильям Второй, славный тем, что объединил под своей рукой несколько враждующих королевств, реформировал религию и объявил себя Главой церкви; благополучно пережил девять жён, из которых потом пятерых объявил незаконными, славился ловкими политическими фокусами и интригами и под конец жизни настолько высох, что злые языки поговаривали, что зря молва называла его тайным вампиром: будь так — ох и разжирел бы Его Величество на кровушке загубленных женщин...

Лишь две из них, первая и четвёртая, принесли ему детей, но, увы — девочек. Сыновей Вильям так и не дождался. Поэтому после того, как тайный консилиум докторусов пришёл к неутешительному выводу, что вряд ли их обожаемый монарх исцелится от желудочного кровотечения, что болезнь, скорее всего, затронула уже и пищевод, и кишки, и жить последнему коронованному представителю династии Тюдор осталось всего ничего — изменил Закон о престолонаследии. Согласно которому, стать наследником на корону Бриттании и объединённых королевств имел теперь полное право любой отпрыск монарха, независимо от пола, возраста, очерёдности рождения, главное — рождённый в законном браке, то есть, осуществлённом в своё время прилюдно и освящённом церковью. На последнем Его Величество делал особый упор, ибо сам, будучи не особо крепких моральных устоев, требовал от подданных обратного. Это часто случается с великими людьми.

Тайный консилиум он, конечно, умертвил. Что тоже иногда наблюдается за великими людьми. За что? За наглый обман своего монарха. Ведь истинный диагноз, как и вердикт по нему, выносился и впрямь, тайно, на секретном совещании, куда совершенно случайно, удалось проникнуть одному из шпионов Его Величества. А официально королю было объявлено, что рвота с кровью по утрам и частые случаи несварения вызваны особой формой катара желудка, средней тяжести, поддающегося со временем лечению, и что Его Величеству предстоит ещё много лет здравствовать и радовать подданных хорошим расположением духа. В результате своих злокозненных действий четырнадцать медикусов отправились на виселицу. И это был, безусловно, большой удар для прогрессивной медицины.

Шпиона тоже казнили. За государственную измену, ибо не стоит огорчать короля, это отвратительно сказывается на внутренней и внешней политике государства. Но полученными сведениями Его Величество проникся и принял соответствующие меры: обратился к известнейшим магам Земли Обетованной. Те ценой невероятных усилий и значительного финансового оттока из экономики Оловянных островов в карманы своих великолепных халатов продлили его бренное существование ещё на пять лет, превысив отмеренный предателями-докторами срок многократно. Однако маг даже высшего ранга — не Господь Бог, могущество его ограничено. Весь отпущенный ему, как подарок свыше, срок, король пытался зачать наследника, но увы: последние два года сама природа положила конец этим попыткам. В тех частях штанов, которые монарх любил выставлять напоказ, щедро украшенных вышивкой и жемчугами, подбитых ватой и войлоком, так, что злые языки шутили, будто сперва из-за угла появляется королевский гульфик, а потом уже сам король — так вот, в этих могучих футлярах, символизирующих мощь и плодородие государственных чресл, увы, теперь оставалось слишком много пустого места.

А потому — разовое изменение Закона оставалось в силе, как ни любил король переиначивать свои прежние волеизъявления.

...И сегодня перед Палатой Лордов стояла простейшая задача: определиться с наследником. Ибо лучшие бальзамировщики уже ждали разрешения приступить к своему скорбному делу, но отдать такой приказ, как и другие, связанные с подготовкой к королевским похоронам, а равно прощанием с Его Величеством, отпеванием и окончательным погребением, мог лишь тот, кто после него наденет корону Бриттанской... ладно, пусть будет Империи. Всё, что требовалось от Палаты — формальность: проверить соответствие кандидатуры условиям, оговоренным в Законе о престолонаследии; подтвердить оное соответствие, поздравить нового монарха и вручить Большую и Малую королевские печати — прообраз скипетра и державы, регалий, которые монарх получит уже при коронации.

В капитуле Вестминстерского аббатства атмосфера нынче вилась удушливая и напряжённая, несмотря на кажущуюся простоту грядущей процедуры. Лорды духовные и лорды светские, иерархи церквей и представители лучших родов, общим числом около ста человек — о, их много собралось сегодня под этими древними сводами! — все без исключения испытывали нервозность. И вроде бы не с чего. Всё известно наперёд: сейчас они заслушают церковное свидетельство о рождении Марии Тюдор, запись о бракосочетании её родителей — Вильяма Второго и Екатерины Арагонской. Подлинность озвученных документов подтвердят архиепископы Кентерберийский и Йоркский, Лондонский и Винчестерский, а двое последних — заодно и сами события, происходившие у них на глазах. Ибо даже при рождении королевских детей полагается присутствовать не менее, чем дюжине высокопоставленных лиц духовного и светского звания, дабы в дальнейшем исключить попытки подмены младенца.

Итак, всё было готово для начала торжественного действа.

Но что же смущало присутствующих? Тень какой заботы лежала на челе большинства из них?

Единственный претендент на королевский трон не стал дожидаться прибытия спикера с радостной вестью об избрании в Букингемском дворце; нет, этот претендент уже восседал... правильнее сказать — восседала на возвышении, предназначенном для особо важных персон, и нетерпеливо постукивала костяным веером по ручке своего кресла. Она ждала решения и немедленного вручения Печатей, как чего-то, само собой разумеющегося. И, как давно уже подозревали некоторые малодушные, непроста время от времени, близоруко прищурившись, вперяла взгляд в толпу пэров и духовных лиц. Она запоминала. Всех!

Кому будет обязана нужным ей решением.

Кто вздумает выступить против.

Кого затем возвысить, а кого отправить на костёр, рано или поздно...

Ибо, мало того, что впервые на Бриттанский престол намеревалась усесться женщина, судя по её поведению, ощущавшая сейчас под собой не кресло, но трон. Женщина! Неслыханно! Жалкие попытки приснопамятной королевы Матильды, продержавшейся однажды у власти чуть более полугода, показали всю несостоятельность существ женского пола, буде им возможность заполучить корону. Без своих приспешников эта выскочка не продержалась бы и того ничтожного срока... Недаром с двенадцатого века подобных нелепиц в истории Бриттании не случалось.

И вдруг — вот оно!

Единственная претендентка на корону. Женщина. Католичка. Фанатичка, уже сейчас прозванная в народе Кровавой, ибо, хоть и не своими руками, но через воздействие на слабеющего отца отправила на плаху многих.

Уже сейчас некоторые, особо мнительные лорды и пэры, отчётливо ощущали холод широкого стального лезвия на шее. Плевать, что, в знак уважения к лордству и голубой крови, топор заменят мечом: голову-то назад не приставишь...

И, наконец, самый главный аргумент их нервозности, до сих пор бушевавший на улицах Лондона.

Толпа.

Толпа, кричавшая: 'Король умер! Да здравствует королева!'

Вот только имя ею выкрикивалось совсем не той, что сейчас ждала от почти 'своей' Палаты Лордов символы власти.

'Елизавета!' — орали в толпе. 'Дайте нам Елизавету! Нашу Бесс! Довольно крови!'

И страшней меча в возможном отдалённом грядущем, был глас бунтующего против воли покойного короля народа. Тех горожан, оборванцев и честных тружеников, молотобойцев и портных, ремесленников и чернорабочих, портовых грузчиков и пивоваров, привыкших на всякий случай таскать в кармане кастет, а за пазухой или в тайном чехле за голенищем прятать нечто острое, запрещённое законом. В любой момент эти молодчики могли начать выворачивать булыжники из мостовой, и не надо быть пророком, чтобы понять, в окна чьих карет они полетят. Да и сколько проедут эти кареты...

Вот что страшило. Не туманное будущее, хоть и оно не радовало, а грозное настоящее.

Невнятный ропот и перешёптывание перекрылись пронзительным голосом будущей королевы Марии:

— Чего вы ждёте, милорды? Начинайте.

Шум стих.

Глава Палаты, лорд Сомерсет, умудрившись поклониться и с определённой долей уважения, и сохраняя при этом достоинство, принял от лорда Гаральда, лидера, шкатулку с подготовленными документами. Духовные лица нацепили на физиономии приличествующие случаю торжественно-скептические выражения. Мария Тюдор сидела, вытянувши спину в струнку, казалось, едва не выпрыгивая от напряжения из тугого жёсткого корсета. Глаза её горели в предвкушение сладостного мига.

Лорд Сомерсет набрал в грудь побольше воздуху, дабы огласить текст свидетельства о рождении. Под сводами Капитула воцарилась мёртвая тишина.

В полном молчании лорды и пэры прослушали то, что им и без того было известно.

Архиепископы Кентерберийский и Лондонский засвидетельствовали, что присутствовали при рождении у законной монаршей четы здорового крепкого младенца женского пола, которому в их же присутствии поставили на затылочную часть, чуть ниже линии волос, в месте, обычно скрываемом воротником, особую метку — знак принадлежности к королевскому роду. Оная метка ставилась также в присутствии свидетелей, подделать её было невозможно, и дальнейшая подмена младенца, либо случай самозванства, представлялись невозможными.

Близился миг, когда на Бриттанию опустится удушливый купол новой Инквизиции. Ибо о своих намерениях и планах на будущее Мария открыто заявляла, будучи ещё наследной принцессой.

Лорд Сомерсет, подавив тяжкий вздох, взялся за ларец с Королевскими Печатями. Одобренная Палатой Лордов, королева Мария встала, наконец, не скрывая улыбки, торжествующей и злорадной.

Но тишина вдруг взорвалась хрустальным звоном.

Огромное бесценное окно с драгоценными витражами сцен Апокалипсиса лопнуло, как мыльный пузырь, и усеяло цветными осколками непокрытые головы, плечи, мантии, сутаны лордов, пэров, дворян и лиц духовного звания, замерших с открытыми ртами от этакого святотатства. Опомниться им не дала голова ящера, словно высеченная из розового гранита, протиснувшаяся в освободившийся оконный проём.

С шеи дракона легко спрыгнула женская фигура, увенчанная рыжей гривой волос, так знакомой присутствующим.

— Приветствую, мои лорды, — звонко выкрикнула принцесса Елизавета. — Освободите центр, нижайше прошу вас, поскольку драконов со мной двое, и им надо где-то разместиться.

Лорд Сомерсет, замерший было со всеми остальными, опомнился и завопил:

— В стороны, милорды и святые отцы, в стороны! К стенам!

— Миледи, прошу вас, прикажите этим уважаемым... этим... пощадить остальные окна! — схватился за сердце архиепископ Лондонский. — Это же наша святыня!

— Кто пустил сюда эту незаконнорожденную?

Последний голос принадлежал Марии, уж безусловно, не могущей оставаться в стороне. Власть, которую она успела почувствовать реально, как подол собственного платья, который можно было придавить каблуком в любой момент — затрещала по швам и грозилась вот-вот расползтись, выставив её на всеобщее осмеяние. В ярости женщина сорвала с шеи защитный амулет и нажала в центр рубиновой броши, стремясь уничтожить соперницу — но стены аббатства обладали своей, духовной мощью, и магические предметы в них теряли силу.

Елизавета, двадцатипятилетняя дочь Вильяма второго, покачала головой.

— Мне жаль, ваши высокопреосвященства, но Апокалипсис пропал безвозвратно. Впрочем, вы не находите, что это символично?

Отступила в сторону от окна и кивнула дракону. Тот, сперва отпрянув, подался вперёд — и точным единым движением, умудрившись обвиться крыльями, как плащом, скользнул в зал.

Помещение было так велико, что в нём хватило места всем — и представителям Палаты, отступившим за резные каменные колонны, поддерживающие свод, и громадному, древнему, как мир, существу. Впрочем, древним был сам драконий род, а вот нынешний его представитель излучал силу и мощь, и отнюдь не выглядел жалкой развалиной. Шипастый хвост, чуть вильнув в сторону, оттеснил недостаточно резвых, и чётко обозначил границу полукруга.

Замкнул окружность, в центре которой уже стояла принцесса, второй дракон. Белый.

Украдкой покосившись на зияющий в стене оконный проём, епископы, не сговариваясь, перевели взгляд на картину, достойную, пожалуй, кисти великого Дюрера.

— Вам это ничего не напоминает? — не утерпев, шепнул архиепископ Кентерберийский Лондонскому.

Тот кивнул.

— Герб Тюдоров. Красный и белый драконы. Без сомнения, милорды, это...

— Знак свыше! — пронеслось в толпе лордов и пэров.

— Знак!

— Знак!

Елизавета тряхнула копной рыжих волос, не сдерживаемых ни сеткой, ни шпильками. Да и мудрено, пожалуй, даже самой надёжно уложенной причёске, остаться целой после полёта на драконе — от Вудстока, где опальная принцесса последние полгода прозябала в ссылке, нищете, голоде и холоде, до самого сердца Лондона. Впрочем, сейчас на народной любимице был подбитый горностаевым мехом плащ, который она уже скидывала на руки пропущенного в круг драконами молодого человека, тёплые перчатки и платье из лучшей шерсти, а также великолепный жилет из огненно-рыжей лисы, словно продолжающий природную шевелюру её высочества. Кто-то хорошо снарядил её ненаследное высочество для путешествия в поднебесье.

И во многих умах народилась шальная мысль: а такое уж и ненаследное?

Если две дочери покойного короля собрались в одном месте, а вторая, к тому же, прибыла столь экстравагантным способом... Джентльмены, да ведь это для того, чтобы успеть до оглашения вердикта Палаты, до признания наследных прав, до вручения Печатей! Вот оно что!

Откуда бы ни появились эти легендарные тва... существа — из двух принцесс они явно поддерживали ту, что моложе. Ту, которую принесли на своих спинах, а это, джентльмены, о чём-то, да говорит. Разумность свойственна лишь драконидам, высшим существам из пантеона рептилий-людей, а дракониды — это мощь, способная остановить даже Великую Армаду в океане. Ибо держит в подчинении целый сонм драконов неразумных, до сих пор обитающих в горах и пустынях и власти человека над собой не признающих.

Расклад сил был понятен.

Но... оставался ещё Закон о престолонаследии. И обойти его казалось невозможным.

Улыбнувшись, Рыжая Бесс, как давно её прозывали за глаза, подняла руку, жестом призывая к тишине.

— Лорды мои и пэры, и вы, святые отцы, выслушайте меня.

Из складок мехового жилета на свет появились два свитка, при виде которых сердца присутствующих архиепископов дрогнули одновременно. Золотые печати с оттиском Кольца Рыбака не узнал бы только несведущий, а здесь, в стенах аббатства, они, к тому же, засияли собственным светом, откликаясь на местную святость.

Елизавета продолжила громко и внушительно:

— Здесь у меня веские доказательства моих прав на престол. Письмо моего отца с просьбой к Его Святейшеству признать, наконец, так называемую дочь Марию не дочерью, а племянницей...

— Что-о? — Старшая принцесса угрожающе затрясла кулаками. Но белый шипастый хвост не менее грозно щёлкнул перед её носом и замер, как бы предупреждая. Из пасти ящера вырвался грозный рык. Побелев, женщина осела в кресле.

— Да, племянницей, — с вызовом повторила Бесс. — Поскольку она родилась спустя пять месяцев после заключения им брака с Екатериной Арагонской, вдовой его покойного брата. Ребёнок же появился на свет не недоношенным, а, как тут наверняка озвучили, крепким и здоровым. Было такое, лорды? Было... А, значит, девятимесячным. Мой отец решил, что лучше принять на себя несуществующий грех и признать дитя за своё, поскольку не раз ему предсказывалось, что наследников мужского пола у него так и не будет. И вообще сомневались в рождении детей как таковых. Вы понимаете, что подобные пророчества не озвучиваются, а несчастные, их изрекающие, долго не живут. К тому же, все помнят, что мой покойный отец был скор на расправу с теми кто его огорчал... К письму приложено подтверждение от духовника, который с особого разрешения Его Святейшества свидетельствует: Его величество Вильям неоднократно сокрушался во время исповеди, что взял на себя грех несуществующего добрачного прелюбодеяния, и сожалеет, что вырастил из племянницы чересчур точное своё подобие, чему потом сам ужаснулся. Сохраняя любовь и жалость к той, кого привык называть дочерью, он не мог не думать и о судьбе страны, остающейся в её руках. Государь победил в нём отца. Он тайно обратился к Его Святейшеству — за советом и поддержкой, решив положиться на высшую волю небес, говорящих с нами от лица Папы. Представляю вам сей документ на установление подлинности. Вместе с этим.

Элизабет торжественно продемонстрировала второй свиток.

— В ответ на последующую просьбу моего отца — признать законным брак с моей матерью, Джейн Болейн, поскольку обвинения в государственной измене признаны после пересмотра дела ложными, Его Святейшество Папа Аврелий ответил согласием. Dixi, джентльмены. Я сказала. Делайте выводы.

Молодой человек, в котором все без исключения признали Роберта Дадли, друга детства, и, как подозревали, сердечного друга Елизаветы, с поклоном принял у неё из рук оба свитка и бестрепетно шагнул под арку, образованную драконьим хвостом. Почтительно вручил документы Главе Палаты, а тот, в свою очередь, с поклоном протянул архиепископам.

Лорда Сомерсета трудно было выбить из колеи. На заседаниях Палаты случалось всякое, вплоть до арестов некоторых лордов и членов парламента, неугодных королю. Поэтому — лорд продолжал выполнять свои обязанности чётко и с достоинством, в то же время, не упуская из виду мельчайших деталей происходящего. Отметил он и довольный прищур янтарных глаз чёрного дракона, и напряжение голубоглазого белого, хвост которого, нервно дёрнувшись, разрушил-таки границу круга, дотянувшись до возвышения и обвив ножки кресла. Вместе с прижатыми к нему ногами несостоявшейся королевы Бриттании.

И Сомерсет мог поклясться, что в голубых глазищах дракона таились не только угроза и ярость, но что-то... личное?

Отворачивающаяся изо всех сил Мария вздрогнула, завертела головой... будто услышала что-то, доступное ей одной. Впилась взглядом в Белого — и вдруг, некрасиво разинув рот, завизжала, как простая базарная торговка, прижимая к груди судорожно сжатые кулачки.

К ней бросились две дамы из свиты, единственные женщины, которым, кроме принцессы, дозволено было прибыть на заседание. Но, несмотря на то, что хвост, как-то брезгливо дёрнувшийся, сполз и больше не обжимал её ноги, Мария не могла успокоиться, пока кто-то из сердобольных лордов не прыснул ей в лицо вином из фляжки — что поделать, воды не нашлось. Ей стирали красные брызги с жалко перекошенного лица, а она тихо поскуливала, всё стараясь забиться в угол своего кресла, как в собачью конуру, окончательно растеряв былое величие и гордыню.

— ...Не могу сказать, что мне жаль, дорогая кузина, — холодно обронила Елизавета, теперь уже — почти королева. — Но пора расставить точки над i. Я здесь, чтобы принять полагающееся мне по праву. Читайте же, мои лорды, и вы, святые отцы, читайте!

...Через четверть часа Палата Лордов огласилась дружным приветствием:

— Да здравствует королева Елизавета!

Этот ликующий крик был подхвачен толпой у стен аббатства, и понёсся дальше, дальше, по улочкам Лондона, а от него — по всей многострадальной стране, измученной казнями, заговорами, религиозными бучами и кострами. Кончилось царство крови. Боже, храни рыжую королеву Бесс и её жениха Роберта Дадли!

А что Мария, Мария? В Тауэре? — шептались в народе. О нет, разве вы не знаете? Там сейчас почти никого нет. Дней десять назад его порядком порушил драконище, один из тех, Елизаветинских, чёрный... Власти же ничего толком не объясняли, пустили слух, что от молнии взорвался арсенал с порохом, а на самом-то деле... А Марию пока в монастырь, из уважения к королевской крови. Бесс-то сама в тюрьмах насиделась, и из милости своей не желает того же кузине. А надо бы... Ах, Марию отправляют не послушницей, а на вечный постриг? Другое дело. Пусть грехи замаливает до скончания века. Их у неё много.

...Приняв королевские печати, Её Величество Елизавета распорядилась:

— Лорд канцлер, готовьте приказ о моей коронации. Здесь же. Немедленно.

Лорд Сессил, первый подчинённый новой королевы, склонился в глубочайшем поклоне.

— Извольте назначить дату, Ваше величество

— Вы плохо слышали? Я же сказала: здесь, немедленно. — Словно не замечая вытянувшихся лиц, продолжала: — А в чём загвоздка? Что нам, собственно, требуется? Священные сосуды с помазанием? Корона? Так они хранятся здесь же, насколько я знаю. Присутствие его преосвященства Кентерберийского, представителей Палаты лордов и народа, меня самой, наконец? Мы все здесь, в полном составе. Не будем терять время.

Оба дракона покосились на неё с явным одобрением.

Лорд Сессил отступил, пряча усмешку и разыскивая глазами секретаря.

Первый шаг новой королевы был весьма предусмотрителен. Матильда Бриттанская, в свою бытность, слишком долго обдумывая детали предстоящей церемонии, свою корону профукала: принц Стефан, её кузен, короновал себя самолично и вышиб из-под неё трон, на который она только намеревалась приземлиться. Похоже, новая королева хорошо знает историю. Но главное — делает правильные выводы.

Может, и впрямь, продержится дольше Матильды? Хотя бы года два-три. Стране сейчас так нужна стабильность...

— Торжества по поводу коронации устроим не ранее, чем попрощаемся с моим отцом, мир праху его. — Бесс перекрестилась. — Негоже праздновать, когда тело родителя ещё не погребено. Сессил, и вы, господа, я жду. Приступайте. Вы уже готовились к коронованию моей кузины, так что детали протокола помните хорошо.

...Поздно вечером, к принимающей здесь же поздравления королеве Бриттанской... ну пусть будет Империи, подошёл ещё один человек, спокойно прошедший сквозь толпу придворных, жаждущих показать преданность новой власти. Человек, одетый неброско, никому неизвестный, но, тем не менее, всем видом излучающий причастность к этой самой в л а с т и. И те, кто инстинктивно расступились перед ним, но вроде бы устыдились своего неосознанного порыва, обратили внимание, как просияла их новая монархиня, как посветлела лицом. И даже всерьёз обеспокоились: а не замена ли это лорду Роберту Дадли? Закон о принятии нового титула Принца-консорта уже подписан, всё может быть, теперь королева вольна выбрать себе спутника жизни по своему разумению, без необходимости делиться властью...

— Дорогой друг!

Она протянула подошедшему обе руки, в знак высшего благоволения. При этом на лице стоявшего за её плечом жениха не появилось и тени неудовольствия или ревности. Напротив, будущий принц Уэльский радушно приветствовал незнакомца.

Мужчина с удовольствием склонился над рукой, отягощённой пока единственным кольцом, доставшимся ей сегодня от покойного родителя.

— Счастлив был посссодействовать в этом небольшом дельце. Как только возсссникнут семейные неурядицы — обращайтесь ко мне, Ваше величество.

Свистящие звуки, нет-нет, да и проскакивающие время от времени в речи, придавали, вкупе с бархатным голосом, необычайный шарм странному гостю.

— Ваша помощь бесценна, друг мой. — Королева тепло улыбнулась. — Я получила сегодня несоизмеримо больше, чем мой возможный ответный дар, и всё же попытаюсь спросить: могу ли я чем-то вознаградить вас?

Уголки губ незнакомца дрогнули.

— Можете, Бессс... Отпуссстите со мной того, о ком мы договаривалисссь, и я буду сссчастлив.

Елизавета поморщилась

— Дорогой друг, но это такая малость...

— Я видел ссслёзы радости на щеках королевы. Я прочёл её будущее. Мне доссстаточно.

Рыжая Бесс (теперь далеко не каждый осмелится вспомнить это её прозвище!) в волнении прижала руку к сердцу.

— Будущее... — Понизила голос: — Я продержусь?

— И не одно, и не два десссятилетья, думаю. Но, может статься, вы ещё не раз помянете недобрым словом сегодняшний день и пожалеете, что не остались в ссстороне от большой политики и интриг. Поверьте, власть не так уж и сссладостна, как может показаться на первый взгляд. Но если вам понадобится беспристрастный сссовет — всегда к вашим услугам. Сейчас же вынужден вассс покинуть. Но напомню: я отбываю не один.

— Дождитесь, по крайней мере, верительных грамот для нового посла. Их вот-вот должны принести мне на подпись. Видите, я помню о наших договорённостях! Послание к Генриху Валуа, к сожалению, пока не готово, вы сами понимаете, для него нужно время, ибо каждое слово надо взвесить и обдумать, но ведь вы... можете прибыть за ним позже?

— Безсссусловно. — Незнакомец сверкнул белозубой улыбкой. — А что передать Его Величеству на словах?

— Передайте, что большая часть договорённостей между ним и моим отцом остаётся в силе. Кроме вопросов брачных. Этот вопрос будет мною решаться не сейчас и не здесь, и с ним, в отличие от коронации, я торопиться не собираюсь. — Хлопнула по руке недовольно подавшегося к ней Дадли. — Не собираюсь! От настырного мужа порой избавиться куда тяжелее, чем от короны... Роберт, я шучу. Не злись. Однако, дорогой друг, я не могу вас отпустить, не поблагодарив как следует, поскольку чувствую себя в неоплатном долгу.

Незнакомец поклонился.

— Обещайте навессстить Галлию, Бесс. Это будет для меня лучший подарок.

Губы королевы сморщились в попытке удержать улыбку. Она величественно протянула руку для прощального поцелуя

Лорд канцлер, застывший в пяти шагах от трона с ворохом срочных бумаг, затребованных Елизаветой, только головой покачал. Ну-ну... Тридцать с лишним лет нога бриттских монархов не ступала на противоположный берег Ла-Манша с дружескими намерениями. А этот некто — легко и походя сорвал королевское обещание на визит...

В голове лорда Сессила отщёлкнулась ещё одна костяшка воображаемых счётов. Непременно пересмотреть внешнеэкономические контракты, подготовиться к чеканке новой монеты — нужны будут полновесные фунты для торговли! И, кстати, для поправки торгового флота, ибо последние десять лет дыры латались только в военных кораблях... Сами небеса послали к Бесс и Бриттании этого незнакомца!

Лорд Сессил перехватил уже знакомый насмешливый прищур янтарных глаз — и, внезапно многое уразумев, склонился перед уходящим почти до самого пола. Небеса. Воистину.

* * *

Было холодно. Мрачно. Сыро. Страшно. Голодно.

Хотя последнее-то, кстати, волновало Доротею меньше всего. Поначалу, хоть времени от утренней трапезы прошло немало, из-за страха о еде не думалось, в животе так и сжимался тугой клубок, и предложи ей кто сейчас — она и глотка воды не сумела бы отпить. Позже голод притупился от усталости, ведь сколько уже она отбродила по этому проклятому лабиринту, пока не поняла, что ходит по кругу... А сейчас, хоть живот и подводило ощутимо, но — привычно. Не так уж долго она прожила в сытости и спокойствии. Частенько на их с братом обеденном столе бывало то же, что и у прочих Сарских жителей — краюха хлеба и пустой овощной суп. К тому же, Август Глюк истово блюл все посты, и за множество лет проживания под одной с ним крышей его сестра привыкла к ограничениям. Вот и сейчас — она лишь прикинула в уме: сколько сможет продержаться? На её памяти, каждую страстную пятницу у них в доме был полный пост, без воды и питья. Значит, сутки у неё в запасе точно есть. За это время она должна найти выход. Должна.

Ведь отчего-то не был навешен замок на эти проклятые двери, и снаружи, и внутри подземелья! Сюда приходили! Во всяком случае, не используйся этот чёртов лабиринт для каких-то целей — вход просто-напросто закрыли бы, чтобы в него не совался кто попало.

О том, что в запутанных коридорах может обнаружиться некто, с кем её тюремщики предпочли бы не встречаться, она старалась не думать. Дори бродила здесь уже целую вечность... ну, пусть часа два-три, но ни разу не услышала чужих шагов или голосов.

Она устала. И если будет по-прежнему тупо идти без цели и какой-то системы — выдохнется окончательно.

Оставалось одно: сесть. Во-первых, потому, что отказывали натруженные ноги. Хорошо ещё, что добротные сапожки, затаченные не каким-нибудь деревенским самоучкой, а лучшим эстрейским обувщиком, были подогнаны по ступне идеально, и не набили ни одной мозоли. Вот только подошвы на них оказались тонковаты: так и прощупывался ступнями каждый случайный камушек, каждый рубчик брусчатого пола.

Во-вторых, если она не прекратит это бессмысленное хождение, то просто сойдёт с ума. Сперва завоет от отчаяния — всё равно никто не услышит! — а потом начнёт биться головой об стену, ибо всё бесполезно, бесполезно... Сейчас она почти жалела, что сбежала. Останься она со своими похитителями — была бы, по крайней мере, на людях... или с людьми... Ошибаешься, тотчас одёрнула себя Дори. Забыла, какое это отребье? Чего ты ждёшь от убийц? Ещё неизвестно, что бы они с тобой сделали. Может, у них в этих же подвалах и пыточная...

...Ей уже давно время от времени попадались валяющиеся на полу обтёсанные камни, кое-где выпавшие из стены — сырость и время разъедали кладку, как это часто бывает в подвалах. Вот и хорошо. Отдыхать прямо на полу, по которому кое-где через щели между булыжниками просачивалась влага, было верхом неблагоразумия, а потому — остаток сил измотанная женщина потратила на то, чтобы стащить несколько таких обтёсанных булыг в одно место и соорудить некое подобие сиденья, на которое уже можно пристроиться без опасения ходить потом с отволглой задницей и простудиться. Доротея подобрала как следует юбки, мало того — постаралась подоткнуть ими ноги со всех сторон, плотнее закуталась в плащ. Тот был слишком лёгок для подземелья, осень-то стояла ранняя, тёплая, плащ более защищал от ветра и дождя, но не от холода. Жаль. Вот бы сейчас меховой...

А ведь она так и не завела в гардеробе ничего тёплого, на зиму. Не успела. И теперь, наверное, не успеет.

Всхлипнув, подавила очередное рыдание. Надо держаться, Дори. Надо. Ради Макса, который непременно её найдёт. Ради Марты, с неё ведь наверняка хотят стрясти выкуп — а иначе для чего нужно похищать никому не интересную компаньонку? Ничего, она ещё утрёт нос всем этим неизвестным ей пока негодяям. Выкуп можно затребовать за того, кто сможешь вернуть, а она не собирается сдаваться. Пусть её похитители не рассчитывают, что возьмут её в два счёта.

Жаль, она посеяла берет, когда, кажется, чуть не загремела с лестницы. Хорошо, что плащ — с капюшоном, можно хоть голову прикрыть...

Рука скользнула за пояс. Там, заткнутый за модный этой осенью кушак на талии, притаился томик Эдмона Ростана, который она успела подхватить с прилавка перед разговором с букинистом, которого потом... потом... убили... И сразу после этого, не дав понять, что происходит, её, охваченную ужасом, втолкнули куда-то в разверзшийся синий тоннель. По глазам хлестнуло вспышкой, а по ушам — воем, мало похожим на человеческий. На какой-то миг стало очень горячо плечам, затем руки, державшие её, куда-то пропали...

Сияние тоже ушло.

Остался полумрак какого-то двора, окружённого со всех сторон высоченными глухими серыми стенами, словно её выбросило на дно гигантского колодца, и где-то там, в высоте, угадывалось небо, такое же серое, как и стены. В панике Доротея оглянулась.

В нескольких шагах от неё на земле корчились и загребали ногами в тщетных попытках встать двое громил, с виду вроде бы добропорядочных горожан, вот только за поясом у них торчали маленькие арбалеты. Морды у громил перекашивались от боли, на губах кипели кровавые пузыри. А руки... руки обуглились, и до сих пор, дёргаясь, тлели, как поленья, голубыми огоньками, вот что больше всего потрясло в тот момент Доротею. Не может человек гореть, как бревно, как дерево...

— Су-у...ка... — вырвалось из пасти одного. — Ве-едь...ма... Держи... её...

И тут она опомнилась.

'Держи её'!

Стремительно обернулась на пятках. Нет, сзади никого. Только ярко-голубая кромка того самого тоннеля, через который она сюда попала, утапливалась в стену здания и быстро таяла. А левее... была распахнута двустворчатая дверь, из которой уже доносились встревоженные голоса, топот ног и бряцанье железа.

'Держи её!'

Это за ней. Сейчас схватят...

Она заметалась по двору-колодцу.

Один из похитителей пытался подставить ей подножку, но Дори перепрыгнула через его обожжённый сапог — о, она стала вдруг такой ловкой! — и ринулась ещё к одной двери, в противоположной стене, моля всех богов, и христианского, и языческих, чтобы та оказалась открытой. Чтобы успеть закрыть её за собой раньше, чем прибегут те, кто бряцает оружием. Чтобы никто не встретился и не схватил по дороге. Чтобы...

Пол ухнул вниз. Здесь были ступеньки, и не ухватись она уже в падении за перила, инстинктивно путаясь удержаться — страшно представить, что с ней сталось бы. Но она вцепилась в деревянную планку мёртвой хваткой, до сведённых пальцев, ободранных на костяшках шершавой поверхностью стены. Подтянулась, морщась от боли в предплечьях — попробуй, прими без подготовки вес собственного тела! И, сперва на ощупь определяя край ступеней, а затем, окружённая невесть откуда взявшимся голубоватым светом, поспешила вниз, в темноту и пустоту, лишь бы подальше. Тут, в проходе, она была, как на ладони. Надо бы найти убежище, нишу, какое-то помещение, чтобы спрятаться... Каземат это или тюрьма, или замок, но подвальные помещения под такими зданиями обширны, и, как правило, не пустуют.

Либо те, чьё приближение она слышала во дворе, бежали всё же не за ней, либо... Они занялись похитителями? Но те наверняка указали, куда она, Доротея, сбежала. Отчего же до сих пор нет погони? Неизвестно, по какой причине, но дверь, через которую она проникла в подземный ход-коридор, больше не открывалась. Её не преследовали.

Или убийцы скончались на месте, не успев навести на её след? Бывает, что от боли просто останавливается сердце...

Оказывается, здесь светились сами стены — таинственным зеленовато-голубоватым сиянием, похожим на то, которым светятся в лесу гнилушки. Только для этого места их пришлось бы собирать слишком много. Работала какая-то магия.

Лестница вскоре закончилась площадкой, упирающейся в высокие двери, обитые чеканной бронзой. Поскольку выбора не было — не назад же поворачивать! — она толкнула тяжёлые створки, и те нехотя подались.

...Картина, представшая перед Доротеей, очень ей не понравилась. Как и то, что дверь за её спиной закрылась сама. Впрочем, при попытке выйти — пропустила беспрепятственно: мол, пожалуйста, там как раз тебя ждут... Продолжать путь в неведомое казалось страшным, возвращаться — глупым. Людей не похищают, чтобы предложить им чашку чая и бисквитное пирожное.

Она обернулась — и вновь окинула взглядом просторный круглый грот со слабо светящимся потолком-куполом. Четыре тёмных тоннеля уводили в никуда. В промежутках между ними извивались по стенам громадные ящеры и змеи, вырезанные в барельефах столь реалистично, что, казалось, каждый ядовитый клык, каждая позолоченная чешуйка сверкали собственной полировкой и жизнью. Свивались в кольца мощные хвосты. Щерились пасти. Гипнотизировали неподвижные золотые глаза с вертикальными обсидиановыми зрачками. А ровно по центру простенков между каждым ходом высились постаменты, над которыми застыли в неподвижности цепи. Будто здесь кого-то приковывали...

Приносили в жертву?

Это капище? Ритуальный зал?

Куда она попала? К кому?

Но поскольку прямо здесь и сейчас никто не совершал гнусных богопротивных действий, да и присутствия кого-то живого не ощущалось — Доротея рискнула заглянуть в боковой ход слева от себя. Куда-то ведь надо идти, в конце концов... По крайней мере, становилось понятным, почему её не преследовали. Ритуальный зал мог быть запретным для простых смертных.

Тоннель не освещался, но не успела Доротея пройти и двух шагов, как что-то засияло у неё на пальце. Кольцо! Фамильное кольцо Макса озаряло ей путь мягким, почти солнечным светом, ничуть не похожим на мерцание гнилушек. Его живое тепло заставило сердце забиться чаще.

Максимилиан заботится о ней даже здесь. Он найдёт её непременно.

Но погодите-ка... Если кольцо и впрямь настроено на её защиту, то не оно ли опалило похитителей? Да, не успело или не смогло закрыть чужой портал. Зато как следует наказало кое-кого за слишком длинные руки, чтобы не тянулись, куда не следует. И этим самым дало ей несколько драгоценных секунд, чтобы убежать.

Что ж, если так... Если таким образом сработала эльфийская магия — Дори в этих катакомбах никто не страшен.

Она уверовала — и теперь смело шагала вперёд. Не забывая внимательно поглядывать под ноги и на стены: чтобы ненароком не наступить, не задеть что-то подозрительное, отчего может сработать ловушка или западня. В своё время она наслушалась немало рассказов от Алекса с Изольдой о том, какие опасности подстерегают разиню в подземельях любого, уважающего себя старинного замка. Кольцо кольцом, но и сама не плошай.

После полусотни шагов коридор раздвоился. Вспомнив про когда-то вычитанный закон построения лабиринтов, Дори повернула налево. И придерживалась этого правила каждый раз при очередном разветвлении.

Через час, после, наверное, полусотни поворотов и витков, она вышла в тот же грот. Петля замкнулась.

За это время Дори успела побороть страх и даже немного освоиться в непривычном месте. Света было достаточно, и не факельного, от которого пляшут и ломаются тени, искажая реальность, и без того мрачную; пол под ногами, благодаренье Богу, не земляной, иначе она бы пришлось то и дело оскальзываться на подвальной сырости. Нет, туннели и ходы лабиринта устилала ровная брусчатка, почти как на центральных мостовых Эстре, разве что булыжники лежали не так аккуратно, зато отшлифованы были до гладкости, как будто по ним выхаживали часто, помногу, не один десяток лет.

Немного отдохнув, Доротея выглянула из-за дверей грота, прислушалась. И даже рискнула прокрасться по лестнице, узнать, что творится там, наверху. Во внутреннем дворе было тихо. Безопасно тихо? Подозрительно тихо?

Снаружи сквозь щели между створками и косяком проникал дневной свет, хорошо очерчивая силуэт самой двери, железных петель, и... двух широких брусьев, перечёркивающих просветы. Да, очень похоже на засовы. Птичку всё же отследили и заперли.

Мысль о возвращении в лабиринт и дальнейшем брожении по извилистым ходам-червоточинам посеяла в ней панику. Не перехитрила ли она сама себя?

Нет. Лучше хоть какая-то надежда на спасение, чем самой отдаться в руки убийц. Она должна найти выход, в крайнем случае — убежище, в котором отсидится до прихода Макса, а он непременно за ней явится. Просто ему нужно время — узнать, что она в беде, понять, куда она попала, добраться... Первое и последнее, должно быть, самое лёгкое, а вот разузнать, что это за проклятое место... Как это сделать, если её перенесли порталом?

Ничего. Он эльф, причём, тёмный, а те, говорят, куда более сильны в магии, чем светлые.

...В этот раз Доротея сворачивала на развилках только направо, но через какое-то время опять вернулась к ритуальному залу, как его для себя назвала. Тогда она решила поменять тактику: менять право и лево поочерёдно, и... пришла в опостылевший грот.

Вот тогда она и решила: хватит. Будь что будет. Ей надо передохнуть. Свернула в один из проходов, углубилась в очередную, уже знакомую, петлю лабиринта, натаскала выпавших из кладки булыг для жёсткого, но всё же сиденья... Устроить ложе не получилось бы: камень есть камень, а Доротея всё же женщина, пусть и не очень слабая, но всё же... Ничего, она подремлет сидя.

Постаралась утеплить ноги, завернулась в плащ...

Нащупала за кушаком книгу, которую в момент бегства умудрилась не потерять... и вдруг почувствовала такую острую тоску по дому, по Гайярду, который стал родным, по Максу...

И как так вышло, что томик открылся на Той Самой странице?

— Что значит — поцелуй? — прошептала Доротея.

И продолжила негромко, словно отвечая тому, кто этой ночью карабкался на её балкон:

— Что значит поцелуй? Непрочный, легкий знак,

Что подкрепляет нам признанья, клятвы, слезы...

Соединенье душ, дыханье нежной розы,

От сердца к сердцу путь, таинственный цветок...

Показалось ей или нет, что словно плющ зашуршал по стене?

— ...Что наполняет нам всю душу ароматом.

Что значит поцелуй? Один лишь лепесток

В живом венке любви, роскошном и богатом...

Она улыбалась. В подземелье неизвестного замка, брошенная, казалось, на произвол судьбы, одна, обречённая до скончания века на вечные поиски выхода из этих чёртовых катакомб, она черпала силы из воспоминаний о ночи любви и из прекрасных слов, чарующих, как музыка.

Дочитав, бережно закрыла томик. Положила на колени. И, опершись спиной о стену, задремала с блаженной улыбкой на устах.

И вот через эту дрёму к ней опять пробился странный звук — шуршание, перестукивание, шорох... Мужской голос, полный печали, зазвучал прямо у неё в голове:

'От сссердца к сссердцу путь, таинссственный тсссцветок... Кто ты, незссснакомка?'

Вздрогнув, она очнулась.

И застыла, встретившись с немигающим взглядом.

Жёлтые, в золотистую крапинку глаза с узкими вертикальным зрачком принадлежали змеиной голове, размером, пожалуй, с человечью. Естественно, держалась она на такой же толстой змеиной шее, переходящей в мощное туловище, а вокруг приподнятого в стойке тела свивались и вытанцовывали кольца бесконечного хвоста.

'Не бойссся,' — шепнул тот же голос. 'Не убегай, всссё равно некуда... Зсссачем ты зсссдесь?'

Похолодев от ужаса, Дори взирала на пляску змеиного хвоста, на сплетения колец, одного из которых хватит, чтобы её удушить, на мерцающие и переливающиеся в свете её сапфирита изумрудно-чёрные чешуйки...

Кольцо Макса!

Оно не... сработало, или не почувствовало угрозы?

'Кто ты?' — настойчиво переспросил голос. 'Ты так похожа на... Нет, моя Молли давно меня осставила, увы. Будь она сссейчас жива, она была бы, наверное, как ты. Такие же белые волосссы...'

Точно так же, безгласно, разговаривал с ней старый дракон, встреченный в Гайярдовском парке.

Ей показалось, что змей вздохнул.

'Идём зссса мной. Зсссдесь небезсссопасно. Я уже ссслышу, как наверху откидывают тяжёлые зсссасовы, как вынимаются изссс ножен мечи... Они боятссся меня, но идут зссса тобой. Пойдём, храбрая женщина. Я ссспрячу'.

Она кое-как привстала, едва не уронив томик, и опомнилась.

Змей. Должно быть, из тех, кто изображён там, в ритуальном зале... Там были ещё цепи. Постаменты. Это ему приносились жертвы?

Но Доротея безоговорочно доверяла Максу, а, значит, и его кольцу.

Кем бы ни было это существо — оно разумно и рассудительно. И захоти задушить её и сожрать — давно бы это сделало, ведь оно подобралось почти незаметно. Да ведь всё это время, пока Доротея здесь петляла, он мог за ней следить. Но не схватил, не тронул... Заговорил.

Заговорил после её стихов о любви, думала она, поспешая за тёмно-малахитовым хвостом в орнаменте бледно-зелёных и чёрных чешуинок. Они-то его и приманили.

Молли... Он сравнил её... со своей женщиной? Говорящий змей, потерявший когда-то возлюбленную — кто он? Оборотень? Доротея слабо разбиралась в классификации магических существ, к тому же часть из них ныне считалась вымершей. Но сейчас она вспомнила о Нагах, змеелюдях. Не из тех ли её невольный спаситель?

Где-то далеко, за спиной, что-то ухнуло, затем ещё раз. Пол под ногами дрогнул, с потолка посыпалась крошка. Дори невольно втянула голову в плечи.

'Тцссс', — похоже, Змей засмеялся. 'Глупые люди, я зсссакрыл вход, а они теперь пытаютссся его таранить... Ворота в Храм моих Богов откроет только Массстер, а зссса ним ещё нужно поссслать. Они понадеялисссь сссами выманить тебя, всссё поджшшшидали, когда ты поймёшшшь, что идти некуда. Думали, ты сссидишь и рыдаешь у ворот Храма. Дурачьё, того не поняли, что их людей ссспалила эльфийссская магия, а она родссственная нашей...'

— Поэтому ворота и открылись?

'Да. В тот момент я тебя и почувссствовал...'

Он вёл её практически по прямой, словно не замечая глухих стен и тупиков, проходя н а с к в о з ь. Каждый раз в том месте, где его башка вот-вот, казалось, протаранит камень, проявлялось жерло нового хода, тотчас затягивающееся кирпичом, стоило Доротее перешагнуть его светящийся контур. Они ломились напрямую...

И уткнулись в новые ворота, покрытые литыми пластинами золота. С улыбающимся во все створки солнцем, окружённым золотыми крылатыми змеями.

'Сссюда дойдёт только Массстер. Но войти не сссможет. Я не даю ему доссступа...'

Из нового грота потянуло, как ни странно, запахом вечерней прохлады и каких-то диких трав. Впрочем, это огромное пространство под землёй уже язык не поворачивался назвать гротом: то оказалась настоящая пещера, и свод её терялся в необъятной вышине, а противоположная стена еле угадывалась.

'Зсссдесь нет дневного сссвета, просссти. Только мой'.

Что-то коснулось ступни женщины и тотчас юрко откатилось. Маленькая жёлтая змейка в целой компании змеек зелёных зашныряли, засуетились под ногами, и Доротея замерла — не от страха, поскольку тот уже успел притупиться, вместе с удивлением, а из-за опасения кого-то раздавить, не заметив. Она была в гостях, а хозяев обижать нехорошо. К тому же, в подполе их сырого родительского дома в пригороде Лондона всегда водилась парочка ужей, вместе со старым котом охотящихся на мышей, поэтому с детства сестрички Глюк не боялись изящных земноводных, делясь с ними порой кусочками булки, размоченной в молоке.

Но в этом странном месте оказались и ещё одни обитатели. Вслед за шустрыми змейками высунулись из-за старых сундуков чьи-то мохнатые белые мордочки, усатые и розовоносые, белоусые и красноглазые.

'Мои друзсссья. Не шалят, им просссто любопытно. Ты — первый человек, зашшшедший сюда за четырнадцать лет. И даже не зссснаю теперь, отпуссскать ли тебя... Мне было так одиноко всссё это время...'

Выполз на середину пещеры. Обернулся.

'Шшшучу. Конечно, выпущщщу. Один узззник всегда поймёт другого... Но над этим надо подумать, хорошшшенько подумать...'

Лохматая миниатюрная белая крыска бесстрашно уселась на задние лапки перед Доротеей, запрокинула голову, чтобы лучше рассмотреть — да так и опрокинулась на спину, потеряв равновесие. Обиженно заверещала, задрыгав лапками. Жирненькое тельце никак не могло перевернуться на живот; но вот набежали такие же беляши, помогли, уволокли, возбуждённо попискивая и оглядываясь на громадную гостью с укоризной, будто это она была виновата...

Доротею разобрал нервный смех. В изнеможении она опустилась на пол там же, где стояла. И ощутила под собой тёплый густой ворс благородного хорасанского ковра, в который так и хотелось запустить пальцы.

Не успела она опомниться, как зелёные змейки, скользнув ей на ноги, расшнуровали и стянули сапожки. Две оказались прямо на плечах, и хвостиками подхватили завязки плаща. Казалось, дай им волю — они с такой же ловкостью, бесшумно, почти не касаясь, расшнуруют ей платье и взобьют по-новому причёску. Это были идеальные горничные. Жёлтая же змейка, пристроившись на скамеечке неподалёку, важно кивала головкой, словно надзирая за работой. Должно быть, местная матушка Аглая...

Плащ сам собой, под шорох маленьких лапок, отполз в сторону и улёгся, тоже как бы сам по себе расправившись, на крышку широкого сундука.

Вообще этих ларей, сундуков и ящиков, окованных медью и бронзой, скопилось тут вдоль известняковых стен, увешанных гобеленами, в неимоверном количестве, причём, вперемешку с мешками из плотной парусины, набитыми, по виду, гравием и галькой, с бесценными напольными вазами из чайнского фарфора, из широких горловин которых вывешивались нити жемчугов разных оттенков, ожерелья из кораллов, опалов, изумрудов... Пещера Али-Бабы, по сравнению с этой, показалась бы жалким сараем.

'Зсссдесь красссиво', — печально промолвил Змей, как бы соглашаясь с немым восторгом гостьи, понятным и без слов. — 'Но давным-давно некому отцсссенить всссю ту красссоту, что я сссобирал десссятилетьями... Моя женщина погибла, а дом, который я так любил, ссстал для меня тюрьмой. Но хватит пока об этом. Ты уссстала. Расссполагайссся. Хорошо, что ты не боишшшься раттусссов и сссерпентин, они добрый и славный народецссс, жаль только, что для тебя немой. Я общаюсссь с ними на их язсссыке, но мысссленно, тебе же этого не дано. Но ты им понравиласссь'.

Змейки-серпентинки выстроились клином, и живой указательной стрелкой заскользили куда-то вглубь жилища.

'Сссмотри, они тебя зсссовут'.

Заинтригованная, Доротея поднялась на ноги. До чего же было приятно после полудня хождения идти по мягкой поверхности, шекочущей через чулки! Томик поэмы Ростана она пристроила туда же, где и плащ, рассудив, что местные обитатели на её вещи не покусятся. Живая 'стрелка' привела её в один из закоулков пещеры, просторную нишу, где вдоль круглого паласа были разложены подушки. Посередине на низких золотых львиных лапах покоился обширный круглый же стол, на который уже стаскивались лохматыми... раттусами? головки сыра, завёрнутые в льняную ткань, лепёшки, ваза и изюмом и орехами, узкогорлый кувшин, явно не пустой. Отдельно, не расплескав ни капли, водрузилась чаша с розовой водой для омовения пальцев, а рядом — полотенце...

'Просссти, мои запасы ссскудны, я не рассчитывал на госсстью... И не сссмогу сссоставить тебе компанию — по крайней мере, сссейчассс, пока я в этом облике. Прими мою трапезсссу, не обессудь. А я пока удалюсссь, чтобы не сссмущать тебя'.

Чувствуя, что от избытка впечатлений, кружится голова, Доротея присела на роскошную подушку.

Происходило что-то небывалое. Она была в гостях у говорящего Змея, под землёй, в пещере, набитой сокровищами мира, прислуживали ей змейки и необычные крысёныши, и вместе с тем — её похитили, и прямо сейчас пытаются отыскать в лабиринте, который она до этого исходила вдоль и поперёк... В голове всё перемешалось. Было от чего сойти с ума.

Мохнатая мордочка ткнулась ей в ладонь. Красные глазки глянули вопрошающе. Выразительно принюхался нос, вытянувшись в струнку на острый запах выдержанного сыра... Рот у Дори так и наполнился слюной.

Хорошо бы, этот Змей и впрямь только пошутил, что не отпустит её.

В любом случае — она нашла убежище. Остальное решится потом. Живот, наконец, свело от голода, а немудрящая еда казалась восхитительной уже на вид. Поесть, перевести дух, расспросить хозяина о том...

— Постойте! — крикнула вслед торопливо. — Я даже не спросила, как вас зовут! И куда я попала?

Мощное тело скользило по коврам почти бесшумно, и поэтому Змей возник перед ней как-то быстро, пугаюше.

'Ты в проклятом Некрополисссе. В Граде Обречённом. Который был когда-то Городом Зсссолотым, моим городом...'

Рука Доротеи с кусочком сыра опустилась сама собой, на радость белым малышам.

Она читала об этом. Но сочла тогда лишь красивой легендой...

— Самаэль? — спросила осторожно, сама себе не веря.

Вздохнув, он дважды обернулся вокруг ковра, положил умную голову на хвост. Сказал с тоской:

'Был... Сссамаэль. Сссейчас — чудовище, которым пугают детей, проклятье Града... Я ведь ссслышу их всех, когда в меня поссступает их сссила... Всссех. И живых и мёртвых. И всссе они уверены, что это я высссасываю из них жизссснь капля по капле, я оградил ссстены изссснутри, замуровав навеки тцссселый город... А я — я всссего лишь однажшшшды доверилссся другу; другу, как сссчитал...'

Глава 7

Вот чему не обучали девиц в Итонском пансионе, так это тому, как приводить в чувство обессилевших Змеев. А жаль. Из груза полезных и бесполезных знаний пригодилось бы сейчас именно это. Стены пещеры давно уже содрогались от мощных ударов снаружи, со сводов струилась каменная крошка... пока что крошка, грозящая вот-вот перейти в осыпи мелких камней, а там недолго и до глыб, и до полного обрушения. Вот уже по пластам породы зазмеились первые трещинки, пока ещё едва различимые глазом, с волос толщиной, но ещё немного — и они углубятся, станут шире... И тогда — огромная пустота в земле схлопнется и похоронит навечно хозяина подземелья и его случайную гостью, добрых милых раттусов и зелёно-желтых змеек...

...Потому, что тот, кто прозывался Самаэлем и до недавнего времени сдерживал катастрофу, лежит сейчас на драгоценных коврах своей пещеры, припорашиваемый каменной пылью, почти бездыханен. И не в силах больше сопротивляться.

...Он едва успел назвать себя Доротее, когда подземелье сотряс первый удар.

Огромное тело Змея вздрогнуло, как от боли, и свилось в тугую пружину. Глаза вспыхнули пламенем. Неподалёку пискнули и сбились в мохнатый белый коврик раттусы, побросав посуду. Змейки дружно встали на хвосты и оборотились к своему повелителю.

Тот дрожал от напряжения крупной дрожью. Вокруг его тела переливались радужные кольца.

— Что происходит? — выкрикнула Доротея, вскакивая. — Что... — Пол ощутимо тряхнуло, послышался звон дверей, штурмуемых невидимым тараном, и Дори вдруг поняла. — Это за мной, да?

'Тссс... Не отвлекай меня...' — только и прошипел Змей. И замер. Лишь кончик хвоста подёргивался в такт последующим ударам.

Их была целая серия, и во врата, и в стены, и в потолки, будто сама пещера оказалась заключена в громадную сферу, как волшебное яйцо птицы Рухх, а некий великан лупил по этой сфере что есть мочи, пытаясь разбить скорлупу и добраться до вкусных мягоньких птенчиков. Дори насчитала ещё двенадцать толчков, но вскоре, не выдержав целого каскада, закрыла уши, уткнулась, съёжившись, лицом в колени и... сбилась со счёта.

А потом всё вроде бы прекратилось, и рухнул не потолок, как можно было ожидать, а Самаэль, с шумом и грохотом. Опал, будто из него вышибло дух. И в наступившей тишине отчётливо стукались об пол толстые кольца могучего хвосто-тела.

Отняв руки от лица, Доротея подняла голову.

Будто и не было только что конца света, вот только всё вокруг словно поседело, припорошенное серой пылью. И Змей, её спаситель, распластался на полу неподвижной страшной безмерно вытянутой тушей. Но вот забегали вокруг Большого Господина крысёныши, жалобно запищали... Засуетились змейки, невесть откуда таская воду в маленьких пастях и этими крошечными порциями, смачивая чешую лежавшего, пытались, должно быть, привести его в чувство. Доротея с трудом поднялась на занемевших ногах, шагнула к Самаэлю — и остановилась в нерешительности. Она понятия не имела, что делать. С лежащим в обмороке или обессиленным человеком всё ясно: расстегнуть одежду, чтобы не стесняла движений, спрыснуть лицо водой, сунуть под нос что-нибудь с едким запахом, распахнуть окно, дабы облегчить дыхание...

А что прикажете делать с бесчувственным пещерным змеем?

И тут атаки извне обрушились на пещеру снова.

Самаэль застонал совершенно по-человечески и попытался подняться. Доротея бросилась к нему, но её женских сил хватило лишь на то, чтобы едва-едва удержать на плече осевшую громадную голову.

— Так же нельзя... — взмолилась Доротея. — Нельзя... Ему нужна я одна, а он пытается уничтожить нас обоих?

'Он полон сссил, а я пуссст...' — прохрипел Самаэль. — 'Но меня хватит ещё на какое-то время, а Массстер... он человек, хоть и маг, он тоже уссстал, я зссснаю это наверняка... Не бойссся, я продержусссь'.

— Самаэль. — Доротее очень хотелось, чтобы голос звучал твёрдо. — Мне всё же лучше к нему выйти. Судя по всему, он разозлён, и... Если его не остановить — погубит нас всех. А я ему всё-таки нужна...

'Глупосссти!' — рявкнул Змей оглушительно. 'Я ему тожшшше нужшшшен! Он просссто меня выматывает, чшшштобы взсссять, в конце концов, обесссиленным, приручить навсссегда... Это долгая война, моя война, и не сссмей вмешиватьссся. Я докажшшшу, что всссё ещё князсссь, хотя бы тут, под зсссемлёй'.

Дышал он часто, судорожно, и время от времени в его груди что-то клокотало, а по горлу ходил ходуном какой-то бугор, словно кадык. У Доротеи уже подкашивались ноги от тяжести его головы. Но вот Змей глубоко вздохнул и выпрямился. Часть его тела по-прежнему была свёрнута в несколько колец, но голова возвышалась на уровне роста крупного мужчины. И невольно Доротее подумалось: а может, ему так привычно? Полозы ведь полулюди; возможно, и этот когда-то мог оборачиваться человеком...

Да, Самаэль Нормандский не был обычным Змеем, она это помнила из легенды, которую несколько раз перечитывала с Мартой ещё в Саре. Он был Змеем разумным, властителем подземных недр, Полозом. Последним в своём роду, князем Города Змей, Города Мудрости, Города Солнца... Который по воле злого демона, якобы неосторожно вызванного, на его месте воздвиг Град Обречённый, а из бывшего князя сотворил кровожадное чудовище...

Так писалось в легендах. Похоже, какое-то зерно истины в них присутствовало, но вот в наличии демона Дори теперь сильно засомневалась. Демон призвал бы на помощь все силы преисподней и справился бы с Полозом, даже могущественным, но загнанным в ловушку. Нет, сейчас их пытался выкурить из убежища человек, пусть и владеющий могучим колдовством, но имеющий предел своих возможностей.

'У тебя есть кое-что', — сказал Змей нормальным голосом, почти не шипя. — 'Оно можшшшет помочь нам обоим...' — Дрогнули, словно принюхиваясь, красиво вырезанные ноздри. — ' Некий магический предмет... Не думал, что он настолько силён. Покажи'.

Магическим на Доротее было только кольцо Максимилиана Фуке, и женщина, не колеблясь, вытянула вперёд руку.

'Сссапфирит...' — пробормотал Самаэль. 'Защитный... Поссслушай, госсстья...Я зссснаю, как иссспользовать его сссилу, но должен предупредить: могу вытянуть из него всссё, и тогда твоё кольцо потеряет охранные сссвойства. Тебе оссстанется надеятьссся только на меня'.

Жалобно затрещали входные врата под очередным ударом невидимого врага.

— Пусть, — быстро ответила Дора. — В конце концов, Макс хотел, чтобы оно меня защищало; вот оно и защитит. Не медли. Мне снять его?

'Нет. Сссожми кулак и держшшши наготове, чтобы ударить, выссставив камень вперёд. Сссмотри на меня — и не пугайссся. Это может быть для тебя тяжшшшёлым зрелищем... как для жшшшенщины...'

— Что тяжело?

'Ммм...' — Змей даже застонал, прикрыв глаза. — 'Вид того, кто живёт у меня на груди. Тебе придётссся его убить. Пока кольцо на твоём пальце — оно не позсссволит ему ужалить, и я надеюсь, что заодно уничтожшшшит, как тех ссстражников, что тебя держали. Всссё, что от тебя нужшшшно — удар кулаком, один, так чтобы попасть камнем по этой твари. Она не пускает меня к резерву магии. Умоляю: не сссбеги от ссстраха, ты моя единссственная надежда...'

— У тебя на груди? Кто это? — севшим голосом проговорила Дори. — Но я ничего не вижу!

Змей уже не отвечал, запрокинув голову и вновь содрогаясь. Кольцо на пальце женщины плотно и тепло обжало фалангу, словно подбадривая, камень дружески мигнул... Под ногами вновь тряхнуло, словно великан на сей раз прорвался через подкоп и теперь пытался проломить защитную скорлупу головой. Дори решилась. Да, кто-то может её ужалить, значит это — насекомое. Женщины боятся насекомых, потому-то Самаэль опасается её предстоящего страха, и того, что она завизжит и удерёт от него. Но выбора-то нет! Если надо прибить какого-то паразита, который, очевидно, мучает Полоза изнутри и пьёт его силы — она это сделает во имя их общего спасения.

Подавшись вперёд, она напряглась в ожидании. Ударить. Только раз. Со всей силы.

Часто вдыхая, Полоз набирал и набирал в себя воздух, и от этого становился всё толще. То была не иллюзия, он и впрямь раздавался вширь. Укрупнилась часть тела, где у человека, вздумай Змей поменять форму, была бы грудь, и на манишке из белоснежной гранёной чешуи стали отчётливо видны три золотых окружности, вписанные друг в друга, словно кому-то вздумалось изобразить прямо на Полозе мишень для стрельбы.

А в центре этой мишени...

Доротея вздрогнула, подавив желание и в самом деле завизжать и отпрыгнуть. Да что там, любой мужчина, не ожидавший увидеть подобного, побледнел бы. Насекомое, говорите?

'Яблочко' мишени, казавшееся ещё секунду назад кружком не больше куриного яйца, вспухло на глазах, обрастая множеством членистых ног и парой увесистых клешней. Ещё немного — и на груди Змея проявился огромный золотой скорпион величиной с тыкву; пока неподвижный, но уже подёргивался загнутый сегментный хвост с характерной шишкой-булавой, на заострённом конце которого сочилась жёлтая капля яда.

Дори почувствовала тошноту.

'Бей же!' — оглушительно рявкнул Полоз.

Она бы не справилась. Но от внезапно погорячевшего кольца ощутимо стрельнуло в руку и в плечо, словно подталкивая. И тогда, без замаха, неумело, по-женски, она всё же ткнула кулаком прямо в центр хрустнувшей под ударом противной хитиновой спины 'насекомого'.

По ушам резанул скрежещущий визг. Мелькнула знакомая синяя вспышка. Запахло палёным. Закружились, сгорая в полёте до пепла, почерневшие клешни.

Змей застонал, выгнувшись, и от инстинктивного удара хвоста попавшийся случайно на пути столик разнесло в щепки. Но тотчас стон оборвался, как это бывает, когда человек от боли закусывает губу. Полоз жадно хватал раскрытой пастью воздух, а на его опалённой груди, запачканной копотью, по центру оставшейся золотой мишени чернела теперь обугленная чешуя, сквозь которую сочилась алая кровь. Запищали, замахали лапками раттусы, их белый коврик распался, зверьки бросились прочь, к сундукам вдоль стены. Зашипели, заплясали змейки и вновь ринулись к кувшинам с водой.

А Доротея так и оцепенела, не в силах отвести глаз с того, кто перед ней стоял.

Чешуя на Полозе встопорщилась, заискрилась... и с шорохом начала сползать, обнажая голую кожу на человеческом торсе, молочно-белом, давно не видевшим солнечных лучей. Взбугрились мышцы на раскинутых руках, сжались в кулаки сильные пальцы, расправилась крепкая грудь, на которой три золотых круга сияли теперь ослепительно и ровно, хоть их и перечерчивали подтёки крови, сочащиеся из места ожога. И над этими кругами Дори явственно видела радужный конус, воронку, через который в новое тело получеловека-полузмея вливались такие же, полыхающие всеми цветами спектра, потоки ... силы? магии?

Почувствовав ощутимый укол в руку, торопливо глянула на кольцо. Оно подмигнуло ей синим глазом, будто говоря, что с ним всё в порядке. Незапятнанный недавней убийственной вспышкой, камень сиял дружелюбно и ровно, и Доротея, зная наверняка, что он чист, что он даже не прикоснулся к ядовитой твари, убив её на расстоянии, осторожно тронула его губами, передавая поцелуй Максу.

Он почувствует.

Магическая воронка побледнела, и вместе с последними струями волшебного потока втянулась в Змеиную грудь.

— Простите меня, мои подданные, — словно в пространство бросил Самаэль. — Я всё вам верну. Обещаю.

Тряхнул гривой рассыпавшихся по плечам и доходящих почти до пояса зеленоватых волос. Одна из змеек, с готовностью подскочила с кожаным шнурком наготове. Погладив её по головке, Полоз подхватил полоску кожи и перевязал волосы в хвост. Раскинул руки, и, прикрыв глаза, прошипел несколько слов на странном языке, от которого так и дохнуло древностью.

И вот тогда — всё, наконец, стихло. Успокоилось.

Он открыл глаза, оставшиеся такими же жёлтыми, в золотую крапинку. Полузмей-получеловек. Полоз.

Похоже, вернувший себе не только вторую ипостась.

Раттусы, попискивая, волокли пучки каких-то трав, и, улыбнувшись, опустившись на пол, он позволил им наложить себе на грудь целебную кашицу. Перехватил измученный взгляд Доротеи, не решающейся приблизиться.

— Всссё в порядке, прекрасссная незнакомка. Больше нассс никто не побеспокоит. Просссти, мне надо время — прийти в сссебя. Благодарю. Ты не просто меня ссспасла...

Прикрыл глаза. Словно поборов усталость, вновь поднял веки. Усмехнулся.

— Массстер ещё не понял, что притока сил у него большшше не будет. Пусть побесссится. Я укрепил свой барьер, теперь нам ничего не грозит. Отдохни, незссснакомка, и поссстарайся простить меня зссса неподобающий вид. Я отвык...

Он смежил веки и, кажется, моментально уснул.

А вокруг творилось Нечто.

Смерчики каменной крошки поднимались с ковров, с крышек сундуков и с полотен гобеленов, с припорошенного платья и волос гостьи — и втягивались в невидимые глазу щели в полу. Стены пещеры раздавались в сторону, потолок обрастал плафоном, в просветах между коврами виднелось дерево благородного дуба. Засияла, но тотчас приглушила свет, будто спохватившись и не желая будить спящего хозяина, люстра из благородного звонкого хрусталя. Сундуки потеснились к стенам вплотную, их место занял широкий мягкий диван, сплошным кольцом опоясывающий уже не пещеру — обширную залу. Обозначился в стене очаг, и уже облизывало солидные поленья первое, пока ещё несильное, пламя, к которому, весело приплясывая, протягивали озябшие лапки раттусы, и блаженно жмурились от тепла змейки. Под самим же хозяином вспучился и с натугой выгнулся пол, образовывая широчайшее, воистину княжеское ложе, на которое тотчас навинтились столбики балдахина, невесть откуда упала и окутала их ткань полога, посыпались мягкие подушки...

В изнеможении Дори рухнула на ближайший диван.

Это что она сейчас сотворила, а?

Гадкий скорпион, скорее всего, сдерживал магию князя Самаэля. Каким-то образом Мастер, похитивший Доротею, сумел подкинуть Полозу дрянное насекомое, чтобы как-то подчинить себе, удерживать. Возможно, он заставлял его творить какие-то нехорошие дела... Во всяком случае, из-под земли его не выпускал, ибо утаить снаружи такое чудо невозможно, и не перешли бы рассказы о Полозе в разряд легенд и сказок. Война, говорил Самаэль? Какой же силой он сейчас обладает, если даже с остаточной мог так долго сопротивляться?

Его магия работала, даже когда хозяин спал.

Кольцо теплилось на руке, напоминая, что ничего страшного с ним не случилось, подумаешь, пришибла паучка, невелик труд. Ещё и не то может...

Оставалось только надеяться, что на сегодняшний день страсти и впрямь закончены.

Дори притянула к себе подушку, чувствуя, как тело словно наливается свинцом. Кому-то после переживаний и ужасов нужно выплакаться или устроить истерику, кому-то бежать прочь, сломя голову, и затаиться в убежище... Доротее нужно было отлежаться в тишине. Забыться. Поспать. И потом уже решить, что делать дальше. Всё равно сама она отсюда никуда не выйдет, опасно, да и... ничего она пока не знает о здешнем мире. Самаэль отдохнёт — и она напомнит ему об обещании помочь ей.

Мягкие пушистые тельца привалились к её боку, согревая. Шёрстка у раттусов была длинная, и на ощупь до того приятная, что так и хотелось запустить в неё пальцы.

— Ах, если бы можно было, — пробормотала, засыпая. — ...Хоть весточку послать Максу, что я жива... Этот злодей наверняка хочет вместо меня что-то потребовать. Хоть бы записочку передать...

Она спала долго, в блаженной пустоте без сновидений. И лишь под утро ей приснился неведомый Мастер — рогатый чёрный демон в жутком наряде из лохмотьев кожи и костей, с черепами, болтающимися на поясе, с маской языческого божка вместо лица. Рядом с ним плясали тени умертвий, которым он жаждал отдать на растерзание её, Доротею. За что? За то, что сбежала, и теперь её похитителю приходится выкручиваться, и, ежели герцог или Марта потребуют предоставить им графиню Смоллет живой и невредимой — Мастер не сможет этого сделать, а, значит, потребовать чего-то для себя весьма важного, и все его труды напрасны... Но вот за спиной демона выросла гигантская тень, вооружённая клешнями, развернулась, ударила хвостом. Мастер жутко заорал, из его груди, заросшей курчавой шерстью, выскочило окровавленное острие жала, пробившего тело со спины насквозь. Он корчился и грыз землю от боли, а членистоногая тварь топталась над ним и пронзала жалом снова и снова. Вопили тени умертвий. Сотрясалась земля...

Иногда можно во сне сделать неимоверное усилие — и пусть не проснуться, но хотя бы перенестись в другое сновидение, где мирно и спокойно.

И вот Дори уже в своей комнате. Нет, не в своей, но очень похожей на ту, что у неё сейчас в Гайярде, с таким же балконом, высокими светлыми окнами. Стойкое ощущение того, что она д о м а. Ветер играет с занавесями, шелестит букетами сухоцветов и поздних хризантем.

— Почитай мне, — слышит она голос Макса. — Моя королева...

У неё в руках знакомый томик Ростана. Не отводя взгляда от перелистываемых страниц, она знает, что Макс — рядом, на широкой постели, положил голову ей на колени и блаженно жмурится. Покой. Утро. Грядущее.

— Сентябрьский этот день не хуже лета. —

Прочитала она вслух.

— Синеют небеса. Осенний воздух чист.

На землю с шелестом ложится желтый лист.

Не так уж зной томит, не так уж ярки краски,

И мягкой осени задумчивые ласки

Не оскорбляют сердца моего.

О! Если б прошлое хотя на миг воскресло!...

— О, если б прошлое хотя на миг воскресло... — повторил печальный мужской голос, и Дори поняла что не спит. — Скольких ошибок я постарался бы избежать! И моя бедная Молли, и мой сын — все были бы сейчас со мной.

— Ещё ничего не кончено, Сам, — отвечал ему голос другой, до боли в сердце знакомый, и Дори поняла, что всё-таки спит, потому что Максимилиану Фуке абсолютно, совершенно неоткуда было взяться в подземелье, наглухо замурованном от чужих. — Ты не можешь изменить прошлое, но в состоянии поправить настоящее. Просто надо всё продумать. Продумать... Да. Приношу извинения, что чуть не заколол тебя при встрече.

Смех. Приятный раскатистый мужской смех в ответ.

— Бывает. Пожалуй, меня спасли только малыши раттусы. Не могу поверить, что обязан им жизнью.

— Да уж... Славно они меня потрепали, даже сапог прогрызли...

Они беседуют! Самаэль и Макс, её мужчина, её эльф! Он явился, но никто так и не удосужился её разбудить! Вне себя от негодования, Доротея попыталась встать — и едва не запуталась в объёмистом тёплом покрывале.

Макс появился откуда-то сбоку, налетел, смял в объятьях.

— Вербена моя... как ты меня напугала...

— Сейчас же объясни... — она с трудом отодвинулась от любимого человека. — Как ты тут оказался? И как я тут оказалась, демоны вас всех побери? Почему меня украли, что им от меня надо? И как...

— Вот они, женщины!

Макс Фуке возвёл очи к потолку.

— Спасаешь их, бежишь на выручку — и ни слова благодарности. Любовь моя, я же не по кабакам всё это время шлялся, чем я заслужил такую встречу?

У Доротеи задрожали губы.

Как всё-таки хорошо было плакать на плече родного человека! Упираться лбом в его грудь, затянутую дорожным камзолом и перетянутую перевязью шпаги, чувствовать поглаживания по спине, слышать слова, которых так не хватает порой женщинам: Ну, милая, перестань, ведь я с тобой. Теперь всё будет хорошо...

Он наклонился к ней ниже — и вдохнул её запах. Нюхач, вспомнила Доротея, вот как он сам себя называет. И улыбнулась сквозь слёзы.

А вот Макс Фуке не улыбался.

Вдохнул ещё раз запах своей Вербены. И какое-то понимание мелькнуло в лице.

— Самаэль, — обернулся к Полозу, тактично остающемуся на своём ложе, пока гости жарко встречались. — Как, напомни, звали твою несчастную возлюбленную? Молли? А полное имя?

Змей тяжело вздохнул.

— Зачем тебе?

— Ну, всё же!

— Мелисента.

Сморгнув, Дори похолодела.

— Полное имя, князь, — мягко попросил Фуке.

— Мелисента Глюк из Бриттании. У неё... У неё были такие же белые волосы, как у твоей женщины. Потому-то я и решил ей помочь, она так напомнила мне... Если бы Молли была жива — наверное, выглядела бы так же. Я любил её волосы, её дивные локоны, а она всё смеялась, и говорила, что в пансионе её из-за них дразнили...

— Мышкой. Белой мышкой, — проговорила Доротея Смоллет, в девичестве Глюк. И всхлипнула, в этот раз безутешно.

* * *

— Да чтоб меня... через киль да с подвывертом... — донеслось из погреба энергичное. — Сабринка! А ну, тащи живей тряпицу, руку перевязать, кровища хлещет...

Последовавшие за этим куда более цветастые морские термины заставили юную белобрысую ведьмочку покраснеть до кончиков ушей.

— Вот ещё... — пробормотала смущённо. Заметалась по кухне, сдёрнула с крючка возле рукомойника чистое полотенце и кубарем скатилась по лестнице в погреб, чем заслужила новую порцию специфичных выражений от боцмана, на сей раз — похвальных. Посторонний человек, не привыкший к подобным лестницам, практически вертикальным, как корабельный трап, рисковал переломать руки и ноги, спускаясь на такой скорости; девчонка же проскочила вьюном. А что, дело-то привычное. Чай, она в этой хижине с рождения всё облазила, а уж подпол-то... Да тьфу на эту лестницу.

— Полегче, морской бродяга! — крикнула с антресолей Аннет.— Сколько раз тебе повторять: ты всё-таки при дамах! Девочка к таким выражениям непривычная.

Послышалось возмущённое сопение.

— Вот ещё, — тихо, но отчётливо буркнула из погреба Сабрина. — ...Всё, убирай руку, Хью, я перехватила, теперь ещё тут затяну... Как тебя угораздило? — И добавила громче, специально для Аннет: — У нас, как по старым кварталам пройдёшься, заказы разносить — и не таких выражений наслушаешься. Там на них разговаривают. Хью, зачем ты вообще эту штуковину трогал?

— Да чтоб её... Хотел проверить, крепко ли держится...

— Проверил? Эту балку ещё бабка заговаривала, на то, чтобы стояла крепко. Видишь, трещина?

— Вижу, — согласился угрюмо боцман. — И сколько она тут?

— Лет десять. Бабка проволокой замотала и саму проволоку заговорила. Она мастерица была на железо ворожить, а вот с деревом не работала. Просили тебя разматывать? Заклятье ушло, тебя по руке отдачей и шарахнуло. Вылезай, давай, на свету гляну, что там у тебя.

— Погоди, дай примотаю эту хреновину, чтоб вдругорядь не напороться. Да не зыркай так, всё, больше не трогаю! Всё понял!

— Понял он... Ишь, пол мне тут закапал кровищей!

Вздохнув, Аннет сунула на полку старинный фолиант, в котором пыталась разыскать хоть что-то про кинжалы с магическими камнями, вроде того, что ей недавно достался. Влип Хуберт. Как глянул с утра на рассерженную ведьмочку, у которой от возмущения аж чёлка топорщилась, так и сник. Потом тихо признался Крохе-Аннет, что больше всего устыдился своего непотребного вида, в коем ввалился вчера без приглашения. Кто ж знал, что тут барышня такая водится... Так и сказал — барышня. Хоть выволочку за пьянство ему малолетка устроила и нешуточную, прямо скажем — неделикатную. Аннет лишь подхихикивала в кулак, наблюдая, как старый морской волк попеременно бледнеет и краснеет, как нашкодивший мальчишка.

Всё объяснялось просто. Старику нужен был предмет для внимания и заботы. Отдушина. Сказалась ли разбавленная 'рыбья' кровь, ведь, должно быть, недаром говорят, что русалы хвост готовы отдать ради своих детёнышей; либо же старому моряку, привыкшему опекать Аннет с её малолетства, чего-то теперь недоставало, требовалась замена — но к малявке Сабрине он, похоже, прикипел всем своим великодушным грубоватым сердцем. И, как и предполагала бывшая трактирщица, в порядке извинений за непотребный ночлег и беспокойство предложил помощь крепких мужских рук по дому.

А рук этих дом не знавал давно, что уж там. Бытовые заклинания на рассохшихся ставнях, дырах в черепицах, треснутых стёклах, чудом не вывалившихся до сих пор из оконных переплётов, держались на честном слове. Ибо та, кто их накладывала, не так давно почила в бозе, и теперь её заклятья постепенно ослабевали, а силёнок преемницы для поддержания угасающих чар просто-напросто не хватало.

И не только из-за того, что Сабрина была ещё маленькая, или такая уж слабосильная ведьма.

Нет, магии в ней было... по бабкиному определению — как раз столько, сколько на её нос полагается в этом возрасте. Беда в том, приличная доля этой магии раз в сутки оттягивалась куда-то в неведомую даль, на потребу неизвестному Самому. И происходило это далеко не безболезненно, Аннет нагляделась, пока 'гостила'. Ближе к полудню девчонка заранее пристраивалась куда-нибудь — на топчан, старый диван, да хоть на пол, чтобы после того, как невидимый хобот отсосёт с её клейма на груди свою дозу ведьмовской магии — не упасть на ослабевших ногах. После чего её начинало бить в ознобе, с четверть часа приходилось кутаться в ветхую бабкину шубу и отогреваться кипятком, заранее приготовленным. Потом всё вроде бы проходило, но уже до самой ночи, а то и до утра Сабрина не могла заниматься волшебством. Поэтому работать с малочисленными заказами на зелья старалась с рассвета, пока в силе. А заказы нужны были позарез, ведь близился срок, когда ведьмочке должны были устроить проверку, и в зависимости от результатов либо выдать разрешение на работу, либо...

О последнем сама Аннет вспоминала с отвращением.

Каждый житель должен приносить пользу Некрополису. Таков здешний закон. Лучше хорошая шлюшка, аккуратно сдающая часть выручки в казну, чем никудышная бесталанная ведьма, зря переводящая ценные продукты...

Бывшая трактирщица твёрдо решила, что Сабрину она Некрополису не отдаст. И всеми правдами и неправдами заберёт её отсюда с собой, лишь только получит разрешение на отъезд. Если надо — оговорит это в треклятом магическом договоре, расплатится дополнительно, в конце концов, с этим Самим, который тут хозяйничает... но девчонку на произвол судьбы не оставит. А не разрешат — что ж, оставалась ещё одна возможность, для которой разрешения не требовалось. Но это уж — на самый крайний случай.

...Море и одиночное плавание всему научат, оттого-то моряки, как правило, мастера на все руки: и плотники, и швецы, и кузнецы. Хуберт переходил от одного очажка разрухи в доме к другому, как исцеляющий вихрь, но вот в погребе ему не повезло: пока он осматривал просевшую балку, слетело заклинание с проволоки, скрепляющей эту самую балку по трещине. Уж откуда прошлая хозяйка взяла эту штуковину, всю скрученную, в заломах, как будто из неё в своё время вязали кольчужку, а потом распустили? Хотя, может, так оно и было, у старой ведьмы в чуланах оставалось полно всякой рухляди и старья. Но как только проволока, свёрнутая спиралью, освободилась от заклятья — разогнулась, и острым концом, как бритвой, чиркнула боцману по руке, аккурат по венам на запястье. Хорошо, что тот, ко всему привычный, не растерялся, а пережал поскорее руку пальцами поверх раны, согнул в локте, да кликнул Сабринку. И та молодец, при виде крови не скукожилась: закрутила ему запястье полотенцем , да потуже, и поволокла раненого наверх. Лечить.

Полдень к тому времени уже миновал. Для Хуберта отъём силы, как для человека без магических способностей, прошёл без особых последствий. Когда к его клейму присосался неведомый Сам, боцман лишь побледнел да отсиделся на полу. А вот Сабрине в этот раз досталось особенно сильно, и потому исцелять магией она бы сейчас не могла. Но к чему колдовство, если полон шкафчик лекарственных снадобий — кровоостанавливающих, снимающих боль, заживляющих? Пока ведьмочка рылась в своих запасах, Аннет поставила греть воду. Нашарила в кармане висевшего на стуле боцманского поношенного камзола заветную флягу с ромом, а заодно спросила у двухголового Януса, который с важным видом восседал на комоде, и, кстати, отлично понимал человеческую речь, где у них тут иголки с нитками, на случай, если придётся зашивать рану. Вот она, пригодилась наука старого Хью. Что-то ей в последнее время всё чаще вспоминаются молодость и юношеские ухватки, в жизни не подумала бы, что они ещё пригодятся! Видел бы её сейчас незабвенный папаша, триста раз пожалел бы, что замуж выпихнул. На корабле от Аннет было бы куда больше толку. Она до сих пор помнит, как надо менять галсы и ложиться в дрейф, обходить мели и вести себя в тумане...

А может...

Она так и застыла с протянутой к Янусу рукой.

Может, ну её к чёрту, эту сухопутную жизнь? Куда она собралась из Некрополиса? В свой трактир? Обрадовалась, что теперь свободная вдова, и может жить, где хочет, и делать, что хочет? Вот именно, что хочет! Спёрся он ей, этот трактир, этот проходной двор, который так и не стал ей домом! Что там, мёдом намазано?

А ребята, которых она давно знает, как облупленных, оказывается, здесь. Половина их дружной команды. И если только...

Янус недоумённо фыркнул одной мордой, второй ткнулся в ладонь, напоминая о себе. Многозначительно щёлкнул обеими хвостами по ящичку с рукодельными причиндалами.

Ах, да...

Прикрикнув на Хуберта, чтобы он спокойно сидел за столом и не разматывал полотенце, она плеснула в блюдце бренди — крыс даже поморщился от резкого запаха и затряс головами в негодовании — и кинула туда же несколько игл с широким ушком. Нарезала ниток — у девчонки в запасе оказались и шёлковые, вот что удивительно, будет на дядьке Хью настоящая дамская вышивка... Поставила блюдце на стол, нарочно рядом с жертвой её будущего рукоделья.

— Кро, — тот страдальчески поморщился. — Ты же знаешь...

Аннет подмигнула подоспевшей ведьмочке.

— Запомни, этот старый вояка...

— Кроха, не надо!

— ...боится крови, — безжалостно докончила трактирщица. — Да, бывает и так. Сам других может в лоскуты порезать, а как себя штопать — дрейфит, как барышня. Так что — ты давай, отвлекай его разговорами, я гляну, что у него там, да зашью...

И осеклась. Зря она так при ребёнке... 'В лоскуты...'

Но девчонка покосилась на боцмана, пыхтевшего от негодования, с изрядным уважением. И хлопнула по здоровой руке, когда тот, по привычке, чтобы отвлечься, попытался сунуть в рот обгрызенный мундштук трубки-носогрейки.

Идиллия...

Аннет только хмыкнула. И взялась за полотенце, через которое кровь уже не просачивалась.

— Давай, откупоривай свои пузырьки. Чем там можно рану промыть, чтобы, заодно, заживала быстрее? От гвоздей да от штырей самые грязные раны.

...Через полчаса боцман дымил-таки у полуоткрытого окна, вычислив место, где дым подхватывался сквозняком и уносился наружу. На его плече, почти не морщась от табачной вони, восседал двухголовый раттус, Сабрина в отдалении, чтобы не пропахнуть, болтала ногами на стуле, оседлав его спинкой к себе, и с упоением внимала морским байкам дядюшки Хью.

Идиллия...

Наверное, у девчонки давно не случалось такого — просто посидеть, поговорить. По её рассказам, характер у бабки был угрюмый, нелюдимый, а последние три года она постоянно мучилась от болей в подреберье. Вылечиться не могла всё то той же причине: магия исцеления требовала слишком много сил, а их ежедневно отнимал ненасытный Сам...

Аннет вытирала посуду после сытного позднего обеда, в который добавил лепту и её старый товарищ, притащив из ближайшей мясной лавки громадный окорок. На вполне законный вопрос — откуда в городе вообще продукты? — лишь пожал плечами. 'Контрабанда... Не спрашивай, Крошка, легче спать будешь'. От Сабрины она уже знала, что часть горожан научилась разбивать огороды прямо на крышах, и с помощью нехитрых заклинаний выращивала овощи не только для себя, но и на продажу. Но вряд ли там же, на высоте второго и третьего этажей, пристраивались и свинарники, и курятники, и сеяли гречку и овёс... Контрабанда? Впрочем, к дальнейшим пояснениям боцман не был расположен, а вот спросить кое о чём другом так и чесался язык.

Она решительно поставила на полку последнюю оловянную тарелку. Забросила сушить расправленное полотенце и потянула на себя второй стул, всем видом показывая, что есть серьёзный разговор.

— Вот что, Хуберт, ты совсем заморочил девочке голову. Поговори лучше со мной.

Крякнув, моряк принялся чересчур старательно выбивать трубку. Сабрина разочарованно вздохнула. Её постоялица терпеливо ждала.

— Ну, что тебе? — неохотно отозвался Хью, оправляя манжет камзола поверх повязки. — Я же знаю, что не отвяжешься! Чего ещё ты не разнюхала в этом паршивом городищке?

— Да самого главного, — развела руками Аннет. — Кто такой этот Сам, которым тут детей пугают?

Боцман с треском захлопнул окно. Нахмурился.

Ведьмочка опустила голову и глянула исподлобья виновато.

— Об этом тут болтать не велено, — бросил Хуберт Вальжан. — Вслух, по крайней мере, и на всю округу. Поняла? Эх... — Прошёлся по кухне вразвалочку, привычной походкой моряка, держащего равновесие на качающейся палубе. — Ну, да что с тобой делать, лучше я расскажу, чем кто-то другой, да потом тебя же и сдаст... В общем, слушай.

Нацедил из бочонка с чистой питьевой водой, выпил залпом полкружки, поморщился.

— Бррр... какая гадость эта ваша вода... — Повторил: — Ну, слушай...

'Сам' — это прозвище здешнего правителя, Самаэля. Чтобы, значит, всуе не поминать. Так его местные перекрестили. Сущности он от рождения змеиной, вернее сказать — полузмеиной, и не потому, что гад, а природа у него такая — змеелюд. Они, почитай, только здесь и оставались, да ещё где-то в Тартарии, за Уральскими горами. Самаэль здесь долго княжил, лет сто, не меньше, и город при нём, говорят, расцветал. Жили здесь бок о бок люди и полузмеи, и ничего, никто друг друга не грыз, даже роднились. Был этот Самаэль особым, вроде как даже не Змей, а Полоз, что значит — с магией знался. Вот он и возомнил о себе больше, чем следует. Гордыня, брат, она доведёт... как меня — считай, до петли, так ведь кто и подзуживал: врежь этому мерзавцу в правый борт, чтоб пасть-то свою не разевал, отыщет он тебя, как же... Кхм... Вот, значит. При последней войне с бриттами старик Вильям собрал в Ла-Манше все свои посудины и двинул значит, прямо сюда, прямым курсом на Город Солнца, значит. Филипп сюда со своим флотом не поспевал — а дело было при старом короле Филиппе — а сам город не отбился бы. Прямой наводкой раздолбили бы эти стены, делов-то, тут и пяти бортов хватило бы, а их пятьдесят... Вот Сам и вызвал демона. Какого-то необычного и с запросами. Тот корабли старого Вильяма в щепки разнёс. А потом потребовал плату. Нет, не душу, без неё ещё жить можно худо-бедно, а тело. И никто его из предложенных не устроил,, а вселился он в самого князя, и... завей горе верёвочкой, как говорится. Стал приказы раздавать направо и налево. От жизни брал, что можно и чего нельзя. Демоны — они, говорят, в аду скучают по настоящей-то жизни, вот тот и отрывался. Дев молодых, невинных, говорят, возили во дворец сотнями...

— Неправда, — вдруг тихо возразила Сабрина, и в глазах её стояли слёзы.

— Говорю тебе — сотнями! И ни одна... — Боцман трагически закатил глаза. — ... ни одна живой не вернулась. Всех погубил. Всех в жертву старым богам отправил. Ну, и сам, наверное... Кхм.... И потом совсем с глузду сдвинулся, от вседозволенности таковой. Узнал из старинных книг про какой-то там великий секрет — и давай его искать. Мало того, что сам — натащил сюда некромантов, всех, что ещё остались. Умертвия-то у нас откуда бродят? То ж их, некров, недоделыши, к работе приспособленные... И творит теперь этот... кхм... всё, что хочет.

Дальше — хуже. Некры — те не одни пришли, а с помощниками, со всяким отребьем, что им людей и трупы поставляет. Да ещё у каждого тёмного с собой — целый выводок летающих тварей. И каждый себя как дома чувствовал. Дошло до того что беглые преступники тут укрывались, а ежели король или герцог, прознав про то, требовали выдать — Сам не отдавал. Это, говорит, теперь мои подданные... Потому-то сюда всякая шваль и тянулась: колдуньи, орки, шайки всякие. Да ещё Сам навесил на городские стены защиту от королевских магов. И давай к себе путников заманивать, и всяких странников, потому как работать в городе стало почти некому — всех порядочных людей перевели, осталась одна шушера. Потому-то нас с ребятами и утащили с берега, как старушку 'Энн' на скалах заметили, тут каждая пара рук ценится...

И вновь Аннет обратила внимание, как Сабрина вскинула глаза и хотела возразить, но потом упрямо сжала губы.

Ведьмочке известно что-то ещё?

— А король наш Филипп не стал терпеть. Собрал Совет с Инквизицией и объявил Некрополис, как его теперь называли, вне закона. Дескать, раз моей власти не признают, то и на мою защиту пусть не рассчитывают, живут, как хотят, и от бриттанцев отбиваются тоже, как хотят. — Хью почесал заросший подбородок. — Да вишь ты, незадача. Церковники потом решили, что погорячились. Некромантов-то более не осталось, кроме как здесь. А у них, вишь, какая-то редкая магия, Церкви и государю иногда бывает нужна. Вот они и заключили договор: за услуги некромантов можно торговать с двумя соседними городами, но не более, и только раз в месяц, под надзором монахов. А кроме тех, кто торгует, из города никого не выпускают, да и за теми стража следит, чтобы не удрали, или чтобы кто лишний не выскочил. Понятно?

Аннет сложила руки на груди. Глянула на боцмана испытующе.

— А ты-то сам, Хуберт, почему остался? Тебе что, службу не предлагали, чтобы вход отработать?

Боцман отвёл глаза.

— Так ведь... Грех на мне, Кроха. — Засопел сердито. — Думаешь, просто так мы тогда в шторм угодили? Не-ет, то Божья кара. Зацепили мы один бриг, когда шли из Ливерпуля, думали — бриттанский, а он, подлец, наш оказался, франкский. Под чужим флагом шёл, чтобы границу легче пересечь. Пока разобрались — половину экипажа порубали. Хоть и разошлись бортами, да мне капитан всё орал, что запомнит моё рыло, и разыщет. Не утерпел я, шарахнул по ним с правого борта... Подбил. Не знаю, потонули или нет, потому как сразу налетел такой штормяка, что ни зги не видать, и разнесло нас в разные стороны. Я уже, когда здесь очнулся, струхнул: а ну, как выжил тот франк, да и впрямь я теперь в розыске? Повесят ведь на первой же рее. Ну и... решил пока здесь перекантоваться. Да сел на мель, чтоб меня...

Аннет в задумчивости подпёрла подбородок ладонью.

— А зачем Самому столько магии? Своей не хватает? Почему он к вам каждый день присасывается?

Моряк развёл руками.

-Ну, Кроха... Я сам, что узнал, то и передаю, а уж сколько в том правды — неизвестно. Говорят, Самаэль до сих пор пытается найти тот самый великий секрет. А сил у него мало, вот он и сосёт у других, как упырь. А ещё шепчут — что век его земной давно окончился, а за счёт чужих жизней он свою продляет...

— Неправда! -вновь сорвалась Сабринка. — Дядя Хью, что ты несёшь? Ты же умный человек, как ты можешь...

И закусила губу. Отвернулась.

Потянувшись, Аннет погладила её по плечу.

— Ну, ну... Он лишь повторяет, что слышал от других. Успокойся. А ты что так заволновалась-то?

— Потому что Самаэль — не злодей, я знаю! Главный гад — это Ма...

Она испуганно зажала рот.

— Мастер, — добавила шёпотом. — Это он. Он был с Самаэлем с самого начала. И уговорил его вызвать демона, а потом натравил его на Самого. И с тех пор вертит им, как хочет. Это он пытал и вешал девушек в подвалах! Я всё знаю, мне бабка рассказывала! Он совсем не такой, как говорят! Мастер его предал, и теперь сам здесь всем заправляет, а про Самаэля нарочно распускает слухи, чтобы его чернить! Я потому это говорю, — добавила торопливо, — что ты, Аннет, скоро уйдёшь, и может, тогда кому-то расскажешь там, на воле, понимаешь? Ведь это несправедливо! Его не только предали, его оболгали, да ещё и держат теперь в клетке!

И с силой стукнула кулачком по спинке стула.

Моряк яростно зачесал в затылке.

— Ты это... детка... Бабка, говоришь? Оно, конечно, понятно, бабка... А кто она такая, чтобы всё знать? Ты ж говорила, что простая ведьма, от костра спасалась, потому и бежала, и ни с кем тут не водилась. Может, она всё напридумала? Свой своего всегда защищает.

Ведьмочка сердито замотала головой. Зашмыгала носом. Достала громадный платок и трубно высморкалась.

— Дичего де придубала... — Шмыг-шмыг. — Не придумала, говорю. Бабка моя ещё та... ведунья она была, а не ведьма. Просто здесь в е д а т ь запрещается, вот она и зарабатывала простым колдовством. А мне... — Вскинула голову. — Много чего в шаре показывала. Только я не скажу, про что, хоть режьте. А про Самаэля всё правда, я его один раз видела. Бродит по какому-то подземелью, и выйти не может. Так и сидит там до сих пор.

— А я говорю... — начал упрямый боцман. Но тут на него шикнула Аннет:

— Тише, Хью. Дай подумать.

Покачалась на стуле.

— Меня как учили: выслушай двоих — и составь среднее. Это будет ближе всего к правде. Согласны, вы, оба?

— Я правду говорю! — сердито сверкнула глазами ведьмочка.

— А я... говорю слово в слово, что слышал, — осторожно сказал моряк. — Сабринка, может, и твоя бабка от кого-то эту историю услыхала? Почему нет?

— Потому что!

Девчушка угрюмо уткнулась лбом в сложенные на спинке стула ладони. И передёрнула лопатками, обозначая, что продолжать разговор не намерена.

Аннет вздохнула.

— Загадка, — протянула вслух. — Хуберт, а что мы спорим? Оно нам надо? Я не сегодня-завтра и впрямь отсюда сделаю ноги, ты... Не знаю, куда денешься, но в твоей жизни мало что поменяется, если ты узнаешь, хорош или плох этот Самаэль. Нам-то что с того? Давайте не будем гавкаться. Мне вот что нужно знать: Сабрина, а ты вообще как здесь оказалась?

Вскинувшись, ведьмочка глянула испуганно.

— А что?

— Ну, вот ты говоришь — бабка, бабка... Ты-то, внучка её, как тут появилась? Ты же говорила, что всю жизнь с ней живёшь. Или она с тобой на руках от костра сбежала? Я это к тому веду, — пояснила, замечая недобрые огоньки в серых глазах, увеличенных очками. — Ты, похоже, не очень-то к этому месту привязана. Что, если у меня получится забрать тебя с собой, ты бы согласилась? Но со мной ещё не известно, как сложится, поэтому лучше было бы, останься у тебя родня, чтобы тебя пристроить. Но если бабка бежала сюда с тобой — значит, ты у неё одна?

Сабрина побледнела и отвела глаза.

— Я... приёмная.

Нехотя слезла со стула, сунув руки в карманы юбки, побрела к лестнице на антресоли. Янус, шмякнувшись с плеча боцмана, засеменил вслед.

— Подкидыш, — коротко пояснила ведьмочка, поднимаясь наверх и не оборачиваясь. — И молчите все. Хватит об этом.

Аннет с Хубертом переглянулись.

— Дела-а, — наконец протянул боцман. — Скажи ж ты... Ладно. Пойду, гляну, что там можно сделать с этой балкой, а то просядет, а здесь пол прогнётся...

... В маленьком домишке на окраине Некрополиса было почти тихо. Только в своей комнатушке неслышно плакала в подушку Сабрина, а Янус в два языка вылизывал ей ухо. Да ругался вполголоса боцман в подполе, заехав в темноте молотком по пальцу. Аннет же, у которой теперь оказалось слишком много свободного времени, выудила из кармана зеркальце — и теперь внимательно его изучала, борясь с чисто женским желанием открыть и поглядеться.

И никто из них не знал, что происходит за много лье от них.

А в это время — в далёком Эстре, столице Галлии, уже похитили графиню Доротею Смоллет, в девичестве Глюк.

Закончился Военный Совет, и роли, поделённые его участниками, стали прилежно исполняться.

Отец Бенедикт с доверенными лицами продумывал защиту для юной герцогини.

Марта вместе с дядюшкой, мастером Жаном, молилась в Соборе Серафима Эстрейского, в надежде на помощь небесного покровителя, ибо — сам не плошай, но и гордыней не майся. Сказано: 'Просите — и дано будет вам; ищите — и обрящете'.

Максимилиан Фуке, тёмный эльф, уже считав выходные координаты перехода, открытого Аннет, мчался верхами вместе с братьями Туком и Исааком и с маленьким бывшим писарем Бомарше в поместье Суммира, на поиски древнего портала.

А в центре Града Обречённых, вернее — п о д центром, в подземельях бывшего замка князя Самаэля графиня Доротея Смоллет уже спешила за хозяином здешних мест, всё ещё пребывающем в змеином обличье. И Тьма смыкалась за её спиной, но кольцо на пальце упорно освещало дорогу, а заодно и сигналило тёмному эльфу, где бы он сейчас ни был: мы здесь! Мы живы!

Всё это обдумывалось, творилось, меняясь по хотению или капризу вершителей судеб. Подхватывались и сплетались в невидимые косы нити жизней знакомых и незнакомых людей. Чьи-то — отбрасывались прочь навсегда. Чьи-то выдёргивались из кос соседних и оказывались там, где, вроде бы, не должны были оказаться. На ходу перекраивалась сама История, и вот уже драма оборачивалась романтической встречей, шантаж заканчивался фарсом, готовящийся очередной Армагеддон рассыпался карточным домиком...

...и в том, что ближе к полуночи на тех же антресолях Сабрининого дома, до полусмерти напугав своим появлением хозяйку, возник Максимилиан Фуке собственной персоной, малость помятый после пространственного перехода, но полный решимости, с горящими глазами и с обнажённой шпагой в руке — не было уже ничего удивительного.

* * *

Той порой, когда магия восстанавливалась окончательно, и можно было вложить её в заклинания и эликсиры, не экономя; тем каждым утром, каждым ранним часом, дарующим новые силы — Сабрина весьма дорожила. Мало того, что удавались самые сложные заказы; именно в это время лучше всего постигались из бабкиной книги новые заклинания, а они с каждым разом становились всё вычурней и требовали всё большей отдачи. Ей так хотелось стать, наконец, хорошей ведьмой, и не из тщеславия, нет! Просто очень уж дрянным выглядело будущее, ежели она провалит свой экзамен на мастерство. Хоть тресни, но надо стать лучшей. Плохо, что у бабки не осталось ни подруг, ни товарок, таких же старых ведьмистых грымз, кто хоть чуточку посоветовал бы Сабринке в её деле, подправил, если что не так. Капрал Вуд, который каждый выходной ехидно напоминает, что, мол, хватит бездельничать, надо готовиться к испытаниям... на все вопросы, где бы ей повстречать настоящих ведьм, поговорить, ума набраться — лишь нехорошо усмехается. На испытаниях и увидишь, говорит. А самой ходить по домам, расспрашивать... страшно. Это в их квартале её знают, а в соседний — одной лучше не соваться, а у неё никого нет в сопровождающие.

Хотя теперь вот появился боцман Хуберт. Смешное прозвище — Хуберт... На самом деле он Хьюго, но у них в команде есть ещё один Хью, одноглазый, и попал он в экипаж первее Вальжана, потому-то так и остался Хью, а боцмана, чтобы не путать, окрестили Хубертом. Похожее имя и... звучное. А что? Он не возражал.

Да, отличная мысль. Хуберт не откажется её провожать. Как там Аннет говорила? 'В лоскуты любого порвёт'. С таким нигде не страшно.

Сабрина вздохнула. Пить хотелось ужасно. Вечером её так скрутило, что, кажется, впервые в жизни она потеряла сознание. Пошёл отъём магии, да такой, что у ведьмочки в глазах потемнело. Она как раз спускалась на кухню, так хоть успела вцепиться в перила, иначе загремела бы по ступенькам... Открыла глаза — а она уже в своей постели, с мокрым лицом, рядом перепуганная Аннет, зелёный от обессиливания боцман, костерящий на все корки Самаэля... Она тогда лишь глаза прикрыла, не отвечая, будто ей всё ещё плохо. Потому что сил вступиться за отца не было. А он не хотел, не по своей воле сейчас оттянул силы и у неё, и, наверное, у всего Некрополиса. Сабринка знала это доподлинно, потому что, хоть и в забытьи, но отчётливо услышала Глас:

'Простите меня, мои подданные. Я всё вам верну. Обещаю'.

Может, капля Сабрининой силы поможет ему освободиться? Сказать бы ему, что если нужно — пусть берёт всё!

До самой ночи ей пришлось отлёживаться. Поэтому и не спалось, хоть ведьмочка и ругала сама себя: раньше ляжешь — раньше встанешь, а проблудишь ночью — и прощай, утренние часы магии! Лежала, маялась, пока горло не пересохло настолько, что терпеть стало невмоготу. Вздохнув, кое-как встала, преодолевая головокружение, нашарила сабо — но потом отпихнула, решив не стучать деревянными подошвами, иначе разбудит и жилицу, и жильца. Босиком прокралась вниз, к бочонку с водой. А ведь хорошо, что не обулась, в темноте голой ногой нашаривать ступени легче. Хоть и знаешь их все наперечёт...

Сабрина не врала, что живёт здесь с бабкой всю свою жизнь. Она тут и родилась. Её мама, красивая, каких свет не видывал, по бабкиным словам, откормила её грудью ровно месяц, а потом пропала. 'Ушла туда же, откель появилась' — туманно отвечала старая ведьма, и только потом девочка поняла, что та знала, знала, но не хотела ей, малявке, всего говорить, чтобы случайно не проболталась...

Может, она себе многое додумала. Но остались в памяти такие вещи, которые навоображать невозможно.

Бабка ей всё рассказала перед смертью. Почуяла, что вот-вот Седая за ней явится, собрала все свои книги и зелья, рассортировала — а то вечно всё в куче валялось. Сабринке написала наставления. О чём-то переговорила с Янусом. Выпила весь настой от боли в подреберье, что в доме был. И слегла

Полдня лежала, глаза прикрыв, и только по колыханию лоскутного одеяла можно было понять, что живы ещё эти мощи.

Наконец подняла веки. Поманила Сабринку пожелтевшим пальцем. И сама она вся стала жёлтая, нехорошая... но ведьмочка её не боялась. Умирающих и мертвецов бояться глупо, зло творят не они, а живые. А от бабки она только добро видела.

— Ухожу, — просипела бабка. — Погоди. Дай. Воды.

По торжественному тону девочка догадалась, что водица нужна была особая — из Главного пузырька, который берёгся бабкой, как зеница ока.

— Пять...

Ровнёхонько пять капель упали в стакан с обычной водой — и произошло чудо. Едва глотнув, старуха задышала ровно, пропала страшная желтушность, на щеках заиграл румянец... Сабринка чуть не уронила стакан, который придерживала, когда помогала напиться. Бабуля выздоровела? Да отчего же сразу не...

— Погоди, не радуйся, — бабка махнула рукой. — Полчаса-час у меня есть, а потом Седая меня заберёт. Она уж пришла, ты её просто не видишь. За меня не бойся, я, наконец... отдохну в покое... За себя бойся.

Пожевала губами.

— Самаэлева дочь ты, вот кто. Княжна молодая.

Стакан всё-таки упал на лоскутный коврик. Сабринка попятилась. Бабка всё-таки бредит?

Та лишь усмехнулась.

— Город наш был раньше городом змеелюдов, слыхала?

Точно, бредит... Нельзя уходить. Надо побыть, уважить последние-то минуты...

— А они не только по земле передвигались, но и под землёй. Им так привычнее. Не поняла? Есть ещё и подземный град, о котором мало кто знает, ходов и путей там невиданно, коли заплутаешь — навек там и останешься, если только провожатого не найдёшь... А провожатый у тебя найдётся, да не сегодня, а ко времени...

— Бабушка, о том ли нам сейчас нужно?.. Да и зачем мне туда соваться? Чего я там не видала, под землёй-то?

— Отца ты не видала, вот что. Видение мне было... Нет, об этом не буду. Слушай, душа моя...

Помедлив, бабка продолжила:

— По такому вот ходу твоя мать и сбежала от Мастера. Уже на сносях была, тебя ждала. Марциал дю Гар — вот его имя, Мастера-то, самого гнусного колдуна, мы все перед ним сущие ангелы... Он сумел выманить твою мать из Лабиринта. Сам туда однажды кинул, для жертвоприношения, а твой отец её спас и унёс к себе. Оберегал, прятал, но так и не смог защитить. Дю Гар с помощью демона усыпил Самаэля, а Молли выманил наружу его иллюзией. Так она и попала к нему в лапы. Да не она сама ему была нужна, а ты, ты...

Сабрина помертвела.

Она?

Пусть бабушка будет и впрямь не в себе, очень уж страшно!

— Не знаю, что уж там Мастер с детьми творил, а только, говорят, много в его замке брюхатых дев ходило. Кто рожал, а про кого ещё страшнее говорят — будто дю Гар из них вырезал нерождённых ещё младенцев и неизвестно что с ними делал. Господь да покарает его чёрную душу... Оттого-то Молли, как смогла, так и сбежала, знала, что её и тебя ждёт. Чудом каким-то спаслась. Про катакомбы и тайные пути под городом, она слышала от Самаэля, поэтому и пряталась под землёй, к своему мужчине не пошла, знала, что там в первую очередь искать будут. Двое суток бродила под землёй, пока не встретила деда нашего Януса. Он её ко мне и привёл.

Похоже, действие волшебной водицы заканчивалось. Старуха слабела на глазах. Ведьмочка слушала, боясь пошевелиться.

— Ох, страшно мне было её прятать-то, да только... — Закашлялась-засмеялась. — Розыск-то по городу уже объявили, стража шастала по всем домам, а ко мне уже трижды заглядывала, вот я и решила, что, раз Бог троицу любит, то больше они сюда не сунутся. Так и вышло. А то, что твоя мать кричала, когда рожала — того мы уже не боялись; ко мне и за этим бабы хаживали, чтобы в родах помогла. Потому никто из соседей не удивился и не прибежал узнавать, кто вопит и отчего. Месяц она тебя своим молоком кормила, вся издёргалась, вздрагивала от каждого стука. А потом взяла с меня слово, что пригляжу за тобой, нипочём не брошу... И ушла. Сон ей, говорит, снился, будто дю Гар её выслеживает и вот-вот настигнет, чует он её. Вот и не захотела, чтобы вместе с ней и тебя нашёл. Куда ушла — не спрашивай...

Бабка вздохнула, прикрыла глаза, странно вытянулась — и умерла. Как-то сразу. Будто стоял рядом некто, терпеливо поджидавший, когда она закончит дозволенную речь, а когда нужные слова отзвучали — взмахнул косой и срезал эту жизнь, как малый колосок.

Сабрина долго потом ревела. Как же так? Отец, настоящий отец, томится в неволе где-то совсем рядом, долгие годы, а она о нём узнала только что?

...Напившись, она вытерла влажные губы ладонью и осторожно, стараясь не греметь, поставила кружку на полку.

Историю Самаэля, п р а в и л ь н у ю историю ведьмочка к тому времени уже знала, от той же бабки. И кое-что та ей даже показывала в хрустальном шаре, но тогда девочка не знала, что Змей — её отец, а то расспросила бы побольше. И смотрела бы внимательней. Эх, да что теперь...

Не воротишь.

Надо сперва зацепиться за эту жизнь, стать на ноги, а потом... подумать о подземелье. И... читать бабкины книги. И... научиться копить силы, если она думает однажды схватиться проклятым с дю Гаром...

Она, наконец, стряхнула оцепенение и двинулась к лестнице. Спать. Хоть сонного зелья выпить если надо, только в меру, а то проспишь драгоценное утро.

А когда почти дошла до антресольки, по глазам вдруг резануло знакомой синей вспышкой. Портальной. И пришлось второй раз за этот день хвататься за перила.

— Чтоб тебя... да через киль, — не постеснялась Сабринка боцманского перла. Хоть голосок и ослаб, но ей казалось, что прозвучало внушительно.— Здесь что — проходной двор, что ли? Повадились...

И замерла, не договорив, во все глаза уставившись на красавца в чёрном и при шпаге, появившегося ровнёхонько на том же месте, где несколько дней назад нарисовалась красотка Аннет. На секунду сердце так и замерло в безумной надежде: 'Отец?' Но мужчина, помедлив, вложил в ножны обнажённую шпагу, сняв шляпу, церемонно поклонился, рассыпав по плечам кудри цвета воронова крыла... и ведьмочка подавила разочарованный вздох. У Самаэля волосы отливали изумрудом. Да и... не похож, теперь она это ясно видела, привыкнув к полумраку.

Машинально щёлкнула пальцами, зажигая светлячков на люстре, и пошатнулась. Ноги, видите ли, подкосились, чтоб им... Только-только стала восстанавливаться — и так глупо потратиться, а то она без света не рассмотрела бы, кто к ней пожаловал...

— Что с вами?

Голос, полный тепла и участия, прозвучал совсем близко. Сабринка обнаружила себя сидящей на ступеньках, а рядом, держа её за руку, пристроился тот самый красавец мужчина, который своей рукой в тонкой кожаной перчатке отчего-то зажимал её руку, удерживая в кулаке. А ей же... ей вдруг стало хорошо. Прошла мерзкая слабость, не покидавшая сразу после полуденного забора силы, а после вечернего так и вселившаяся, казалось, на всю жизнь, исчезли точки перед глазами. Но главное... Она ещё раз пригляделась в руке. Вокруг кулачка явственно виднелось голубоватое сияние.

И вокруг незнакомца.

— Аурус... — восторженно прошептала Сабринка. Хотелось завопить от восторга, но она продолжила шёпотом: — Я её вижу, ауру! Наконец-то!

— Немудрено, что не видели раньше, милая девушка, — отозвался пришелец. — У вас сильнейшее магическое истощение, которое когда-либо мне встречалось. Нет, не разжимайте руку. Подержите ещё немного, сапфирит с вами ещё поделится... Что? Что вы на меня так смотрите?

— Меня ещё никто не называл милой девушкой, — заворожённо ответило белобрысое юное создание в очках, к которому-то и на 'вы' никогда не обращались.

Максимилиану Фуке так и хотелось ответить, что при его ужасной правдивости он, если видит, что девушка милая, сразу так и говорит, но... что-то удержало его от подобного высказывания. Слишком уж напоминало какую-то старинную романтическую пьесу...

— Агрмм... Бррр... — раздалось снизу, с продавленного дивана возле очага. Это проснулся-таки чуткий боцман. — Хто здесь? А ну, стой, не трожь её!

— Боже мой, господин Фуке! — послышалось сверху, и с чердака торопливо зашлёпали босые ножки Аннет. — Вы? Что случи... Хью, брось нож, я его знаю, это свой! Отчего вы здесь? Что-нибудь с... ним? Ох, простите, вы тут, конечно по своим делам, но...

Словно не слыша её беспорядочных вопросов, мужчина, не сводя глаз с Сабрины, осторожно протянул руку и совершил святотатство — потянул на себя очки. От негодования ведьмочка зашипела, но почему-то не попыталась шлёпнуть нахала по рукам — должно быть, растерялась.

А тот втянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь.

— Вербена и ландыш, — сказал непонятно и красиво. — Удивительно...

— Вы тоже это видите? — восторженно спросила постоялица за его спиной. — В самом деле, господин Фуке? Я не ошиблась?

— Да какое там — ошиблась... Если мы об одном и том же, конечно. Не знай я доподлинно, что моя Доротея пока бездетна, я бы так и решил, что это...

Макс Фуке прикрыл на секунду глаза.

— Прошу прощения, милая девушка. — Возвратил ей очки. — А она, к тому же, ещё и дальнозорка, как и её... кто? Впрочем, скоро мы это выясним.

Глава 8

— Вона как...

Боцман растерянно почесал в затылке.

— Ну ты, это... Сабрин, не серчай за то, что я тут наболтал. Кто ж знал-то, что Сам и есть твой родитель. Всё пойму, если в ухо дашь... Стало быть, глянь, сколько у тебя родни сразу нашлось: и тётка здесь, и почти что дядька. Ты теперь не одна. Теперь, главное, твоих вызволить... М-да. А ты, чернявый, что ли уже знаешь, как?

Заметно посмурневший с момента появления герцогского секретаря, Хуберт упорно избегал величать Макса Фуке по имени, делая вид, что никак того не упомнит. У эльфа от такой фамильярности на первых порах то и дело нервно дёргалась щека, но Аннет за спиной Вальжана лишь однажды выразительно покачала головой и приложила палец к губам, показав глазами на ведьмочку, и Фуке, наконец, понял причину моряцкой невоспитанности: ревность. Боцман, похоже, успел изрядно привязаться к своей новой опекаемой, а тут вдруг её уводят из-под носа... Причём, на законных основаниях, ведь с родственниками не поспоришь!

— Моя невеста где-то неподалёку, я знаю это доподлинно, — отозвался Фуке. — Мне трудно было настроить портал на определённые координаты. Выход того, через который похитили Доротею, упирается в каменную стену, следовательно, использован быть не может. Фамильное кольцо я не могу отследить точно — сигнал резонирует, будто рядом находится нечто, что его рассеивает; возможно, неподалёку поставлен магический барьер или кокон. Могу лишь приблизительно определить, что Доротея не более, чем в полутора-двух лье отсюда. Направление — северо-запад. Братьям достаточно чётко удалось снять выходные координаты только с вашего портала, Аннет, вот почему я именно здесь. И весьма удачно встретил вас, мэтр Вальжан; вы, как местный житель, согласитесь стать моим проводником? Или хотя бы помочь сориентироваться в городе. Подозреваю, что Дори в княжеском дворце, и нам нужно туда попасть, не привлекать чужого внимания. Что скажете?

Боцман постучал пустой трубкой о столешницу. После не особо вразумительных представлений, выяснений, кто кому и кем приходится, обитатели дома собрались, наконец, за единственным столом в кухне, чтобы обсудить сложившееся положение дел. Этакий Малый Военный совет, на котором присутствовали все, даже Янус. Последний, правда, дремал на коленях хозяйки.

Там-то присутствующие и узнали грустную историю Сабрины. Правда, до сих пор оставалось неясным, каким образом сестру Доротеи Смоллет занесло в Некрополис. Однако, помявшись, старый моряк буркнул что-то о пиратах, которые как раз лет пятнадцать-шестнадцать назад барражировали воды ЛаМанша и курсировали вдоль побережий Бриттании и Ирландии, нападая на деревушки в поисках живого товара; могли походя пограбить и торговое судно, а если на нём с какой-то оказией ехала к сестре Мелисента Глюк — то вот он, плен. А чтобы далеко не возить на продажу — предложили сюда, к тому времени многие знали, что Самаэль (тут боцман виновато покосился на ведьмочку), вернее, тот, кто правил от его имени, собирает вроде как в гарем красивых девушек. Пиратам что, им лишь бы золото срубить, а талеры это, фунты или куруши — всё едино.

Предложение Фуке застало его врасплох.

— Дворец? А что, очень может статься. Курс как раз от нас на северо-северо-запад, — отозвался, наконец, боцман. — Только, господин хороший, прямо сейчас ничего не выйдет. У нас по ночам так просто по улицам не разгуляешься — умертвия бродят. А если и дойдёшь до места, дальше-то что? У дворцовых ворот остановят и повяжут, как чужого, да ещё и при шпажонке-то, и вся недолга. Или у тебя есть план?

Эльф рассеянно пощипал мочку уха.

— Дорогая родственница, — окликнул Сабрину любезно. — Я смотрю, ваше самочувствие уже в норме? Не вернёте ли мне сапфирит? Он связан со своим братом, что остался в кольце у Доротеи, через него я могу отслеживать их обоих на расстоянии.

Нехотя ведьмочка разжала ладонь. Отчего-то безумно не хотелось расставаться с камушком, который вроде бы и согревал, но сам до сих пор оставался приятно прохладным. Максимилиан Фуке ободряюще кивнул:

— Дайте мне время разобраться с нашим общим неприятелем, юная госпожа, и вы получите один из таких самоцветов в личное пользование.

— Перестаньте! — взмолилась ведьмочка, пропустив мимо ушей обещание. — Какая я вам ещё... госпожа... Не привыкла я к такому. Просто Сабрина.

— И я не привык. А учётом того, что вы, оказывается, и возможное 'ваше высочество', мне довольно-таки трудно обращаться к вам... запросто. Впрочем, примем к сведению, что сейчас мы вроде как на военном положении, и временно упростим требования этикета. Сабрина. Прелестно. — Фуке вдел серьгу в ухо прислушался. Озадаченно приподнял брови. — Странное спокойствие с той стороны... Так вот, любезный мэтр Вальжан...

— Хуберт! — в один голос поправили моряк и ведьмочка. Девчонка даже хихикнула.

— ...любезный Хуберт, — невозмутимо продолжал Фуке — В моих дальнейших планах есть лишь одно более-менее ясное звено — связаться с невестой. Но сейчас, похоже, она спит, причём сон этот не наведённый, а главное — спокойный, исходя из чего, я делаю вывод: вопреки угрозам дю Гара, Доротея всё же в безопасности. Природа, конечно, рано или поздно берёт своё, человеку время от времени сон необходим, но будь её жизнь под угрозой — она не спала бы так безмятежно. Логично? Разбудить на расстоянии я её не могу...

— Это всё сапфирит рассказал? — не удержалась ведьмочка.

— Пожалуй, не рассказал, а передал ощущения собрата. Сапфириты по природе своей... как бы это точнее сказать... уникальные минералы. И не только из-за своих способностей концентрировать магию. Я, как и многие поклонники этих камней, убеждён в наличии у них своеобразного разума. В своё время мой предок специально подобрал два камня из одной друзы. Они... как бы братья, хоть и разделённые, но до сих пор не потерявшие связь между собой. Если их обработать особым способом, а затем долгое время носить вместе, то эта связь не пропадает при разлучении, особенно, если между носителями существует сильная взаимная привязанность.

— Любовь... — ляпнула Сабринка. И засмущалась.

Боцман хмыкнул одобрительно.

— Лихо придумано. Ни в одном тумане не потеряешься. Это тебе вроде маяка, так?

— Совершенно верно. А если получится установить мысленную связь, или, хотя бы, образную — можно будет узнать о месторасположении Доротеи, об окружении, о возможностях подобраться к ней ближе. Придётся решать и действовать на ходу, по мере поступления сведений. Рискованно, однако, выбирать не приходится. Так могу я рассчитывать на вашу помощь?

— А почему это только на его? — немедленно встряла ведьмочка. — Я, между прочим, тут тоже много чего знаю, и живу в этом городе дольше, чем дядя Хью. Из меня очень даже неплохой провожатый получится!

— А потому, юная особа, — холодно отозвался Макс Фуке (а он умел напускать на себя неприступность, умел!), — что женщинам и детям в спасательной акции делать нечего.

— Ничего себе! Но ваша-то герцогиня идёт, вы сами говорили! А чем я хуже?

Тёмный эльф не мог сдержать грустной улыбки.

— Плохая это война, если в ней участвуют женщины... Видите ли, Сабрина, совсем недавно выяснилось, что вы — наследница княжеского престола. Мы ещё не знаем обстоятельств вашего рождения, но, может статься, что у вашего отца больше нет ни детей ни каких-то иных наследников. Да будь они — вряд ли Мастер оставил бы в живых вечную угрозу своему существованию. В настоящий момент Его Величество Генрих твёрдо намерен положить конец узурпации Некрополиса, отстранив от власти недостойного. В таких условиях вы, как представитель династии Полозов, очень ценны. Поэтому...

Ведьмочка уже собиралась возмущённо зашипеть, когда дремавший у неё на коленях Янус вдруг встрепенулся. Завертелся юлой, цепляя Сабринкин подол коготками, запищал и... спрыгнув, помчался к люку в погреб.

Макс Фуке вскочил:

— Тихо!

Приподнял руку, прислушался.

Из-под пола донеслось многоголосое попискивание и шкрябанье — будто по земляному полу и по дощатым ступенькам шуршало множество маленьких лапок.

— Это что ж такое? — растерянно спросила ведьмочка. — Нусик, это твои? Что им надо?

Крысёныш запыхтел, силясь носами поддеть крышку люка. Сабрина приложила ладонь ко лбу, прищурилось, глядя на своего питомца...

— Донесение, — сказала медленно. — Его народ принёс ему важное донесение. Да, я поняла, Нусик, погоди, сейчас мы их впустим... Дядя Хью не суйся ты со своей рукой, а то швы разойдутся, что я, сама крышку не подниму, что ли?

— Она его понимает? — быстро спросил Фуке у Аннет. Та энергично закивала.

— Ещё как. Не хуже нас с вами. Да и он всё соображает, только говорить по человечески не умеет. Ой, что это?

Похоже, Аннет многих усилий стоило не поджать ноги и не взгромоздиться на стул. Из открытого общими усилиями Сабрины и боцмана люка хлынул целый поток раттусов, белых, лохматых, красноглазых. Они заполонили кухню, возбуждённо пища, подпрыгивая, посвистывая, толкали, пихали друг дружку... Одним словом — вели себя, как взбудораженная толпа.

Янус вспрыгнул на хозяйский стул и присвистнул. 'Толпа' угомонилась.

Крысёныш ткнул лапкой в толстенького пожилого крыса, пробившегося в первые ряды, и просвистел-прощелкал, вроде как приказал. Избранный привстал за задние лапки, поклонился смешно — и завёл крысиную речь, весьма колоритную, состоящую из писков, хрюков, жестов, выразительной мимики и подёргивания хвостом. Янус важно слушал, кивая и то и дело косясь на хозяйку. Та так и замерла с открытым ртом. Затем, спохватившись, стараясь не отдавливать лапки белоснежным крыскам, пробралась ближе к столу. Фуке освободил ей свой стул, вызвав у девочки новый приступ смущения.

— Ой, да ну вас... Хорошо-хорошо, сяду. Он говорит... — прошептала Сабрина, — что у них в гостях дама... кажется, это ваша дама, потому что на пальце у неё горит светоч, как они все его назвали. Это то самое ваше кольцо, да?

— Да, да, это оно! — жарко подхватил Фуке. — Во тьме оно освещает дорогу. Дальше!

— Подождите, мне надо всё время ждать, когда Янус сам всё выслушает на их языке и мне перескажет на нашем. Только так я его пойму. Да! Да, она у их... их господина. — Девочка побледнела. — У Самого... В общем, у него. Он вывел её из Лабиринта и предложил убежище...

Неимоверное облегчение разлилось по лицу Макса Фуке.

— ...но... — Сабрина приложила ладони к пылающим щекам. — Ох, им пришлось пережить целую битву. Мастер узнал, что его добычу увели у него из-под носа и страшно разозлился. И тряс Лабиринт вместе с Убежищем так, что едва не разрушил. Но гостья оказалась великой... Подождите, не поняла этого слова. А, вот: великой... охотницей? Убивающей? Нет, наверное, воительницей...

— Кем-кем?

Сабрина захлопала ресницами.

— Она... одним ударом кулака сожгла демона. Демона, который заставлял Самаэля делать всем плохо. Ой, как же это? Не понимаю! Ударила? И от этого вспыхнуло всесжигающее пламя, и демон сгорел... Всё равно не понимаю. Но она как-то его уничтожила. И Самаэль стал собой. Он смог, наконец, сбросить шкуру, обратиться в змеелюда и вернуть себе силу, больше не отдавая Мастеру. Ох...

Ведьмочка закрыла лицо руками, затрясла головой.

— Свободен! Свободен, да? Теперь он ему задаст, этому дю Гару?

-Чшшш! — шикнул боцман. Потому что последнюю фразу девчушка от волнения вскрикнула слишком громко, и раттус-глашатай, сбившись с 'речи', недоумённо воззрился на ту, кто осмелилась его перебить.

— Погодите, Сабрина. — Как более старшему и опытному, Максу Фуке удалось сдержать нетерпение. — Дайте ему договорить. — И, прижав руку к груди, поклонился пожилому крысу. — Продолжайте, уважаемый.

Тот довольно прикрыл красные глазки-бусинки, пошевелил носом — и затянул свою свистящую песнь.

— Хозяин спит и набирается сил. Ему нужно много...— волнуясь, продолжила Сабрина. И вдруг всхлипнула. Поспешно пережала переносицу двумя пальчиками. — Ох, извините... Они говорят — ему нужно много-много сил, он теперь будет до утра спать, а его магия пока укрепляет жилище и съедает барьер Мастера. К утру проест весь. И гостья... великая воительница, вот как они её называют. И... Он сказал, она очень похожа на маму. Этот старший, что сейчас говорит, ещё помнит мою маму, у них обеих такие прекрасные белые волосы, как у раттусов, поэтому ваша невеста им очень понравилась. Теперь она их свята... нет, героиня. Они будут поклоняться ей, как и своему господину, и так же уважать и слушать. Госпожа сейчас тоже почивает, но, засыпая, сказала, что хорошо бы отправить весть о том, что она жива. Народ Белых раттусов не знает, кому отправить весть, но знает, что двухголовый Янус, их будущий...

Сабрина на миг сбилась, вытаращила глаза.

— Нусик, ты что, ихний принц?

Крысёныш скромно склонил одну голову, вторая энергично закивала.

— Вот это да! Ой, простите. В общем, они решили найти принца, самого умного и сообразительного из них, чтобы он решил, как разыскать друзей могучей гостьи и известить их о её подвиге. Вот...

Сабринка оттёрла пот со лба.

— Ну, протащи меня через киль... — буркнул Хуберт. — Что ты деваха боевая, это я сразу понял. Но у тебя в родне, оказывается, и другие бабы не промах. Демона сжечь! Она что, тоже ведьма?

— Кольцо, — отрывисто бросил Фуке. — Это его работа, не иначе. Сабрина, они меня хорошо понимают? Можно говорить напрямую? Уважаемые! — Он церемонно поклонился. — Ваши намерения увенчались успехом. Мы — друзья вашей прекрасной гостьи, и мы здесь, чтобы её освободить. Позвольте поблагодарить вас за участие в её судьбе, за неоценимую помощь, и будьте уверены, что ваша добрая весть не останется без награды. Как волеизъявитель его светлости герцога Эстрейского, своего сюзерена, и как представитель Его Величества короля Франкии Генриха Первого, обещаю вам их покровительство и защиту.

Руттеры оглушительно засвистели и запрыгали. Многие обнимались.

— Тише, тише... — Фуке успокаивающе выставил вперёд ладони. — Я не закончил. Ваш господин со своей прекрасной гостьей теперь свободны, но, напомню, только относительно. Я так понимаю, что вокруг убежища был всё-таки охранный барьер дю Гара? Мастера, — поправился он.

Крыски дружно закивали.

— Значит, они всё ещё под его контролем. Он не позволит им просто так выйти из Убежища. Вот что, мои новые друзья...

Эльф задумчиво потёр подбородок.

— Мне нужно с ними встретиться. Я так понимаю, что вы прошли подземными ходами? А меня вы можете по ним проводить?

— Нас, — буркнула Сабрина. — Ещё чего — один решил уйти...

— Юная госпожа, — начал Фуке строго.

— Между прочим, ты мне ещё не дядя. Женишься на тётке — давай командуй. А сейчас — нечего тут. — Сообразив, что чересчур дерзит. Сабрина вжала голову в плечи и поторопилась продолжить перевод с крысиного, дабы отвести от себя грозу в виде воспитательной тирады. — Они могут найти проход по росту человека, но добираться по этим путям придётся куда медленней. Нам придётся идти в обход, а не шмыгать напрямую по норам, как они. Да и время уйдёт, чтобы найти безопасные коридоры, потому что там есть и обрушенные, и затопленные. Но к утру будем на месте. Годится?

— К утру...

Макс Фуке взбудораженно потёр ладони.

— Дай-то высшие силы, чтобы так и сложилось... Прекрасно. К утру. Хуберт! Я по-прежнему могу на вас рассчитывать? Мне может понадобиться помощь.

— Так точно, капитан! — рявкнул боцман, вскакивая. — Я — да не ввяжусь в такую заваруху! Приказывайте!

— Аннет!

— Да! — Бывшая трактирщица тоже вскочила. Сработали рефлексы: точно так же когда-то её папаша раздавал команды и посылал всех на... по местам.

— Аннет, братья монахи, что изучали ваш портал, сказали, что он не одноразовый. По нему возможен обратный переход. Это так?

Аннет судорожно глотнула воздух. Да уж, стоило сбежать от короля, чтобы через несколько дней вернуться туда же... Он что, собирается и впрямь избавиться от неё с Сабриной? Чтобы не путались под ногами?

Фуке тем временем пояснил:

— Мне нужно передать сообщение королю о том, что Доротея в безопасности. Получается, что дю Гар в своём письме блефует, угрожая её жизни, поскольку он не в силах причинить ей реальный вред. Предмета давления нет, а потому — визит герцогини с Мастером можно отменять. Однако Генриху нужна лазейка, которая прямым ходом привела бы его во дворец к дю Гару, чтобы единым ударом обезглавить... — Он поперхнулся под восторженным взглядом Сабрины. — Я хотел сказать в переносном смысле, барышня. Аннет, вы меня поняли?

— Не знаю, удастся ли... — промямлила возлюбленная короля.

— Да конечно! — радостно завопила Сабрина, не подозревая, что сдаёт новую подругу с потрохами. — Я же тебе говорила, что зеркальце настроено ещё на один переход! Наш договор выполнен? Выполнен! И я теперь спокойно отправлю тебя обратно!

— Нет! Нет, только не туда!

Наверное, Аннет побледнела, потому что эльф, да и боцман глянули на неё как-то встревоженно.

— Сударыня, — осторожно начал Фуке. — Я понимаю ваши чувства, поскольку... немного, совсем поверхностно, не вникая в детали, осведомлен о вашей истории и о том, к какой участи, увы, вас готовили. Но, быть может...

— Я не могу.

Голос у Аннет сел. На глазах проступили слёзы.

— Вы же понимаете, что он меня не упустит. Не могу...

Ну вот, с огорчением подумала Сабрина. А так всё хорошо складывалось! И очень не хочется огорчать своего родственника, вон как у него вытянулось лицо... Должно быть, то, о чём он просит, очень важно.

И ещё она подумала, что может, конечно, сделать вид, что остаётся в доме — а этот Макс точно решил её тут оставить, словно она дитя малое! — но, даже если тайком последует за гостями и, наконец, увидится с отцом... Она к этой встрече ещё не готова.

А вдруг она окажется ему не нужной?

Вдруг на самом деле он хотел сына, а тут... такое недоразумение, девка, да ещё и ведьма?

Она жаждала и боялась этой встречи. Теперь-то рано или поздно её не избежать... но лучше пусть будет позже.

И выпалила:

— А давайте я пойду!

— Ты? — в один голос спросили все. И уставились на Сабринку.

— А что? — Дёрнула плечом. — Координаты настроены. Что сказать — знаю, слышала. Да и местная я, так что если у кого будут вопросы, как куда добраться — всё обскажу. Я ещё ого-го как могу пригодиться! Вы только меня научите, как до этого вашего короля добраться, я ж там у вас ничего не знаю!

Максимилиан Фуке, не сдержавшись, фыркнул. И вдруг захохотал.

— Как пройти к этому вашему королю! Сабрина, ты неподражаема! — Потом посерьёзнел. — А что, это, пожалуй, идеальный выход.

'И переводить с крысиного языка будет некому,' — мстительно подумала ведьмочка. — 'Зато... новый мир погляжу, вот!'

'Это, пожалуй, выход,' — обрадовалась Аннет. — 'Вот всё и решилось с девочкой. Она будет в безопасности. Анри и герцог не оставят её на произвол судьбы'.

'Да, это выход', — с облегчением вздохнул и старый Хью. 'Нечего девчонке лесть в самое пекло. Этот-то её дядька не просто так шпажонку с собой прихватил. Эк он рявкнул тогда: обезглавить! Не иначе, самолично хочет за свою любезную рассчитаться. Ну, дай ему высшие силы удачи. Святое дело'.

...Вот так и получилось, что уже далеко заполночь окна особняка Дюмонов на улице Оружейников озарились специфичным лазоревым светом. Портал сработал безупречно. И в последний раз, поскольку зеркальце после выполнения своей миссии рассыпалось в руках серебряной пылью.

— Вот так-так! — послышалось добродушное. Проморгавшись после вспышки, Сабрина обнаружила себя в хорошо освещённой уютной спальне, по сравнению с её конуркой — просто роскошной. Сидевший за столом пожилой дядечка с выбритой макушкой и в каком-то балахоне прикрыл объёмистый фолиант и уставился на прибывшую с интересом. — А Фуке был прав, посоветовав нам с Туком подежурить и здесь, не только у Древнего портала... Ведьмочка! Да ещё и светленькая! Что ж, добро пожаловать в наш мир, дитя Некрополиса! Да не бойся, мы девицами не питаемся...

— Донесение! — поспешно выкрикнула Сабринка. Кто их знает, этих добреньких, сейчас как заломят руки, как поволокут на костёр. Ишь, сразу распознал в ней ведьму! — Его Величеству королю... как его...

— Да Генриху, кому же ещё. Вот чудо попалось. Впрочем, можно и мастеру...

Ведьмочка отшатнулась. Монах не заметил её испуга.

— ...Жану, не помешает и ему знать, тем более, что они оба сейчас здесь. Эй, ты как, на ногах хорошо держишься? Слыхал я, что не все переносят эти переходы здраво... В порядке? Погоди-ка...

У Сабрины и впрямь закружилась голова, почти, как тогда, когда в полдень откачивалась магия.

Прохладная рука служителя божия легла на её лоб.

Слуха коснулось несколько слов на латыни.

И ударило в голове таким ярким пламенем, что показалось, взорвалась эта самая голова...

— Дела... — пробормотал монах, подхватывая пошатнувшуюся девчонку на руки и укладывая на кровать. — Полежи-ка тут, приди в себя, а я пока о тебе сообщу...

На бледных девичьих щеках пробились малахитовые чешуйки. Открылись глаза — с вертикальными зрачками, которые, впрочем, тотчас сжались в привычные кружочки. По телу прошла судорога — от груди до ног, на какое-то мгновения дёрнувшихся под юбкой так синхронно, будто срослись в хвост.

— Дела... — повторил монах и глянул на этот раз с профессиональным интересом. — Светленькая. Из Некрополиса. А я, значит, благословил, да ещё энергетику прочистил, чтобы дышалось легче. Кажись, я её... того... инициировал. Ну, брат, повезло, что ты монах, не то пришлось бы жениться. Доказывай потом, что лишь перекрестил да помолился...

* * *

— Ну, давайте посмотрим, кто это тут у нас?

Голос, прогудевший где-то рядом, был мощный, сильный... должно быть, как колокольный звон, как набат, о котором рассказывала бабка. На памяти Сабрины колокольни в Некрополисе оставались безгласны и мертвы, но ей всё казалось, что однажды они оживут — и поплывёт над городом её отца торжественный звон...

Мужской голос, прозвучавший где-то в выси, и в то же время неподалёку, был именно таков — благородный, уверенный, мощный... и с такими же, положенными святому колоколу, стальными переливами.

Она открыла глаза — и испуганно заморгала. Заслоняя собой балдахин — сроду Сабринка не спала под балдахинами, в её-то конурке на чердаке — над ней навис, как сперва показалось, а на самом деле — склонился — некто прекрасный. С лицом суровым, чеканным, немолодым, как у какого-нибудь прославленного рыцаря или героя, умудрившегося не погибнуть с честью в последнем бою, а выжить, и благоденствовать потом до таких вот лет: ещё не старческих, но зрелых... Только одет был рыцарь не в латы и дорожный плащ, а в странное тёмно-коричневое одеяние, похожее на балахоны, в которых мелькали иногда на улицах Града Обречённых проклятые некроманты... Но те -прятали ужасные лики под капюшонами, а этот... весь на виду, благороден и красив...

И тяжёлое даже с виду, литое золотое распятье на его груди не пугало, как предупреждала бабка-ведьма: 'Ох, бойся креста, Сабринка!' — а светилось мягко, по-доброму, тепло. Будто имело свою собственную душу и ауру.

Она видит! По-прежнему видит свечение! И над этим дивным незнакомцем тоже, такое прекрасное сияние, но не нимбом, а словно... Словно до сих пор у него на голове незримый остальным рыцарский шлем, с шишаком, с плюмажем, но сотканный из солнечного и лунного света...

Спохватившись, Сабрина попыталась встать. Могучий незнакомец помог ей принять сидячее положение, но от дальнейшего удержал, легонько похлопав по плечу.

— Не торопись, дочь моя. Береги силы.

— А что случилось-то? — с недоумением начала ведьмочка, но вдруг вспомнила, зачем она здесь. — Донесение! Это важно! Меня послал Фуке, секретарь его светлости. Мне нужно срочно...

— Ты уже на месте. Торопиться некуда. Подожди...

Он присел на невесть откуда появившийся за его спиной стул, пытливо глянул ведьмочке в глаза — и у той вдруг пропала накатившая было дурнота, и отчего-то потянуло в сон. Сабринка озадаченно потёрла висок.

— Донесение, — сказала упрямо. — И не надо ничего со мной делать. Я на эти штуки не ведусь, на мне бабка сломалась, пытаясь глаза отводить, а ещё та была ведунья. Мне нужен Его Величество. Срочно. — Вспомнив, наконец, о вежливости, добавила твёрдо: — Пожалуйста.

— Его Величество, значит. — Рыцарь в сутане по-доброму усмехнулся, глянул себе за спину и встал. — Что ж, изволь. Который из двух?

Поначалу девчонке показалось, что в глазах у неё двоится. Но потом от осознанного перехватило дыхание. На неё с любопытством взирали, подбоченившись, двое, одинаковых с лица, чрезвычайно похоже разряженных важных господина... Ну настолько величественных и тоже благородных, что сомнений не возникало — короли. Может, даже оба.

Тут таился какой-то подвох. Она должна отгадать, кто есть кто, да?

Один из королей неожиданно ей подмигнул.

— Я гожусь?

Да ну, разве монархи так запросто разговаривают?

Второй лишь скупо улыбнулся. Над левой бровью дрогнул едва заметный шрам. Будто прожжённый окалиной... У бабки тоже такой красовался, чудом глаз не выжгла кипящим серебром, которым хотела себе однажды клеймо постылое свести...

Однако короли, чай, тоже по кузням ходят. Им за всеми надо работу проверять.

У того, что со шрамом, аура светилась цельная, словно нимб, как над головами святых на картинках.

Первого окружало сияние иное. Тоже золотистое, но с голубыми всполохами над головой. И отдельным пятном в центре лба.

— Годишься, — решительно сказала Сабрина. — ...тесь... Простите, Ваше Величество. Максимилиан Фуке просил передать вам лично, что Доротея Смоллет в безопасном месте, и что он идёт за ней. Тот, который Мастер, до неё не доберётся, и не сможет вас шанша...жи... угрожать, в общем. Он всё врёт про Самаэля. Князь не ест девственниц, а тоже сидит в плену у Мастера... у этого дю Гада. Сидел, вернее. А теперь освободился. А главное, главное! — спохватилась она. — Он же велел непременно передать, что герцогине больше не нужно соваться в этот гадюшник. Вот. Но всё на усмотрение Вашего величества, как вы решите

Двое, одинаковых с лица, переглянулись.

— Дю Гад, значит...

И расхохотались, правда, несколько нервно.

— Ну, а теперь по порядку, дитя моё, — напористо вмешался рыцарь в сутане. — Во-первых, как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?

— Да будто по мне телега проехалась, — в сердцах ответила Сабринка. — Чтоб им, этим порталам... Как только через них вообще ходят!

— Это не портал, это тебя тут случайно инициировали. Но об этом позже. Второе, что я хотел бы узнать...

— Меня... что сделали? — в ужасе перебила Сабрина. — Ини... ци.. что?

Говоривший прикрыл глаза ладонью.

— Прости, дитя. — Похоже, он с трудом сдерживался от улыбки, в то время как ведьмочка в открытую запаниковала. — Это не то, что ты подумала. Твоя невинность остаётся при тебе, Бог свидетель, ты столь же чиста, как и при появлении на свет. — Ободряюще улыбнулся в ответ на невольный вздох облегчения, вырвавшийся из девичьей груди. — Но благословение моего ученика вызвало странную реакцию, открыв в твоём теле магические каналы, до сих пор закупоренные. И для меня это загадка. Инициировать светлую магиню — задача не из лёгких, и решение её уж никак не на уровне адепта всего лишь второй ступени. Признайся, не случалось ли с тобой не так давно чего-то необычного? Не попадал ли в руки, например, какой-то незнакомый магический предмет? Он вполне мог сыграть роль катализатора.

Похлопав ресницами, ведьмочка промямлила:

— Если только сапфирит... Мне его Фуке дал подержать. А что значит — катализатор?

— Ускоритель или пробудитель реакции. Стоп! — Заметив, что девчушка намерена продолжить расспросы, предостерегающе приподнял палец. — Только не надо сейчас спрашивать о значениях этих слов. Вернёмся к твоему донесению, дочь моя, это весьма важные для нас новости. Но сперва ответь: как ты узнала короля?

Ведьмочка пожала плечами.

— Ауры разные. У этого... — решив, что пальцем тыкать невежливо, указала подбородком, — просто как сияние, у того — словно корона, голубая такая, как остывающий огонь...

— А разве остывающий огонь голубого цвета? — Можно было поклясться, что глаза пожилого рыцаря так и засветились от удовольствия.

— А какого же ещё?

— Прекрасно... Однако, дитя моё, может, ты голодна, или устала, или тебе нужно отдохнуть? Час поздний, и, возможно...

— Да ладно, я ж здоровая, как лошадь! — искренне возмутилась Сабринка. — Что со мной носиться? Мне, перво-наперво, нужно успеть всё рассказать, а потом думать, как назад податься. — Она упрямо тряхнула светлой шевелюрой, давно нечёсаной, и растерянно зашарила рукой по волосам: куда-то подевался шнурок для перевязки. — Там у меня раттусы с Фуке остались без присмотра, пока дойдут до убежища, пока то да сё... Прямо не знаю, управятся ли без меня? Вам, опять-таки, нужно помочь определиться, что поутру делать: снаряжать герцогиню или не снаряжать. А то, может, вместо неё кого пошлёте. А что? Я тут подумала, ежели вы тут главный — как выйдете из портала, да как шуганёте этого Мастера! Король вы или не король? Он драпанёт, а тут ему Фуке и Самаэль в тыл ударят. Надерём ему задницу, в конце концов, сколько мож...

Под изумлёнными взглядами мужчин она поперхнулась собственными словами.

— Какая непосредственность, — пробормотал угаданный король, давясь от смеха. — Но, как говорится в Писании, устами младенца глаголет истина. Давно пора надрать... эту самую часть тела...

— Дю Гаду! — подхватил второй, и оба заржали в голос, уже не скрываясь, и совершенно по-простолюдному. Не короли, а шуты какие-то гороховые.

Сабрина сердито нахмурилась. Есть здесь кто-нибудь серьёзный, кто нормально её выслушает?

— Не обижайся на них, дитя моё, — словно угадал её мысли рыцарь в сутане. — Этот день был для всех нас не из лёгких, а ты принесла настолько добрые вести, что их величества слегка расслабились. Им простительно.

— А их что... и впрямь двое? — ляпнула Сабрина, казалось, очевидное. — А почему?

— А почему некая светлая ведьма оказывается на деле змеедевой и магиней? Сможешь объяснить мне в двух словах? Вряд ли. Так и здесь...

Сабрина вновь поморгала.

— Это вы сейчас про кого? — спросила подозрительно. — При чём здесь какая-то змеедева?

— Это я про... — Рыцарь осёкся, вздохнул. — Пожалуй, не надо торопиться, ты ещё не готова воспринять истину в полном объёме... Итак, Ваши величества, это дитя, как я понимаю, жаждет поделиться с нами всем, что знает, а мы не менее сильно хотим её послушать. Не будем терять времени. Однако желательно, чтобы она оставалась здесь, в постели, поскольку какое-то время колебания магических потоков после инициации могут вызывать нездоровые головокружения. Исаак, нужны ещё стулья!

— Здесь, монсеньор! — отозвался откуда-то знакомый голос. Монах, встретивший ведьмочку в доме мастера Жана, кинул на неё смущённый взгляд и переставил от стола ближе к кровати два стула. Рыцарь в сутане кивнул.

— Располагайтесь, сиры. Послушаем нашу вестницу более внимательно.