Иная судьба. Книга 3

Юная герцогиня опустила глаза — и, с огорчением послюнявив очередное пятно на пальце, попыталась оттереть засохшие чернила тряпицей, специально для сего дела припасённой. (После ужасной, как ей казалось, порчи носовых платков она упросила Берту раздобыть несколько клочков ветоши, которую не жалко сразу выбросить.) Да, с письменными принадлежностями ей всё ещё не удавалось подружиться.

Начать с того, что она не привыкла к перьям вообще. Дома у дяди Жана ей. Если и случалось писать, то мелком на дощечке, или огрызком карандаша на грубой бумаге, оказавшейся в доме случайно. Нынешнее перо было тоньше карандаша, потому-то Марта никак не могла приспособиться, пока вместо гусиного тётушка Дора не предложила ей лебяжье. Оно легло в щепоть гораздо удобнее, и по бумаге скользило лучше, не так стопорясь на округлостях; что, впрочем, не спасло сустав Мартиного среднего пальца от твёрдой мозольки. И как это учёные люди целые книги такими перьями строчат?

Трудно было привыкнуть и к долго сохнущим чернилам. На раз и не два Марта краснела, случайно смазав манжетой свеженаписанные строчки, не присыпанные песком. А ведь смешная песочница, так похожая на перечницу, стояла тут же, рядом, в ложе серебряного чернильного прибора, и фигуристая лодочка с бортами, отделанными чернью, так и поджидала, когда в неё ссыплют мельчайший песок, впитавший с бумаги излишки влаги. Испорченный дорогущий бумажный лист приходилось менять, манжеты отстёгивать и отправлять в стирку. Ох, одни убытки... Не говоря уж о расходах на перья и чернила. Мэтр Бомарше как-то проговорился, что с одного гуся, бывают годными для письма два-три маховых пера с каждого крыла, остальные не подходят, вот как. И он же, Огюст Бомарше, бывший писарь, честь ему и хвала, в совершенстве знающий науку затачивания пёрышек, поделился сей тайной наукой, вплоть до того, как правильно обжигать и закаливать кончик после заточки, и как, при необходимости экономить, разделять одно пёрышко на несколько таких же заточенных и годных к писанию кусочков. Он даже подарил ей крохотный складной ножик, так и называемый 'перочинным'. Отчего-то после этого ножичка писаться стало гораздо легче. Должно быть, перья, пока их приуготовляли к работе, как-то приноравливались к хозяйке...

Впрочем, если подумать, всё было не так уж страшно. Запачканные пальцы оттирались содой, манжеты отбеливались прачками в специальном растворе, бумага, как оказалось, в Галлии была куда дешевле, чем во всей Франкии — её здесь научились делать на каких-то хитроумных мельницах. А привыкнуть к песочнице было делом времени. Уже и кляксы сажались всё реже, и перья почти не царапали бумагу, но вот буквы... изрядно хромали.

Марта ещё раз покосилась на летящие строчки Жильберта.

В конце концов, его почерк не так уж и со-вер-ше-нен. Но ведь разборчив! А что ещё нужно? Это ведь и без того чудо: когда какие-то крючки и палочки, загогулины и петельки говорят с тобой человеческими голосами. Того, кто написал, рядом нет, а иногда и в живых нет, как, например, тех, кто давно уже умер... а то, что он хотел сказать — известно. Вот что главное.

Украдкой, хоть никто не подглядывал и не мог заметить такой вольности, она поцеловала кончики пальцев и прикоснулась к посланию мужа. Это тебе мой поцелуй, Жиль. За то, что сейчас ты со мной разговариваешь.

Свечи в канделябре хитро подмигнули, как бы призывая не отвлекаться. И в самом деле, ночь на дворе, добрым людям спать пора, а она всё возится... Нехорошо. Марта поёрзала, устраиваясь удобнее на высоком стуле. Притянула ближе стопку бумаги.

'Драгоценный мой супруг...'

Это обращение всплыло из памяти, как строчка из какого-то романа, и показалось ужасно красивым. Но тут же она испугалась: а не слишком ли напыщенно? Однако зачёркивать слова, так и рвущиеся из самой души, показалось кощунством. Вздохнув, написала ниже:

'Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка, которая пока и двух слов толком связать не сможет...'

Перечитала — и глазам не поверила. И впрямь ведь думала, что не сможет, а, поди ж ты, так гладко и складно получилось! И хоть выводила фразу долго, но без единой помарочки!

Перевела дух и радостно заболтала ногами. Спохватившись, мысленно погрозила себе пальцем. Что это она, как дитя малое! Серьёзное дело, понимаешь ли, от-чёт, нечего тут...

'День прошёл... наверное, хорошо. Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!'

Смущённо полюбовалась последним словом. Не слишком ли она несдержанна? Но нет, это вычёркивать она не собирается.

'Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?'

Написала — да так и залилась краской. С некоторых пор обширный стол в рабочем кабинете мужа будил в ней воспоминания, связанные отнюдь не с государственными делами. А вдруг он прочтёт — и вспомнит о том же? Ой, неловко... Нет, он хитро заулыбается, это уж точно.

'Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения. Хвала Всевышнему...'

Да, кажется, именно так говорится, когда хочется поблагодарить за что-то небеса.

'... сегодня и завтра, а, возможно, и до конца недели в суде не будут рассматриваться дела, требующие Высочайшего Присутствия. Вот какие слова я уже знаю. А прошений было много, я просто вспоте... (пришлось таки зачеркнуть) утомилась читать. Но справилась. Были вдовы, которым надо назначить пенсион после гибели супругов на войне. Ой, не вдовы, а прошения от них...'

Наверное, 'Ой' не слишком уместно смотрелось в От-чё-те, но герцогиня храбро махнула на огрехи рукой. Потом перепишет начисто. Это у неё чер-но-вик — вот и ещё новое словечко, узнанное от мэтра Огюста.

При воспоминании о бывшем писаре мысли её невольно переметнулись на совсем иной предмет. Ах, какие письма он шлёт Фатиме каждый день! Конечно, османочка кое-что и ей давала почитать, они ведь настоящие подруги!

Марта невольно расплылась в улыбке, припомнив:

'Возлюбленная горлинка моя!'

Ах, какие слова... Фатима каждый раз плачет, перечитывая, а потом ругается — и называет Огюста дурачком, совершенно не понимающим женщин. Почему? А вот почему.

'Если бы не воля небес, определившая нам родиться в разных державах, столь удалённых друг от друга, и не удары изменчивой фортуны, отбросившие меня на дно жизни, вследствие чего я вынужден добывать себе и своим престарелым родителям кусок хлеба насущного — добывать тяжким трудом, не свойственным представителю дворянского сословья... Как знать, возможно, своим супругом вы называли бы не покойного уважаемого мэтра Россельоне, а меня, нижайше припадающего сейчас к кончикам ваших прелестных туфелек с загнутыми носками...'

'Но клянусь вам, сударыня, все силы души своей употреблю, чтобы стереть разницу в положении между нами. И ежели в сердце вашем нет другого любезного друга — заявляю с полной ответственностью, что намерен сделать вас своей дражайшей и обожаемой супругой. Однако дайте мне время, чтобы добиться соответствующего статуса в обществе и предложить вам достойный кров, и обеспечение, которого хватит с избытком не только для наших детей, но и внуков и правнуков. Ибо в последнюю очередь я желал бы называться охотником до приданого, женящимся на золоте и коврах! Ничуть не сомневаясь в вашем благосклонном ко мне расположении и в положительном ответе на свои признания, я, тем не менее, начну серьёзный разговор с вашим батюшкой не ранее, чем он сможет признать меня достойной партией для своей единственной дочери. Однако добавлю, ненаглядная моя небесная пери, что не собираюсь томить вас ожиданиями. Ваш будущий супруг — человек дерзкий, решительный, умеющий рисковать, но рисковать оправданно, а потому — уверен, мы скоро будем близки, как того и жаждут наши любящие сердца'.

Расчувствовавшись, Марта промокнула слезинку в уголке глаза. Но тотчас испуганно отдёрнула руку — не с платочком, оказывается, как думала, а с той самой ветошкой, которой давеча оттирала чернила. Ф-фу, зряшные страхи, другой стороной приложилась, незапачканной, благодаренье Богу, а иначе быть ей сейчас чумазой, как маленькие братцы на уроках чистописания.

Но что это получается? Если Огюст Бомарше, такой славный молодой человек, такой умный, такой... достойный, ей-богу! — но всё же считает себя чересчур бедным для того, чтобы немедленно просить руки богатейшей вдовы, а подозрения в возможной корысти для него оскорбительны — это ещё понятно. Но почему почти так же думает о себе мэтр Максимилиан? И стоит ли писать об этом Жильберту? Ведь они не просто герцог и секретарь, они ещё и друзья, вдруг Жиль как-то поможет ему советом? В деньгах-то вряд ли есть нужда, секретарь всё равно что министр, и жалованье у него порядочное, да и дом есть за городом, не дом даже, а маленький замок, как однажды проболтались Берта и Герда, а рядом виноградники. Поговаривают ещё, что есть у мэтра Фуке паи в каких-то важных торговых компаниях, это тоже больших денег стоит. Его милость, похоже, человек очень состоятельный, но на сегодняшний невинный вопрос Марты — когда же, наконец, он сделает предложение известной им обоим даме — лишь сверкнул глазами и коротко ответил: 'Она теперь намного выше меня по статусу. Недостоин. И оставим это...'

Вот дела...

Ах, да у него, бедняжки, наверное, нет титула! Вот в чём дело...

Нет, об этом она писать не будет. Лучше потихоньку расскажет Жилю, когда тот вернётся. Пусть сам разъяснит ей, в чём же тут дело.

Машинально прикусила кончик пёрышка.

Вот ведь как получается...

Уже после их с Фуке уроков... то есть занятий государственными делами в Гайярд пожаловал сле-до-ва-тель из особой службы, и, поскольку Марта всё-таки Высшее Лицо, зачитал в её присутствии и в присутствии герцогского секретаря, а 'тако же заинтересованных лиц, а именно — наследницы вышеописанного недвижимого имущества, земель и денежного состояния, равно как ценных бумаг, госпожи Доротеи Августы Терезии Смоллет-Фицкларенс, в девичестве Глюк, а тако же сестры бывшего владельца оных недвижимости, земель и прочая... госпожи Изольды Элизабет Гейл, в девичестве Смоллет-Фицкларенс'... Ух, какие длинные фразы она научилась запоминать! В общем, оказалось, что на наследство Доротеи, не зная о том, что она, единственная пре-тен-дент-ка, жива и здравствует, разинул рот ни кто иной, как сэр Джордж Вильямс Гордон, посол короля Генриха. Оказывается, он был дальний-предальний родственник Смоллетов, седьмая вода на киселе, как говорится, да ещё от какой-то не совсем законной побочной ветви. У него в прадедах был королевский бастард, хоть и королевский, но бастард, а это делало права бриттского посла на 'вышеописанное недвижимое имущество' весьма шаткими — по крайней мере, пока живы законнорожденные наследники.

Как ни прискорбно, он решил проблему в своём стиле, жёстко и беспринципно. И первый шаг сделал давно, много лет назад, после назначения Александра Смоллета, начинающего, но уже подающего большие надежды дипломата, в Галлию, страну, на которую у островной державы были весьма и весьма крупные планы. Алекс был удостоен нового поста не за происхождение, не за взятки, не про протекции, а за свои исключительные таланты на политическом поприще, за ум, находчивость, блестящее умение выводить из тупика самые сложные переговоры. Но Гордон, снедаемый завистью, упорно твердил, что 'этот выскочка' его обошёл, унизил, подставил... ибо сам метил на его место.

А тут ещё замок... имеющий уникальный секрет, о котором нынешнее поколение владельцев, скорее всего, не знало, иначе пользовалось бы вовсю... Где-то в недрах его древних подвалов был замурован тайный Портал, такой же, как в заброшенном имении неподалёку от Эстре. Прямое сообщение 'Галлия-Бриттания', с мгновенным перемещением, минуя таможни, осмотры; исключительная возможность для тайной, а главное — скорейшей переброски сведений, депеш, доносов... нужных людей. Лазейка для бегства, в конце концов, то есть, для отступления. Но всё это ещё нужно было найти, активировать, а прежде всего — заполучить во владения.

Поэтому-то так необходимо было убрать Александра Смоллета. Вытурить его — и не только с тёплого местечка, с политической арены, но и из жизни вообще. Устранить исподволь всех претендентов на вожделенный замок.

Чего-чего, а терпения Гордону было не занимать. И цель, маячившую впереди, он вполне обоснованно — с точки зрения своей циничной логики — считал оправдывающей средства.

Менталисту, вытянувшему в предсмертные минуты бриттского посла груз воспоминаний почти двадцатилетней давности, пришлось нелегко. Свалившаяся лавина информации едва не вышибла из него дух, и пришлось, по приезде в Эстре, спешно делить сей клад ещё с тремя коллегами, а потом уже сортировать, отделять зёрна от плевел... Помимо истории с молодым загубленным послом, было вытащено на свет божий много грязи. Но то были совсем другие и чужие судьбы, а потому — разговор о них вёлся в иных местах и попал в совсем иные архивы.

И про это Марта расскажет Жилю, но тоже при встрече. Сейчас у неё просто не хватит терпения — расписать на бумаге изобилие новостей. Это ж полночи шкрябать по бумаге, не меньше, а у неё уже глаза закрываются от усталости... Встряхнув головой, она поправила съехавший на ухо ночной чепчик и продолжила:

'...Были два прошения о снаряжении иск...экспедиции в Новый Свет, в страну Эльдарада, пишут, что за золотом, и очень красиво расписывают, как оным золотом даже золотят вождя во время какого-то ежегодного празднества...'

Слишком много 'золота'. Ничего, потом она перечитает — и перепишет всё набело, убирая лишние слова. Может, дать сперва Доротее на проверку? Нет-нет, Марта должна сама справиться и показать, на что она способна.

'...На что мэтр Фуке справедливо заметил, что сведения из легенды, не подтверждённые точными свидетельствами очевидцев, ещё не факт, а експедиция обходится очень дорого. Лучше мы вызовем подателя второго прошения, который предлагает поход в Старую Индию, а именно — на остров рядом с ней... прости, Жиль, забыла, как называется. С учреждением Большой Чайной Компании. Этот почтенный купец, оказывается, хорошо знаком с нашим Суммиром и теперь готов снарядить караван с ним вместе. Ему не нужно от нас слишком много. (Ничего, что я так пишу — 'от нас'?) Только лицензия, помощь в приобретении трёх кораблей и ма-аленькая льгота при ввозе. Это называется 'ввозная пошлина', я запомнила. Жиль, я думаю, что можно им разрешить эту експедицию, потому что она пойдёт на пользу не только господам купцам, но и Галлии. Наш чай будет лучше того, что привозят в Бриттанию, а мы — повысим вывозные пошлины, потому что у нас будет 'монополия', кажется так.

А ещё были просьбы о рассмотрении нескольких дел по разводам, и тут... прости, Жиль, я подписала только одну из трёх. Там супруг бьёт жену плёткой и тростью, хоть она графиня, а он граф. Напьётся — и измывается. Говорит, что перед Богом она его собственность, хоть и титулованная. А я не знала, что графья... графы могут себя вести, как напившиеся мужики. Оказывается, могут. Раньше его действительно нельзя было наказать, но Максимилиан сказал, что сей граф ещё не знает о новой поправке к закону о браке, которую ты ввёл три недели назад, и теперь этого 'прохвоста' можно запросто отдать под суд. Наказывать не будут, а штраф в казну возьмут. Я так и распорядилась. Пусть судят. Это ведь справедливо, да?