Иная судьба. Книга 3

Аннет пришлось с ними познакомиться весьма скоро. На следующий же день.

Профессионалы, 'черти зелёные', как ругалась на них втихаря Сабрина, дело своё и впрямь знали хорошо. Все в железе, даром, что день выдался жаркий, оружием бряцают, будто не к двум маленьким женщинам в дом шли, а в логово заговорщиков. В дверь ввалились вроде бы гурьбой, но один оставался у входа и многозначительно поглядывал на крышку погреба, второй сразу перегородил собой лестницу наверх. С чужачкой разговаривал сам капрал, тёмный с лица, словно мавр, а может, и впрямь мавр, но болтающий по галльски вполне сносно. Над пришелицей, вопреки её опасениям, не глумились, не пытались полапать: как увидели портальное зеркальце (Сабрина надоумила, сразу, мол, покрути перед ними этой цацкой) — сделались любезными-прелюбезными. На лице старшего так и светилось: ещё неизвестно, дамочка, кто у тебя там в родне или в покровителях числится, поскольку такими артефактами не разбрасываются, и кому ты можешь пожаловаться, ежели мы вдруг руки распустим — Бог весть... А будем-ка мы паки херувимы... до поры, до времени. Пока с тобой те, кто повыше, не разберутся.

Спросили, как зовут, с какой целью явилась, надолго ли... Не вдаваясь в подробности, Аннет с ходу придумала, что сбежала, боясь мести одного нехорошего человека, который пытался заставить её шпионить за хорошими хозяевами. А что, в сущности, так и было! И так уж, дескать, сложились обстоятельства, что краем уха она услышала разговор об амулете перехода, а потом тот амулет ей сам в руки и приплыл, так ведь грех не воспользоваться... На последний вопрос ответила честно, что пока не знает, остаться тут или просить, чтобы из города выпустили, надо подумать. Присмотреться к местной жизни.

Бывалый капрал кивнул понимающе и тут же разъяснил, что, ежели прелестная Аннет надумает покинуть сии пределы — то, соответственно, должна отработать разрешение на выход через Врата. Ничего непосильного в таких случаях не требуют, открыть ворота и утихомирить Гидр — работа непыльная, и занимается ею даже не Сам, а дежурный при караулах некромант, потому и плата невелика. Ну, попросят оказать какую-то услугу — здесь или снаружи, в большом мире. Сперва проверят, правду ли сударыня Аннет о себе сказала, узнают, на что годна, заключат чин чином магический договор, чтоб было видно: ничего лишнего с неё не затребуют, расплатится единожды — и всё. Даже поверят и под честное слово выпустят, если в качестве платы будет оговорено какое-то деяние во внешнем мире. Тут всем верят. Магический договор не нарушишь.

А прямо сейчас — ей лучше подождать здесь, не покидая дома. Пока она не жительница Некрополиса и без клейма — любой патруль вправе остановить и задержать её для выяснения личности. И хоть всё потом образуется — процедура выяснения может быть неприятной. (Аннет так и передёрнуло. Она слишком хорошо поняла улыбчивого белозубого мавра). А уж он, как начальник караула, приложит все усилия, чтобы несвобода новой будущей горожанки продлилась как можно меньше. Он, капрал Вуд, прямо-таки надеется, что вновь прибывшая украсит своей особой их город. Тотчас, освободившись от дежурства, капрал передаст о ней сведения к у д а н а д о. А с ответом о т т у д а не задерживаются.

Вот только дойдёт до казарм — и сразу же надиктует местному писарю докладную для начальства...

...Ответ прислали только через три дня. С каретой. В которую нужно было незамедлительно усесться и поехать т у д а.

Трое суток вынужденного безделья дались ожившей и энергичной Аннет нелегко.

За это время, пожертвовав ведьмочке ещё пару монет, она наготовила из закупленных продуктов снеди на неделю вперёд. Двухголовый Янус чудесным образом округлился, как поросёнок, и спал уже не в подполе, но рядом со своей миской, подкарауливая каждый новый кусок, а когда не спал — ходил за постоялицей, виляя хвостами, как верный пёс. За что Сабринка шипела на него: 'У-у, предатель...', время от времени сама втихаря шаря по горшкам и чугункам с ложкой, и однажды едва не утопив в котелке с супом свалившиеся невовремя очки. Главным открытием для неё стало, что, оказывается, мяту, чабрец, зверобой и душицу, эстрагон и базилик, горчицу и майоран, и все виды перцев и пряностей можно, оказывается, добавлять в еду, а не только в зелья.

Похоже, с постоялицей ей жилось не только сытнее, но и спокойней. Одной, без бабки, обитать в слишком большом для девочки-подростка доме — страшновато. И словом перемолвиться не с кем. Потому она и отрабатывала, в свою очередь — рассказами. О здешних порядках и нравах, об обычаях и традициях... Тогда-то и вытащила из потайного ларца, и подарила жилице старинный кинжальчик: 'У бабки завалялся вроде как аж от её бабки, а что мне с ним делать? Я с ним всё равно обращаться не умею. Бери, пригодится. Меня, как ведьму и здешнюю, на улицах не трогают, а тебе — без клейма опасно. Вот, будет при тебе вроде как знак, что ты чья-то... '

Аннет одного не смогла узнать толком: кто такой загадочный Сам, который оттягивает на себя толику магии или просто жизненной силы от каждого живого и неживого обитателя Некрополиса, создавая себе, по сути, постоянно пополняемый резерв. При любом вопросе о Самом девочка замыкалась. Уходила в себя. И глаза её в такие моменты становились пустыми. После нескольких попыток Аннет сдалась. В конце концов, она рано или поздно окажется на свободе, найдёт с кем поговорить, и всё выяснит. Может, ведьмам запрещается обсуждать своего наиглавнейшего господина, да ещё шарахнет в ответ наказание. А что? Если магия оттягивается в одну сторону, то может и в обратную двинуть.

...И вот за ней явились.

В чёрной золочёной карете с затемнёнными окнами.

Глаза у Сабринки враз стали несчастными, словно она винила себя во всех смертных грехах. Подводить под монастырь гостью, сделавшую столько хорошего, за счёт которой в доме не переводились хлеб и молоко, гречка и даже мясо, казалось настоящим свинством. А вдруг... не вернётся? Но у Аннет такого скверного предчувствия не было. Её уже невозможно было чем-то пронять. Поработав на капитана Винсента, душку Винсента, натаскавшего её на многие хитрости тайной службы, она каким-то чутьём поняла, что карета со слепыми окнами — из о с о б о г о ведомства, а если знаешь повадки одного — считай, знаешь обо всех. Она не пропадёт.

Её везли не торопясь, долго, собираясь, по-видимому, измотать ожиданием. Но просчитались. Она больше тряслась, вспоминая неподвижно застывшие фигуры на запятках, и очень уж её нервировал звероподобный кучер, кнут в зелёных лапищах которого казался игрушечным. А невысокого росточка угрюмый человек в чёрном, сидевший с ней в карете и всю дорогу не промолвивший ни слова, оставил равнодушным. Даже когда он глухим, неожиданным для своего сложения басом, объявил мрачно: 'Дворец правосудия!' — она лишь пожала плечами. Очень хорошо. Перед правосудием она чиста.

В светлом просторном кабинете, со светлой мебелью, светлыми кленовыми панелями на стенах, украшенными деревянными масками идолов или божков — батюшка Аннет, затейник, привозил такие из дальних странствий — её усадили в кресло, обтянутое атласом, как важную даму. И с улыбочками, поклонами и комплиментами сперва расспросили про неё самоё, а затем быстренько перевели разговор на... Она сперва ушам не поверила. На герцогиню Эстрейскую. Если Аннет служила какое-то время в Гайярде — значит ли это, что она виделась с самой герцогиней? Разумеется, кто та, и кто Аннет, но всё же? И потом, слуги ведь... они всё порой знают про своих господ, всё! Насколько, по её мнению, правдивы слухи о подмене герцогини? И если впрямь вернули ту, настоящую — то куда дели самозванку? А сама Аннет эту самозванку не видела? Как ведёт себя теперешняя её светлость? Ладит ли она с герцогом, со слугами? Часто ли выезжает, и есть ли у неё излюбленные места посещения в Эстре или за городом? И всё же, куда подевалась так называемая самозванка?

Памятуя о советах капитана Винсента, она вдохновенно фантазировала, исходя из правила: легенда должна быть приближена к правде максимально. Тогда не запутаешься в деталях, если начнут гонять вопросы по кругу, без конца повторяясь.

Вы правы, господа, кто герцогиня — и кто я? Но раза два мы с ней сталкивались, даже перекинулись парой слов. Нет, не знаю, беременна или нет, но бледна и худа, словно недавно болела. А с чего вы вообще это взяли? Да, выезжает. Откуда я знаю, где именно любит останавливаться? Ах, что люди говорят? Говорят — в Университет любит ездить, где много молодых людей и ухажёров, в Собор и монастырь, где святость и благолепие, а за город — нет, не любит, и уединения не любит. По парку почти не гуляет. И вроде ничего не помнит о том, что с ней было раньше. Почему она Марта, а не Анна? Потому, что там, откуда привезли, её так называли, внушая, что она простая деревенщина, вот она в Гайярде только на это имя и откликалась.

Маски на стенах мерцали провалами глаз и скалились как-то озадаченно. И тот, кто Аннет допрашивал, всё косился на них с недоумением. С его точки зрения — что-то шло не так. Или идолы должны были дружно завыть, почуяв враньё? Ну, нет, ребята, шалите. Над ней недавно измывался с подачи Гордона сам Лир, менталист. Пусть и недоучка, парень был силён, но она сопротивлялась, и небезуспешно, а эти деревянные рожи её и подавно не раскусят. Главное — сохранять спокойствие. Как учил её душка-капитан: амулеты, видящие обман, срабатывают на тех, кто боится собственной лжи, а если ты в себе уверена, если истово веришь в то, что болтаешь — сумеешь отвести глаза.

Похоже, у неё получилось убедить важного господина, что новая герцогиня слегка не в своём уме, прикидывается безобидной и тихой, но, говорят, иногда буянит; что муж до сих пор её терпеть не может; что никакого влияния на него супруга не имеет, но постоянно бесит. В общем, постаралась вывести полную противоположность того, что было на самом деле. Зачем?

Не хотела выставлять герцогиню Марту, 'душеньку Марту', как её за глаза называли в Гайярде, доброй, справедливой и... беззащитной. Хотелось сбить дознавателей с толку, запутать, чтобы не использовали услышанное как-то во вред.

...И вот теперь, день спустя после допроса, получив-таки разрешение шататься по городу, где захочет, она сидела в этой дрянной таверне, потягивая дрянное пиво... на самом-то деле — неплохое, просто всё сейчас казалось скверным. И ломала голову: что же такого она сотворила? Повредит её болтовня Марте — или, наоборот, поможет?

Эх, был бы рядом капитан Модильяни... Отругал бы, наказал, но она хотя бы знала, что ошиблась. А тут — сиди и терзайся.

Краем глаза она заметила, как оконный просвет пересекла чья-то массивная фигура. Двинулась явно к её столу, значит, придётся опять отбрёхиваться от непристойных предложений. Так и есть. Здоровяк с вонючей дымящейся трубкой в зубах, придвинув стул, уселся напротив Аннет, за её маленький шаткий круглый столик, которых здесь была уйма — специально для посетителей, желающих провести час-другой в компании одинокой кружки, без собутыльников. Бывшая трактирщица хмуро перехватила кинжал. Уже не для того, чтобы мясо порезать, а в метательном захвате. Надоели все. Придётся двинуть хотя бы рукояткой в лоб, а там — звать местного вышибалу.

— Эх, детка, разве так я тебя когда-то учил?

Аннет сморгнула — и только сейчас разглядела морду громилы. Чуть припухшую от пития, но в меру, со знакомым до боли глубоким шрамом через всю скулу — памяти об одной небольшой поножовщине на Тортуге, когда пришлось выручать глупую капитанскую дочку, не умеющую пить и чуть было не продавшую себя с потрохами в местный бордель. Огненная когда-то шевелюра стала нынче пегой с проседью; веснушки на корявых щеках и громадных ручищах, заросших рыжим волосом, поблёкли. Лишь глаза были прежними: цвета штормового моря, с характерными вертикальными зрачками, ибо были в каком-то там колене у боцмана Вальжана в родне ирландские русалы...

— Ху-уберт, — не веря глазам, выдохнула она. — Ты? Это ты?

— Кроха, — заулыбался тот, обнажив изрядно выщербленный оскал. — Чтоб меня... да под килем... да вместе с этими самыми... Эй, Кро, это и впрямь ты! А это я.

И сгрёб её в объятья прямо через стол, не обращая внимания на грохот опрокинутой кружки и разбившейся глиняной трубки-носогрейки.

Через час боцман разбивал столешницу третьим по счёту вяленым заморским карпом, потом громадными, но до жути ловкими пальцами счищал чешую и, перехватив кинжал прекрасной дамы, ловко вспарывал рыбье брюхо и драл оттуда вкуснейший твёрдый монолит солёной жёлтой икры. Это Крохе, полакомиться, как в старые добрые времена...

— Так что, детка, все наши тут, все, кто выжили: и одноглазый Хью, и хромой Джон, и эти братья-славяне Бисер и Матиуш, и рыжий Кнут, и старина Йорек. И даже юнга, паршивец Дик, ты его сейчас не узнаешь, вымахал, что твоя оглобля, чтоб меня под килем протащило... Все, кто выжил. И я вот... выплыл как-то, или уж меня рыбо-люди на берег вытащили, своего почуяв... Как волной смыло — шарахнуло меня сверху чем-то, должно мачта упала. И всё, амба, дальше не помню. Глаза продрал — меня уже несут куда-то. Знал бы, куда волокут — отбиваться бы начал, да не соображал тогда ничего. А теперь уж просто так отсюда не выйдешь, чтоб меня, да через киль... Эх, жалко 'Красотку Энн', вечная ей память, даже щепок не осталось.

Боцман с остервенением зажевал окаменевший рыбий бок. И сам застыл лицом, упорно отводя глаза от своей Крохи. Ни её отца, ни мужа в числе выживших после крушения брига он так и не назвал. Всё было ясно.

А она-то, оказывается, уже год как сирота. И вдова.

Хоть замужней себя особо и не считала...

Помянули погибших молча, не чокаясь, огненным ямайским ромом. Потом одновременно попытались прикрыть горлышко бутылки в знак того, что хватит надираться. Тяжёлая, задубевшая от морских ветров лапища легла на нежную белую ручку.

— Эх, Кро, лапка-то у тебя почище прежней, чем когда по вантам лазила. А глаза всё те же, бедовые. Ну, сказывай, чего там у тебя стряслось? От хорошей-то жизни сюда не попадают...

Ещё через час они ввалились в домик Сабрины. Виновато глянув на ведьмочку, разинувшую от негодования рот, хрупкая трактирщица сгрузила тяжеленное, хоть не бесчувственное, но осоловевшее тело боцмана на коврик у очага. Лоскутный половичок, ни разу в жизни не работавший тюфяком для нетрезвых моряков, сжурился, и полностью исчез под массивным телом.

— Только до утра, — пояснила Аннет. — Я возмещу, не беспокойся. Это старый товарищ с отцовского корабля...

Увернулась от летящей поварёшки.

— Да будет тебе! — закричала свирепо. — Или, по-твоему, его этим страхолюдам отдать, что уже по улицам шляются? Мы и так едва не напоролись! Ну не успевал он домой, сюда оказалось ближе...

Ещё через полчаса она гладила по плечу плачущую Сабринку, умудряясь одновременно оттаскивать за хвосты Януса от боцманских сапог, вкусно пахнущих свиной кожей. Крысёныш с таким раскладом не соглашался, и всё норовил отъесть кусок от просоленной обувки, пока, наконец, Аннет не догадалась пожертвовать ему сухой рыбий хвост, из сердобольных побуждений оставленный Хуберту на утро. Сапог был спасён, но боцман остался без закуски.