Иная судьба. Книга 3

Старичок задумался. Потянувшись, ухватил щипчики на круглом поддоне подсвечника, осторожно снял нагар с обгоревшего фитиля.

— Гори, гори ясно. — И добавил: — Ох, Дори, Дори...

Покачал головой.

— Это была неслыханная удача — застать рядом со своим умирающим убийцей мага-менталиста. Наверное, ангелы их свели, чтобы твой Александрушка успел с тобой проститься. Многие отдали бы правую руку ради такой весточки, а ты, неразумная, роптала...

Доротея прижала руку к груди, стремясь унять внезапное сердцебиение.

— Понимаю, отче. Прости... И всё-таки... почему Гордон? За что? Что мы ему сделали?

— Скоро всё узнаешь, радость моя. — Ночной гость сжал губы, словно не желая сказать лишнего. — Время, отпущенное мне, истекает... Отпусти его, дитя. Вот ради чего я пришёл. Отпусти. Иначе Александр Смоллет так и не поднимется в горний край, где много лет его поджидают. Ты держишь его своей памятью, как цепями. Пойми: отпустить не значит разлюбить. Впереди — долгая жизнь, и пусть она будет для тебя светлой, полной любви к ушедшему, но не отягощённой более горестными думами. Держи в закромах своей памяти не последнюю страшную ночь с мужем, а те ночи, и дни, что были у вас прежде. Два года любви, дитя моё, это не так уж и мало... Назови первого сына Александром — и он обретёт сильнейшего небесного покровителя, что пребудет с ним всю земную жизнь, какую бы стезю не избрал твой первенец.

— Отец мой, — в смятении прошептала Доротея. — Что это вы мне говорите?

— Будет ещё у тебя семья, будут дети, будет счастье. Заслужила. Только впусти их в свою жизнь, радость моя. Разреши. И знай, что не только я сейчас с тобой говорю.

Она затрясла головой.

— Не могу. Не могу думать об этом. Это кощунство...

-... Дори?

Голос Изольды Гейл прорвался к ней, как сквозь сон. Очнувшись, Доротея стряхнула с себя непонятную одурь. Это был сон? Но такой явственный, зримый... Она запомнила до малейших деталей и морщинки вокруг лучистых синих глаз, и касание руки, пахнущей травами и мирровым маслом, и складки старенькой хламиды, из-под которых на спине выпирал небольшой горбик, благородные седины, круглую шапочку со странным восьмиконечным крестом... г р е ч е с к и м...

Зашуршало платье.

— Ты с кем-то говорила?

Подруга порывисто к ней прижалась. Объятье было столь же ощутимо, реально, как и недавнишнее прикосновение таинственного гостя к темени. Доротея судорожно сглотнула.

— Не знаю. Я...

Оглянулась.

Кроме них с подругой в часовне никого не было. Но ощущение реальности, 'всамделишности' разговора со старцем не проходило. И свеча, поправленная им, горела ровно и ярко, будто ей передалось внезапное теперешнее умиротворение, поселившееся в душе одинокой вдовы... впрочем, с недавних пор не такой уж и одинокой.

Она глубоко вздохнула.

— Кажется, я...

— Задремала. Это бывает по ночам. Дори, послушай. — В голосе Изольды Гейл, в девичестве Смоллет, звучал сдержанный упрёк. — Я, как никто, тебя понимаю, но оставить в таком состоянии просто не могу. Ты уже выплакалась? Вот и хватит. Надо жить дальше. Пятнадцать лет, Дори, пятнадцать лет прошло! А ты убиваешься, будто похоронила Алекса только вчера. Я люблю его не меньше, он мой брат, но отпусти его, наконец, милая!

Она почти точь в точь повторила слова таинственного гостя, неудивительно, что Доротея ахнула и уставилась на неё в изумлении.

— Иза! Как ты можешь!

— Могу. — Подруга внезапно всхлипнула и полезла в сумочку на поясе за платком. Высморкалась. — Я ведь тоже вдова, дважды вдова, я же рассказывала... Но живые должны жить, душа моя, а не хоронить себя под траурными одеждами. Уверена, с Джузи, моим новым мужем, я буду счастлива, но это не помешает мне до конца своих дней любить и помнить и Мартина, и Ричи. Они — часть моей жизни, лучшая часть, и я никогда с ними не расстанусь, но буду любить и Джузеппе, и ещё, даст Бог, наше с ним дитя, если всё обойдётся благополучно. Понимаешь? Живые — к живым, Дори!

Её подруга ахнула.

— Иза! Ты беременна?

Та сквозь слёзы рассмеялась.

— Похоже, это единственное, что ты расслышала, милая. Ну да, уже почти три месяца, и, сама понимаешь, нам крайне нужно венчаться, в моём-то возрасте идти под венец в животом выше носа — верх неприличия. Ещё из-за этого я тебя и разыскивала. Не хочу, чтобы наследство Алекса перешло в казну, а потом было продано за бесценок, на него уже многие раскатали губы. По завещанию батюшки имущество, которое он отписал нам с Алексом ещё при жизни, закреплялось жёстко только за ним и мной, без права перехода от брата к сестре и наоборот. Он хотел быть уверенным, что после его смерти мы не пустимся в склоки. Насмотрелся при дворе... — Вытерла глаза. — Я так рада, что тебя нашла, даже и без этого наследства...

Некоторое время они сидели молча, обнявшись. Наконец Изольда отстранилась.

— Вот что я скажу, душа моя. Одна ты с нашим поместьем не справишься. Тебе нужен мужчина. И не какой-то управляющий, а муж. Понимаешь?

— Иза!

— Что — Иза? Ты других слов, что ли, не знаешь? Четвёртый десяток лет Иза! Ты никогда не жила в замке, не занималась ведением больших дел; откуда тебе набраться опыта? Тамошний управляющий уже старенький, надо искать ему замену, а я к тому времени буду в Венеции и наверняка рожу; кому прикажешь за тобой приглядывать? Хочу оставить тебя в надёжных руках. И не сверкай так глазами, это не преступление — вдове выйти замуж. Думаешь, я не вижу, как смотрит на тебя этот Ворон? Да нужно быть слепцом, чтобы не разглядеть настоящего чувства, а я ещё, хвала Господу, зрячая. Душа моя, и ты откажешься от такого мужчины? Нет, ты ответь!

— Иза! — беспомощно повторила Доротея, теряясь под напором подруги. — Да как ты не поймёшь, я не могу, не могу думать о другом!

— Почему?

— Это... слишком быстро. Я просто не готова к чему-то новому.

Из груди подруги вырвался вздох облегчения.

— Только-то? Вот что я тебе скажу, милая: ты просто привыкла к толстым книгам. Да-да, не изумляйся. Вся твоя жизнь последние пятнадцать лет была похожа на старый затрёпанный том, на каждой странице которого написано одно и то же, одно и то же. И ты читала его изо дня в день, из года в год, потому что в твоей библиотеке больше ничего не было, так уж сложилось. Но вот появилась новая книга, в яркой обложке, со страницами, где столько нового! А ты по привычке думаешь, что тебе так и придётся листать её ближайших лет десять. Но что, если это не книга, а всего лишь тонкая тетрадь? Ещё год-другой, твоя воспитанница расправит крылышки и превзойдёт тебя; нужда в тебе отпадёт. И что дальше? Душа моя, тебе нужны семья, опора, любовь... Твоё собственное счастье, а не чужое.

Они прижались друг к другу мокрыми щеками. И должно быть, обе вспомнили худеньких пансионерок, прячущихся в укромном уголке старого парка от бдительных глаз монашек-наставниц и поверяющих друг другу девичьи тайны и огорчения.

— Доротея Августа Терезия Глюк! — неожиданно сурово, голосом матери-наставницы Августины, сказала Изольда, и обе женщины так и прыснули, забыв о драматичности момента. — Позволь напомнить тебе, что ты круглая дура!

— Совершеннейшая, — сквозь смех поправила её Дори.

— Ах, да! Совершеннейшая! И безответственная, к тому же! Перед тобой такой изумительный образчик мужчины, рыцаря, аристократа со всех сторон, и ты ещё думаешь? Слово чести, если ты не станешь его женой, я, овдовев в очередной раз, сама в него влюблюсь! Конечно, к тому времени я стану беззубой и безволосой, и наверняка желторукой и сухорукой, ну, да и он будет уже далеко не Аполлон, так что — очарую, будь уверена. Итак?

— Ох, Иза!

В очередной раз графиня Смоллет вытерла глаза. Впала в задумчивость.

— А тебе ни разу не приходило в голову, — спросила шёпотом, — что бывает... потом?

— Ты о чём? — Подруга глянула с хитринкой, но услышала совсем не то, что собиралась.

— Потом... после нашей смерти? Ведь нам говорят, что любящие при жизни сердца обязательно встречаются на небесах. И что тогда? Я встречу Алекса — но со мной будет ещё и Макс... или кто-то другой, ещё один муж... Как мне глядеть им в глаза?

Изольда Белорукая наморщила лоб.

— Когда-то это будет... Я как-то не задумывалась над этой стороной дела. Но, знаешь ли, ежели Господь не запрещает вдовам и вдовцам жениться — наверное, это не грех. Иначе, наверняка, нашлись бы в Писании соответствующие строки, и куковали бы мы с тобой долгие-долгие дни в каких-нибудь монастырях, или, как в той далёкой Индии, всходили бы на костёр с умершими супругами. Но сказано — прах к праху, тлен к тлену. А жизнь — к жизни. Давай жить, Дори. Хватит читать унылые книги. Заведи себе новые.

'Алекс...' — подумала Доротея с тоской. 'А что сказал бы на это ты? Случись тебе потерять меня — и много лет спустя встретить другую женщину...'

А если бы она день за днём видела бы, как ему нелегко...

Наверное, рано или поздно, но ей захотелось бы видеть его... просто счастливым. Пусть с другой. Пусть с детьми от другой женщины, с внуками, в покое и уюте, или, наоборот, в бурной кипучей деятельности, но главное — получающим радость от каждого прожитого дня...

В мигании свечи промелькнула чья-то улыбка — покойного ли мужа, того ли давешнего старичка? 'Больше не надо никого искать', — почудился знакомый голос. 'И надумывать не надо. Просто живи'. И казалось, что в этот момент не она — это сам Александр отпускает её. Словно разомкнулся на груди железный обруч, вроде того, какими сковывал себе сердце верный оруженосец, потерявший принца, и, кажется, впервые за много лет Доротея вздохнула свободно.

Нечто похожее с ней уже было. Покидая Сар, она была уверена, что теперь-то вольна распоряжаться собственной жизнью как хочет. Впрочем, чувство это отягощалось пониманием зависимости от многих людей — капитана, герцога, который согласится или не согласится принять её на службу, иных хозяев, в случае отказа его светлости... А сейчас — она, наконец, совершенно, абсолютно, по-настоящему свободна. Уедет она или останется с Мартой и новыми воспитанницами из монастыря святой Урсулы, выберет ли мужа или предпочтёт одиночество — теперь всё зависело только он неё.

А она ещё невольно досадовала на Алекса за то, что он оставил ей целый замок: мол, куда ей такая громадина, с которой она, дочь простого пастора, не знает, что делать? Но ведь это — не просто каменные стены и устремлённые к небу башни: это — отчий дом Алекса, кров, который помнил его младенческую поступь. Придёт время — и каждой ступенькой, каждым окном, изгибом перил, изяществом фасадов и башен, таинственностью чердаков и подвалов, покоем библиотек и уютом спален, он будет напоминать ей о том, кто с ней всегда, даже после кончины.

Наверное, они правы — и Изольда, и этот старичок. Ведь, положа руку на сердце, Доротея и сама подумывала о том же, но каждый раз упорно гнала прочь мысли, казавшиеся ей крамольными. А теперь, получается, ей надо просто решиться.

И открыть новую книгу.

...Свеча с чистым фитилём горела долго, до утра, и потом, следующие сутки, и следующие. Пока её, с поклонами и благоговением, не поместили в особый фонарь, поставив рядом с Дароносицей в соборе Серафима Эстрейского. Но Доротея об этом уже не знала. Так уж люди устроены: куда чаще они приходят в храм за утешением, а обретя оное, окунаются в новую жизнь, забыв о терзающих когда-то душу сомнениях. Неугасимый светоч горел для тех, кто явится ещё к нему за утешением и советом. И пламя его оставалось чистым, как душа Александра Смоллета, наконец-то обретшая покой.

* * *

День, которого Марта боялась до дрожи, наконец, настал.

Стоило ей открыть глаза, как холодная постель, без вмятины в перине, остающейся обычно после большого и жаркого тела герцога, напомнила, что Жильберта д'Эстре нет с ней рядом; нет не только дома, но и в самой столице, и что через два-три дня он вообще достигнет границы провинции, где ждёт его разбирательство спора с мятежной королевой эльфов, и, как знать, скоро ли оно закончится. Солнечный зайчик, скакнувший от зеркала на туалетном столике к противоположной стене, казалось, трясся в рыданиях оттого, что вот и Марта тоже одна, как он, совсем одна. Муж уехал — и оставил её на хозяйстве, а ей теперь хоть вслед беги: и соскучилась за ночь, и боится даже подумать, что теперь она здесь за главную. Шутка ли — государственные дела! Хоть Жиль и упомянул, что многого от неё не потребуется — разве что утвердить или запретить что-то... Так ведь утверждать можно и смертный приговор. А запрещать — какое-нибудь понижение цен, а кто знает, как это для простого люда обойдётся?

'Не бойся. Самое главное — не бойся' — твердил Жильберт перед отъездом. Громадный вороной жеребец приплясывал рядом, едва сдерживая нетерпение, словно плиты мощёного двора Гайярда жгли ему копыта. Небольшой отряд сопровождения-свиты тактично поджидал государя у ворот южной башни — не парадного въезда, поскольку отъезд был назначен неофициальный, 'тихий'.

'Любовь моя, да ведь все мужья рано или поздно покидают дом по делам, и мир до сих пор не рухнул. Хотя далеко не у всех такие умные и славные жёнушки'. Герцог поцеловал Марту в лоб, по-отечески. (Не отечески, а вполне супружески они уже, увы, попрощались). 'И помни: рядом с тобой Максимилиан. Слушай его, доверяй, как я доверяю. Поглядывай на Доротею, особенно во время приёмов и встреч с просителями, если таковые случатся, она прекрасно держится в обществе. Почаще общайся со своей новой подругой Фатимой — у неё большой опыт ведения дома, ведь господин Суммир постоянно в разъездах, а они с матушкой управляли и домом, и делами, без советников, кстати. Чем ты хуже? Провинция, конечно, не лавка и не поместье, но везде живут такие же люди, подчиняются одним и тем же законам, а главное — помнят, что власть дана от Бога. А потому — уважают и почитают. Ты умная девочка, не подумав, не ляпнешь, вот так и действуй: выслушивай, не стесняйся спрашивать, и не торопись с решением, даже если на тебя кто-то посмеет давить. Лучше отложи что-то до моего приезда. Я вернусь — и всё доделаю'.

'...И разберусь', — добавил обманчиво мягко — 'с теми, кто, воспользовавшись моим отсутствием, попытается на тебя воздействовать: жалостью, или чересчур большим умом. Ничего и никого не бойся. Ты здесь хозяйка'.

'Жи-иль...' — Она прижалась к его груди, не замечая, что уткнулась щекой в твёрдую гранёную пуговицу камзола. — 'А ведь капитан Винсент не с тобой, как же ты без него? Кто будет тебя охранять? Я не за себя, я за тебя бою-усь...'

Сиятельный супруг нежно оттёр ей щёки. Сказал нарочито сурово:

'Запомни: люди должны видеть герцогиню сильной и стойкой. Ещё бы и величавой...' Вздохнул. — 'Ну, это со временем придёт. Провожай меня спокойно и с лёгким сердцем, и тогда я быстро вернусь, жив и здоров. А что касается Винсента... Открою тебе небольшой секрет: у него под руководством д в а отряда, в Роане останется один, со мной поедет второй, а сам Винс нагонит нас по дороге. Ему, в сущности, надо лишь проконтролировать состояние дел, Роанский бургомистр и его старейшины умны и расторопны, наверняка уже наладили карантин. Винсент всё проверит, потом присоединится ко мне. А уж там, в лагере я буду... Ну, пусть — под его защитой, если тебе так хочется'. Он усмехнулся.