Затопление Нуменора

"Гортхауэр, где ты? Что случилось?!"

"У Тариэля... Ничего, Тирсана. Все в порядке. Я скоро вернусь."

Он стоял в коридоре рядом со входом в кабинет, и чувствовал, что открыться не сможет даже Тирсане... вернее, тем более — ей. Не имеет права. Не ее жизнь — все это, не ее — боль, нельзя ломать ей душу, вовлекая в эти древние страхи и надежды.

"Нет, нет, я же чувствую... Я прошу тебя, скажи мне, — ей казалось, что что-то ускользает от неё, уходит, что она из-за этого молчания начинает терять ту зыбкую почву под ногами, которая каким-то чудом всё же нашлась в мире. — Ты не доверяешь мне, я понимаю... Я же нуменорка... это правильно, это только справедливо, но..."

"Эти, погибшие сегодня ночью, коснулись Мелькора... слышали его, и Тариэль его слышал. Все, Тирсана, я возвращаюсь."

Он закрылся от ее зова. Не хотел, чтобы она поняла, что он чувствует сейчас на самом деле.

...Оставшиеся до свадьбы дни Тирсана почти всё время молчала. Кажется, сейчас она окончательно осознала, что жизнь её сделала резкий разворот, и что хоть она ещё и не полностью поняла, в какую сторону, но, судя по последним событиям, ничего хорошего на этом пути не будет. Пришедший в себя Эленнион хотел говорить с нею, но она отказалась: понимала, что разговор обязательно выйдет на то, как она выдала отцу, от кого ждёт ребёнка... Когда перед выходом лицо её закрыла густая вуаль, она выпрямилась: ну вот, всё, сейчас надо будет наконец перейти этот рубеж, и... то самое "дальше", о котором она не могла не думать, наконец настанет.

— Тирсана, — Гортхауэр стоял в дверях ее комнаты. Он был одет в белое — согласно обычаю; одеяние было похоже на то, в котором он был на помолвке, только, на этот раз, без обычных "придворных" россыпей золота и драгоценных камней. — Послушай. Обряд будет проходить в Храме Эру, нам волей-неволей придется столкнуться со жрецами... с теми, кто пытался убить тебя. Они не осмелятся повторить нечто подобное — при всех; но имей в виду, что я буду связан с тобою разумом, ты будешь защищена так же, как защищен я сам. Я не хочу, чтобы они причинили тебе вред. Ты готова? Уже время, пора идти.

Тирсана кивнула. Она была прекрасна: богатое белое платье, расшитое серебряной нитью, изумительное кружево вуали... Одежду ей передала мать, и она долго молча плакала — так, чтобы никто её не увидел и не услышал: просто переданный свёрток, и никакой записки, ни слова...

-По обычаю, мы должны ехать в разных экипажах, — сказала она. — И родственники... а что — сейчас?

— Тирсана, — Горт улыбнулся. — Обычаям следуют люди, а я не отношусь к их роду. Если твое самолюбие уязвлено — можешь считать, что мы — над обычаем. Идем, — он подал ей руку. — Небольшую свиту, конечно, я тебе устроил.

Тирсана легко, как в танце, оперлась на его руку. Спектакль перед высшим светом Нуменора! они хотят зрелища — что ж, они его получат. Им хочется увидеть её унижение за то, что она вместо высокопоставленных лицедеев выбрала любовь... Она усмехнулась под вуалью.

Вместе они покинули комнату, направились к выходу из замка.

Их ждал экипаж — в лучших традициях, белоснежный, закрытый, с позолотой, запряженный шестеркой богато убранных лошадей; когда они уселись, и экипаж тронулся — Горт, все время тихо улыбавшийся, сказал:

— Я им устрою небольшое представление. Смотри в окно. И откинь пока свою вуаль, тебе же под ней ничего не видно...

Она помедлила несколько мгновений. Убрала от лица кружево и поспешно отвернулась: не хотела, чтобы кто-то видел следы слёз, пусть даже и Гортхауэр, который знал всё. Наконец взяла себя в руки, подняла глаза.

-А тебе идёт белый цвет... странно, да?

— Тебе тоже, — он улыбнулся, — ты красавица, Тирсана. Знаешь... — он помедлил немного, а потом в его руках возник венок из живых цветов, белоснежных, воздушных, с зелеными стебельками. — Надень. Это уже наш обычай... нет, не свадебный. Я бы не рискнул, ты ведь, по-нашему, все равно уже жена Найтара. Просто обычай, когда парень и девушка нравятся друг другу. И смотри в окно.

Он наклонился к окошку экипажа, поманил Тирсану — и та увидела стаю птиц, белых, там были и лебеди, и белые голуби, и множество разных птиц, но все — белые — которые летели вслед за каретой. Дорога шла вниз с возвышенности, и почти сразу Тирсана увидела, что на обочине дороги — всадники в белом, на белых конях, в богатой одежде, похожей на нуменорскую; они пропустили карету и, Тирсана поняла, поехали следом за нею.

Тирсана заулыбалась — от неожиданности, что-то замерло в груди... чуть ли не впервые за всё это время вдруг вернулось почти забытое ощущение праздника, такое, как в прежние времена, когда главной заботой был выбор платья для бала, когда ветер пел в волосах во время вечерних прогулок, когда казалось, что впереди только радость и счастье, и что обязательно будет любовь и красивая свадьба... Она высунулась из окошка экипажа, обернулась на всадников и замахала им рукой.

Те синхронно приветственно подняли руки, они улыбались ей, и от множества радостных лиц и ободряющих взглядов на душе становилось легче.

— Крылатых коней позвать я не решился, — серьезно сказал Горт, — могут понять неправильно. А вот против птичек, я думаю, даже жрецы не должны ничего иметь.

-Крылатые кони, — заворожённо повторила Тирсана. — Я и не знала, что такое бывает...

Путь их лежал от окраины Арменелоса через весь город — к Храму Эру. По обычаю, этот путь она должна была проделать от родительского дома в сопровождении отца и матери и только уже на месте увидеть своего наречённого.

В городе о предстоящей свадьбе знали, ждали — простой народ, понимая, что ему мало что достанется от зрелища, довольствовался разглядыванием экипажей, съезжавшихся к Храму, облепил ближайшие дома и крыши. Тех из лордов, кого знали, приветствовали громкими возгласами, прибавляя к имени заслуженные на войне или в мирной жизни прозвища. Когда появились лорд Сенна и леди Наира, народ заволновался: прислуга давно уже раззвонила о том, что отец угрожал дочери кинжалом.

Стая белых птиц летела впереди экипажа и кавалькады всадников на белых конях — можно было подумать, в карете едет сама Нэсса, вестница весны. Так и появились на площади: стая птиц — вокруг площади, белые всадники, и, наконец, карета.

— Ну что, — Горт подмигнул Тирсане, — отважимся возвестить в Нуменоре новый обычай? Живых венков у вас, кажется, тоже на свадьбах не носят.

-Не носят, — Тирсана посмотрела на живые цветы, касавшиеся её рук. — Так красиво... Жалко только, что завянут. И, знаешь... если закрыто лицо, то и не пойдёт... А с открытым лицом не положено выходить...

Она вдруг тряхнула головой, словно откидывая что-то. Быстро поправила вуаль так, чтобы кружево оказалось за спиной, и надела венок на голову. Обернулась к Гортхауэру.

-Так хорошо?

— Нет, они не завянут, я об этом позаботился. Вот так... сейчас я сделаю.

Тирсана уже не видела, что он делал с венком, потому Горт подал ей зеркало: оказалось, венок теперь закреплен наподобие диадемы. Почти сразу же в памяти Тирсаны кольнуло: да ведь это же почти как королевский венец Тар-Мириэль, только живой!..

— Венец вашей Мириэль ведет родословную от наших венков, — сказал Горт, — она сама этого не знает. Такие вот причудливые пересечения... Ладно, идем.

Он распахнул дверцу карету, первым вышел наружу — и, чуть склонившись в поклоне, протянул Тирсане руку, чтобы помочь ей выйти наружу.

С этого мига — под всеобщими взглядами.

Сейчас он впервые — с того дня, как познакомился с нею в бальном зале — увидел Тирсану такой, какой она была в королевский дворцах Эленны: красивой, гордой, с почти летящей походкой, с плавными движениями, заставлявшими трепетать сердца многих молодых людей... Она улыбалась так, как полагалось настоящей леди, она видела, какое впечатление производила её красота на всех — на знатных и на простых людей, слышала гул удивления: надо же, и этот тоже в белом, Саурон, и свита какая, и как всё роскошно, кто бы мог подумать... Народ помнил, как его привезли в золотой клетке, и вслух дивился сейчас: как это так, за него королевскую племянницу выдают, вот ведь... неужто и правда присмирел, раскаялся, мы его победили? вот было бы славно...

Путь теперь вёл через коридоры Храма, сквозь толпу приглашённых — в главный зал. Здесь ощущалось давящее на тёмных присутствие магии Света, но это было не всё: создавалось ощущение, что где-то рядом, совсем близко, — может быть, за поворотом — ты встретишься со взглядом Эру.

Люди, сопровождавшие Горта, это ощущали в меньшей мере; нет, это не было давлением Силы и для самого майа; это была — чуждость.

Чужая, иная, чуждая сила, которую за многие века и тысячелетия так и не удалось понять, сила, желающая переделать, изменить, покорить...

На лице Гортхауэра застыла учтивая улыбка, которая, впрочем, оживала, когда он смотрел на Тирсану. Никогда он не представлял себя в подобной роли.

"Знаешь, — мысленно сказал он, — а мне ведь тоже дарили такие венки. Я даже носил... странно вспоминать. Как будто это был и не я вовсе. Я и белое тогда носил — другие меньше, они были просто эльфы, одежда пачкается, а мне-то что — я майа, наколдую... — он улыбнулся. — Знаешь, что надо?.. Сейчас добавлю одну хитрость..."

В воздухе закружились белые вишневые лепестки. Они возникали где-то наверху, под потолком, и медленно падали вниз, и рассыпались золотистыми искорками, едва коснувшись пола или чьих-нибудь волос.

Люди ошеломлённо заозирались, смотрели наверх. Первым чувством был испуг, к Гортхауэру обращались настороженные взгляды... которые становились напряжёнными, когда люди видели Тирсану: та сияла, радовалась красоте — искренне, как будто наконец решилась на что-то, и от этого тяжкий груз оказался сброшен...

"Спасибо тебе... я боялась, что это будет не праздник, а мучение."

Наконец длинный широкий коридор окончился, — словно река, влился в большой зал, заполненный сейчас до отказа. В первом ряду стояли королева и родители Тирсаны, короля не было. Пространство прямо перед Гортхауэром и Тирсаной было пустым, это был самый центр зала, под высоченным куполом, таким далёким, что казалось — они под открытым небом... Теперь им полагалось встать в центр выложенного на полу мозаичного круга и ждать пришествия жреца, который должен был благословить новобрачных. Точнее, по обычаю подвести невесту к кругу должен был отец...

В его сторону Тирсана не хотела смотреть.

"Надеюсь, они не устроили мне... нам, — сюрпризов, — мысленно сказал Горт. — Все же здесь — сила Эру; а я — его враг. Ладно."

Они с Тирсаной переглянулись — и медленно пошли вперед.

Королева, стоявшая на расстоянии, сделала движение, как будто хотела что-то сказать... но остановила себя. В её глазах была тревога.

В зале Храма прямо перед Гортхауэром и Тирсаной сгустилась серебристая дымка, похожая на туман... и посреди зала возник человек.

Он был полностью закутан в простую белую мантию с капюшоном, из-под которого не было видно лица, но Тирсана ощутила пронизывающий взгляд его, как будто ткань не была ему помехой. Ей захотелось сжаться, прикрыть своего нерождённого ребёнка... и стало очень страшно.

"Не бойся, — услышала она голос Горта, не как обычно — мысленно, а откуда-то из глубины души; чтобы не услышал — _этот_, что ли?.. — Не доберется. Он пока еще не Эру... это всего лишь фокусы... к счастью."

Он смотрел в закрытое капюшоном лицо жреца. Неплохая ткань — изнутри полупрозрачная, зато какой эффект...

В зале наступила мёртвая тишина. Казалось, пролети муха, и она вызвала бы грохот.

-Верные Эру и Валар! — голос жреца как будто исходил со всех сторон сразу. — Сегодня собрались мы здесь, дабы узаконить брак светлой леди Нуменора, Тирсаны, дочери Сенны, с вассалом короля, тем, кто известен всем как Гортхауэр Жестокий.

Тирсана замерла. Никогда раньше ей не было так страшно. Сверху, сквозь белые окна наверху купола, падали лучи солнца, от них становилось жарко... должно было бы стать жарко, но ей было холодно, как зимой.

"Речи говорить они умеют, — в голосе Горта слышалась спокойная ирония. — Сейчас скажет что-нибудь про торжество света..."

Тирсана ощущала, что ее обнимает незримый тончайший полог, готовый в любую секунду превратиться в несокрушимую броню, способную защитить от любой силы, какая только может быть в Арде, в Валиноре или за Гранью; она понимала, что темный майа действительно боится за нее, не только за ее ребенка, но и за нее саму; это было не той, прекрасно ей знакомой страстью мужчины к женщине, когда любят через красоту и наслаждение, а чем-то иным, незнакомым: как если бы она сама была для майа одновременно другом, сестрой, кем-то близким до предела...

Она опустила голову. Нуменорская леди, которой никогда и в голову не приходило воспринять всерьёз слова Найтара о Морготе... для которой само собой разумеющимся было то, что воплощённое Зло осталось где-то там, в глубине веков, которая никогда не задумывалась над тем, против кого ведёт войну Нуменор... Сейчас — она понимала — Гортхауэр одержал победу, он завоевал её душу, но не через силу, не через любовь... она по-прежнему любила Найтара... а просто — через человечность. И сейчас, когда она стояла перед жрецом Эру, зная, что тот наверняка слышит её чувства, — в её душе была глубокая благодарность тому, кто спас ей жизнь, и она искренне желала, чтобы с ним не произошло ничего плохого здесь, в стране, которая ему враждебна.

-И ныне призываю я благословение Эру на них! — жрец медленно воздел руки ввысь.

Ощущение того, что взгляд Эру — рядом, приблизилось, раскрылось... и обрушилось на обоих.

Гортхауэр почти физически почувствовал присутствие того существа, которое некогда — страшно давно — говорило с Ауле.

Это существо... оно было нигде и везде. Оно смотрело сквозь тебя, ощупывало твою душу, изучало... И самым жутким в этом было молчание.

Глубокое молчание бездны.

Рука Гортхауэра сжала руку Тирсаны с такой силой, что девушке стало действительно больно. Сейчас ее сознание сливалось воедино с сознанием майа, и через него она ощущала то, что ощущал он сам — разве что с меньшей силой.

Моргот, Эру... пустые слова, иногда обладавшие жутким смыслом, иногда сверкавшие позолотой — рассыпались, и теперь Тирсана _видела_, что за ними стояло. Нет, впрочем, видела — слишком сильно сказано; она едва прикасалась к этой бездне, словно мир вокруг стал стеклянным, прозрачным, не было опоры под ногами, и со всех сторон была бездна, и они вместе с майа стояли на хрупком хрустальном полу, под равнодушным взглядом, и только рука майа удерживала ее от того, чтобы не оступиться, ибо если оступиться — Тирсана знала, что тогда она полетит в черноту, и с каждой секундой ее сущность будет исчезать, исчезать, исчезать... Где-то в глубине ее замершего сознания всплыла фраза, она не сразу поняла, что это, наверное, стихи:

"И под божественной улыбкой

уничтожаясь на лету,

ты полетишь, как камень зыбкий,

в сияющую пустоту... "

Тирсана резко очнулась — и поняла, что прошла только пара секунд, что они с Гортхауэром стоят, рука об руку, перед взглядами сотен людей.