И это кулуарное решение Андрей поставил себе в плюс. Хорошо ведь, когда у человека есть выбор. Правда, вряд ли многие им воспользуются, ведь кроме закона есть ещё и обычаи. А девы на Руси гладкобритых не привечали, крича таким обидное: "бритое рыло поди вон!". Так что до поголовной бритости вряд ли дойдёт. Но пусть об этом у других голова болит. Главное, что государь, сменяв иосифлян на нестяжателей, не пошёл в этот раз на поводу у церковников и остался ходить безбородым, но с отвисшими, как у ляха, усами.
Да и Варлаам, в принципе, ситуацией остался доволен. Вроде как уступив, он, тем не менее, в очередной раз очистил церковь от врагов собственной власти, подтянув на хлебные места тех, кто поддержал его в принятых решениях. Ведь главным для себя он считал то, что церковь под его руководством, не смотря на громкие крики кликуш не зачахла, а продолжила расти и богатеть, хотя и отдала кучу земель государю. Но менее влиятельной от того не стала. Да и про парсуны враги кричали зря, потому как для потомков, которые будут вспоминать их нелёгкую борьбу с последователями Иосифа Волоцкого, оставил он свой лик, искусно написанный мастером, привезённым из самого Рима. А изучать ту борьбу будут, ибо в ней был выкован один из столпов, на которых стоять будет вечно Русская земля! Как там князь говорил: "за землю за Рускую, за веру християнскую да за честь государскую". Не прогниёт более столп веры, потому как по прошествии стольких лет и стольких сбывшихся предсказаниях, он по-настоящему поверил в видения юного княжича. И истинно почитал себя спасителем Церкви от волоцкой ереси. Тем более сейчас, когда перед глазами забрезжил шанс примерить патриарший клобук.
Так сложилось, что с момента принятия христианства Русское государство считалось митрополией (составной частью) Константинопольской патриаршей церкви. И её митрополиты в обязательном порядке утверждались Константинопольским патриархом, а приходы отдавали ему положенный доход.
Однако после изгнания Исидора русская митрополия стала как бы автокефальной. Но это было не совсем законное по церковным меркам автокефальство, так как не имело благословения Константинопольского патриархата, частью которого де-юре и оставалась до сих пор. Оттого стремление Москвы к закреплению своей церковной независимости и возвышению статуса московской кафедры встречало со стороны ромейских греков постоянное противодействие.
Но времена изменились, и нынче Константинопольская церковь лишь теряла своё величие, а Русская, наоборот, приобретала. Ведь, в конце концов, только она одна и осталась свободной от бремени мусульманского правления. Два Рима падоша по грехам их! Так почему бы Русской церкви не стать центром православия в мире! Тем более, что в Царьграде в последние годы вершилось чёрт пойми, что. Духовенство низложило патриарха Иеремию с престола, однако тот не только не отказался от чина, но ещё и принялся мутить столичную чернь. И хоть большинство членов Священного синода было на стороне провозглашённого ими Иоанникия, однако султан Сулейман, под стены дворца которого добралась эта самая скандирующая чернь, просто взял и приказал Иеремии повторно занять Константинопольский престол, что тот и сделал. Не по воле Синода, а по хотению столичной черни и по приказу агарянина! Да ещё и уплатил за это четыре тысячи флоринов. Правда не из церковного кармана, а сама чернь ему их собрала, когда тот лицемерно заявил, что он предпочтет совсем отказаться от престола, чем платить повышенный харадж. В общем, Сулейман был доволен: и денег поимел со всех кандидатов, и черни столичной потакнул и христиан меж собой рассорил.
И при этом сами же греки, часто приезжавшие на Русь за материальной поддержкой, проводили в своих домогательствах свою "греческую идею", суть которой заключалась в том, что с гибелью императорской власти единственным защитником православия и греков остался московский великий князь, к которому и должны были перейти все права и обязанности императора второго Рима. И по этой причине всячески стремились расстроить мирные отношения русских с османами. Особенно известен был этой своей политикой турецкий посол, грек по происхождению, Скиндер. И поскольку греческая партия была сильна при султане, то все требования замены Скиндера со стороны русичей оставались им без внимания. Правда, в отличие от иной истории, где Скиндер пробыл послом до 1529 года, в этот раз ему не так повезло: какие-то непонятные дебоширы его просто и без затей зарезали на улице, окончив таким образом его жизнь и дипломатическую карьеру.
Но, главное, на Москве к подобным ситуациям отнеслись двояко. Тем более, тут ещё и вскрылось, что султанский берат, данный Магометом II греческому патриарху Геннадию Схоларию в обеспечение прав и преимуществ христианской церкви, сгорел во время константинопольского пожара 1515 года. И турецкие мудрецы, воспользовавшись "формальным" бесправием христиан, решились объявить, что все христианские храмы в столице должны быть разрушены, так как, по принципам ислама, "в городе, который не сдался мусульманам добровольно, но взят силою, не может существовать ни один храм". В общем, в Царьграде началось настоящее столпотворение и не половить рыбку в столь мутной воде кое-кто просто не мог. Зря всё-таки Иеремия отказал русскому митрополиту в его просьбе.
Так что, когда из османских земель опять прибыли многочисленные христианские просители "за милостыней", как сами они называли безвозмездную помощь, денег им не дали. Мол, непонятно, какому богу вы служите и как за ценностями следите. И, вообще, как это агаряне прознали про гибель султанского берата? На Руси сие было бы тайной под семью печатями. Так что бог подаст, а вы ступайте-ка восвояси да молитесь получше. Да подумайте — достойный ли Иеремия патриарх.
* * *
*
Ну а пока среди церковников гремели истинно шекспировские страсти, Андрей отдыхал душой в мастерской печатников, где заканчивался набор книги за авторством Абу Зейд Абдуррахман ибн Мухаммад ибн Хальдун аль-Хадрами аль-Ашбили — человека, который ещё двести лет назад уже понимал, как устроена экономика, и объяснял это понятно и логично. Увы, современники его не оценили, так что спустя почти четыре сотни лет после его смерти Адаму Смиту пришлось заново открывать и формулировать основные механизмы того, как устроена и работает экономика. А ведь именно ибн Халдун первым выдвинул идею о том, что ценность товаров субъективна (то есть определяется исключительно тем, сколько люди готовы за них платить). И он также указал, что чрезмерные государственные налоговые ставки могут непреднамеренно снизить налоговые поступления, в то время как более низкие налоговые ставки могут повысить прибыль, тем самым изложив кривую Лаффера примерно на шесть столетий раньше. Так же он писал, что рынок сам по себе является отличным регулятором, а возможность заработать — отличным стимулом для развития экономики, а главной задачей государства почитал истребление монополии во всех сферах жизни.
Про этого араба Андрей впервые услышал на курсах переподготовки из уст преподавателя-гумилёвца. А всё потому, что ибн Халдун не только описал экономику рынка, но и первым вывел термин "асиаййа", чем-то смутно близкий к гумилевской "пассионарности". Асиаййа, по ибн Халдуну, не являлась качеством, постоянно присущим нациям — он различал ее стадии и описывал причины ее источения.
Увы, но этот одарённый человек родился слишком поздно, практически на излёте эры Востока. Вскоре после его смерти арабский мир погрузился во тьму, уступив пальму первенства в науке европейцам, и имя его было надолго забыто. Однако труды его продолжали пылиться в библиотеках, постепенно погибая в пожарах и зубах грызунов. Пока избирательная человеческая память пройдясь по своим ассоциативным цепочкам, внезапно не напомнила одному попаданцу о нём. И понеслись гонцы в Египет, где когда-то служил судьёй этот арабский учёный и другие страны востока, привезя назад сотни рукописных книг. Десятки людей работали над переводом и потом ещё год сам князь вычитывал полученный результат, выписывая всё, что касалось экономики в отдельную работу, давая свои пояснения там, где был сам компетентен. Зато теперь его сумбурные взгляды на экономические вопросы получили под собой научную основу. И не нужно, оказывается, ждать, когда европейцы опишут в трудах то, что они построили. Арабский восток задолго до Европы стоял одной ногой в капитализме, но так и не сделал последний шаг. Зато их знания подхватили другие.
Ведь те же венецианцы разработали свою систему commenda (коммерческий инструмент, использованный в качестве формы венчурного капитала для финансирования морских караванов), благодаря знаниям, заимствованным ими из практики исламского рынка, где кирады издревле представляли собой соглашения о разделе прибыли между управленцами и инвесторами, по которым только последние несли ответственность за убытки. Ведь кирады использовались для финансирования дальних верблюжьих караванов. А такие предприятия требовали значительного материально-технического обеспечения: подготовка товаров, подбор персонала, экипировка верблюдов и кораблей. А также требовали сложных финансовых договоренностей: торговые экспедиции должны были получить финансирование, а водители караванов и инвесторы хотели знать заранее, как делить прибыль.
В общем, долгие плавания и регулярные караваны предполагали активный и действенный капитализм. Однако уже в 17 столетии европейцы обогнали мусульман по всем показателям. И логичный вопрос — что же случилось с исламским миром и его деловой хваткой, что эпицентр мировой экономики переместился в другие места? — всё ещё остаётся без ответа.
Зато князь-попаданец был доволен. Одна из его головных болей — экономическая теория — стала менее зудящей. Да, он уже использовал в обучении многочисленные трактаты европейских экономистов. Но даже они многое рассматривали через призму привычной им феодальной экономики, лишь нащупывая верный путь. А многое из того, что описал ибн Халдун не устарело и в двадцать первом веке. Конечно, оно было много раз переосмыслено и доработано, но базис-то остался! А на дворе всё же не век глобализма. Тут рыночные законы только-только пробивают себе путь, отчего многие взгляды араба были что называется революционными. Так что пусть первые русские экономисты обучатся на его трудах, получат свою практику и потом кто-нибудь из них сам напишет свою книгу, опровергая или дополняя учителя. И если этот поток мыслей не заглохнет, то там, лет через сто, какой-нибудь Ванька Кузнецов напишет объёмнейший труд, который и станет тем букварём, на котором, как на трудах Адама Смита и выросла теория капитализма.
Так что часто посещая друкарню, Андрей одним своим интересом подгонял друкарей поскорее выдать в свет этот тираж. Правда покоя им это вряд ли принесёт, ведь на подходе была уже другая книга: "Трактат о счетах и записях" Луки Пачоли, в которой автор описал строго упорядоченную последовательность учетных операций и принципы ведения учета, двойную запись и прочие бухгалтерские хитрости необходимые для того, чтобы сведения о хозяйственной деятельности были полными, понятными и объективными.
* * *
*
Рождение первого дитя, названного в честь матери Василия Ивановича Софьей, лишь подогрело пыл пятидесятилетнего государя, так что едва Анна оправилась от родов, он тут же задумался над вторым ребёнком. А поскольку жить подолгу в Кремле, где от него требовалось блюсти освящённый предками и Церковью церемониал, царь не любил, то двор, что царский, что царицы часто переезжал из одного села в другое. Там, на природе, царь совмещал постельные утехи с охотой, а главное, мог не столь ревностно выполнять ежедневные обязанности. Он даже бояр и иной чиновный люд принимал лишь до обеда, а всё послеобеденное время уделял семье.
Лето 1528 года двор проводил в Воробьёво. Царь отдыхал, решал дела, игрался с дочкой или охотился на зайцев. Ну а почему бы государю и не развеяться? Война окончена, череда неурожаев, что губила Русь несколько последних лет, прошла. Лето, конечно, выдалось влажным, но гибели посевов не ожидалось.
Зато Андрею эти "загородные поездки" государя были настоящей головной болью. Ведь жена, как ближайшая подруга царицы и её первая боярыня, вынуждена была ездить с ней, благо хоть детей им дозволялось брать с собой. А то Андрей бы с этими няньками и сенными девками, что были у Вари, как княжны, с ума бы сошёл. А ведь Варвара, пока он воевал, тоже разродилась горластым малышом, получившем при крещении имя Дмитрий, отчего Андрей был буквально на седьмом небе от счастья. Ведь сын же родился, наследник! Но из-за частых разъездов государя вдоволь наиграться с малышом у ливонского наместника, и без того редко бывавшего дома, увы, не получалось.
Вот и сейчас, вырвавшись из Ливонии, где дворянские отряды продолжали примучивать отдельные ватаги внезапно осмелевших чухонцев, планомерно вычищая от них район за районом (а заодно пополняя холопские рынки жителями, что "поддерживали сепаратистов"), князь приехал в родной дом, где было непривычно тихо и царило сонное ничегонеделанье. Конечно, с приездом хозяина, слуги мигом возбудились и навели должный порядок, но отсутствие хозяйки явно не шло дому впрок.
Впрочем, пробыл Андрей в нём лишь сутки. Попарившись с дороги да выспавшись, помчался в Воробьёво, куда его вызвал сам государь.
Царь принял своего боярина в светлой горнице своего дома. И был он при этом в хорошем настроении, так как вернулся с охоты, где заполевал с десяток зайцев. Вместе с ним в горнице были Шигона и Василий Васильевич Шуйский-Немой.
— В общем, Андрюша, надобно будет тебе вновь посольство справить. К императору и брату его, — царь говорил негромко, часто прерываясь на то, чтобы испить из золочёной чаши. — Вот Шигоня да Василей мне подсказывают, что лучше тебя никто с этим не справится.
— Сделаю всё, что ты, государь пожелаешь, — произнёс в ответ князь, испробуя то, что пил государь из поднесённой ему служкой чаши. Оказалось, что царь баловался лёгкой медовушкой, поднятой, судя по прохладе, с холодного погреба.
— Да, думаю, ты и сам догадываешься, о чём речь пойдёт, — усмехнулся Василий Иванович. Следом в кулак кхмыкнул и Поджогин.
— Ливония, — отдарился улыбкой и князь.
— Верно. Недруги наши в оба уха что императору, что архигерцогу льют про невместность нашего владения сими землями. Рассорить хотят.
— Так дать императору денег, тот тебе, государь, Ливонию на блюдечке принесёт.
— Мы за ту землю кровью заплатили, — внезапно окрысился Шуйский. — А теперь ещё и деньги отдавать? Да и где это видано, чтобы государи землями торговали, словно купчины какие!
— Так в Европе и видано, — пожал плечами Андрей. — Ты, Василь Васильевич, не кипятись, а сам подумай. У императора две войны в разгаре. А на войне главное три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги. Без денег нет армии, без армии нет побед. В той Европе герцогствами, как у нас хлебом на рынке торгуют. Дать императору тыщ восемьдесят дукатов, и он Ливонию государю, как выморочное имущество отпишет.
