Ну и в-третьих, южное побережье Явы — это горы, а в горах хорошо растёт хинное дерево. Которое, впрочем, ещё нужно добыть.
Так что от своих планов войти в Азиатско-Тихоокеанский регион Андрей отказываться не собирался. Но чёрт, как же дорого всё это стоит. Он — один из богатейших людей на Руси — еле-еле сводил концы с концами. Но при этом оттаскал бы любого за бороду, кто посмел бы хоть заикнуться, что он тратит деньги зря. Ибо он точно знал, что прогресс не остановить и весь вопрос лишь в том, кто оседлает его, а кто будет плестись в хвосте. И для решения этого вопроса у него уже прорабатывались планы на ближайшие два года, в которые идущая Ливонская война, как и тёрки с Ганзейским союзом, были пресловутыми палками в колесе. Так что он уже даже пожалел о своей несдержанности там, у Ревеля. Потому как теперь было нужно срочно разруливать сложившуюся ситуацию, создать которую он умудрился сам и буквально на пустом месте. Хотя, положа руку на сердце, стоило принять, что использовать наработанные веками ганзейские связи у него не получилось. А раз так, то Ганза теперь только мешает и дать ей хороший отлуп, наверное, всё же стоит. Главное не надорваться при этом.
Ну да не боги горшки обжигают!
* * *
*
Полуденное солнце нестерпимо ярко сверкало в ясном небе. Корабли, поскрипывая снастями, отдыхали стоя на якорях, и крикливые чайки кружили у верхушек их мачт. На юте флагманской шхуны, затянутом парусиновым тентом от палящих лучей, раздражённо ходил от борта к борту начальник экспедиции, изредка поглядывая в сторону берега, откуда доносились громкие крики и хохот мореходов. Сегодня на эскадре был объявлен парко-хозяйственный день, включавший большую приборку на кораблях, помывку личного состава и постирку белья и одежды. До обеда мореходы буквально вылизывали свои суда, заодно выкачивая в море всю накопившуюся за последние месяцы в трюмах воду. Которая, кроме того, что служила причиной гниения корабельного дерева изнутри, ещё и превратилась в источник весьма неприятного запаха.
Качали её как с помощью насосов, так и с помощью черпаков и вёдер, причём на эту работу были выделены в основном те, кто сумел проштрафиться за время плавания. Остальные же драили палубу и переборки по своим заведованиям, так что время до обеда пролетело буквально незаметно.
После того, как суровые старшие помощники провели тщательнейший осмотр результатов многочасовых стараний экипажей, на кораблях объявили обед, а потом постирку и помывку, ради чего на берегу были сооружены чаны для кипячения белья и шалаши из подручных материалов для бань. Некоторые мореходы захотели даже искупаться, но вода, не смотря на жаркий день, оказалась удивительно холодной, так что желающих поплескаться в море резко поубавилось.
— Да где его черти носят, — в сердцах воскликнул Григорий, в очередной раз осмотрев горизонт в подзорную трубу.
Причина его раздражения была проста: ушедший на разведку "Гридень" задерживался уже больше, чем на сутки. И это начинало тревожить начальника экспедиции. Обычно его командир — опытный кормщик Фома Анкундинов — такого себе не позволял. Тем более, что штормов, на которые можно было бы списать опоздание, тоже за это время не случилось, а вот с учётом того, что воды местные были для русичей настоящей терра инкогнито, то с каждым новым часом мысли Гриди склонялись к худшему. Нет, он не боялся потери корабля (сам князь, отправляя его в эту экспедицию, был уверен, что вернуться назад далеко не все), он боялся той безвестности, что окутает пропажу. Одно дело сказать родне, что их родич погиб, и совсем другое, что он, возможно жив, но точно никто не ведает. А ведь отпевать живого — грех. Да и жена получается в таком случае как бы и не жена и не вдовица. Будет всю оставшуюся жизнь подобной неустроенностью маяться. Вот и метался по юту молодой флагман, не зная, что ему делать.
Тимка, распаренный после бани, попытался, как мог успокоить товарища, но не преуспел и тогда зашёл с другой стороны: велел вестовому вынести на ют столик и кувшин с вином. В результате Григорий сломался на втором кувшине, после чего был отведён в свою каюту и уложен в кровать. Но на следующий день всё повторилось вновь, и только к вечеру третьего дня сигнальщик разглядел в морской дали пятна парусов. Ещё спустя несколько часов стало понятно, что к бухте приближается именно шхуна. Однако до заката оставалось совсем недолго, так что ночевать "Гридню", а кроме него шхун в ближайшей округе просто не могло быть, предстояло в море. И раз всё откладывалось до утра, то Тимофею хоть и с трудом, но удалось уговорить Григория пойти отдохнуть, справедливо полагая, что утро вечера мудренее.
И действительно, утром давно ожидаемый "Гридень" прямо с рассветом вполз в бухту и, бросив якорь, немедленно спустил лёгкую ёлу, служившую разъездным катером, на котором Фома и прибыл на борт "Новика", где его уже поджидал полный праведного гнева Григорий.
Однако Фома никакой вины за собой не чувствовал. По его словам, когда шхуна уже шла назад, с неё углядели на берегу отсветы костра. А где костёр, там обычно есть люди. А люди — это ценнейший источник информации. Вот Фома и решил захватить их для вдумчивого расспроса. Для чего лёг в дрейф, ибо подходить ночью к незнакомому побережью остерёгся. В результате на следующий день русичи разглядели, как после восхода солнца от берега отвалил большой плот, с которого слишком поздно заметили лежавшую в дрейфе шхуну. А заметив, попытались сбежать, и в результате в этот раз мирного знакомства с аборигенами не получилось, ибо дрались аборигены упорно и практически до конца. Так что плот был без всяких изысков просто взят на абордаж, а его груз: ткани, фрукты, резная кость и немного вещей, сделанных из золота и серебра — реквизирован. Ну и выжившие аборигены, разумеется, взяты в плен. А вот городов на побережье ими замечено не было, так что где поживают эти неизвестные инки, экспедиции до сих пор не было известно.
Оценив результат разведки, Григорий велел отдать пленных переводчикам, а экипажам продлить отдых на берегу, пока не удастся вырвать у тех достоверную информацию.
* * *
*
Да, не таким представлял себе поход во сибирские украйны князь Михаил Иванович Барбашин-Шуйский. Читал он летописи, слушал рассказы младшего брата, смотрел нарисованные в разные годы карты, а думалось всё же по-иному. Увы, реальность взяла своё.
Легкие струги и тяжёлые насады сибирской рати, покинув Усолье-на-Камском, скорым ходом двинулись вниз по Каме, пока не достигли устья Чусовой реки. Здесь пришлось уже грести против течения. Причём чем ближе был заветный Камень, тем мощнее становилось течение. А посреди быстрого потока там и тут торчали из воды огромные скалы, что вместе с мелями таили для путешественников большую опасность. И потому чем дальше поднимались суда флотилии, тем больше сил тратили гребцы, и всё чаще приходилось воинам превращаться в бурлаков. Тяжелые насады и струги люди тянули бечевой, подталкивали плечами, скользили на мокрых камнях и срывались в холодную даже по лету воду.
Так с трудом флотилия достигла устья другой реки, вливавшейся в Чусовую, с узким руслом и мощным течением, но с чистой, прозрачной водой, отливавшей серебром. За что и получила своё прозвище — Серебрянка. Здесь оставили тяжёлые нассады, которым предстояло вернуться в Усолье-на-Камском, и продолжили путь на более лёгких стругах, в которых пришлось изрядно потесниться. Зато "опыт атамана Ермака", с его запрудой реки парусами, известный тут благодаря одному попаданцу, неплохо помог царским воеводам в их походе по мелкой реке.
Но рано или поздно, а речной путь должен был закончиться, и войску предстояло совершить настоящий подвиг — переправить свою флотилию посуху через горы. И ведь в отличие от Руси на Камне волоков не было. И чтобы добраться до перевалов, воинам предстояло прорубить просеку в чащах и буреломе, и прокладывать себе новый путь.
А для того, чтобы взять с собой и корабли их пришлось максимально облегчить. Снимали все: пушки, ядра и картечь, тюки с припасами и бочки, весла, рули, снасти. И всё равно струги весили довольно много, так что в бечеву впрягались многими десятками, изрядно лили на свежеошкуренные брёвна дёготь и так одолевали за верстой версту, оставляя за собой кровавые отпечатки содранных ладоней.
Коробья, тюки, бочки несли на плечах ратники в пропотелых рубахах. Пушки тащили волоком следом за судами. Горные перевалы, по которым шло войско, имели большие седловины, основательно заболоченные даже в летнюю пору. Но трудно было сказать, помогало это людям или больше мешало их пути.
Наконец настал тот день, когда перевалы остались позади, и теперь войску предстоял путь вниз. Правда, мелководные ручьи, вдоль которых шли русичи, были непригодны для спуска на воду стругов, так что ещё неделю с трудами великими их спускали бечевой с Камня до истоков невеликой реки Баранча, притока Тагила. Здесь уже можно было забыть о тяжком труде, загрузить суда обратно и пусть и с большими предосторожностями, но поплыть на стругах, а не тащить их, сдирая руки в кровь. Семь десятков вёрст, что текла Баранча по сибирской землице, войско проскочило в несколько дней, и вот уже перед взором воинов предстал Тагил, с которого начиналась большая вода и свободный путь для судового каравана. Ведь в ширину Тагил имел аж пару-тройку десятков саженей, а в глубину — полсажени точно.
Струги, вздев паруса в помощь гребцам, величаво вошли в тагильские воды и неспешно плыли по течению. А вокруг расстилались безлюдные берега, золотившиеся песком, и красующиеся поднимавшимися над водами статными соснами. Изредка встречались ловившие по укромным местам рыбу вогулы. Их не трогали, даже привечали, попутно расспрашивая об окрестностях: кто, где живёт, да кто кому ясак платит. Заодно устраивали меновую торговлю, лакомясь свежей рыбкой да убоиной.
Чуть позже примчался к берегу и местный князёк Иртег. Много пожил на свете вогулич, многое повидал, вёл выгодную торговлю шкурками с купцами из-за Камня, что приходили каждый год по зимнему пути, и сразу понял, чутьём почуял, что пришла в их земли новая сила, которая уже не уйдёт. И сомнёт любого, кто встанет у неё на пути. А потому и пришёл первым — договариваться.
Разговор с ним вёл второй воевода, князь Леонтий Иванович Шумаровский-Щука-Шамин, ещё в Москве назначенный царём воеводой далёкой и не взятой пока что русскими Чинги-Туры. Ну а тот, ни государя, ни себя, по обычаю, не забыв, ясак князьку поставил посильный. Так что расстались князья весьма довольные друг другом. Иртег вернулся в свои владения, а войско пошло дальше. И как-то даже незаметно для себя вступило, наконец, в пределы Сибирского ханства.
Теперь всё чаще стали попадаться им на глаза кочевники, что, завидя чужую рать, предусмотрительно угоняли стада подальше от реки. Их тоже не трогали, хотя сведения о том, что готовят вторгнувшимся русичам местные мурзы и были нужны. Но воеводы справедливо посчитали, что ушедшие по весне на выпас, скотоводы вряд ли что знают, а портить отношения с будущими данниками — идея так себе. Хотя вот от лошадок бы многие дворяне вовсе бы не отказались. А потому вперёд был выслан усиленный дозор, дабы перехватить таких вот кочующих у какого-либо брода-водопоя, да сторговаться на десяток-другой коней, способных нести воина. Но раньше, чем дозорные встретились с каким-нибудь кочевьем появились на берегу первые всадники в островерхих шапках, с круглыми щитами за спиной и неизменным луком под рукою. Запели первые стрелы, жахнули в ответ лёгкие гафуницы. С этого первого столкновения и начался потом историками отсчёт покорения Русью Сибири...
Как известно, Сибирское ханство вовсе не было дикой, безлюдной окраиной. Его территорию населяли различные и порой довольно многочисленные племена, пусть и стоявшие на разных этапах общественного развития, и покрывала целая сеть укрепленных городищ, в которых развивалась своя промышленность в виде гончарного производства, ткачества, плавки и обработки металлов. И пусть большая часть вогуличей занималась охотой и собирательством, а татар — скотоводством, разводя лошадей и овец, но в пойме рек Тобола и Иртыша уже существовали и очаги земледелия. Да и на берегах Туры-реки, куда вынесло ратные струги, тихие леса часто прерывались полянами, а темные холмы дымились испариной, словно ожидая своего земледельца.
Так уж получилось, что земли по верхнему и среднему течению Туры в орбиту политического и культурного влияния Сибирского ханства входить стали совсем недавно. Смелый и решительный хан Ибак не только положил конец ордынской столице Сараю и убил последнего хана Большой Орды, но и раздвинул пределы своей державы на земли ханты и манси, вот только последующая пертурбация в политической жизни ханства вовсе не способствовала укреплению его влияния, так что многие местные князьки вновь почувствовали себя вполне самостоятельными владыками. И теперь не все из них были готовы принести шерть русскому царю, как тот же Иртег.
Вот и мансийский князь Ахтамак засевший в укрепленном городке Чинигиды со своими родственниками, слугами, рабами и горсткой богатырей-уртов, мнил себя через чур самостоятельным владетелем. Ведь его обширные владения, раскинулись на много дней пути по окрестным лесам. А ежегодный ясак позволял содержать небольшой, но хорошо обученный отряд воинов. В детстве отец Ахтамака отдавал его в качестве аманата в Чинги-Туру, так что воспитывался юный манси среди иных взглядов и правил. А потом, воспользовавшись смутой, сбежал в родные леса. Но науку ту не забыл.
Не дали забыть. Ведь с незапамятных времен жили манси небольшими родами-селениями. И в каждом таком селении были свои старейшины, от благорасположения которых зависел любой вогульский владетель. Захотят старейшины — посылают в княжеский городок ясак, не захотят — оставался князец с носом. И принудить их к повиновению было ой как трудно, ибо кочуют вогульские юрты кто как хочет и где как хочет. Да и зимних деревень у каждого рода по две-три — попробуй-ка, найди! Но трудно вовсе не значит, что невозможно, особенно если у тебя есть хорошая дружина и умелые следопыты. Только ведь куда лучше умело использовать чужой опыт, поставив сильные стороны сопротивлявшихся себе на службу. Вогулы сильны родом, значит надо взять младшего родича старейшин к себе в город, и благосклонность их к князю будет уже совсем иная.
Как сказал бы один попаданец — опередил своё время Ахтамак, опередил и в тоже время — опоздал. Лет так на триста опоздал. Вот такая вот коллизия, ибо с двух сторон был он зажат куда более развитыми в государственном строительстве народами, которым его нарождающееся среди вогульских лесов государство было вот совсем никак не нужно. А вот ясак, в виде драгоценных шкурок — очень даже нужен. И то, что русские в этот раз куда раньше двинулись в Сибирь, большой роли для него не играло, ведь и Сибирскому ханству тоже нужны были и ясак, и новые данники, и новые верующие. Потому как мусульманская вера вот уже второе столетие распространялась на сибирских просторах.
