В то же время Сигизмунд недвусмысленно намекнул, что если хан и калга желают восстановить прежние отношения между Крымом и Великим княжеством Литовским, а также получить столь желаемые ими "поминки", то пускай дядя и племянник окажут Сигизмунду "уважение". А не то он и султану пожалуется, ведь король и султан подписали между собой мирное докончание, по которому обязались земли друг друга не трогать и не зорить.
Вот тут-то Саадет и вспомнил, что обещал Сигизмунду воевать вовсе не с ним, а с его врагом — Москвой. Вспомнил и задумался: нынче ведь основная рать урусов занята была в ливонских пределах и быстро выйти назад, к бродам, уже вряд ли сможет. А раз так, то в ханской ставке посчитали, что вполне могут повторить успех 1521 года. И напрасно Никита Мясной — посол русского царя в Крыму — пытался подкупить мурз и беков в надежде уговорить их на большой поход в Литву. Те, вспомнив, какую добычу они взяли в русских пределах, на время отложили в сторону интриги против хана и возжелали повторить тот удачный поход. Не учли лишь одного: за время "замятни" ханские войска изрядно уменьшились.
Правда ни весной, ни летом Орда так никуда и не тронулась, ибо большая царская рать стояла под Москвой, и встречаться с нею в бою крымцам как-то не хотелось. Но едва до Крыма дошли вести о том, что царь Василий с войском убыл в Ливонию, как Ислам-Гирей со своими людьми покинул лагерь на Молочных водах и поспешил на север, к московским рубежам.
Вперёд царевича гнала не только жажда наживы, но и жажда будущей мести. Дело в том, что ширинский бей Мамиш, как и все уставший от реформ и неуважения османских друзей хана, предложил калге захватить в Руси как можно больше добычи, обернуть её в деньги, а уже их дать турецкому султану в качестве взятки, чтобы купить себе крымский трон. Совет, мягко говоря, был не самый умный, учитывая, что Сулейман Великолепный с юных лет был другом Саадет-Гирея. Но с учётом внутренней обстановки в ханстве была большая вероятность, что он мог сработать.
Нельзя сказать, что в Москве не ждали набега. Посол, используя полоняников, которым устроили банальный "побег", отписал в Москву предупреждение о "вероломстве" хана, да и привычные доброхоты в стороне не остались. Так что государь Василий III и Боярская дума начали готовиться к встрече незваных гостей заблаговременно. А поскольку Черта ещё не была готова сдержать большую Орду, то полки привычно расставили по поясу Богородицы. Пять воевод стояли на Коломне и Кашире, был усилен гарнизон Рязани. Четверо воевод были в Туле и столько же — в Одоеве, у князя Воротынского. И всего на окский рубеж вышло шесть тысяч дворян и их послужильцев.
Правда, с учётом тех двух десятков, что сейчас воевали в Ливонии, и тех, кто сражался на казанской и сибирской земле, получилось так, что военных сил Руси оказалось недостаточно. Война на два фронта впервые показала себя во всей красе. Да так, что, когда, наконец, пришло известие о выступлении татар, разрядные дьяки еле наскребли полторы тысячи сабель для усиления обороны по Берегу.
Хотя поначалу оставшийся в Москве на хозяйстве вместо умершего царевича Петра царевич Фёдор Мелик-Тагирович понадеялся, что вторжения с юга в этом году всё же не будет. Лето выдалось довольно дождливое и дороги давно уже превратились в чавкающие грязью под копытами коней направления, да и воеводы тоже посчитали, что раз в воздухе уже почувствовалось холодное дыхание осени, то татары уже не придут. И тут, как гром среди ясного неба в Москву и в подмосковное село Воробьёво, где молодая жена царя жила на природе в ожидании родов, прискакали гонцы с Берега с тревожной вестью: 'Ислам царевич идёт, а с ним тритцать тысеч тотар'.
И хоть все понимали, что таких сил у царевича быть не может, но всё же Фёдор и думцы, оставшиеся в Москве, слегка растерялись. Второй погром государь им уж точно не простит.
Стоявшие в Кашире и в Коломне воеводы получили немедленный приказ идти к предполагаемому месту форсирования Оки татарами. Сам Пётр оставался в Москве, ожидая новых вестей о намерениях калги и готовя казну к эвакуации. В Воробьёво же убыл большой обоз, дабы увезти беременную царицу подальше от татар.
6 сентября Ислям Гирей с войском подошёл к Ростиславлю, возле которого был удобный перелаз через Оку, и 7 сентября попытался совершить переправу. Стоявшие на московском берегу полки князей Одоевского-Швиха Василия Семёновича и Охлябинина Петра Фёдоровича прекрасно понимали, что если татары, имея многократное преимущество в силах, разом ударят на них, то вряд ли они долго удержатся на своих позициях. Однако им на руку играло то, что из-за сильных дождей вода в Оке значительно прибыла, и переправа через неё оказалась довольно затруднена. А также то, что по реке постоянно ходили струги Степана Григорьевича Сидорова.
Этот весьма неординарный рязанец, переселённый после бегства Ивана Ивановича на московскую землю, попал в разряд Корабельного приказа можно сказать по оказии. Но князю очень понравился немногословный сын боярский, к тому же пользующийся большим и явно заслуженным авторитетом у дворян и даже воевод. В иной реальности сей дворянин почти два десятка лет был незаслуженно обойдён чинами и службой, прежде чем вошёл в состав государева двора, а дети его были внесены в избранную тысячу. Но здесь ему дали проявить себя во всей красе, и он жёсткой рукой держал в узде всю окскую флотилию, которая сейчас радостно обстреливала из орудий татарские тысячи, скопившиеся на берегу или пытавшиеся переправиться через реку. В чём им с левого, высокого берега Оки, помогали русские всадники, расстреливая из луков пытавшихся переплыть мутные воды татар, сами не неся при этом существенных потерь. При этом струги, из-за большой воды не боявшиеся сесть на мель, хорошо разогнавшись на течении раз за разом крушили плывущих своими окованными металлом носами.
Поняв, что прорваться с налёта на московский берег им не удалось, Ислям Гирей собрал в своём шатре большой совет. Мнения на котором радикально разделились. Часть мурз советовали повторить попытку тут, или поискать иное место для переправы, справедливо считая, что больших сил урусы всё равно выставить не смогут: от Ливонии до Москвы не один день хода. Однако другая часть считала, что самый важный фактор — фактор внезапности — уже утерян и переправиться на московский берег им вряд ли удастся. И искать новое место тоже не стоит. Ведь река нынче, словно по наущению иблиса, куда полноводнее, чем обычно и большинство бродов стало просто неодолимо для конницы. А ещё за спиной стояли непокорённые крепости, в которых до поры до времени отсиживались урусутские воины. И как бы дорога назад не стала более тяжёлой. Так что, взвесив все за и против, и кляня неверную судьбу, Ислям Гирей приказал своему войску отступать.
Оскол о приближении орды узнал вовремя: не зря всё же дозоры далеко в степь ходят. Узнал сам и ближайшие селения предупредить успел. Люди, хоть и расслабились в последние годы, но укрытия для таких дел всё же приготовили, и теперь кто в чащобы непролазные подался, а кто под защиту стен. Не один ведь Оскол крепостью был. Многие дворянские усадьбы были превращены в маленькие замки, за стенами которых легко можно было пережить набег не имеющих осадных механизмов кочевников. Та же барбашинская вотчина была обнесена высокой земляной стеной с частоколом и башнями поверху и глубоким рвом перед ней. А на башнях грозно поблёскивали в сторону поля пушки.
В общем, крестьянский люд, побросав все дела, быстро укрылся в ближайшем к проживанию укрытии и теперь с тревогой наблюдал за проходящей мимо них силою.
Первые разъезды появились у Оскола аккурат перед закатом, а с утра к городу стали подходить и основные силы. Сам царевич, приблизившись верхом на скакуне на безопасную дистанцию, хмуро оглядел выросшее на пути препятствие. Помня о неудаче под Хаджи-Тарханом, он хорошо понимал, что попытка забраться на стены лишь с помощью лестниц сулит его армии только ненужные потери. А никаких иных средств для осады у идущей в набег орды не имелось.
Так что крепость ему быстро не взять. А он ведь не для того шёл сюда, чтобы встать перед первым же укреплением. Так что не стоит тут задерживаться, и пора двигаться вперёд, к Оке! В конце концов, степная армия врывается в атакуемые земли вся целиком, не имея коммуникаций, по которым должна снабжаться. И этим она и отличается от армий оседлых народов. Грабя и убивая, питаясь тем, что успела найти в чужих домах, татарская орда не боялась, что ей отрежут снабжение засевшие за стенами небольшие отряды.
Вот только возвращение назад было для орды не таким триумфальным. Не было с ней ни верениц набитых хабаром телег, ни верениц связанных рабов. Тёмной змеёй орда протекла мимо затворившихся крепостей и скрылась в степи, кусаемая исподтишка лёгкими отрядами поместных.
Однако этот поход не прошёл бесследно, сильно ударив по экономике южных земель и напомнив русичам, что вековой враг никуда не делся, так что работы по застройке Черты нужно было ускорять. А дозоры, высылаемые в степь, усиливать.
Однако большой поход Орды пусть и обошёлся без трофеев, но никак не без последствий. В Москве вернувшийся из похода государь Василий Иванович приказал утопить крымского посла Саадета в реке за "вероломство". Да и хан, как позже стало известно от доброхотов, тоже был вне себя от ярости. И весь свой гнев выплеснул именно на виновников похода. В результате по весне обиженный в лучших чувствах Ислям Гирей возобновил борьбу против своего дяди, да только воинское счастье в очередной раз изменило ему, и крымский хан при поддержке осман в жаркой битве разгромил царевича. Ширинский бей Мамиш, поставивший не на того, был казнён, а Ислям Гирей едва спасся с несколькими своими слугами и, прибыв в южные литовские владения, под Черкассы, попросил у великого князя литовского Сигизмунда Старого защиты и помощи. А также войска. Ибо грезить о ханском троне, не смотря на очередной разгром, не перестал.
И "Великая замятня" в Крыму вновь набрала обороты...
* * *
*
Ох вы деньги, деньги, деньги рублики,
франки, фунты, стерлинги да тугрики.
Ой вы день-день-день деньжата, денюжки,
Слаще пряника милее девушки.
Все ищут ответа в чём главный идеал,
пока ответа нету — копите капитал!
Именно такую песенку напевал Андрей, листая финансовые отчёты своих компаний. Читал и морщился. Вот вроде деньги были, ведь русский рынок был огромен и с жадностью пожирал всё: железо, медь, ткани, лесоматериалы, стекло и бижутерию — всё то, что выпускали его мануфактуры, не говоря уж про дары вотчинных земель в виде зерна, мяса и овощей. И в тоже время их не было, ибо их пожирали проекты, которые тянул на себе князь. Слава богу, хоть купцы наконец-то расшевелились и даже вошли в раж, отчего торговые компании перешли, наконец, в режим самоуправляемости и саморегулирования. Огромные доходы заставили их сбросить шоры с очей и отринуть любимую всеми поговорку: "деды так делали". Делать-то делали, но вот ТАКИХ доходов как раз-то и не получали. Так что теперь купцы уже сами шли в конторы, а векселя выкупались, словно хлеб в голодные годы. Однако, кроме торговых компаний, у князя были и другие, куда более затратные программы, отдачи от которых в ближайшие годы ждать просто не приходилось.
Одна будущая обратная славянизация Померании чего стоила. И пусть основные действия спланированы аж на пятидесятые годы, но уже сейчас семь молодых и довольно сообразительных кашубов было взято им на собственный кошт и отправлены на учёбу, сначала в его камской школе, а потом, по их окончании, переводом в Московский университет.
Не меньше денег тянула и его разноплеменная ЧВК. Вот от них выход точно будет очень и очень нескоро. Возможно, что и не будет вообще при жизни князя. Но увы, он не государь, чтобы самостоятельно вести внешнюю политику. Такое Василий Иванович точно не поймёт, а недруги с радостью используют в своих интригах. Так что все вмешательства в европейскую историю придётся делать за счёт таких вот ЧВК. А вмешиваться было куда, ведь подчас одного лёгкого толчка не хватало, чтобы история пошла по иному сценарию. И один из таких моментов как раз стремительно приближался. Да так, что Андрей уже по-настоящему боялся не успеть. Потому как для полной верности ему был нужен фанатик. Католический фанатик. Фанатик истово верящий и готовый терпеть пытки ради идеи. К тому же, прежде чем он сыграет свою роль, нужно было ещё подготовить нужные декорации и правильно расставить все фигуры. И как всегда, времени и денег на всё не хватало.
А впереди уже маячила австралийская экспедиция, которая тоже требовала денег. И не только на провоз колонистов, но и для других целей. Каких? Да хотя бы подкупа. Вот не помнил Андрей, когда испанцы ввели запрет на вывоз мексиканской кошенили и потому заранее готовился к тому, что придётся подкупать испанский чиновный люд. Зачем? Ну как вам сказать. Из этой кошенили делалась карминовая краска. И краска эта на рынке стоила очень дорого, так дорого, что испанцы даже запретили вывоз жучка, несмотря на то, что краски этой на рынке постоянно не хватало. Причём это был товар годный как для Европы, так и для Азии, что позволяло покупать азиатские товары не только за золото и серебро.
А причём тут Австралия? Так всё просто. В той же "Наука и жизнь" была статья, где описывалась борьба людей с нерасчётливо привезённой флорой и фауной. Нет, речь шла не про кроликов, и не про навозного жука, а про кактус. Да-да, самый обычный кактус опунцию, которая стала настоящей бедой Австралии. Но главное, что врезалось в память попаданца — это зачем в Австралию завезли этот кактус. А всё из-за той же кошенили. Но мало того, чуть позже австралийские переселенцы поняли, что высушенную на солнце опунцию можно пережигать в поташ, который тоже был востребованным товаром на рынке. И только технический прогресс не позволил австралийцам использовать кактусовые дары себе во благо. Но до открытия анилиновых красителей и калийный удобрений в шестнадцатом веке было ещё далеко, а вот вовремя вывезенная опунция и самки кошенили дадут русской австралийской колонии шанс быстро выйти на самоокупаемость.
Что в условиях постоянной нехватки денег было просто как глоток воды для страждущего в пустыне. Ибо Австралия была Андрею нужна. Очень нужна.
Во-первых, это земля, которую ещё долго не откроют, хотя об её существовании и догадывались как в Европе, так и в Азии. Причём азиаты даже посещали северные берега, но при этом колонизировать их не имели никакого желания. Как и голландцы, что первыми из европейцев открыли материк. Ведь австралийские аборигены жили в условиях каменного века, довольствовались охотой да собирательством, про нормальную торговлю не ведали, а главное, не имели тех ценностей, что были нужны колонизаторам. Так зачем тратить драгоценные ресурсы на эти негостеприимные земли? И потому появившимся там русским колониям долго никто не будет угрожать.
Во-вторых, это родина эвкалиптов. А эвкалипты — это прекрасные живые насосы, которые позволят быстро осушить заболоченный, а оттого весьма малярийный, кусок южного побережья Явы. Зачем? Да чтобы там на три века раньше вырос теперь уже русский порт Чилачап. Почему там? Да потому что Ява довольно-таки густо заселена и на ней есть свои государства, которые были способны дать отпор даже португальцам весь шестнадцатый век. Но все они жмутся к северному берегу, а южное, отделённое горами, ни их, ни португальцев не интересовало. За весь шестнадцатый век португальцы так и не удосужились закартографировать южный берег острова. То есть опять же под носом у аборигенов и португальцев можно будет спокойно жить и развиваться некоторое время. А иметь базу, про которую никто не знает, это, согласитесь, дорогого стоит.
