А между тем мануфактура росла как на дрожжах. При этом взятые на саблю чухонцы и вольнонаёмные рудокопы уже добыли первую руду, обеспечив тем самым первую плавку. И ведь не сказать, что всё на новом месте у княжеских людей шло хорошо. Случалось, конечно, всякое, особенно с пленными людишками. Холоп он ведь холопу рознь. Кто-то принял свою новую сущность, а кто-то и нет. И при первой возможности готов был в бега податься. А при побеге разное бывает. Так один беглец словно копьём проткнул попавшимся под руку ломом вставшего у него на пути кузнеца, едва не убив последнего. Несостоявшегося убивца, конечно, поймали и слегка повесили, но подобных неурядиц было просто вагон и маленькая тележка. И всё же, несмотря на всю неустроенность, на географическую удаленность, отсутствие надежных транспортных коммуникаций и, безусловно, тяжелые условия труда, производство чугуна и стали на барбашинской мануфактуре началось и успешно развивалось, а технология плавки всё время совершенствовалась. Так именно здесь вместо простого кричного передела начали вводить на полсотни лет раньше, чем это случилось в иной ветви истории, такой процесс, как фришевание. Точнее, начали опыты с ним по тем скудным сведениям, что имел князь-попаданец. А неугомонный Вассиан Кузнец, сын и внук кузнеца (отчего и получил свою фамилию), запримеченный ещё в школе за любовь к тайнам металла, за что и был взят на "карандаш", и вовсе приступил к разработке процесса "горячего дутья". Незашоренное молодое сознание Вассиана позволило ему по кусочкам вытянуть у попаданца кучу всякой мелочи, почерпнутой тем на формуных баталиях. Эти мелочи постепенно сложились в мозгу молодого мастера в относительно работоспособную схему, которую он и принялся проверять. А князь, владелец мануфактуры, на удивление многих не только не одёрнул зарвавшегося молокососа, но ещё и денег на его эксперименты выделил.
Впрочем, все эти нововведения шли как бы параллельно с основным производством и не мешая ему. А потому и потащились по Онежскому озеру плоскодонные барки и струги из Хоймовой Губы, чтобы через реку Свирь вывезти столь нужный всем металл и готовые пушки в Ладогу. А оттуда он уже попадал на рынок, который немедленно отреагировал на его появление повышенным спросом. Тот же Новгород, пользуясь лучшей логистикой, занялся приготовлением из него всевозможных изделий: от лемехов, топоров, сковород, ножей, замков и кос до подков, гвоздей, игл, булавок и других предметов домашнего обихода, причем количество ремесленников, что занимались их производством, начал расти год от года. И это вдохнуло в город очередную свежую струю.
Однако не одним чугуном да железом занималась княжеская мануфактура.
Вот воистину права поговорка про "где найдёшь, где потеряешь". Неожиданное спасение в своё время персидского купца Хосроя Машреки вылилось со временем в долгосрочные деловые отношения с ним, благодаря которым князь и попытался вызнать секреты технологий, недоступных в данный момент европейцам.
Да, это там, в далёком и уже ставшем казаться чем-то нереальным будущем все почему-то считали Европу образцом технологичности. Увы, попав в шестнадцатый век, Андрей давно понял, что практически весь хай-тек рождался и располагался отнюдь не в ней. Нет, Европа уже семимильными шагами шла к тому научному могуществу, которое и позволило ей занять первое место на следующие пятьсот лет, но именно сейчас это был отнюдь не единственный уголок высоких технологий в мире. И именно поэтому, если в первые годы князь-попаданец смотрел исключительно на Запад, то теперь его люди искали мастеров и на Востоке. Потому как после падения Римской империи те же арабские учёные смогли сохранить большой объём знаний, что был потерян в варварских королевствах Европы. И не только сохранили, но и продолжили развивать, отчего многое вернулось в Европу назад уже в трудах мусульманских учёных, но и многое из былого наследия до сих пор оставалось тайной для европейских учёных мужей и европейских мастеров. К примеру тот же тигельный способ плавления стали, вернувшийся в Европу лишь к концу восемнадцатого века, никогда не забывался не только в Индии, но и в ханствах Средней Азии. Тех самых, которые многими в будущем считались этаким каноническим образцом феодальной отсталости. Однако для шестнадцатого века подобное сравнение к тому же Бухарскому ханству было просто не применимо от слова "никак". Почему потом оно всё же отстало в технологическом плане — это пусть историки разбираются, а пока что многие среднеазиатские города хранили секреты древних технологий, обладать которыми хотели бы все мастера Европы. Вот и Андрей был одним из них.
И раз это у него появилась такая возможность, то почему он не мог воспользоваться ею? Всё равно ведь между Бухарским ханством и Персидской империей довольно часто возникали и полноценные войны, и просто вооружённые конфликты, в которых обе стороны разоряли сёла и захватывали города. А в захваченных городах в плен победителям попадали люди самых разных профессий. И если вовремя подсуетиться, то кого потом заинтересует, куда пропал один из мастеров. Может погиб при штурме, а может и сбежал. И пусть, скорее всего, Хосрой не сильно горел желанием выдавать подобные секреты "неверным", но купец всегда оставался купцом, даже если он верил в Аллаха, а не в Христа. И при этом купец даже не брал греха на душу, так как продавал единоверцев не неверным, а купцам из далёкого Хаджи-Тархана, таким же мусульманам, как он, скупающим мастеров для собственного хана. Ну а то, что потом часть рабов оказалось на далёкой Онеге, так разве он в этом виноват?
Зато в результате таких вот "оказий" у князя под рукой оказалось сразу три умельца, с которыми предварительно поговорили заплечных дел мастера, обрисовав им их возможное будущее в зависимости от их поведения. А то ведь в эти времена принято было свои секреты хранить строго, отчего другим порой приходилось по-новой открывать то, что кануло в лету при гибели очередной династии мастеров. Ну а Андрей и вправду был готов отпустить бухарцев не только на волю, но и домой, в ханство, но только при условии, что они его людей всему научат.
Двое из трёх оказались вполне вменяемыми и вскоре приступили к своей работе на хоймовогубской мануфактуре, подробно консультируя при этом приставленных к ним русских мастеров. А секретов было очень много: из чего и как собирать тигли, что использовать в виде флюсов, как лучше варить железо и прочая, прочая, прочая. Но в результате на руках у андреевых розмыслов оказались бруски весьма высококлассной стали, которые тут же пошли на резцы и прочий нужный инструмент.
Позже, когда сама тигельная плавка стала не такой экзотикой, Андрей решил попробовать на практике метод господина Круппа, который получал крупные отливки, смешиванием стали из десятков тиглей. Ведь десяток больших нарезных орудий с клиновидным затвором куда лучше сотни чугунных гладкостволов. Да и мало ли куда может пригодиться сталь!
Впрочем, пара десятков "лишних" чугунных орудий в год при постоянно растущем флоте — это тоже было большим подспорьем. Ведь мощности Пушечной избы были полностью заняты царской армией. А на князе "висел" ещё и имперский заказ. Так что стоит ли говорить, что Хоймовогубовская железоделательная мануфактура не долго оставалась единственной на Заонежском полуострове?
* * *
*
К концу лета 1527 года ситуация в Ливонии для Ордена больше походила на катастрофу. Он практически полностью потерял все свои земли, кроме небольшого участка на севере, начинавшегося от Толсбурга и идущего через Вейсенштейн дальше до предместий Пернова, и практически всю свою армию, включая и самого магистра, попавшего в плен. С другой стороны, именно на севере оказался облачённый властью и деятельный по натуре Герман фон Брюггеней, сумевший объединить вокруг себя как рыцарей Ордена, так и рыцарей Эзель-Викского епископства. Но стремительный бросок под Гдов с разграблением нескольких деревушек, попавшихся на пути, пришлось прекратить, едва до его слуха дошла весть о поражении армии Ордена и падении столицы. Оценив сложившуюся ситуацию, фон Брюггеней велел возвращаться назад, ведь теперь против его небольшой армии могли выступить не только ограниченные силы новгородского наместника, но и вся русская рать, ожидать которую у стен Вейсенштейна, Гапсаля или Ревеля предстояло со дня на день.
Надежды же на внешнюю помощь у ливонцев уже не осталось. В землях Густава Вазы полыхнуло очередное восстание и ему сразу стало как-то не до внешней политики. Датский король Фредерик I тоже полностью погряз во внутренних смутах. Своё обещание бороться с ересью вплоть до применения смертной казни он благополучно забыл и теперь открыто покровительствовал лютеранам. На прошлогоднем сейме в Одензе в королевстве была провозглашена свобода совести и с этого момента, стремясь к фактической независимости датской церкви от папства, он постепенно ограничивал права епископов и начал передавать в лены дворянам монастырские земли. Однако ухудшение положения простого люда вызвали в народной массе опасное для дворян брожение. И ведь только-только удалось подавить восстание в Сконе, а по стране уже покатился очередной слух о скором возвращение "доброго" короля Кристиана. И в такой ситуации ввязываться в авантюру на другом конце Балтийского моря ради когда-то уже проданных земель, рискуя при этом остаться без тех выплат, что платили русские за проход проливов, не казалась королевским советникам хорошей идеей. Ну а то, что часть этих советников "подкармливалось" из рук Компаний, так это же их частное дело! Они же ведь не выступали против короля!
Но больше всего надежд у Ордена было на польского владетеля, вот только у Сигизмунда, как всегда, в казне не оказалось денег, а набег его подданных на земли османского султана грозил раскачать только-только установившийся между Польшей и Портой мир. К тому же он, как великий князь литовский, неожиданно был втянут в земельный спор между Литвой и Померанией. Герцог Барним, которому досталась в качестве залога Курляндия, в отличие от Ордена, не собирался сносить ползучий захват его земель литовцами и потребовал вернуть всё, что было захвачено, назад, согласно межеванию 1501 года, пригрозив иначе решить дело либо авторитетом императора, либо силой, если это понадобиться. Кроме того, он объявил, что готов отозвать своё предварительное согласие на продление ленной зависимости Лемборско-Бытувской земли от Польши. А ведь в этом варианте истории, из-за активного вмешательства одного неугомонного князя-попаданца, поездка Георга в Гданьск так и не состоялась, и между герцогством Померанским и королевством Польским по-прежнему остро стоял вопрос как о приданом за Анну Польскую, так и о принадлежности приграничных замков Лемборк и Бытув. И ведь это именно полонофил Барним в иной истории и уговорил брата снизить сумму приданного и уступить замки Сигизмунду. А потому, хорошо зная о раскладах при померанском дворе, просто взять и отмахнуться от данной проблемы, у Сигизмунда не было ни одного шанса. Учитывая всё это, а также то, что едва замиренный Гданьск продолжал глухо кипеть, а шляхта всё чаще вспоминала о рокоше, влезать в ливонскую распрю Сигизмунд может и хотел бы, но не мог. Слишком уж ситуация в стране висела на волоске.
Не думал о Ливонии и эрцгерцог Фердинанд, которому Карл уступил политику в центральной Европе и с Портой. Он с большой тревогой наблюдал за приготовлениями султана и потому война в глухом углу, да ещё и охваченном Реформацией, его интересовала даже не во вторую очередь. Хотя переписка между ним и московским двором шла полным ходом, и эрцгерцог часто напоминал, что Ливония всё же какая никакая, а часть Священной Римской империи. Но письмами войну не выигрывают. Тем более, если московский адресат ещё и присылает сто тысяч дукатов на борьбу с османским вторжением, а вассальный герцог Гессенский, наоборот, подкидывает проблем своему сюзерену, грубо вмешавшись в его политические расклады. Какая уж тут война на задворках, если собственные вассалы оружием грозят!
Ну а император так и вовсе был занят лишь борьбой с Францией и лютеранством. Причём в обоих случаях дела его обстояли неважно.
Так действие Вормсского эдикта было приостановлено, и вместо него сейм 1526 года в Шпейере предоставил каждой из немецких земель свободу в вопросах религии, правда, лишь до созыва вселенского собора. И хоть сам император Шпейерский эдикт не подписал, но и не выступил против него, так как незадолго до этого поссорился с папой Климентом VII, который освободил короля Франции от тяжелых условий навязанного тому мира. Эта ссора вылилась в разграбление Рима в мае 1527 года, после которого только и началось медленное восстановление отношений между двумя власть предержащими особами.
А в это же время в Италии испанская армия быстро распадалась из-за острой нехватки финансирования, при этом французы под командованием виконта Лотрека медленно продвигались на юг, захватывая один за другим италийские города. В конце концов, угроза нависла над самим Неаполем, с потерей которого Карл V потерял бы свой последний плацдарм на полуострове, а Франция стала бы доминирующей державой в центральном Средиземноморье.
Ну и где тут можно было изыскать средства, чтобы выделить помощь умирающему Ордену, который ещё и откололся от римской веры?
Оставалась лишь Ганза, но и среди её городов не было всеобщего единства. Так что надеяться фон Брюгеннею кроме господа было больше не на кого, и оставалось лишь сражаться, положившись на волю его.
Впрочем, для Руси процесс покорения Ливонии тоже протекал достаточно сложно. Сказывалась война аж сразу на три фронта. А когда пришло известие о походе крымского царевича, Василий Иванович едва не запаниковал, испугавшись повторения 1521 года. Думцам тогда едва-едва удалось его убедить не поворачивать армию, положившись на оставленных в Москве воевод.
Не менее сложно происходило и подчинение покорённых земель. Испомещение на "свободных" поместьях русских дворян со своей культурой и традициями принесла свои "горькие плоды" политикой дискриминации местного населения. Ведь, "благодаря" одному попаданцу, принимать под свою руку немецких рыцарей русский царь обещался только при условии выделения им поместий на восточной украйне. И никаких родовых вотчин в Ливонии за ними оставлять не собирался, как бы это не противоречило общепринятым правилам. Исключение сделали лишь для немногочисленных сторонников погибшего архиепископа и то, выделив им новые поместья как можно дальше от старых. Потому как на захваченной территории никаких анклавов "немецкого баронства" с их протестантизмом и прочим европоцентризмом князю-попаданцу было не нужно. В чём с ним была полностью согласна Церковь в лице старца Вассиана и митрополита Варлаама, как раз и пробивших у царя большую часть андреевых хотелок.
Нет, Андрей прекрасно помнил, что многие немцы в дальнейшем достойно служили России и были порой более патриотами, чем некоторые русские. Но, обжёгшись на молоке, как известно, дуют и на воду. Вот он и дул.
В результате подобная практика привела к тому, что обещанная ливонцам веротерпимость быстро сменилась лозунгом "православной реконкисты", отчего не только немцы, но и чухонцы стали активно выступать на стороне Ордена. Увы, в отличие от иной реальности, у них не оказалось под рукой своего Стефана Батория, и большая часть их усилий пошла прахом. Хотя иногда их помощь и оказывала содействие успехам орденского оружия. Но рано или поздно, а все их попытки сопротивляться оканчивались одним: карательным рейдом дворянской конницы, усиленной лесовиками-разведчиками, которые не позволяли местным жителям отсидеться в густых ливонских лесах. Так что холопские рынки на Руси не пустовали, а цена на холопов продолжала оставаться очень низкой. Но зато таким вот кровавонетолерантным образом шла постепенная замена местных крестьян на православных пахарей. Или, как говаривал князь-попаданец, происходило обрусение края.
