После довольно сытного обеда (благо свежие продукты, взятые с берега, ещё не кончились) Лонгин смог-таки рассмотреть на каракке португальский флаг и расплылся в улыбке, больше напоминающей охотничий оскал. Добыча сама шла в руки! Ведь по всему выходило, что укрыться в ближайшем порту португальцам не светило: просто не успеют до него добраться. А четыре каравеллы — это четыре каравеллы и одинокой каракке не с ними меряться силой.
"Песец", отчаянно маневрируя, старался держаться за чужой кормой, хотя южане и предпочитали наиболее сильно вооружать именно корму, как того требовала их тактика. А остальные суда тем временем, пользуясь большей скоростью, пытались обложить португальца со всех сторон, дабы растащить его внимание и атаковать там, где он будет меньше всего готов. Проще говоря, брали португальскую каракку в этакую коробочку.
Португальцы тоже уже сообразили, что стали дичью на чужой охоте, и теперь судорожно готовились к бою, поняв, что до берега им добраться не получится. Слишком уж медленно, по сравнению с нападавшими, двигался их корабль.
Приказ лечь на палубу и не шевелиться прогремел в тот момент, когда "Песец" приблизился к каракке, носившей красивое имя "Santo António", на дистанцию выстрела её орудий. Просто так можно было избежать лишних потерь при обстреле и не дать противнику посчитать количество нападавших. Но орудия каракки молчали. Видимо, там был слишком опытный канонир с железными нервами, и, понимая, что второго выстрела ему сделать не дадут, ждал до последнего, чтобы бить уже наверняка. Тогда, спустя ещё каких-то полчаса, с "Песца" выстрелила носовая вертлюжная пушка, предлагая португальцам спустить паруса и сдаться на милость победителя. Но официальные, по решению папы, владельцы половины мира и не думали уклоняться от схватки, надеясь на силу собственных клинков и стойкость собственных солдат. И уж тем более не желали сдаваться тому, чей флаг они видели впервые.
Наконец корабли, по мнению чужого канонира, сблизились достаточно и тотчас громогласно рыкнули португальские пушки. В ответ вспухли клубами дыма и борта каравелл. Со свистом понеслись в обе стороны ядра и картечь, стремясь нанести максимальный урон тому, кто бросил вызов их владельцу. А потом рулевой обогнавшей каракку "Антропос", пользуясь тем, что португальские пушки разряжены, просто потянул колдершток и совершил обычный навал, первым сцепившись с португальцем. Корабли сошлись с громким хрустом, не помогли и выброшенные за борт пеньковые кранцы. Железные крюки, брошенные сильными руками, крепко вцепились в борт "Санто Антонио", после чего абордажные бойцы с громкими криками начали перепрыгивать на его палубу.
Португальский капитан Антонио Пачеко был опытным и смелым моряком. И верил в свою удачу. Так что руководимые им солдаты не просто встретили незваных гостей, но и смогли потеснить их обратно, к борту. И будь чужая каравелла одна — они бы точно перенесли бой на её палубу и выиграли это сражение. Однако в этот момент на другой борт каракки посыпались абордажники со второй каравеллы и на этом сопротивление португальцев практически окончилось. Сначала они отступили на ют и даже смогли воспользоваться пушками, что держали шканцы под прицелом, но потом их оттеснили и от них и прижали к борту, потребовав либо сдаваться, либо готовиться умирать. Видя, как вертлюжные пушки разворачивают на них, португальцы предпочли плен смерти. Из восьмидесяти пяти членов экипажа каракки в скоротечной стычке выжило человек шестьдесят, которых немедленно связали и усадили на палубу возле грот-мачты. А капитана подвели к Лонгину, чьё лицо было предусмотрительно скрыто под маской.
— Кто вы такой? — довольно надменно вопросил Пачеко на латыни. Видно было, что его трясёт, и явно не от притока адреналина, но он пытался показать себя истинным дворянином. — Это неслыханная наглость! Что вам нужно на корабле, принадлежащем самому королю Португалии? И снимите вашу маску, чёрт побери!
— Кто я? — словно бы удивился Лонгин. Говорил он так же на латыни, хоть и с ужасным акцентом. — Я тот, кому понадобился ваш груз и ваши карты. А корабль я, так и быть, оставлю его величеству. На него я не претендую. Что же касается маски, то сняв её, я буду вынужден вас убить. Так как, сеньор капитан, мне снять маску?
— Хм, пожалуй, не стоит, — пошёл на попятый Пачеко. Всё же его смелость имела разумные границы. — А вот что за флаг у вас на корме, я бы очень хотел знать. Чтобы знать, на кого жаловаться! Прежде не видно было подобных флагов на море.
— О, этот флаг дарован благородным морским жолнерам самим королём Сигизмундом, первым в своём имени.
— И какой же страной правит король Сигизмунд?
— Польшей, пся крев! Сигизмунд первый Ягеллон правит Польшей и является союзником благородного короля Франциска.
— А разве Польша воюет с Португалией? — искренне удивился Пачеко.
— А разве Франция воюет с Московией? Нет. Но московитские пираты, которых вы именуете рутенами, воюют на вашей стороне с кораблями французского короля лишь на том основании, что они союзники. Так к чему все ваши удивления? Тем более что мы всего лишь заберём ваш груз. Война, знаете ли, должна кормить сама себя.
С этими словами Сотников оставил кипевшего праведным гневом португальца и направился к казначею отряда, который уже успел проинспектировать трюм каракки. Что же, овчинка явно стоила выделки. В трюме лежало настоящее сокровище: 8000 слитков меди и 18 больших лепёшек серебра, 3200 бронзовых подсвечников, серебряные сосуды, драгоценные камни, гобелены, ткань, 2100 парикмахерских умывальников, музыкальные инструменты, смола и дёготь, бронзовое и железное оружие. Трёхсоттонную каракку разгружали долго и упорно, и сняли с неё всё, даже пушки. После чего, оставив без пут лишь капитана, покинули ограбленное судно и тронулись дальше, полные самых радужных надежд. Всё же удачное начало экспедиции многое значило для суеверных по-своему людей.
А вот "Санто Антонио" на этот раз добрался-таки до гавани в заливе Гануолло и не погиб на камнях, как в иной реальности. Правда, и прибрежные бароны, в тот раз "прихватизировавшие" часть спасённого груза, на этот раз так и не смогли улучшить ни свой статус, ни свои поместья. Да и король Жуан теперь писал жалобы на подданных не своему английскому собрату, а королю польскому, который при этом честно отрицал все обвинения, хотя и ведал про "пиратские" грамоты, раздаваемые в его владениях не только от имени французского властителя, но и даже от какого-то купчишки. Вот только наказать собственных шляхтичей всех скопом за вину одного польский король просто так не мог, а найти конкретного виновника не позволялось возможным. Так что, как и в иной реальности, дело о погибшем сокровище утонуло в безнадёжной переписке. И никто так и не узнал, кто же стал истинным бенефициаром этого громкого ограбления.
* * *
*
Разгром ганзейской эскадры вызвал взрыв негодования в среде ганзейских купцов. Да такой, что голос партии мира был буквально задавлен воинственными лозунгами. Однако времена изменились, и былого единства в Ганзе уже не было. Гамбург, чьи интересы всё больше и больше уходили в Атлантику, сразу же отказался участвовать в балтийской авантюре. Гданьск, в котором после мятежа 1526 года ещё бурлили былые страсти, а многие купцы, к тому же, ещё помнили набеги русских пиратов, тоже высказался против, пообещав лишь выслать "добровольцев", буде такие найдутся. Отказались от совместного выступления и померанские города (даже Штральзунд), с ужасом наблюдавшие за долгой осадой Штеттина и внимательно штудирующие новый герцогский кодекс. Причём с каждым новым месяцем осады находя его всё более и более приемлемым для себя. Нет, не маячь за спиной у герцогов один русский князь, а главное, его высокий покровитель — восточный император — скорей всего реакция у городов была бы другой. Но слухи о бесконечном богатстве рутенов, распространяемые не только самими рутенами, но и европейскими послами, посетившими эту страну, сделали своё дело: города поверили, что русский царь сказочно богат и пообещал герцогам неограниченную финансовую помощь, отчего те и упорствуют, не слушая ничьих угроз! И поддержать при таких раскладах сегодня Ганзу с большой долей вероятности означало завтра увидеть у своих стен герцогское войско. В общем, померанские города решили не будить лихо и не вступать ни в какую коалицию.
С большой опаской действовали и мекленбургские города. А всё дело в том, что герцог Альбрехт VII Красивый, герцог Мекленбург-Гюстровский, был сильно на них обижен за отказ в постройке канала между Висмаром и Эльбой (причём для Висмара это было так же экономически выгодно, как и герцогу!). А имея перед глазами пример родственников из Померании, которые довольно решительно взялись за свои города, сей герцог загорелся не меньшим желанием навести порядок и в собственных владениях. Сдерживало его лишь то, что казна у Альбрехта была не богаче померанской и потянуть долгие боевые действия без чьей-либо помощи он просто не мог. Так что Росток и Висмар хоть и выделили свои корабли, но сделали это с великой опаской.
И всё же Ганза смогла набрать достаточно сильную эскадру, во главе которой встали её лучшие адмиралы, способные отвечать веяниям времени. Увы, но проверенная веками тактика морской войны, где вся борьба сводилась к единоборству одного судна с другим, лишь отчасти поддержанная тяжелыми метательными машинами да стрелками, которые размещались на двух возвышенных палубах в носовой и кормовой частях корабля или же в просторных крытых корзинах наверху мачт, постепенно изживала себя. Нет, отказываться от абордажа купеческих судов никто не собирался, даже рутены, но вот в противостоянии боевых эскадр всё чаще на первое место стали выходить пушки. Первыми на этом поле выступили англичане с франками, но один рутенский князь творчески переработал их опыт. И теперь в противостоянии с ним уже не важно было во сколько раз твой экипаж превосходил вражеский, ведь для того, чтобы повлиять на исход боя, его нужно было для начала высадить на чужую палубу. А как раз этого-то рутены избегали как могли. Теперь в бою с ними стоило больше рассчитывать на быстрые повороты судов и на меткие действия артиллерии. Что предъявляло ганзейским адмиралам новые требования в управлении флотом.
С учетом же того, что силы, находившиеся в распоряжении ганзейских городов, были далеко не достаточны для борьбы с такой грозной державой, какой была единая Русь, то ставку следовало сделать на один мощный, но чувствительный удар. Ведь вести долгую блокаду, как это было можно с теми же новгородцами, с московским владыкой было бесполезной тратой времени. Тем более с учётом столь быстро развернувшейся русской торговли. А потому сразу к активным действиям ганзейцы не приступили, хотя градус воинственности от этого среди них ничуть не упал. Ведь как всегда у правящей элиты появился шанс свои внутренние проблемы свалить на внешнего врага.
Вот только годы совместной торговли создали для русских во многих городах Ганзы не только ценных, но и дружественно расположенных к ним партнёров. И тот же Мюллих, получив, в отличии от других, свои товары в целости и сохранности, тут же отписался о принятом на внеплановом съезде решении своему русскому контрагенту. И таких добровольных помощников у Руси оказалось довольно много. Так что винившийся перед государем за "нечаянно сожжённый флот" князь Барбашин сразу же стал напирать на то, что по-иному было нельзя, и зарвавшихся купчишек стоило показательно наказать. С ним вместе на Василия Ивановича буквально насели и Шуйский, и Шигона, и даже казначей Головин, буквально заваливший государя цифрами доходов от беспосреднической торговли его подданных. А там ещё и супруга царя отписалась, мол прости муж мой слугу своего Ондрюшку, ибо радел он за дело, да просто перестарался. Противостоять подобному натиску Василий Иванович не смог, вины мнимые и явные своему адмиралу отпустил и покарать купчишек позволил, но только ежели те сами что-либо первыми учудят.
По хитрой усмешке Барбашина на эти слова Шигона понял, что немцы обязательно что-либо учудят. Либо сами, либо... Ну да не стоит напраслину на людей возводить. Привыкла Ганза в своей Европе королей свергать да ставить, так что учудят они, видит бог, сами учудят что-то!
А тем временем царское войско продолжало свой поход по Ливонии, имея главной целью орденско-ганзейский город Феллин. Армия шла не спеша, несколькими дорогами, дабы и прокормиться без проблем и пограбить вдоволь. Всё ж таки земли вокруг Феллина были богатыми и практически ещё нетронутыми идущей войной.
Феллинский замок считался одним из самых мощных среди орденских крепостей. Основой его служило здание конвента — массивное четырехугольное строение, внутренний двор которого, вымощенный камнями, окружала галерея на столбах, посредством которой все помещения сообщались между собой.
Конвентгауз был окружен мощной стеной, которая формировала первое предзамковое укрепление. Подступы к зданию конвента с северной стороны защищали еще два таких укрепления. Они разделялись рвами, через которые были перекинуты подъемные мосты. С юга же и востока путь к замку преграждало озеро, так что, казалось, взять штурмом такую крепость просто невозможно.
К тому же недалеко от него стояла и армия ордена, возглавляемая самим магистром. Причём ни он, ни ландмаршал вовсе не собирались отсиживаться в обороне, а собирались навязать царским войскам бой по своей воле. Потому как вести долгую войну Орден просто не мог. Большая часть его земель, ещё подвластных магистру, была разорена и опустошена набегами. К тому же последние годы были слабоурожайными, что так же не способствовало долгой обороне. Деньги же, полученные от Померании и Ганзы под залог замков и земель, снаряжение, продовольствие и фураж для содержания нанятых немецких ландскнехтов быстро заканчивались. А новых субсидий не предвиделось. В итоге часть наёмников уже начала дезертировать, а на оставшихся больших надежд тоже не было, потому как едва закончатся деньги и они в любой момент поднимут мятеж или сбегут. Так что, пока армия была ещё относительно сильной и боеспособной, предстояло нанести как можно более сильные поражения царским войскам и лишь затем сесть за стол переговоров.
А потому, едва получив известия от высланной далеко вперёд разведки, орденская армия выступила навстречу русской и в результате её решительных действий первым, прямо на марше, был перехвачен и практически полностью уничтожен атакой из засады ертаульный полк в три-четыре сотни человек. После чего армия Ордена свернула на другую дорогу, где по донесениям лазутчиков шла другая часть русского войска. Его воеводы, получив известия от немногочисленных беглецов попавшихся им на пути, лишь отослали гонца к основной рати и продолжили свой поход. Увы, привыкшие за последние годы к легким победам, они недооценили решимость рыцарей, и были за это сурово наказаны.
Легкая конница, которая тоже имелась у ливонцев, мчалась впереди, готовая расчистить дорогу от случайных свидетелей или предупредить о встрече с противником. Следом за ней двигалась основная ударная сила Ордена — его рыцари и конные наёмники. Закованные в железо кони неспешно переставляли широкие копыта, неся в седлах неподвижные стальные статуи, зажимающие в правой руке копья, а левыми придерживающие поводья. Пехота и обоз с пушками двигались позади них.
