Вдохновлённый этой победой, архиепископ двинулся уже непосредственно к Риге, где, объединившись с пришедшим к нему отрядом в шестьсот всадников и прау тысяч ополченцев, начал осаду этого двенадцатитысячного города. И свои шансы на успех он оценивал весьма высоко.
Вот только архиепископ недооценил готовность горожан отстаивать свой город и свои вольности от его притязаний. Рижане, объединённые в гильдии, своё оружие хранили у себя дома и регулярно должны были проходить военное обучение и работать на сооружении и ремонте укреплений. Каждая гильдия знала тот участок стены, который должна была поддерживать в порядке и защищать в случае осады. К тому же город имел много артиллерии, пороха и опытные кадры пушкарей.
Большую помощь в делах обороны городу оказывала не только Большая гильдия, но и влиятельная в городе купеческая корпорация "Братство Черноголовых", состоявшая из местных или иностранных (ганзейских) холостых купцов и приказчиков (которые после женитьбы переходили уже в Большую гильдию). Защищая город, "черноголовые" выставляли хорошо вооружённый конный отряд, который своими умело вылазками терзал осаждающих.
Так что надежды Бланкенфельда взять Ригу если не с ходу, то довольно быстро оказались построены на песке. Его и без того малочисленные сторонники давно уже были выявленны и обезопасены. Столкнувшись с упорным сопротивлением горожан, он был вынужден перейти к долгой и упорной осаде, обстреливая город из своей довольно немногочисленной артиллерии, и постаравшись, прежде всего, заблокировать торговый путь по реке, дабы таким экономическим измором вынудить бюргеров сдаться.
Кроме того, уже 10 июля архиепископ отправил Василию Ивановичу зашифрованное письмо с просьбой о помощи в виде военной интервенции, но, на его беду, оно было перехвачено орденом. Да и сам фон Плеттенберг не сидел сложа руки, а ещё только получив известия о том, как в Дерпте появился русский посол, он уже стал готовиться к войне. Но, чтобы не выглядеть в глазах людей зачинателем новой внутренней смуты, он для начала созвал очередной ландтаг, который и открылся в Вольмаре 4 июля. И цель этого собрания была ясна уже из того, что Бланкенфельду или его представителям было запрещено на нём появляться. А перехваченное письмо послужило только лишним доказательством правоты магистра.
Так что по окончанию ландтага отряды рыцарей и орденских наемников по приказу фон Плеттенберга начинают осаждать замки, гарнизоны которых поддержали или были готовы поддержать мятежного архиепископа.
Одновременно с этим ландмаршал Иоганн Платер стал собирать второй отряд около Вейсенштейна, с целью атаки Дерпта и оккупации этой епископии.
Таким образом для архиепископа события стали приобретать дурной оборот. Неудачная осада Риги и сообщение о быстром сборе войск Ордена стало для Бланкефельда настоящим холодным душем. Тем более что Роннебург, резиденция рижского архиепископа, находился на расстоянии менее одного дневного перехода от Вендена, где сейчас собиралась основная армия магистра. В панике Бланкенфельд снял осаду с Риги и отступил к Кокенгаузену, где и стал готовиться к обороне.
Между тем армия ландмейстера окружила Роннебург, который защищало всего около ста пятидесяти воинов, и после того, как комендант отказался сдать замок, приступила к его планомерной осаде.
Доставленные из-под Вендена пушки методично били по стенам и башням замка, которые, не смотря на всю свою прочность, не смогли долго выдерживать обстрел, и в некоторых местах спустя десять дней после начала осады образовались крупные проломы. Воспользовавшись этим, Плеттенберг отправил своих людей в атаку. Но защитники замка проявили немалую стойкость, сначала попытавшись не пропустить штурмующих сквозь образовавшиеся прорехи, а затем, отступив со стен, которые стало невозможно удерживать, в центральную цитадель. Теперь огонь орденской артиллерии сосредоточился на ней, и спустя ещё несколько дней, видимо больше не надеясь на помощь со стороны архиепископа, и понимая, что отбить второй штурм у него нет сил, комендант замка пошёл на переговоры о почётной сдаче.
15 августа 1525 года орденские войска вошли в Роннебург, где задержались на трёхдневный отдых. И лишь потом магистр продолжил наступление, которое вылилось в настоящий замкопад, пока под Пебалгом орденское войско не встретила армия архиепископа.
Два дня обе армии стояли друг против друга, не решаясь первыми начать сражение. Орденские силы имели численное преимущество, но отряд архиепископа занимал удобную позицию между двумя озёрам, мешавшими обходу его с флангов, и атаковать которую можно было только в лоб.
Наконец, к Плеттенбергу подошло подкрепление, увеличившее его силы до четырёх с половиной тысяч человек, и он решился на бой. Используя своё численное превосходство в кавалерии, орденцы атаковали укрывшихся за возами бойцов архиепископа, которые встретили их залпами из аркебуз и фальконетов. Но атаковавших это не остановило, и, прорвав защитную линию из телег, они смогли ворваться внутрь лагеря. Бланкенфельд попытался отбросить их встречной кавалерийской атакой, но среди его вассалов, как писали русские книжники, обнаружилось "шатость и нестроение", в результате чего орденцы полностью оказались хозяевами положения.
Поняв, что сражение окончательно проиграно, Бланкенфельд с немногими верными людьми бежал в Кокенгаузен, где находился сильный гарнизон и достаточно припасов, чтобы выдержать долгую осаду. Ливонцы бросились за ним в погоню, но тому, к их досаде, удалось уйти.
Потому как, несмотря на проигранный бой, Бланкенфельд и не думал прекращать борьбу. Хотя и понимал, что без внешней поддержки одному ему не выстоять и поэтому в Вальядолид и в Москву помчались гонцы с вестью о случившихся событиях, вот только причины этих событий были в разных посланиях разные. Ну а пока императоры думали бы над его посланиями, он собирался отсиживаться в Кокенгаузене, чьи укрепления и артиллерия из-за находящейся неподалёку беспокойной литовской границы были в гораздо лучшем состоянии, чем в Роннебурге. К тому же в него стали стягиваться силы и из других замков, а в самом городе учинён был розыск на предмет поимки и обезвреживания магистровых "доброхотов".
Ну а пока сам магистр разбирался с архиепископом, в северо-восточной части Ливонии события развивались своим чередом. Собрав в Вейсенштейне отряд в количестве около полутора тысяч бойцов, ландмаршал Иоганн Платер фон дем Брёле, хоть и с некоторым запозданием, начал своё выдвижение в сторону Дерпта. Разумеется, численность его войска была недостаточной, чтобы захватить такой крупный город, но тут его надежды были связаны с готовящимся восстанием горожан, которые обещали открыть ворота города перед орденскими силами.
И действительно, дерптский магистрат был готов полностью поддержать армию Ордена. Требования Поджогина о выплате постоянного налога в одну марку с каждого подворья, плюс недоимки за все годы (всего получалось 50 тысяч талеров), плюс выделение "кормов" на содержание русского отряда и особое требование о восстановлении за счёт городской казны всех разрушенных православных церквей и наказания виновных, окончательно восстановили против русских весь городской рат и городские низы. Так что едва ландмаршаловские люди проникли в Дерпт, как их тут же обнадёжили тем, что городские ворота откроются в нужный момент. Вот только им на беду на Руси, не смотря на все россказни, дворяне тоже не несли походные тяготы вечно. Так что в первых днях августа в Дерпт вступил поместный отряд, прибывший для смены своих товарищей. И таким образом к 15 августа, когда к Дерпту подошёл отряд Платера, в городе находилось в общем счёте шесть сотен русских воинов, а весь магистрат был взят под стражу, ибо таинники Шигоны с помощью людей из проепископской партии смогли-таки вскрыть намечающийся заговор. А поскольку в застенках петь начинают все, то вскоре Поджогину стали известны самые мельчайшие его подробности. И на горожан обрушился вал арестов.
Конечно, может это был не лучший момент, ввиду чужого войска под стенами, но изъяв лидеров, Поджогин тем самым лишил оставшихся управления, и те мелкие попытки восстать, что всё же случились, подавились быстро, жёстко и кроваво. Тела же казнённых заговорщиков, как в своё время в Смоленске, вывесили на крепостной стене, сразу показав орденцам, что их замыслы вскрыты и провалились.
Поняв, что поддержки изнутри ему не будет, ландмаршал всё же потребовал от Поджогина покинуть Дерпт вместе со своими людьми, на что получил гордый ответ, что не он их сюда приглашал. И уйти они могут только по приказу царя, который их в этот город и направил по договору с законным господином Дерпта. Ну а глава города, помня о верёвке на шее собственных сыновей, во всеуслышанье подтвердил верность города архиепископу и католической вере.
Тогда ландмаршал велел разбить перед городом лагерь и собрал военный совет. Предстояло решить, что делать дальше, ведь всем было ясно, что взять город можно либо измором, дождавшись, когда у защитников закончатся припасы, либо где-то раздобыть тяжёлые пушки, способные своим огнём разрушить стены цитадели. Вот только все имевшиеся на тот момент в наличии у Ордена подобные пушки как раз тащились по размякшим от начавшихся дождей дорогам под мятежный Кокенгаузен, так что ландмаршалу оставалось обходиться лишь тем, что было у него под рукой. Но хуже всего для Платера было то, что у него заканчивались деньги на оплату услуг наёмников, и, перестав получать жалование, те просто могли оставить службу.
А тут ещё и русские показали, что просто так сидеть в осаде они не собирались. Спустя несколько дней, разобравшись с внутренней оппозицией, Поджогин организовал масштабную вылазку, сумев даже слегка подпалить лагерь осаждавших. Так что ландмаршал решил прекратить бесполезную осаду и повёл свою армию на север, собираясь пограбить русские пределы.
Увы, но и тут ему не повезло. В Москве посчитали, что кашу маслом не испортишь, и велели новгородскому наместнику собрать ополчение для предупреждения всякого рода инцидентов, причём самим переходить рубеж запретили строго-настрого, а вот бить всяких гостей позволили самым решительным образом. Так что, получив известие из Дерпта о двухтысячном отряде ливонцев, новгородский наместник, собравший к тому времени тысяч пять детей боярских и пять сотен пищальников, немедленно выступил в сторону ливонской границы, и подошедшие к Гдову отряды Платера не успели вдоволь насытиться грабежом окрестных земель, как попали под удар русской конницы. В результате вернуться обратно удалось далеко не всем ливонцам...
Между тем, видя, что в Ливонии вспыхнула война, которая может закончиться распадом страны, туда, словно мухи на мёд начинают слетаться дипломаты европейских держав. В сентябре 1525 года в Феллин прибыли представители германских княжеств и послы померанских герцогов Георга и Барнима. Потом подтянулись и датчане, которые, не смотря на внутреннюю неурядицу, вдруг вспомнили о "датском наследии", и попытались заступиться за рижского архиепископа перед делегатами ландтага. И вот тут орденские политики совершили первую ошибку. Они почему-то решили, что раз к ним приехали для урегулирования ситуации послы датского короля, то в успокоении ливонской смуты заинтересованы Дания и Священная Римская империя. Они заступятся за орден и не позволят московскому владыке начать интервенцию. А поэтому можно действовать решительней и жестче.
А потом произошла трагедия, которой не хотел никто, но которая стала тем камнем, что столкнула лавину.
До этого момента в Москве с удивлением наблюдали, как столь хорошо начинавшийся мятеж проваливался буквально на глазах. И чтобы хоть как-то выправить ситуацию, не вводя в Ливонию войска (ибо войны в Москве пока что не желали, сказался-таки страшный недород 1525 года), к архиепископу отправился посол дьяк Нелюбин с тайными письмами и инструкциями для мятежников. Увы, но в пути небольшой отряд был перехвачен рыцарем фон Тагом, шедшим на соединение с магистром. И в ходе приключившейся схватки один из взятых в поход крестьян, никогда не слыхавший о тонкостях дипломатии и неприкосновенности послов, нанес дьяку удар дубиной сзади по голове. И так уж получилось, что русский посланник этим ударом был убит наповал, а содержание писем, что он вёз, стало достоянием рыцаря и совершенно недвусмысленно указывало на поддержку Москвой ливонских заговорщиков.
Безропотно сносить убийство своего посланника в Москве не стали, но, занятые приготовлением к свадьбе и устранением последствий голода, решили временно заморозить ситуацию путём переговоров. Однако при этом Василий Иванович предъявил орденским послам целый список требований, включавший в себя, помимо свободы торговли в ливонских землях, ещё и требования замириться с рижским архиепископом и признать его договор с русским царём, не заключать более никаких военных союзов с другими странами и впустить русские гарнизоны и наместников в ряд ключевых ливонских городов и замков: Ревель, Феллин, Пернау, Тарваст и другие, а также выплачивать со всей Ливонии ежегодную дань в русскую казну.
Как вы понимаете, пойти на подобные условия Орден не мог, так что послы убыли не солоно хлебавши, а магистр стал усиленно крутить головой в поисках союзников.
* * *
*
Зима в Канаде выдалась снежной и достаточно морозной. Так что большинство поселенцев предпочитали не выходить за пределы острога. Что, впрочем, вовсе не прервало контактов с аборигенами. Ирокезы и русские продолжали изучать друг друга, притираясь и ведя как совместную торговлю, так и охоту, обогащая свой словарный запас не только "литературными" выражениями, но и словами паразитами. Кстати, среди колонистов нашлось достаточное количество лесовиков, которые быстро усваивали охотничьи ухватки своих соседей, совмещая их с собственными знаниями.
После Рождества 1525 года верхушка управленцев Барбашинска уже имела достаточное представление о внутреннем устройстве мира аборигенов и тех различиях, что он имел по отношению к русскому устою. И помня наставление князя (которые были отнюдь не травоядными), стали разрабатывать план по укреплению своего влияния в окрестных землях. Не забывая, впрочем, и о нуждах колонии.
Впрочем, прибывшая летом из Руси флотилия в этот раз не привезла много поселенцев, так с десяток баб и девок, похолопленных на рубежах. Основной упор в этот раз делался на тягловую силу да молочный скот. Кони и коровёнки плохо пережили перевоз, но всё же их привезли в достаточно большом количестве, так что колонистам на первых порах должно было вполне хватить. Как для работы, так и на приплод.
Причём кони были хороши, не чета привычным деревенским заморышам. Но и стоили тоже немало. Впрочем, платить поселенцам за них можно было в рассрочку, а поскольку без коня полей не вспашешь, а других в ближайшей округе нет и не будет, то и отказываться от таких "дарений" никто не стал.
Овцы же и свиньи, завезённые ещё с первой экспедицией, легко прижились на новом месте, дав поселенцам столь нужные им шерсть, молоко и мясо. Причём свининка пришлась по вкусу и местным индейцам, которым в знак дружбы были подарены две свиноматки, давшие довольно многочисленный приплод. Понятие "домашние животные" ирокезам уже было известно, так что больших трудностей в выхаживании свинок они не испытали, но мясо, добытое на охоте, всё же ценили куда выше, чем разведённое возле дома.
