* * *
*
Смоленск строился. И не просто строился-расширялся, а ещё и укреплялся. Как и в иной реальности, его собирались превратить в главный страж Москвы от западных находников. Конечно, Фёдор Конь ещё не родился, но масштабность стройки от этого ничуть не пострадала. А вот осадоустойчивость города-крепости явно повысилась даже в сравнении с иной историей. Ведь теперь городская стена была спроектирована не только с условиями местности, но и с самыми последними достижениями осадного искусства. Трасса-италиен, звезда Вобана и прочие находки, привнесённые как с запада, так и из головы князя-попаданца, из школ которого и вышли нынешние главные зодчие каменных дел. Конечно, и до него на Руси умельцы были. И свои, и приглашённые из-за рубежа. Тот же кремль московский чай не от волшебства поднялся. Но всё же исконно русские творцы в основном палаты, храмы да церкви строили (что тоже дело важное и нужное). Но Андрею этого было мало, и он ещё в первые годы своего попаданства задумался о нормальной школе каменного зодчества. Теперь те, кто пришёл в неё первыми строили замки Овлы и форты Балтийска, укрепляли его Княжгородок и, конечно же, проектировали крепость града Смоленска. Причём со Смоленском им было куда сложнее, чем в других местах, ведь тут крепость нужно было вписать в уже давно существующий город, а не возводить всё с чистого листа. Потому проект и рождался с большим трудом. Ведь некоторые бастионы можно было хорошо вписать в местность, но мешала густая застройка. В конце концов Андрей плюнул на всё и велел разработать два проекта: один как лучше, а второй как возможно. И да, делалось всё это вовсе не на попаданческом энтузиазме (хотя и на нём тоже), а на государевом заказе. Просто Андрей, собрав вокруг себя того же Шигону, Головина и некоторых княжат из литвинов, сумел донести своё видение до Василия Ивановича, честно предупредив при этом и о дороговизне проекта. Конечно скуповатый государь был не рад новым тратам (ему и Черты было за глаза!), но и важность Смоленска он тоже понимал хорошо. Так что совместными усилиями его удалось склонить на свою сторону, после чего в Москве возник ещё один приказ. Приказ Каменных дел. Чью структуру и обязанности описал Андрей, основываясь не только на собственном видении, но и на советах знающих людей.
Как и в иной истории приказ ведал казённым каменным строительством, производством и заготовкой стройматериалов, а также набором рабочей силы для строительных работ. В его ведении находились все казённые кирпичные заводы, каменоломни и мастерские по обжигу извести, но и частные предприятия могли заключать с ним договора подряда, что было особенно важно, если в округе уже действовали подобные предприятия и смысла создавать казённые не было. Ну и, разумеется, под его патронаж отходила московская школа для начальной подготовки зодчих. Причём сам того не ведая, Андрей умудрился тут практически скопировать структуру Московской школы 18 века. Так, учениками в неё набирали детей всех сословий, кроме холопов, конечно, в возрасте от 9 до 15 лет. Предметами обучения были: чтение и письмо, закон Божий, пение, география, история, рисование, основы зодчества, геометрия и тригонометрия. В последнем случае Андрей, как всегда, оказался впереди реальности, ведь сам термин "тригонометрия", как известно специалистам, впервые был употреблён лишь в 1595 году в книге немецкого математика Бартоломеуса Питискуса. Чего Андрей, разумеется, не помнил, но саму тригонометрию он изучал и потому придумывать новое название просто отказался. Ему и флота хватило, где от привычных ему слов и названий уже мало что и осталось. Так что пусть хоть здесь всё останется как было и это будет очередной "подарок" Руси миру. Вслед за теорией Коперника и камертоном. Да-да, он всё же сотворил этот довольно нужный в музыке прибор и теперь "русский камертон" постепенно входил в обиход придворных оркестров Европы и отныне связывался не с именем Джона Шора, до рождения которого оставалось ещё пара столетий, а с именем одного русского князя.
В общем, школа зодчих, подчинённая приказу, готовила будущих архитекторов, причём ученики старших классов в ходе практических занятий участвовали в реальном строительстве, помогая в производстве обмеров и составлении планы домов, а также работали на казённых кирпичных заводах, постигая секреты и возможности производства. По окончании же школы они могли поступить в Университет, чтобы выйти оттуда уже полноправным зодчим, а могли и просто пойти работать помощниками и начальниками участков. Самостоятельно же что-то строить таким зодчим дозволялось лишь после сдачи особого экзамена, так как рухнувшие храмы и палаты никому на Руси были не нужны. История с обрушением Успенского собора ещё была относительно свежа, ведь старики, что видели это своими глазами были ещё живы.
Ну и разумеется, во главе нового Приказа встал Андреев родич. Ну а что? Кумовство тут процветало и иного никто бы не понял. Тем более, что Михаил и не собирался умирать, давно пережив себя в иной истории. И не только пережив, но и настрогав кучу малышни, чего в ином мире с ним не случилось. Чин он, в отличие от младших братьев, носил небольшой, но, как и в иной истории приказом руководить положили стольнику в подчинении которого было аж пятеро дьяков и десять подьячих. Штат приказа был изначально расширен, чтобы справляться со всеми возложенными на него задачами. Ведь, в отличие от своего прошлого мира, Андрей собирался сотворить Русь каменную на пару столетий раньше. Так что стольник князь Михаил Барбашин теперь являлся не только одним из многих московских царедворцев, но и главой целого приказа с правом личного доклада государю. Что разом подняло его над сонмом таких же стольников и стряпчих.
Ну а чтобы Михаил ничего не напортачил (ведь в каменном строительства князь не разбирался от слова совсем), то на должности трёх из пяти дьяков волевым решением попаданца были поставлены лучшие из имевшихся у него под рукой зодчих с выявленными зачатками управленцев, а остальные две заняли привлечённые тестем дьяки, которые должны были, кроме всего прочего, безболезненно влить парней из народа в элитное общество московского дьячества, которое, как и любое сословное общество, не сильно-то любило подобных выдвеженцев. И надо сказать, что это у них получилось, хотя и не сразу и не со всеми и, разумеется, не без проблем. Пришлось даже кое кого из зодчих заменить, но главное, что вся эта местечковость не помешала работе нового приказа и не сказалась на придворной карьере князя Михаила Барбашина.
В общем, Каменных дел приказ выдал на-гора два проекта и тут словно сам господь решил поспособствовать ему в выборе. В одну не добрую грозовую ночь, в так называемую "сухую грозу", деревянный Смоленск полыхнул. А горожане и городские службы не справились с очагом пожара. Так что спустя всего пару часов вокруг горело всё: дома, овины, амбары и даже стены, сложенные из дубовых плах. От жара не выдерживали и немногочисленные каменные строения, осыпаясь на мостовую битым щебнем. Люди метались по горящим улочкам, задыхались в дыму, сгорали заживо. В воротах образовалась настоящая давка, в которой затоптали немало народа.
Лишь спустя двое суток пожар утих сам собой и люди стали возвращаться назад. Еще потрескивали обугленные бревна, нестерпимым жаром несло от пепелища, выли собаки, потерявшие хозяев и тошнотворно пахло жжёным мясом. Но разборы завалов начались уже на следующий день.
Андрей, когда узнал о случившемся, обомлел. Не то чтобы он был знатоком смоленской истории, но о подобном пожаре всё же не слыхал. Город ведь реально сгорел подчистую. И случилось это так внезапно и быстро, что поневоле закрадывались мысли о поджоге. Хотя смысла палить город без войны он не видел. Ясно же, что его быстро отстроят и толку от того для супостата не будет никакого. В то же, что его подожгли заради самого строительства, верить и вовсе не хотелось. На такое даже он, цинник до мозга костей, которому мораль абсолютно не мешала совершать выгодные поступки, не пошёл бы. Так что, получив доступ к следственным листам, он решил согласиться с выводом дьяков, ведущих это дело, что пожар произошёл от небрежности самих смолян с огнём.
Зато теперь строительству новой крепости уже и впрямь ничего не мешало. Тем, на чьём пепелище встанут бастионы, просто планировали выделить новое место под дворы. Всё одно с нуля всё поднимать. Заодно провели полную перепланировку и самого города: от улиц, ставших более широкими, чем раньше, до резиденции наместника и противопожарных прудов. Не обошёл переезд и городские церкви и храмы, тоже немало пострадавшие в огне пожаров. Так смертельное для тысяч смолян ненастье поспособствовало тому, что город должен был превратиться в нечто новое, более светлое и более защищённое.
Смоленский архиепископ Иуавелий в дни пожара находился вне города, объезжая подотчётные владения, и примчался на пепелище сразу, как только получил известие о нём. Увиденное шокировало его не меньше, чем других, однако предаваться стенаниям времени у него не было. Горе горем, но были и те, кто готов был поживиться за чужой счёт. На пепелище появились воры и мародёры, которых пришлось усмирять силой архиепископской дружины
А потом, словно грибы после дождя, появились слухи, что данный пожар — это божье знаменье смолянам за их предательство. Мол, как Содом и Гоморру, бог спалил их град в наказанье. И храмы божьи не пожалел за участь владыки Варсонофия. Так что, ещё не справившись с человеческим отродьем, пришлось церковной власти, засучив рукава, бороться с новой напастью, одновременно отпевая тысячи погибших и ругаясь с государевыми зодчими за церковные дворы. Всё же места под храмы выбирались не с бухты-барахты, хотя Андрей и не верил в "особые места силы", но сдвинуть согласно проекта веками стоявшую на одном месте церковь оказалось куда сложнее, чем какой-то посадский двор. Однако, в конце концов, компромисс был достигнут и на месте сгоревшего города началось массовое строительство, погреть на котором руки вызвались сотни купцов и промышленников. А как иначе? Люди ведь во все времена одинаковые. Государь погорельцев льготами да серебром пожаловал, однако стены возводить, дома строить, да тротуары мостить одними льготами не получиться. За всё полновесными монетами расплачиваться надо. Вот и поспешили иные ухари урвать своё. Кто цены на работы завышал, кто товар подороже сбывал, а кто и наоборот, что поплоше всучить пытался. Увы, строительная сфера не вчера лакомым куском стала.
А потом ещё и скандал вспыхнул! Да ещё какой!
Резать деньгу на Руси давно привыкли. Это было зло, с которым давно смирились. Но тут кто-то на торгу выбросил в обиход не просто резанные, а фальшивые монеты. Да так много, что даже стройка на время прервалась, а из Москвы специальная комиссия приехала с самим боярином-казначеем во главе. Ох, сколько всего они нарыли, пока фальшивомонетчиков искали. Это был, наверное, первый столь масштабный коррупционный скандал на Руси. Такой, что даже головы у начальных людей полетели. В самом прямом смысле. Потому как от вскрывшегося забурлило всё общество. Даже государь в стороне не остался!
Так что, когда Андрей примчался в Смоленск (чтобы заодно и вотчины свои смоленские проверить), город и округа буквально на ушах стояла.
— Прав ты, князь, оказался, — грустно произнёс Пётр Головин, потягивая сладкую медовую настойку из княжеских запасов. Поскольку в городе жить было практически негде, то приехавшие москвичи расселились по ближайшим сёлам да деревням. А строители и погорельцы и вовсе пока что в палатках да наспех вырытых землянках жили.
— Ты о чём, Пётр Иванович? — удивился Андрей.
Они сидели на резном гульбище в хозяйской усадьбе присмоленской вотчины князя, когда-то принадлежавшей Васько Ходыкину и "уступленной" ему по купчей, в обмен на жизнь. Набегавшийся за эти дни боярин (получивший этот думный чин всего пару лет назад) всё так же грустно усмехнулся.
— О реформе монетной. Когда ещё мне о ней говорил. Мастеров показывал. А я вот всё тянул, тянул и, похоже, дотянул. Нет более веры деньге московской. Каждую монету ныне взвешивают, а как это на дело влияет, ты сам понимаешь не хуже меня. Так ещё после этого скандала и иноземцы начнут нос воротить. А ведь только-только торговлюшка устоялась. Ох, чую, несёт отсюда духом литовским.
— Брось, боярин. Литва, конечно, руки тут погрела, но главное — люди наши, что до добра особо жадны. Это они ведь стружку с монет стригут. Они монету портят. А то, что литвины фальшивки привезли, так то недоказуемо. Плавильшики все наши были. Распространяли тоже наши люди. А то, что во главе литвин — так отбрешутся паны-рада от нашего обвинения на раз. Иль ты пыткой у него признание выбил?
О да, живя там, в двадцать первом веке и читая как исторические романы и исследования, так и всякие с позволения сказать "работы" либерально одарённых правозащитников, Андрей тоже честно думал, что тупые палачи просто выбивают из подследственного то, что им хочется. Нет, если стоит задача добиться именно огульного признания, то да — тут и простой садист справится. Вот только, как оказалось, для настоящего дознания садисты как раз и не годились. Палач — это была профессия, в которой не было место психически свихнувшимся личностям. Ибо задача палача выбить истину. А для этого нужно заставить человека забыться, выбить его из той колеи, где ему комфортно и той правды, что он придумал. Причиняя боль, палач не получал наслаждение, а реагировал на поведение пытаемого и его ответы на одни и те же вопросы, но задаваемые по-разному. Этакий психотест, где ограничением служило не время ответа, а боль, заставляющая человека забыть придуманный им ответ и отвечать правдиво. И да, именно из-за причиняемой боли пытаемый мог окочуриться прямо во время допроса и потому палач должен был уметь правильно оценить его состояние и вовремя снизить болевое воздействие. Оттого умелый палач и ценился так дорого. А сказки про садистов придумали гнилиые интеллигенты, чьё основное кредо хорошо высказал герой Валентина Гафта в фильме "Гараж": "вовремя предать, это не предать, а предвидеть!".
Так что если вам нужно тупо признание, то да, берите любого садиста и получайте результат (если, конечно, садист, войдя в раж, не забьёт пытаемого до смерти). Но если вам нужна именно правда, то тут вам поможет только умелый палач. И эту тонкость Андрей понял лишь тут, попав в шестнадцатый век.
Разумеется, ему, воспитанному в куда более травоядных временах, это всё равно казалось дикостью, но, поскольку он всё же был не интеллигент, у которых свой "особый" взгляд на существующую реальность, да и осознавая, что с набега тут ничего не поменяешь, раз уж пытки дожили и до двадцать первого века, то ему пришлось просто принять подобное как данность. И не стоит всяким интеллигентам-гуманистам воротить нос от подобного признания, ведь давно известно, что в мире нет никого страшнее истинного гуманиста, который ради "слезинки одного ребёнка" с лёгкостью прольёт потоки чужой крови, и при этом будет винить за жестокость всех вокруг, но только не себя любимого.
