Вот потому донельзя замотивированный Афанасий и метался между Стадаконой, острогом и местом под будущие поля, стремясь объять необъятное.
А вот Гридя, оказывая молодому начальнику посильную помощь, вёл при этом совсем иные подсчёты, сводя воедино все полученные сведения. Так он, к примеру, обратил внимание, что более-менее развитым сельским хозяйством занимались в этих местах в основном ирокезы. Их соседи пользовались, конечно, дарами земли, но делали это по принципу предков — занимаясь собирательством, а вот расчищать пашню и садить семена — было для них делом необязательным. И это вновь выводило на мысли о князе, который сидя у себя в Москве, сумел предугадать подобный расклад и уверенно заявить, что, встав на путь пашни, ирокезы куда быстрее увеличат свою численность по сравнению с другими племенами, что даст им и дополнительные преимущества в войнах. Именно поэтому у всех остальных племён в ближайшие годы будет лишь один выбор: собраться массой и задавить ирокезов в зародыше (что им явно не по силам), или тоже садиться на землю, перенимая опыт своих врагов. И было бы хорошо этот процесс взять под патронаж колонистов, обучая аборигенов и продавая им свой сельхозинвентарь. Да и ирокезам, если те станут союзниками колонистам, стоит помочь улучшить их сельскохозяйственные навыки. Чтобы тоже продавать столь нужный для правильной пашни сельхозинвентарь, обеспечением чего и займётся колония.
Оттого Гридя тоже шатался по полям, но не своим, а индейским, пытаясь понять, что и как у них устроено.
С большим удивлением он наблюдал, что работать на поля шли только женщины. Причём многие шли на работу, положив своего грудного ребенка в длинный коробок, устланный внутри мягким мхом, и подвесив его себе на спину.
Придя на поле, матери подвешивали коробки с детьми на дерево и отправлялись работать, оставив в этом импровизированном детском садике младших девочек, так как старшие уже помогали в поле. Работы было много, и к работе этой все относились с большим вниманием, ибо знали, что кукурузное зерно — их спасение зимой. И потому все, кто мог работать — работали. А оставленные малыши вели себя спокойно: кто спал, а кто любопытно поглядывал по сторонам. И, что было странно для русича, никто из них при этом не кричал. За прошедшие века даже грудные дети индейцев приучились молчать, ведь враг мог в любой момент оказаться поблизости и обнаружить их присутствие, а значит, и напасть.
Вскоре выяснилось, что хоть у ирокезов хозяйство и стол и были общими, но распределением пищи занимались только женщины. Землей, кстати, тоже владели женщины. Потому что по верованиям индейцев женщина — созидающее начало, приносящее в мир жизнь. Оттого они и занимались всем, что было связано с землей, а мужчины — всем, что связано с лесом. Зато пока женщины занимались сельским хозяйством, множество мужчин были свободны и могли участвовать в войнах и набегах без ущерба для экономики племени.
Подобный взгляд на жизнь был для русичей непривычен, но весьма интересен.
Пока же шло строительство острога и подготовка полей, экипажи кораблей тоже не бездельничали. На "скотовозах" тщательно проветривали и отмывали трюмы, а остальные сновали туда-сюда, производя более точную съёмку местности. Когда вернулись корабли с острова Аскольда (названного так в честь погибшей шхуны), Гридя не удержался и сам сплавал в новообретённую колонию.
К тому времени вновь прибывшие поселенцы уже заканчивали строительство очередного острога, срубленного на этот раз не в наспех обнаруженном месте, а после долгих изысканий, начатых ещё зимой.
Сам Донат Гридю встретил с настороженностью, но быстро оттаял и вскоре уже с удовольствием рассказывал о своём житье-бытье на острове. Хвалился сыном — довольно крепким карапузом, смешно надувавшем слюнявые пузыри, женой-индианкой и планами на будущее. Как понял Григорий, те из мореходов, что пустили тут корни, уже не горели большим желанием уезжать на родину, да это и не требовалось. Хорошие моряки были нужны и здесь: исследовать побережье и поддерживать связи между поселениями. Всё же, не нуждаясь в пересечении океана, они могли раньше открывать навигацию и позже оканчивать её. Да и климат на острове всё же отличался от лаврентийского, а плодородие его земель уже проверили на практике. Сейчас в устье реки спешно готовили новые поля под рожь и овёс, а осмотр леса подсказал Григорию, что плотбище в этих местах просто насущная необходимость.
Ну а река, на берегу которой строился Васильград (так решили поименовать новое поселение), сумела удивить даже много повидавшего Гридю. Длиной всего в сорок две версты, она на одиннадцати последних образовывала огромный эстуарий чуть ли не верстовой ширины. Из-за приливов и отливов пресноводной она была далеко не во всём течении, отчего в её водах встречались как пресноводные, так и морские виды рыб. Из-за обилия по её берегам гнездовий разных птах, у местных она получила прозвание Птичь, которое и закрепили за ней уже официально, занеся название в описание новооткрытых земель, что велось на эскадре.
И по всему выходило, что на этот раз острову предстояло стать обжитым лет на двести раньше, чем в иной истории, потому как русичи в очередной раз сделали всё не так, как европейцы. Вместо служащих Компании, занимавшихся спекулятивной торговлей мехами, как это сделали французы, они занялись планомерной колонизацией плодородных земель. Правда, справедливости ради, у этого изменения был автор, что учёл в своих планах все промахи его предшественников. Но знать об этом никому явно не стоило. Пусть будущие историки подивятся прозорливости "диких московитов", не ринувшихся на поиски золота, а принявшихся старательно обживаться на новых местах.
Правда, обеим колониям очень не хватало лошадей, так что вопрос о тягловой скотинке стал одним из самых насущих, что увозил с собой Гридя. Но всё же за будущее обоих поселений он был, в принципе, спокоен. Васильградовцы уже поделились с барбашинцами своим пусть и куцым, но опытом, да и провизии в этот раз у всех было с избытком, как и настоями против цинги и прочих болезней.
И в конце лета эскадра, собрав все обменянные шкуры, большую часть из которых дал всё же Васильград, собравшись воедино у Медвежьего острова, двинулась обратно на Русь. А оставшиеся на новых землях поселенцы продолжили обживаться на своей новой родине.
Постройка Барбашинска (ну вот так "скромненько" решил польстить себе попаданец) продолжалась около трех месяцев, однако к первым снегам все дома были сведены под крышу, но ещё раньше поселенцы справили своё новоселье громким празднеством.
Столы ломились от угощения, а настоящим украшением праздничного меню стало мясо. На вертелах жарилась целая дюжина диких индеек. На улице в специальных ямах запекали разделанные туши оленей, а для любителей более изысканной дичи готовились утки, гуси и куропатки. Сами поселенцы оделись в лучшую одежду, при этом кое-кто из мужчин уже щеголял в штанах и рубахах из оленьей кожи, по моде индейцев.
Городской приказчик — Афоня Крыков — торжественно зачитал перед колонистами короткую грамотку, оповещавшую всех, что отныне первый день октября месяца следует считать днём основания города и праздновать его поелику возможно. Чем все колонисты тут же радостно и занялись. И лишь те, кому в эту ночь выпала участь нести службу, с грустью смотрели на гудящий городок, с нетерпением ожидая нового дня и своей смены...
* * *
*
Вальядолид понравился не только Андрею, но и большинству членам посольства. После изнуряющей жары внутренней Испании, столица поразила их своим довольно комфортным климатом. Температура стояла где-то в пределах двадцати пяти градусов, а по утрам от реки иногда поднимался туман.
Ещё Вальядолид был очень светлым городом. В буквальном смысле. Потому что большинство зданий в нём было построено из белоснежного или песочного цвета камня, который в лучах яркого южного солнца буквально слепил глаза прохожих.
Взяв дона Энрике дель Ордуньо в своеобразные гиды, послы в ожидании приёма с интересом знакомились со столицей империи. Площадь Плаза де Меркадо, с её недавно возведённым зданием муниципалитета, вечная стройка кафедрального собора, дворец-колледж де Санта-Круз, основанный в прошлом веке "великим кардиналом" Педро Гонсалесом де Мендосой, и в чью библиотеку Андрей хотел попасть до умопомрачения. Проезжали они и мимо Паласио-де-лос-Кобос, где сейчас квартировал сам император.
Однако, кроме осмотра достопримечательностей, удалось им попасть и на настоящее театральное представление. Так уж получилось, что одна из трупп, прибывших в Вальядолид на празднование дня святой покровительницы города Божьей матери Сан-Лоренсо, задержалась в городе из-за присутствия в нём королевского двора, а Андрей, под недовольным взглядом дьяка Борисова, пожелал лично ознакомиться с новой модой, всё сильней покорявшей Испанию. Давно уже прошли тяжкие годы Реконкисты, когда светский театр в Испании подвергался беспрерывным преследованиям церкви и был лишён благоприятных условий для своего существования и развития. Но пала Гранада, и в стране начался постепенный процесс возрождения театрального искусства. Вот Андрей и хотел посмотреть, что ставят нынче на испанских сценах.
А потому в полдень на улицу, где ставилось представление, умчались расторопные слуги, дабы занять для знатных зрителей лучшие места. Ведь билетов и нумерованных мест как таковых ещё не было, и потому те, кто хотел смотреть представление сидя, или просто поближе к сцене, норовили прийти заранее, и за "козырные" места часто даже ссорились и дрались. Вот дель Ордуньо, хорошо знавший местные реалии, и позаботился обо всём заранее.
Сам театр представлял из себя просто перегороженную с одной стороны деревянной сценой городскую улочку, а с другой — местами для дам и знати. Само действие было, скажем так, не очень. Ставили "Действо о потасовке", в котором рассказывалось о проделках саламанкских студентов и их столкновении с крестьянами, приехавшими на базар, что вылилось в финале во всеобщую потасовку. Структура пьесы была примитивна, интрига не развита, персонажи очерчены неумелой рукой, но людям явно нравилось. Да и дьяка Борисова происходящее на сцене не оставило равнодушным, хотя понял он только основную канву, так как переводчики порой просто не успевали за актёрами. Но смеялся он заразительно.
Что ж, автор, конечно, не Лопе де Вега, но именно опираясь на таких вот первопроходцев и рождаются потом великие драматурги.
А на третьи сутки их пребывания в столице в дом к послам явился гонец с приглашением на аудиенцию у короля. И поскольку сроки приёма той или иной дипломатической делегации служили в Испании эдаким намёком на степень важности оного посольства для принимающей стороны, то столь быстрое приглашение, говорило о высокой заинтересованности императора Карла в установлении связей с далёким Русским государством.
Теперь, главное, было не оплошать, как Засекин в иной истории, и заинтересовать императора в более тесном сотрудничестве.
Утром, по прохладе, посольство в сопровождении представителя королевского двора торжественно направилось во дворец. Чем-то это напоминало английский визит: точно так же звучали фанфары и шагали впереди королевские гвардейцы. И, как и в Лондоне, улицы были полны народа, полного праздного любопытства.
Дворец встретил посланников ослепительной белизной стен и строем солдат в красивых мундирах, изображавших толи почётный караул, толи охрану входных дверей, которые уже были предусмотрительно открыты.
Внутри дворца толпилась и гудела людская масса — придворные в черном бархате, прелаты в фиолетовых и пурпурных мантиях и прочий люд, жавшийся по углам в ожидании королевской милости. Знатные же господа или стояли группами, или прохаживались по коридорам, и повсюду слышался приглушенный шум голосов.
Король встречал послов в большом зале, сидя на троне под балдахином, украшенном жемчугами и бриллиантами. Так Андрей впервые увидел императора — молодого ещё парня, года на два-три моложе его самого. Довольно симпатичный, только постоянно приоткрытый рот немного портил впечатление. Бледное, узкое лицо с высоким лбом и синие глаза, в которых одновременно выражались глубокомыслие и меланхолия. Трудно было поверить, что перед ним один из самых выдающихся и неординарных европейских государей, которого, с его стремлением создать универсальное "всемирное христианское государство", в будущем многие даже будут считать "отцом" идеи Евросоюза.
Вокруг посольства полукругом столпились герцоги, графы, а также находившиеся в тот момент в столице послы иностранных государств и те из идальго, кому посчастливилось попасть на этот приём.
Отвесив королю церемонный поклон, Андрей вручил секретарю свои верительные грамоты и, отступив назад, произнес заученную наизусть торжественную речь на хорошем латинском языке, дождался, когда переводчик произнесёт её на испанском, и только после этого взял в руки государеву грамоту и громко, с чувством, толком и расстановкой принялся читать написанный полууставом текст, который уже дьяк Борисов переводил на латынь, а королевский переводчик — на испанский. Церемония несколько затянулась, и Борисову, в его праздничных одеяниях, стало настолько жарко, что он даже подумал, что зря отказался одевать "облегчённые" шубы. По своей отделке они были не менее дороги, чем были на нём, зато жара в них переносилась куда легче. А теперь он стоит и обливается потом, в то время, как князь чувствует себя куда более удобно. И ведь не достанешь плат на виду у всех и не сотрёшь с лица лишнюю влагу, нарушая церемонию.
Но, наконец, чтение грамоты закончилось и началось вручение подарков, состоящих, прежде всего, из огромного количества высококачественного соболиного меха, при виде которого присутствующие дамы невольно восхищённо заохали, и продукции государственного стекольного завода, которую, по мнению Андрея, включили в перечень подарков сугубо для пускания пыли в глаза. Мол не только венецианцы умеют со стеклом работать. Настоящий же "подарок", по его мнению, лежал на посольском дворе и ждал своего часа.
Когда последняя церемония окончилась, дворяне из состава посольства покинули дворец, а самим послам предложили сесть на отведённые им места и просто продолжить с интересом глазеть на разыгрываемое действо. Андрей уже приготовился поскучать, однако долго королевский приём не затянулся и вскоре всех присутствующих отпустили восвояси, пригласив на торжественный обед в честь посланников восточного императора, а к русичам подскочил неприметный служка и попросил сеньоров послов проследовать за ним.
Шагали они не долго. Несколько поворотов, учтивые поклоны со встречными вельможами, имя которых было послам неведомо, и вот слуга остановился перед закрытой дверью и негромко в неё постучал. Выскочивший на стук из комнаты какой-то мальчишка, судя по поведению и одежде тоже дворцовый слуга, быстро обменялся с их провожатым парой фраз и, широко распахнув дверь и придерживая створку, с поклоном пригласил гостей войти.
Ступив через порог, Андрей на секунду замер, узрев перед собой нескольких мужчин, а затем разглядев и самого императора Карла. Король сидел чуть в стороне, в большом кресле, положив левую ногу на стул с мягким сиденьем. Андрей помнил, что Карл очень любил изысканные и острые яства, холодное пиво и жареную дичь, отчего страдал желудочными заболеваниями и подагрой. И похоже, что будущая "застарелая" болезнь уже начинает давать о себе знать.
