— Тебе лет-то сколько? — спросил я.
— Двадцать семь! — ответила она, подтверждая мои подозрения, и спрятала руки за спину.
— Я бы тебе столько не дал! — буркнул я. Она было довольно расцвела, но я её добил: — Выглядишь на все тридцать!
Она огорчённо всплеснула руками и подбежала к едва заметной дверце на стене, откуда достала заткнутую пробкой бутылку рома и алюминиевую кружку с ручкой. Захлопнув дверцу, она зубами выдернула пробку и трясущимися руками налила, как минимум, с полкружки, а то и целую, приговаривая сквозь сжатую в зубах пробку:
— Пора жавяжывать с этой равотой! Она веня ковда-нивудь доконает!
Заткнув бутылку, она махом опрокинула в себя ром и вспомнила обо мне:
— Э? — спросила она, показав мне бутылку. Улыбнувшись, я помотал головой. Она кивнула и налила себе ещё. Потом убрала спиртное и с ногами залезла в кресло для посетителей, зачем-то шмыгая носом.
— Слушай, тебя, что ли, и вправду Белинда зовут? — спросил я. Она опять кивнула, а потом, потянув бандану с приделанным к ней париком цвета крыла ворона с головы, явила свету светло-каштановые волосы. Потянувшись, со стола достала полупустой стакан с чистой водой и аккуратно сняла в него контактные линзы, под которыми оказались сияющие синевой глаза. Потом отвернулась от меня всем телом, что-то делая с грудью, и, когда она повернулась обратно, держа в руках пару розовых подушечек, грудь была, минимум, на размер меньше. Передо мной внезапно предстала очень симпатичная девушка, ни разу не похожая на ту роковую красавицу, что нас встречала.
— Постой-ка! — я наморщил лоб. — Ты мне кого-то напоминаешь... У нас же, то есть, на Когтевране, учится... Лиза... Тюльпан... Дурбин...
— Турпин, балда! — засмеялась Белинда. — Сестрёнка моя!
— Точно, Турпин-балда! — подтвердил я. Она нахмурилась:
— А ты откуда знаешь? В Хогвартсе нет ученика по имени Алекс Паркинсон!
Я со вздохом достал очки, взъерошил волосы и снял часть грима со лба. Она снова вытаращила глаза, засунув себе кулак в рот так глубоко, что я даже испугался, что обратно будет не вытащить.
— Так вот ты какой, Северный Олень! — она привстала в кресле и потянулась ко мне рукой. Очевидно, рога пощупать.
— Но-но! — сказал я, отстраняясь. — Попрошу нашу птичку не обижать!
— Так вот оно что! — она о чём-то задумалась.
— Если опять скажешь, что я — бедный ребёнок, то...
— То — что? — задорно спросила она.
— То — то! — буркнул я. — Я скажу Сириусу, и он тебя отшлёпает!
— Ух ты! — загорелись её глаза. — А кто это — Сириус?
— Известный преступник, байкер и просто мой крёстный, — ответил я.
— Познакомишь? — блестя глазками, попросила она.
— Замолвлю, так и быть... Словечко. И ещё. Об Алексе Паркинсоне не должна знать ни одна живая душа!
Белинда понимающе кивнула:
— Чтоб я сдохла!
— Давай теперь о деле, — я подался вперёд, положив локти на стол. — Расскажи мне, что это за чушь со свахами, и что означают два моих перстня?
Белинда задумалась:
— Понимаешь, тело человека — оно не сплошное...
— Да, состоит из костей, кожи и внутренних органов, — раздражённо сказал я. — Дальше.
Она запнулась, а потом продолжила:
— Но органы в свою очередь...
— Состоят из клеток, — перебил её я. — Ты мне сейчас биологию рассказывать будешь? — и сам оторопел от того, как непринуждённо это слово, наличия которого в себе я раньше даже не подозревал, слетело с моих губ. — Или сразу к генетике перейдёшь?
— К чему? — обречённо спросила она.
— К генетике. Ты же мне хотела рассказать про бутылочное горлышко, мутации и генные болезни, правда? — забодай меня дромарог, откуда это всё во мне?
— Что? — она совсем перестала меня понимать. Я тоже себя не понимаю и — ничего, жив ещё.
— Ну, ладно, начну издалека. Волшебников — мало...
— Слишком мало! — с жаром перебила она меня. — Нас менее...
— Погоди, — остановил я её. — Мой выпуск — тридцать восемь человек, средняя продолжительность жизни мага — сто шестьдесят...
— Сто тридцать семь! Про войны не забывай!
— Сто тридцать семь лет. Положим, мой год — демографический минимум из-за войн, так что, помножим на полтора...
— Один и шесть!
— Роли не играет! Нас меньше девяти тысяч!
Она вытаращила на меня глаза:
— Но — как? — а потом спохватилась: — Никому не говори, это — самая охраняемая тайна Министерства. То, что нас так мало, никто не знает. Представляешь, на международные матчи по квиддичу мы набираем магглов в массовку, чтобы была видимость многотысячного стадиона!
— А сколько у нас свах? — спросил я. — Или ты предпочитаешь “специалист по евгенике”?
— А что такое...
— Да ладно, не парься. Я тебе пару книжек подкину популярных, ты сразу разберёшь, что к чему. Ты мне лучше расскажи, откуда у тебя это, — я махнул в сторону диаграмм с генетическом кодом.
— Это кровеграфии! — она легко подскочила, покачнулась, чуть не упав, наклонилась через стол, заставив меня любоваться своей почти ничем не прикрытой грудью. Внезапно это осознав, она подняла голову, заглянув мне в глаза, чтобы убедиться в моём полном внимании к её прелестям. Потянувшись ещё немного, она открыла верхний ящик стола, не мешая при этом моему созерцанию. Я почувствовал, что в штанах стало тесно.
— Вот, смотри! — она поднесла лицо совсем близко к моему, попутно обдав винными парами. — Капелька крови кладётся в кровеграф, и он выдаёт такие вот замечательные картинки. Видишь, на этой всё в порядке, а на этой, — следующая показанная карточка в некоторых местах светилась красным, — можно увидеть болезни или уродства, которые потенциально могут проявиться в будущем поколении.
— Понятно.
— Правда? Тебе понятно? — она с удивлением на меня посмотрела, не забыв дыхнуть. Она что, рассчитывает, что я сейчас закосею и на неё наброшусь? А неплохо бы! Я опять облизнулся, когда она тряхнула грудью. — Вот, смотри, а теперь две совмещаем. Чисто! А знаешь, почему?
— Знаю, — ответил я, — ты карточки двух девушек наложила.
— Ух, ты! — она придирчиво осмотрела кровеграммы. — А как ты узнал, что это карточки — девушек?
— Так игрек-хромосомы-то нет! — объяснил я ей. — Видишь, икс!
Объяснил, как же! Глаза у неё стали уже совсем как блюдца. Интересно, они так навсегда останутся? Она потрясла головой, восстанавливая нормальный размер глаз, что, впрочем, меня не так заинтересовало, как колышущееся при этом содержимое её блузки.
— Вот, теперь возьмём карточки девушки и юноши, — она опять наложила кровеграммы, и на верхней вдруг показалось лицо. Белинда провела пальчиком по горизонтали, и лицо начало почти незаметно меняться.
— А, понятно, возможные вариации в зависимости от того, какие именно влияющие на внешность гены сработают, — что я распинаюсь, она всё равно ничего не поняла! Она провела пальчиком по вертикали, и лицо начало стареть. Без комментариев. Ткнула в центр — вместо мальчика появилась девочка. Потом она перевернула карточки на другую сторону. Там оказалась диаграмма. Часть красных точек исчезла, а одна из них стала жирной и мигала.
— Видишь? — спросила она.
— Ага, — согласился я. — Генный дефект приводит к наследственному заболеванию.
— Ась?
Я махнул рукой:
— Ну ладно, с этим понятно. Скажи-ка, сколько лет этому замечательному прибору?
— Я не знаю. Тысячи полторы или больше. Всегда здесь стоял.
— Тогда другой вопрос — сколько их?
— Это я тебе могу сказать совершенно точно — он один, и другого такого — нет!
— То есть, и свахи другой нет, — скорее утвердительно сказал я.
— Другой — нет! — тряхнула она головой, опять завораживая меня. И это правильно. Даже если, скажем, треть волшебников не состоит в браке, то аудитория и так не очень велика. По полчаса на паци... визитёра, и можно спокойно курить бамбук в оставшееся время.
— Ну, хорошо, с генетикой мы разобрались, — я заметил, что Белинда перестала вскидываться при этом слове. — А что там про “вечную любовь”, “счастье” и прочее? Заметь, я не говорю, что всё это чушь, но всё же...
— У меня очень хорошая память, и я немного предсказатель, — пояснила она, разгибаясь и усаживаясь обратно в кресло, невольно вызвав у меня вздох сожаления. — А кроме того, я умею заглянуть человеку в душу и найти ему половинку... — и она усмехнулась весьма гнусным образом, глядя на меня.
— Что? — спросил я.
— В твоём случае это — не половинка! — выпалила она и заржала, как ненормальная. Пришлось ждать, пока истерика пройдёт.
— Я об этом уже и сам догадался, — сказал я. — А о чём не догадался, добрые люди подсказали. Ты мне лучше скажи, как это всё с фамильными перстнями связано?
— Перстни есть далеко не у всех, — заметила она. — У кого есть, они, в том числе, закрепляют помолвки.
— А если перенести чужой перстень на другого человека?
— Невозможно! — отрезала было она, но тут же, как завороженная, уставилась на мои зелёный и красный перстни. — Ну-у-у... — начала она, — тут так просто и не скажешь. Ты же понимаешь, что, в принципе, если обе стороны, то есть, твои и её родители, откажутся от помолвки, то ты никому ничего не должен?
— Нет, не понимаю, — ответил я.
— Ничего окончательного помолвка в юном возрасте за собой не влечёт. Достаточно обоим семействам согласиться, и она будет расторгнута.
— Понятно, — ничего мне не было понятно, но с папой я поговорю.
— Хорошо, — сказала она. — Мы закончили?
— Не понял, — развёл руками я. — Ты же у меня даже кровь не взяла.
— А-а-а! — она махнула рукой. — Это всё — пыль в глаза...
— Балаган! — прокомментировал я.
— Пусть так! — она кивнула головой. — Ни у тебя, ни у девочек нет красных участков на кровеграмме, то есть...
— То есть, они могут выйти замуж за любого?
— В принципе — да, — ответила Белинда, — но есть же ещё соображения родства душ и того, какие дети получатся!
— Это значит, что они могут выйти замуж за любого, — настойчиво повторил я.
— Я не понимаю, — сказала она. — Ты что, от них отказываешься?
— Нет, — я упрямо склонил голову. — Я хочу, чтобы они сами решили, где их судьба.
— Но они же...
— Дети? — спросил я её. — И всё-таки...
Белинда грустно мне кивнула:
— Хорошо, раз ты так считаешь... Я всё сделаю, как надо.
Мы потратили ещё пять минут на восстановление маскировки, а Белинда вдобавок выпила какое-то снадобье. Очевидно, чтобы не так сильно ромом разило — шатало-то её, как прежде. Я вышел и мотнул головой родителям. Сириус и так всё понял и попёрся за компанию. Вышли они оттуда озабоченные и молчаливые. Сириус вообще не вышел. Молодец, Белинда! Куй железо, пока горячо! Папа потрепал меня по голове, они с мамой отвели Панси в сторону и начали что-то там ей рассказывать. Я видел только её внезапно ставшее злым лицо и то, как она кивала информации из родительских уст. Гринграссы в другом углу что-то объясняли дочерям, которые стояли ко мне спиной. Из-за занавески раздался весёлый женский смех. Я откинулся в кресле и расслабился.
Долго мне сидеть не пришлось. Дафна дослушала родителей до конца и подошла ко мне.
— Что? — я вскочил, поскольку она садиться не собиралась.
— Сваха сказала, что мы должны сами выбрать свою судьбу, — сказала она, внимательно изучая мою реакцию. Я с трудом держал лицо, не давая вырваться вздоху облегчения.
— Какого чёрта! — раздалось из того угла, где родители общались с Панси.
— Мне стоит радоваться этому или огорчаться? — спросил я.
— Я считаю, что я уже нашла свою судьбу, — заявила она.
— Какая чушь! — вновь повысила голос Панси.
— Тогда я буду этому радоваться, — улыбнулся я Дафне. Панси отделилась от родителей и решительным шагом направилась ко мне. Сейчас меня будут убивать!
— Дафна, ты позволишь мне отобрать у тебя Алекса на минутку? — спросила она. Дафна кивнула и, сжав мою руку, отошла. Панси подошла ко мне так близко, что пришлось наклониться, чтобы видеть её лицо, а наши носы при этом почти соприкасались.
— Я тебе говорила? — спросила она тихим голосом. — Я тебя предупреждала? Зачем ты всё испортил?
— Я тебе уже сказал, Панси. Мне хочется, чтобы ты была со мной потому, что это — я, а не потому, что родители Поттера и твои когда-то договорились.
— Ты понимаешь, что теперь я совсем ничего не знаю? Всю мою жизнь эта помолвка сидела у меня в голове, и я не знаю теперь, хочу ли я быть с тобой!
— Я хочу, чтобы ты была со мной, Панси. И мне совершенно не нужен брачный контракт, чтобы понять это.
— А я ничего не знаю теперь, кроме того, что ты — идиот, каких поискать! И что я сама хочу разобраться, с кем я хочу быть. И что не факт, что этим кем-то окажешься ты!
— Ну что, вы обо всём поговорили? — сбоку подошёл улыбающийся отец и положил нам руки на плечи, прижимая друг к другу. Я высвободился из его захвата и сделал шаг назад.
— Папа, я тебя о чём-то хочу попросить!
Его улыбка поблекла. Похоже, он уже понял, что ничего хорошего от меня не услышит.
— Папа, я хочу, чтобы, если Панси тебя об этом попросит, ты отменил её помолвку с Поттером! Сириуса я попрошу сам.
Глаза Панси сузились, а отец медленно кивнул. Я повернулся и на ватных ногах направился к выходу. Настроение у меня было как раз такое, чтобы общаться с Уизли.
9. Конец лету
Очень хорошо, что я знал наперёд все события сегодняшнего дня, иначе я бы просто повесился где-нибудь в туалете на цепочке смывного бачка. Для начала, это, конечно, Рон, которого Дамби решил сделать старостой. Я с ужасом понял, что меня и вправду очень бы задел этот факт, не случись летом всё, что со мной произошло. Теперь же я искренне радовался за него, не считая того факта, что Молли устроила одну из своих истерик, когда её поставили перед фактом. Мне даже стало немного жаль беднягу, которого она честно пыталась придушить, с такой силой вжимая его лицо себе между дынь, что в какой-то момент ноги его подкосились и он чуть не хлопнулся в обморок. Если бы миссис Уизли занималась борьбой, то знала бы, что когда тебя похлопывают по плечу, это значит “Кислород кончился, отпусти скорее!”, а не “Мне это нравится, прижми меня покрепче!”.
