Игры вампира

— И такой слезливой историей ты хочешь из меня прощение выбить? Мол, трудное детство, деревянные игрушки — оправдание всем проступкам?..

— А? Не-э-э-т. Я хочу, чтобы у тебя волосы дыбом вставали при одном моём имени. Если уж будешь считать меня чудовищем, то я хочу, чтобы это было хотя бы заслуженно.

— Почему я должна считать тебя чудовищем?

— Потому что я сын своего отца. И то, что ты видела — случилось именно по моей инициативе.

Учитывая все исходные, у нас была довольно-таки счастливая семья. Больше нянек и учителей, но отец по-прежнему приходил каждый четверг, строго на три часа. И, хоть он никогда не опаздывал, но и являлся, словно материализуясь из воздуха, точно в срок, секунда в секунду. Заранее — ни разу. И так же он ни разу не задержался подольше. Но я не жаловался — это казались самые лучшие часы в неделе.

Знаешь, всё-таки интенсивность общения очень важна. Есть люди, которые годами работают бок о бок, но не знают друг о друге ничего. И есть мы... За три часа в неделю успевающие обсудить всё-всё-всё.

Со временем мы всё меньше играли и всё больше — говорили. Виктор объяснял мотивы чужих поступков и даже моих... Помогал найти выход из ситуации. Когда у меня начались приступы агрессии... О которых даже ты не знаешь... он отправил меня заниматься спортом. Мол, дурная сила выход требует. И это помогло.

Но он сам начал меняться. Проходил... нет, не уставшим, я ни разу его таким не видел. Скорее, вымотанным. От него всё чаще пахло смертью, а на манжете я как-то заметил кровь. Маска человечности сползала с него, словно сыр в микроволновке, но меня это не пугало, наоборот, я хотел узнать, что за ней.

За что его прозвали чудовищем.

Постепенно это превратилось в одержимость. Во время наших разговоров я больше старался выведать что-нибудь о нём, нежели рассказывал о себе, но он каждый раз виртуозно уходил от ответа. Знаешь, это так странно... выучить каждый жест человека и не знать о нём ровно ничего. Маска всё не срывалась, а между нами возникала... нет, скорее демаскировалась, пропасть.

Однажды... Однажды я решил: хватит. Просто хватит. Я уже вполне взрослый человек, что мне зацикливаться на родаках?.. Зачем мне эти подачки по три часа в неделю? И не пошёл на встречу, вместо этого — сходил с друзьями в частный клуб. Кокс и доступные барышни прилагались. Но Виктор...

Он пришёл за мной, туда. И идеально вписался в обстановку, проведя обещанные часы со мной, несмотря на моё свинство. И именно тогда, под кайфом, я понял, что моя одержимость сменила оттенок, что я не только хочу узнать его разгадку, а что я просто его... хочу.

— Стоп-стоп! — остановила Надя. — Твой отец пришёл в публичный дом, но не вытащил тебя от туда за шкирку?

— Шутишь? Он с нами кокс нюхал. Не знаю, правда, насколько оно на него подействовало... Подозреваю, никак. Но посидели мы тогда неплохо.

— Ну вы и... тёмные. Другого слова не подберу. НУ и что ж ты его прям там не трахнул?

Я неодобрительно посмотрел на неё.

— Что? — развела светлая руками. — Раз мораль для вас до такой степени ничего не значит, то могли бы поддаться зову похоти прямо там. Совесть всё равно не замучает.

— В том-то и проблема, что у меня есть и мораль, и совесть, — вздохнул я. — Без них было бы гораздо легче...

Я изо всех сил боролся с этим чувством. Сказал, что наши встречи мне больше не нужны. С головой ушёл в работу, спорт... Даже выиграл пару премий. Но мы всё ещё жили в одной квартире, и Виктор в неё даже иногда приходил. Всё такой же измотанный, с полусорванной маской. Резкий, гибкий, сильный...

Пахнущий смертью.

Я никому не мог рассказать, как мне хочется покусать его за шею, чтоб он выгибался, широко раскрывал глаза и хватал воздух ртом, но не кричал, потому что это выдаст его. Как мне хотелось вцепиться ногтями в его лицо и потянуть вниз, будто это действительно поможет снять с него маску. Как мне хотелось прижать его к стенке и отыметь до полусмерти, чтобы он потерял остатки самоконтроля, чтобы он открылся передо мной, стал моим...

Чтобы исчезла пропасть.

Чтобы я был замечен как личность, а не просто «Ой, у меня есть сын, мне надо с ним общаться, воспитывать его».

Снова начались приступы агрессии. Спорт не помогал. Учёба — тоже. И однажды мне так снесло башку, что я претворил свою мечту в реальность.

Я неловко пошевелил тазом. До сих пор при одном воспоминании о тех событиях бросает в жар. Жар стыда и похоти. Нынешним девушкам не рассказывают о своих бывших, тем более, таких... Но я всё-таки нашёл в себе силы продолжить.

Это не было спонтанным решением. И запланированной акцией — тоже. Просто в одну из бессонных, мокрых ночей пришла в голову идея. Потом как-то подвернулся случай купить наручники... наркоту. Всё как бы случайно.

Долгое время я не предпринимал ничего. Только по вечерам смотрел на наручники, представлял, что будет... На это тратилось много салфеток.

А на утро мне было стыдно. Очень. Он безмятежно улыбался, называл меня «сынишкой»... Я понимал, что ничего хорошего не получится, что последствия будут ужасными. Если меня не пристрелят, то отправят в дурку. Или запрут в доме навсегда, запретив все средства коммуникации.

Почему-то это мне представлялось не как домашний арест, под присмотром доброй сорокалетней санитарши из той же дурки... Знаешь, такие, что больных взглядом укладывают и рельсы в бараний рог руками гнут... Нет, мне представлялся тёмный подвал... Я такой голый и побитый... сижу со связанными руками... А на шее — ошейник И цепь к стене... Есть придётся из миски, по-собачьи, едва дотягиваясь, задыхаясь, потому что длины поводка не хватает.

Таким образом жуткая, но реалистичная картина превратилась в фэнтезийную... и возбуждающую. И, знаешь, даже вариант, в котором Виктор избивает меня за такое — казался приемлемым. Я хотел быть наказанным за такие мысли, но только его рукой.

— Извращенец, — покачала головой Надя, покрепче закидывая ногу на ногу.

— Об этом я тебя ещё в самом начале предупреждал... Без подробностей. Помнится, тебе это даже понравилось.

— Без подробностей — да. Ну, а так...

— Конечно, — вежливо кивнул я, будто и не заметил, как изменилась её аура.

Пару раз глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, я продолжил.

Как-то раз мы пересеклись утром, и у меня сорвало крышу. Я подошёл к нему со спины и просто воткнул шприц ему в шею. Это была какая-то новая разработка.... Гарантированное возбуждение часа на три. Только побочка нехорошая — пациент теряет сознание после приёма, минут на пять. Что мне было только на руку.

Я отволок его в комнату, раздел и приковал его наручниками к спинке кровати. Металлическая, кованная основа подходила для этого идеально, а растянутый звёздочкой Виктор, на тёмно-синем покрывале... Такой бледный, тощий, расслабленный...

Идеальный.

Я задёрнул шторы, чтобы нас никто не увидел. Я включил все лампы, чтобы смотреть на него... Я завязал ему глаза. Где-то в глубине души теплилась трусливая надежда, что он не узнает меня... И там же вскипала ярость. Он должен, обязательно должен был узнать меня.

Я разделся сам, сел на колени сбоку от него, исследуя кончиками пальцев рельеф мышц. Как человек, занимающийся спортом, я представлял, сколько усилий нужно приложить чтобы создать и поддерживать такое, но я никогда не видел его в спортзале. Ещё одна загадка...

Я медленно водил пальцем по расслабленному телу, наблюдая, как по нему пробегают волны мурашек, как медленно начинает действовать наркотик... У него кожа настолько гладкая, что самый дорогой шёлк рядом с ним кажется грубой мешковиной. Касаешься — и всё тело вздрагивает от нереальной нежности кожи.

Он пах смертью, мускусом... чуточку — озоном. И силой, безумной силой, которая никому не подчиняется. Кроме меня. Я водил носом у него по телу, выискивая новые оттенки, и чувствовал себя ещё большим извращенцем, как будто сама эта ситуация не была полным извращением...

— Зачем ты это мне рассказываешь? — спросила Надя.

— А ты послушай. Со стороны-то судить просто... Ах, что он сделал, на костёр его! Мне нет оправдания. Но то, что я сделал — было не просто придурью.

Он очнулся, покачал головой, начал что-то говорить... Закончить я ему не дал, вцепившись поцелуем. Он дёргал руками, извивался, крутил головой... А я прижимал его всем телом к кровати и злорадствовал. Наконец-то мой. Наконец-то он ничего не может сделать...

Конечно он мог. И сделал. Укусил меня за губу так, что мне потом пришлось два шва накладывать. Помнишь, ты спрашивала, откуда шрам? Вот оттуда.

Разумеется, сопротивление только раззадорило меня. Пришлось сделать ему кляп — у меня совершенно не было желания слушать его ругательства. Да и... Я боялся его слов. И сам себя ненавидел за этот страх. Вот он, передо мной, полностью раскрыт!.. Делай эти три часа всё, о чём так давно мечтал...

А потом хоть трава не расти.

Я вылизывал эту нежную белую кожу, наслаждаясь приглушёнными криками. К чести папы: это явно были не призывы о помощи, а ругательства. Но они постепенно сменялись стонами. О да, я знал, что делаю... Просто нагнуть и трахнуть — это слишком грубо и неэффективно. В этом случае ты получаешь контроль только над телом. А вот когда жертва плавится у тебя в руках, становясь послушнее пластилина...

Вот это настоящий контроль.

Когда я отстёгивал его ногу, чтобы перевернуть его, он даже не сопротивлялся. Только вздрагивал, поблескивая капельками пота на коже. Полная покорность.

Смазки я не жалел — было бы очень обидно, что из-за жмотничества я бы не смог взять нужный темп. С каким-то мазохизмом я игнорировал собственное возбуждение, хотя меня аж трясло и сердце колотилось где-то в горле.

Я уложил его по диагонали: одна нога на полу, другая по-прежнему прикована, руки перекрещены и, наверное, больно. Точку опоры ему найти было нереально. А я... Я навалился сверху, касаясь его грудью и медленно начал входить. Он весь подобрался, попытался уползти, но маневрировать он мог в пределах десяти сантиметров, не больше.

Это было так туго и обжигающе... Остатки черепицы пожелали мне хорошо поразвлечься и смотались от греха подальше. Я начал вбиваться в него, будто пытаясь сваю забить: со всей силы, да ещё и опираясь рукой ему на затылок, вдавливая лицом в матрац.

Финал вышел ошеломительным. Тебе, может быть, этого не понять, но есть разница, когда трахаешь кого-то просто по симпатии или же после нескольких лет подавления страсти. Кажется, я даже потерял сознание — во всяком случае, очнулся я лежащим рядом с ним на кровати.

В этот момент с моих мыслей словно сняли красную пелену. Господи, мне стало т-а-а-к стыдно, так страшно. Собственного отца... что ж он со мной сделает!..

Я скрючился на кровати в позе эмбриона и чуть не заплакал. В смысле... Я не хныкал, нет... Но слёзы из глаз лились просто неконтролируемо. Я не знал, что делать: то ли отвязывать его — в этом случае могло зачесться смягчающее обстоятельство — то ли убежать, был шанс, что он меня не опознает...

А ещё... Смерть казалась мне самым мягким наказанием. Мама поступила плохо. Владимир Фёдорович поступил плохо. Я поступил плохо... Но если всё ещё хуже? Что, если... Если я сломал его? Что, если он никогда не станет прежним?

Я замолчал, заново переживая всё это отчаяние.

— И... что дальше? — поторопила светлая.

— О, так тебе интересно? — невесело хмыкнул я.

— Уже понятно, что у тебя нестандартные взаимоотношения с отцом. Но насколько? Что ты сделал?

— Я? Ничего...

Я просто плакал от жалости к себе, не в силах пошевелиться... Не в силах подняться и взглянуть на сотворённое. Но этого и не потребовалось: какая-то неведомая сила, как мне в тот момент показалось, подняла меня вертикально и обняла поперёк груди. Я тупо смотрел на кровавые ссадины от наручников.

— Эй-эй, — шепнул Виктор, словно я плакал над разбитой машинкой. — Натворил бед, а теперь — в кусты? Нет, так дело не пойдёт... Имей смелость отвечать за свои поступки.

— То есть... — ошеломлённо выдавила Надя. — Он это тебе просто простил?

— Нет, но не в этом суть, — я уткнулся носом в колени. — Он позволил мне это сотворить. Всё знал с самого начала и поддался. Он в любой момент мог освободиться от наручников, но не сделал этого.

— И... Что потом?

— А потом я отмывал его в душе, обрабатывал ранки под чутким руководством... А потом мы просто полежали в обнимку и поговорили. Оказывается, для моей семьи это ещё и нормально, тянуться к представителям своего же клана. Мой старший брат, по его словам, вообще на своей бабушке женился. — Я скорчил рожицу. — А ещё, мол, та одержимость никуда не уйдёт и будет проявляться при каждом взгляде на него. Что-то связанное с моей тягой к контролю и тем, что он в принципе не контролируемый элемент. Сошлись на том, что нам лучше разъехаться. Жить действительно стало намного проще... А потом я стал иным и встретил тебя.

Я поднял голову и в упор посмотрел на Наденьку.

— Свет мой, солнышко ласковое... Путеводный лучик в царстве пороков и отчаяния. Рядом с тобой меня не мучают невыносимые противоречия, рядом с тобой всё легко и просто... Вряд ли ты можешь себе представить, какая пропасть лежит между пагубной страстью, одержимостью, что натравливает весь мир против тебя, вызывает гнев, ревность, паранойю... И светлой, романтичной любовью, когда предмету обожания хочется петь серенады и целовать кончики пальцев. Рядом с тобой я не чувствую себя чудовищем... Рядом с тобой я становлюсь обычным парнем... Ты нужна мне, Надежда Городецкая.

Она вспыхнула, смутилась, отвела взгляд.

— И если ты не позволишь мне быть рядом, — продолжал я, — я пойму. Не факт, что не буду биться в истерике, но пойму. Но... пожалуйста, не делай поспешных выводов. Подумай, достоин ли я спасения? Я тебя о нём прошу...

С этими словами я рухнул в портал не давая ей вставить о слова. Все исходники у неё есть, пусть принимает решение. Кому бы помолиться, чтобы оно оказалось правильным?..

Игры со светомНадежда

Сказать, что откровения Влада меня... э-э-э... смутили — это не сказать ничего. Кажется, в первые в жизни я оказалась в настоящем смятении. Раньше Сумрак мне всегда подсказывал идеальный выход — всего-то и требовалось посмотреть по линиям вероятности в будущее и выбрать самое лучшее для всех. Сейчас будущее покрыто туманом, к которому ведут только две дороги.

Простить или нет?

От того, как именно будут уживаться двое абсолютных на этой планете, зависит слишком многое, чтобы последствия можно было просто так просчитать.