Дело в том, что мнение о восточной политике в Москве потихоньку начинало меняться. Уже давно правительство Василия III Ивановича предлагало Османской империи заключить между странами мирный договор. Однако постепенно в ходе переговоров выяснилось, что никакого письменного соглашения османы подписывать не собираются, а переговорами лишь пытаются замаскировать свое неформальное участие в крымских походах за рабами. Так что в Москве всё больше людей стало понимать, что никакой союз между Русским государством и Османской империей невозможен, так как он просто обязан был стать союзом против Крымского ханства — вассала осман. А какой сюзерен на это пойдёт? Ну и если в данный момент Османская империя не стремилась к немедленным захватам территорий на север и восток, то в планах-то османы считали просто необходимым распространение своего сюзеренитета на мусульманские государства Восточной Европы и далее на Кавказ, Персию и Среднюю Азию. И при этом в Стамбуле уже хорошо понимали, что до тех пор, пока Русское государство существует в нынешнем виде, все их экспансионистские планы в Восточной Европе останутся нереализованными. Впрочем, на берегах Босфора хорошо понимали и то, что для уничтожения Русского государства у Османской империи не имелось достаточно средств, так как они в это время активно воевали с Персией на востоке и со Священной Римской империей на западе. И потому с Русским государством османы предпочитали бороться силами татарских ханств. Так что падение даже одного из них сильно усугубляло сложившееся положение дел. И вот за какие-то пару лет отношения между Русью и Османской империей перешли из формально мирных в сдержанно враждебные.
И потому, составляя послание папе, дожу и императору (отдельным гонцом для гостившего в Испании посольства), думцы уже напрямую делали акцент на стремлении Руси участвовать в антиосманском союзе, обещая, со своей стороны и от имени государя, помощь против османов "войсками и деньгами".
Все последующие события никак не отразились на подготовке посольства, которое возглавил уже немолодой, но опытный и не раз бывавший как в Риме, так и в иных землях дипломат Дмитрий Герасимов, и отправке гонца в далёкую Испанию.
Но была ещё и третья причина созыва думы. Не менее животрепещущая: события в соседней Ливонии.
Дело в том, что до Москвы дошли достоверные сведения о том, что ливонский магистр самым наглым образом решил нарушить русско-ливонские договорённости о союзах, в которые мог вступать Орден (и кого волнует, что эти самые договорённости были навязаны Ливонии силой оружия?). Пусть Сигизмунд I Польский лишь посочувствовал магистру в его тяжком бремени, но сам факт попытки сговора против Руси уже давал в руки Кремля достаточно козырей для дипломатического давления на соседа.
А ведь кроме этого многочисленные доброхоты, которыми в последние годы буквально наводнили Ливонию, донесли до Москвы вести о том, что на ландтаге в Вольмаре представители городов и рыцарства одобрили сбор военного налога в размере одной марки с каждого подворья, на который магистр собирался нанимать армию и возрождать орденский флот. И в Кремле правомерно задались вопросом: а против кого это собирает силы магистр?
А тут ещё и Реформация обрушилась на ливонские земли.
Чтобы противодействовать распространению "этой ереси", Рижский архиепископ Каспар Линде в союзе с Дерптским и Ревельским епископом Иоганном Бланкенфельдом ещё в 1522 году объявили на ландтаге в Вольмаре сочинения Лютера еретическими, соблазнительными и порочными и предали их проклятию. Вот только это проклятие никого не испугало, а, напротив, способствовало объединению всего земского рыцарства и городов (Риги, Ревеля и Дерпта) против ливонского духовенства.
В результате, в сентябре 1524 года вспыхнуло иконоборческое движение в Ревеле, после которого в церквях города были разбиты все духовные предметы и украшения. И хотя городской рат смог остановить дальнейшее насилие, но требование магистра и епископа о восстановлении старого порядка остались так и неисполненными. И всё бы ничего, но в Ревеле до сих пор существовал Русский двор, на территории которого стояла православная церковь. А покушение на неё — это покушение на всю православную веру. И потому ревельский рат получил от новгородского наместника предложение прислать в город русских воинов для защиты двора и церкви; но наотрез отказался даже обсуждать его.
Между тем насилие в стране продолжало нарастать.
Осенью 1524 года в славный епископский город Дерпт прибыл скорняк из Швабии Мельхиор Гофман. Это был человек, одарённый живым умом, хорошей памятью и пламенным воображением, который уже изъездил половину Германии, Швабию, побывал в Стокгольме и теперь добрался до Ливонии. И везде он распространял учение Лютера, производя волнения среди народных "низов". А в умах горожан к тому времени, под влиянием событий в Риге и Ревеле, уже произошёл поворот в пользу Реформации. И потому епископская партия решила арестовать проповедника, чтобы как можно скорее удалить его из города. Увы, эти намерения встретили яростное сопротивление горожан, дошло даже до схватки между сторонниками последнего и слугами епископа, в результате которых разгрому подверглись не только католические и православные церкви, но и был захвачен даже епископский замок. И для подавления этих волнений епископскому фогту пришлось вызывать войска из Ревеля. Правда, епископский замок так и остался в руках горожан.
И вновь ливонское правительство отказалось принять предложение о помощи по защите православных святынь со стороны Руси, хотя слухи о святотатстве иконоборцев и погромах, дошедшие до русских земель, подняли среди православных нарастающую волну глухого ропота. Если бы события происходили в двадцать первом веке, то можно было бы с уверенностью сказать, что кто-то умело настраивает общественное мнение на определённые действия. Причём, если мнение крестьян мало кого интересовало, то вот ропот книжников, купцов и дворян уже не мог быть не замечен власть предержащими.
И всё же накалять и без того непростую обстановку в русско-ливонских отношениях в Москве не спешили. Выступавшая в Думе за самые жёсткие меры "партия войны", возглавляемая князем Василием Шуйским, не получила поддержку не только у государя, но и у большинства членов правительства, и была вынуждена временно отступить. А ведь обихоженные ливонские земли с забитым населением, не знавшим Юрьева дня, было вожделенной мечтой многих как знатных людей, так и просто дворян. И даже попаданец, знавший, во что вылилась Ливонская война в его мире, не был тут исключением, ведь великолепные порты и дубравы Прибалтики были просто необходимы русскому флоту. И всё же думцы прекрасно понимали, что страна ещё не до конца оправилась от прошлой войны и новая может легко привести к краху её экономики (ну, по крайней мере, в том виде, в каком её представляли себе князья и бояре). Таким образом в ливонском вопросе сложилась та самая ситуация зыбкого равновесия, когда любая мелочь могла столкнуть лавину событий.
И вот в этот много определяющий момент на сцене и появился Иоганн Бланкенфельд, ставший к этому времени крупнейшим, после Ордена, землевладельцем и влиятельнейшим человеком в стране. Вот только власть постепенно утекала у него из рук. В Ревеле взбунтовавшиеся бюргеры вынудили архиепископа, как и в Риге, отказаться от духовной власти над городом. Масла в огонь подливал, как ни странно, сам магистр Вальтер фон Плеттенберг, который прилагал немало усилий для того, чтобы заставить епископов признавать свою верховную власть, и терпеть чересчур усилившегося архиепископа, занявшего разом три из пяти кафедр, явно не собирался. И потому, когда рижане отказалась признавать Бланкенфельда своим сюзереном и обратились к Плеттенбергу с просьбой стать единственным ландсгером города, тот, после недолгих колебаний согласился с их предложением, выдав городу грамоту, в котором гарантировал тому религиозную свободу.
После того как Ревель, вслед за Ригой, отказался от своего епископа, Плеттенберг принял присягу одному себе и от него, так же подтвердив городу все его вольности.
И вот теперь волнения начались уже в Дерптской епископии, где вассалы отказались признавать Бланкенфельда своим сеньором, а Дерпт сделал магистру предложение установить с ним те же отношения, какие имелись у того с Ригой и Ревелем.
Ну и стоит ли удивляться, что, столкнувшись с опасностью лишиться всего, чего он достиг за последние десять лет, Бланкенфельд решительно шагнул в объятия русского государя, и по зиме в епископском замке Нойхаузен произошли тайные переговоры между ним и представителем Москвы. Причём, на беду Ливонии, в этой реальности над Русью не висел дамокловым мечом нерешённый вопрос Казани, а заморская торговля позволяла финансировать куда большее количество проектов, чем в оставленном Андреем/Олегом прошлом. И если в той его истории, по понятным причинам, русское правительство не стало вмешиваться в ливонские дела, то сейчас всё было с точностью до наоборот, и оно просто самозабвенно торговалось, пытаясь получить для себя как можно больше преференций.
Да, Бланкенфельд был готов пойти на самые крайние меры, прося финансовой и военной помощи в борьбе с его, архиепископа, врагами. Но русская сторона, выражая готовность предоставить требуемое, в свою очередь, выдвигало тяжёлые условия, включавшие в себя признание русского протектората над Дерптской епископией, выплату с этой земли ежегодной дани в размере одной марки с подворья, и создание в Дерпте постоянного русского представительства, которое должно было следить за выполнением указанных условий и для защиты православных церквей. Для чего ему в распоряжение придавался бы крупный вооружённый отряд. И вот на подобные соглашения Бланкенфельд долго идти не хотел, но ситуация в Ливонии явно выходила из-под его контроля и после долгих колебаний, архиепископ согласился признать русского царя покровителем Дерптской епископии, однако вопрос о "юрьевской дани" всё же просил отложить до более успешных времён.
Эти соглашения и стали тем преславутым камешком. По их итогам Дума должна была либо ратифицировать, либо отклонить достигнутые на тайных переговорах договорённости. Хотя всерьёз относиться к последнему в Кремле не мог даже последний полотёр. Тем более что и Василий Васильевич развил в Думе чересчур бурную деятельность, убеждая всех в том, чтобы принять эти условия, а выбить дань у победившего Бланкенфельда будет куда легче, чем у того же магистра.
И, как говорится, ещё не успели обсохнуть чернила на подписанных грамотах, а жители Дерпта уже с ужасом наблюдали, как к стенам их города в сопровождении большого количества воинов подъехал изгнанный из собственного замка архиепископ и русский посол Василий Юрьевич Поджогин. Горожане прекрасно понимали, что воины пришли не только защищать городские церкви (ради чего они, якобы, и прибыли) но и поддержать власть епископа над городом, да подавить любые волнения, направленные против его персоны. Куда менее известен был тот факт, что с Поджогиным прибыли не только вооружённые люди, но и обещанная архиепископу субсидия на набор войска. Правда, деньгами было привезено лишь чуть более одной тысячи рублей, а остальное "меховой казной", от реализации которой Бланкенфельд и должен был получить необходимые ему средства.
Дерпт продержался недолго, всё же внутри у архиепископа было достаточно сторонников, чтобы убедить горожан сдаться на милость старого владетеля, который, к тому же, обещался не казнить всех бунтовщиков без разбора, кроме вождей-протестантов. А когда и вовсе пообещал отпустить всех, кому грозила казнь, на все четыре стороны, то город просто пал в руки архиепископа. Причём Бланкенфельд сдержал своё слово и тот же Гофман спокойно покинул Дерпт, помчавшись в Ревель за помощью.
Успех и полученная помощь вдохновили Бланкенфельда настолько, что он решился разобраться и с мятежной Ригой, для чего начал собирать вассалов и ополчение возле своего дерптского замка. А так же отправив людей в Европу нанять несколько рот наёмников. И, разумеется, все эти приготовления шли под эгидой борьбы с "люторовой ересью", а все, кто собирался противостоять "христову воинству" немедленно объявлялись еретиками.
Вот такие вот деятельные выдались в Москве конец зимы и весна нового 1525 года. И это в Кремле ещё не ведали, что в землях бывшего казанского ханства было тоже всё не так спокойно, как об том доносили воеводы...
Глава 5
Полковник Рындин вытер пот, и устало опустился на лавку. Вот уже несколько месяцев он находился вдали от родных мест и молодой жены. О да, молодой полковник был уже женат. Да не абы на ком, а на первой красавице Усолья-на-Камском. А ведь когда бывший бродяга-беспризорник впервые прибыл в камскую вотчину своего нанимателя, то даже среди зажиточных крестьян не считался достойной партией. Но прошли годы, и вдруг оказалось, что Хабар Андреевич в округе стал чуть ли не четвёртым по значимости человеком. Посудите сами: князь, в последнее время мало бывавший в вотчине, воевода Усолья-на-Камском, Игнат-управитель и... И всё, дальше по своим возможностям влиять на местных шёл он — Хабар Рындин. И за холостого полковника началась самая настоящая война свах. Вот только сам полковник долго не мог простить местным презрения прошлых лет, да и не желал связывать себя лишними обязательствами, пользуясь холопками для удовлетворения своих мужских нужд, пока "не пал стрелой Амура поражённый", как высокопарно выразился князь, приехавший к нему на свадьбу.
И всё бы хорошо, но два лета назад князь-наниматель неожиданно предложил ему выйти из личного дворянства и записаться государевым дворянином, возглавив создаваемый при Корабельном приказе полк морской пехоты. Хабар тогда крепко задумался, даже с тестем посоветовался (выжига, конечно, тот ещё, но умный, что не отнять) и... князю отказал. Тот понимающе усмехнулся, оставил Хабара командовать Камским полком, но... забрал его с собой, помогать новому человеку организовывать всё так, как князю надобно.
А работёнка оказалась и вправду та ещё. Это у себя Хабар давно всё отладил и перестал замечать, что полк существует совсем по-иным правилам, чем все иные вооружённые формирования. А когда начал формировать новый полк с нуля, ох и натерпелся. Да ещё и князь за море уехал, а его грозный вид и гроханье кулаком по столу иной раз помогал куда больше, чем грамота с печатями, даже великокняжескими. Спасибо Малому, помогал везде, где мог, а не то не собрал бы Хабар полк так быстро.
А потом началась боевая учёба, ставшая буквально головной болью Феоктиста, оставшегося в приказе за голову, ведь она пожирала денег просто прорву, так как морпехов учили стрелять быстро и кучно, да не абы куда, а в нужном направлении, да чтобы с сотни шагов попадали в специально уменьшенные по высоте амбарные ворота. А марш-броски, ориентирование на местности, разведка, снятие часовых и окапывание? Чему только не учили бойцов государева полка: и драке на узкой палубе, для чего на полигоне отстроили полномасштабный макет корабля, и умению десантироваться на чужое побережье, и сражению в строю, в чём именно больше всего и гонял людей Хабар, попутно помогая освоиться полковым офицерам, среди которых встречались знакомые ещё по Камскому полку личности. Всё же не все, как он, отказались от государева дворянства. Но Хабар их понимал и не осуждал. Зато парни, зная, что от них требуется, сильно помогали ему в боевом слаживании подразделений.
