— Да, икона испорчена, — выдохнул князь, поворачиваясь к парню.
— Почто? — скорее против воли вырвалось у того от обиды.
— От канона ты ушёл? Ушёл. А к чему? Где чёткость линий? Где правильность передачи светотени? А ведь именно игрой теней и передаётся объёмность и правдивость.
— Но...
— Без но. Тут либо надо смириться и писать, как мастер указует, либо идти учиться писать по-другому.
— Как по-другому?!
— Это что же, княже, ты у меня лучшего ученика забрать хочешь?
Почти одновременно воскликнули ученик и мастер.
— По-другому, это по-другому, — усмехнулся Андрей и повернулся к мастеру: — Прости Феофил, но ты же видишь, парню тесно в каноне. Ты мастер от бога, и учеников у тебя достаточно. А ему надобно другое.
— Всё другое от лукавого, — обиделся изограф. — Лики святые ему, видите ли, писать невместно. Уводишь парня, а он еще своего не отработал!
— Брось, мастер. Не к лицу обида тебе. У парня талант к парсуне, так зачем его в землю закапывать? Отпусти его со мной и в веках твоё добро люди помнить будут.
— Но, княже...
— Не спеши с отказом, подумай. Знаешь же: коль сговоримся, не обижу. Впрочем, давай об том позже поговорим, я ведь к тебе по иному делу собирался.
— Ну, позже, так позже, — нехотя согласился Феофил, и сразу же переключился на деловой тон: — А по какому делу-то, княже?
— Церковь расписать, да иконы новые.
— Так мог бы и кого послать. Чего ж сам-то?
— Да вот, захотелось вновь на твоё мастерство полюбоваться, — улыбнулся Андрей. Ну не говорить же человеку, что князь просто от дел сбежал. Не поймёт. Да и не надо. Зато, какой бриллиант он обнаружил при этом в обыкновенной мастерской. А не поедь он сам, чтобы было? Нет, мастер Феофил, парнишку от тебя забирать надо однозначно. Этому пареньку совсем другая судьба уготована. Лучше ли, хуже ли, чем раньше, то одному богу известно, но другая.
* * *
*
А ближе к лету среди образованной части элиты (крестьянам и посадским было просто как-то не до подобных эмпирей) с новой силой вспыхнул довольно деликатный спор, который вот уже несколько десятилетий тревожил великокняжеский двор. Правительство Василия III Ивановича испытывало насущную потребность в создании теории, которая укрепляла бы новое положение великокняжеской власти, когда роль великого князя продолжала расти, а удельные княжата фактически потеряли свои права, однако продолжая еще на них настаивать. А великому князю необходимо было, чтобы и формально никто не мог бы поставить себя на одну ступень с ним. При этом принять царский венец что отец, что сын, даже именуясь "царём и самодержцем" всё же отказывались.
И тут при московском дворе вдруг вспомнили о посланиях опального митрополита Спиридона, что, находясь в заключении в Ферапонтовом монастыре, решил вернуть себе расположение великого князя апологетическим сочинением в его адрес. И вывел идею происхождения Рюрика от некоего Пруса, родственника римского императора. Спиридону это не помогло, но вот книжники и дьяки за идею уцепились крепко.
Андрей, поневоле попавший в столь интересное время, даже не представлял, что осмеиваемая европоподлежащими русскими интеллигентами легенда зарождалась как раз в эти годы. А ведь он про неё много читал в своём времени, так как в воспалённом интеллигентском мозгу считалось, что "цивилизованная" Европа смеялась над претензиями Ивана Грозного о происхождении его рода от римлян. При этом старательно не замечая, что царствующие дома "цивилизованной", как они считали, Европы страдали точно таким же недугом. Та же соседняя с Русью Литва выводила себя от потомков, поселившихся на балтийском побережье римских колонистов, а короли Франции вплоть до Луи XIV (более привычного нам как Людовика XIV) вели свою нить аж от троянцев, что ушли из гибнущего города сначала в днепровские степи, а потом, пройдя через всю Европу и добравшись до Галлии, стали править франками. Да и Габсбурги в этом отношении тоже были те ещё затейники. Но в среде русской интеллигенции высмеивать можно было только русских правителей. Чем они увлечённо и занимались.
И вот оказалось, что споры о Прусе и прочих событиях, описанные опальным митрополитом в своём "Послании о Мономаховом венце", не только в будущем вызывали многочисленные словесные баталии. Здесь, в шестнадцатом столетии, среди грамотной прослойки общества шло не менее эпическое сражение. Причём сами книжники и их читатели были абсолютно уверены в истинности создаваемого на их глазах исторического мифа.
И потому появление разгромной статьи, в которой автор доказывал, что подобный миф создан вовсе не для возвеличивания, а для умаления великокняжеской власти, буквально взорвал общественность. Ведь получается, что раз никакого Пруса ромейские хроники не ведали (а статья ссылалась не только на известные уже на Руси хроники, но и на те, которые тут пока ещё не знали), то ссылка на него вызывала бы у тех же литвинов и поляков лишь кривую усмешку. А ведь не секрет, что именно в противостоянии литовской династии и пытались возвеличить себя Рюриковичи. Оттого и созданные мрачным тевтонским гением с целью принизить династию литовских князей легенды о происхождении Гедимина и получения им власти после того, как он убил своего князя Витена, легко прижились на Руси.
Кстати, литвины в ответ на подобные обвинения создали свою легенду, будто бы некий римлянин Палемон, родственник императора Нерона, спасаясь от его жестокости, сбежал в Жемайтию, где и основал новый род, от которого и произошла литовская знать. В связи с проигранной войной легенда о том, что у них римские корни, получила среди литвинов новый толчок. А Андрея заставила задуматься, не отсюда ли и растут корни породнения с имперским Римом на Руси.
И потому новая статья, по-прежнему отвергая наличие мифического Пруса, выдала на-гора другую теорию сопричастности Рюриковичей с великим Римом, не менее мифологизированную, но более исторически подчищенную. И не надо думать, что придумал её сам попаданец. Нет, он просто, как всегда, красиво сплагиатил чужую идею, подсмотренную на одном из форумов.
В ней за основу было взято хоть и слабо, но всё же известное плавание римского флота в Балтийское море под командованием Друза Старшего, брата императора Тиберия Клавдия и отца императора Клавдия I. А дальше начинался вымысел, который трудно было, как доказать, так и отрицать. Якобы, совершив стоянку на реке Эльба, Друз взял к себе дочку местного вождя, и родила она от него сына — родственника императоров: племянника царствующего и единокровного брата будущего. И когда Клавдий узнал о нём, то учредил его правителем в тех землях, наказав оберегать Янтарный путь во имя Рима.
Через много лет Радегаст — один из прямых потомков брата императора — избран был первым правителем Союза ободритов, а Рюрик, от которого и ведут свою родословную московские князья, был потомком Радегаста в шестом поколении.
Основа под мифом была так себе, но и оспорить её было куда сложнее, чем мифы про того же Пруса или Палемона, о которых старинные хроникёры, мода на которых в мире только росла, ничего не знали. А тут: поход был? Был. Янтарный путь был? Был. Его кто-то охранял? Да, охранял, и это были явно не римские легионы. Ободриты были? Были. Так что докажи, что у Друза не было любовницы на балтийском побережье. Увы, этого ни доказать, ни опровергнуть было невозможно. И оставалось только верить. Зато из этого мифа легко выводилось превосходство Рюриковичей над Гедиминовичами. Даже если принять на веру литовскую версию про беглеца Палемона, которому никто права на управление земель не давал. А стало быть, был он либо вассалом предка Радегаста, либо наглым самозванцем. И потому его потомки стоят ниже потомков Радегаста. Отчего следовало, что Гедиминовичи ниже Рюриковичей.
А ещё данный миф позволял обосновать возможные претензии на земли бывшего государства ободритов, захваченные нынче германцами.
В общем, общество бурлило, а государь (с которым Андрей предварительно обсудил свою теорию перед тем, как вбросить её в народ) хранил задумчивое молчание. Он выигрывал в любом случае, так что мог себе позволить дать подданным поиграть в демократию.
Глава 2
Нет, всё же посольское дело на Руси — тяжкий труд. Ещё не начав движение, Андрей уже трижды проклял родичей, что сосватали ему такую службу. Они там, в Думе штаны просиживают, а он тут уже с ног сбился, пересчитывая и опечатывая рундуки с мягкой рухлядью и прочими дарами для императора. А ведь ещё предстояли многочасовые инструктажи, на которых важные от своей миссии дьяки и бояре будут ему указывать, как "беречь честь государеву" своим поведением. А уж с какой важностью ему передавали опечатанные тубусы с государевой грамотой, и не передать. Жаль, смеяться при всём этом было нельзя, вот и пришлось стоять истуканом и делать морду кирпичом.
А количество дворян и служек, которых хотели отправить с ним? Это же вообще ни в какие ворота! Мол, чем больше людей, тем представительней посольство, а уж к императору и две сотни не предел! Еле уболтал, срезая по-живому и обосновывая тем, что для кораблей, на которых ему предстояло плыть, и полусотни многовато будет. И всё одно, табор собирался тот ещё, да все с баулами и не одним. Как же — в посольство и всего три смены платьев! Не по понятиям так-то.
Причём Андрею тоже пришлось упаковывать шубу, благо не ту, что ему с государева плеча пожаловали, а другую. Эта шуба, хоть и была по-московски длиннополой, усыпанной позументами да жемчугом расшита и мехом оторочена, но шилась по особому заказу из тонких тканей. С виду вылитый русин, а на деле не так жарко. Да и костюмы, что дорожные, что парадные, тоже были пошиты тем же способом, ведь в Испании и зимой жарковато бывает. А потеть Андрей ну очень не любил.
Но, наконец, все приготовления были окончены, и в середине июня длинный поезд из чуть ли не сотни возов тронулся в путь. Граф де Конти, обласканный и одаренный сверх всякой меры, тоже добавил в эту извилистую ленту свои пять копеек в виде пары десятков возов, зато был весьма доволен итогами собственного посольства. Как политическими, так и экономическими. И даже долгий путь по русским дорогам его нисколько не пугал.
Длинный караван, скрипя колёсами, неспешно тащился от города до города, пока не докатился до Новгорода Великого, где и совершил остановку, дабы дать отдохнуть людям от дорожных тягостей.
Загнав возы с подарками под охрану дружинников Руссо-Балта, Андрей первым делом хорошо пропарился в баньке, а уже на следующий день встретился с Сильвестром, который ожидал его с кучей отчётов и кислым выражением лица.
— Судя по бумагам, дела идут просто превосходно. От купцов, желающих вступить в компанию, отбоя нет, да и разовые векселя, я смотрю, раскупают чуть ли не у печатного станка. Так отчего же лицо у тебя такое, будто заморских лимонов объелся?
— Колыванцы, — печально вздохнул Малой, потеребив бороду на подбородке.
— Что ещё?
— Магистр Ливонского ордена обратился к герцогу Шлезвига и Гольштейна Фридриху, которого пророчат на королевский трон Дании, с просьбой закрыть норвежские воды для нового морского пути, несущего угрозу их посреднической роли в нашей торговле.
— Ха, они считают Фридриха глупцом, что ли?
— Нет, конечно. Да и Фридриху сейчас явно не до норвежских дел. Но и король Польши, и городское собрание Гданьска тоже написали свои петиции. И в свете этого появление на северном пути пиратов наводит на не совсем хорошие мысли.
— Забудь, Сильвестр. Севером занимаются другие люди. Тем более там и условия торговли иные. Ту же пеньку в тюках возить северным маршрутом бесполезно, слишком дорог фрахт. Оправдывается только транспортировка готовых изделий из нее: веревок и канатов. Потому надо бы к Даниле отослать мастеров канатчиков, дабы налаживали там новое производство.
— С этим проблем не будет, я уже списался с ним и готовлю покрутчиков.
— Ну и добре, — усмехнулся Андрей. — А теперь вернёмся к Балтике. Что тебя тревожит?
— Колыванцы. Магистр, поняв, что датчане на его просьбы не реагируют, дал волю своим разбойникам. Которых с удовольствием привечает Колывань. Наших-то они не трогают, а вот тех, кто сам по себе предпринимает попытки самостоятельно добраться до рынков Европы, таких нарушителей их многолетней традиции жестоко карают. Товары и суда отбирают — и, считай, еще повезло, коли голова на плечах осталась! У Таракановых намедни три лодьи похолопили.
— И почему я узнаю это только сейчас? — брови Андрея съехались к переносице. Он уже один раз "объяснял" глупым чухонцам, что такое хорошо, но, похоже, ребятки позабыли полученный урок.
— Так по весне ходил в Колывань Володька Тараканов, как дьяк наместника. Посольство правил.
— И?
Сильвестр вздохнул.
Из его последующего рассказа выходило, что ревельский магистрат встретил богатого купца и по совместительству государева дьяка и посла весьма враждебно. А на людей, сопровождавших Тараканова, вообще в первый же день было совершено нападение и их довольно жестоко избили. Торжественного приема ему, как послу великого князя, тоже оказано не было. И, тем не менее, Тараканов продолжил свою миссию. Отчего горожане не успокоились и притащились большой толпой к дому, где остановился русский посол, осыпая его бранью. Сжимая кулаки и готовясь к смерти, Тараканов смело вышел на улицу, всем своим видом выказывая презрение к собравшейся черни. Но тут уж ревельским властям пришлось вмешаться в ход событий, так как убийство государева посла могло дорого отразиться на городе. Ибо баланс сил в регионе давно покачнулся отнюдь не в сторону Ордена. Так что подоспевшие стражники пресекли возможное кровопролитие.
Однако сами переговоры шли трудно. Тараканов прямо объявил, что государь приказал своему новгородскому наместнику послать его в Ревель, "дабы между нашим государем и великим князем и вашим магистром до окончания срока перемирной грамоты не происходили раздоры и кровопролития". Вот только ревельцам условия нового мира были явно не по нутру. Им хотелось жить как прежде, когда купцы с востока и с запада останавливались и торговали в их городе. И их абсолютно не устраивало Норовское — новый укрепленный порт русских, чьи склады были забиты бочками с ворванью и воском, плотными кипами пеньки, тюками с превосходным новгородским и псковским льном — лучшим в мире, как отзывались о нем даже сами европейцы. И им было бы много обиднее, если бы они знали, что в иной истории русским это вовсе не помогло перетянуть торговлю на свою землю, вот только ведал об этом лишь один человек в мире, и он явно не собирался подобной информацией делиться. Потому что построенный при Иване Грозном перед Ливонской войной порт так и не стал местом торговли, так как своего мореплавания к тому времени у русских уже почти не было, а заморские купцы довольно сильно боялись ревельских и шведских каперов, что не пропускали никого мимо своих городов. И только когда орден пал, а Нарва перешла в руки царя — тогда и началось знаменитое Нарвское плавание.
Но в этой реальности ревельцам повезло куда меньше. Шведы ещё не освоились в этой части Балтийского моря, они даже Выборг только-только забрали себе, а у русских взрыв торгового мореплавания не был задавлен активностью гданьских каперов и сменой короля в Дании, отменившей многие льготы. Оттого количество их судов, что буквально наводнили воды Балтики, сдерживал только собственный рынок, точнее, его слабость. Но и тут дело потихоньку двигалось, так что страшный сон ревельцев — остаться без русского транзита — на глазах становился явью.
