— Тем более, убрав её в Московию, мы облегчим жизнь себе, — уже успокоился король. — Ведь выйдет замуж она, только отрекшись от всех прав на Мазовию. А православное воспитание её детей не позволит им стать во главе мазовецкой шляхты.
— Боюсь, эти восточные дикари сумеют обойти подобное препятствие. Тем более, после того, как Василий наденет императорский венец. А уж как тщеславие мазовшанки будет удовлетворено. Из обычной герцогини в императрицы. Эх, будь я мужчиной, я бы не гадала, что да как, а наняла бы каперов, за которых вы столь рьяно бились на сейме, и потопила бы московитских послов вместе с императорской грамотой. Никто так не умеет хранить секреты, как море.
— Нынешнего посла пытались потопить не раз, — горько усмехнулся король, — вот только все всегда сами битыми уходили. Столле, вон, чуть не разорились, выкупая сына.
— Боже, как же всё сложно! — картинно сложила руки на груди Бона. — То нельзя, это невозможно. Теперь вот ваши советники наперебой советуют отказаться от союза с Франциском.
— Он проиграл, сударыня, и вряд ли Карл его отпустит в ближайшее время.
— А вот московитский посол так не считает. Да-да, что вы так удивлённо смотрите. Ян Дантышек прекрасный поэт, но ещё лучше он играет на поле дипломатии. И я отнюдь не удивлена, что ему удалось узнать содержимое письма князя Барбашина к герцогу Альба. Так вот, этот князь считает (и я с ним полностью согласна), что Карл в порыве рыцарственности отпустит Франциска в ближайшее время, а тот, видимо в благодарность, немедленно начнёт с ним новую войну. И потому он просит герцога удержать императора от подобного шага.
— То есть, вы, моя милая королева, считаете, что рвать союз с Франциском преждевременно.
— Да, я так думаю. И если вы не желаете найти тех, кто перехватит московского посла в пути, то хотя бы тут прислушайтесь к моему совету.
— Хорошо, моя королева, — покорно склонил голову Сигизмунд. — Ну а теперь пойдёмте, послушаем же, наконец, хорошую балладу, да заодно и придворных успокоим, а то они уже начали волноваться нашим уединением.
Бона фыркнула. Что-что, а баллады Чурилки она как хорошую музыку не воспринимала.
* * *
*
Кряхтя и охая, Остафий Фёдоров поднялся с постели, всунул босые ноги в мягкие восточные туфли и неспеша пошлёпал в особую комнату, которую внук обозвал непривычным словом санузел. Эх, внук, внук — дедова радость и печаль.
Радость оттого, что внучок разом переплюнул не только всех Фёдоровых, но и даже всех мореходов, включая и былинных. Раньше-то ведь как считалось: кто до Любека сходил — почёт и уважение, как самому умелому. А внук не то что до Любека, он и в стольный град Ландан ходил, и в Антроп, и даже в неведому землицу Америку, до которой не одна тыщща вёрст по морю, первым из новогородских кормщиков попал. Так что не было нынче в Новгороде кормщика более известного, чем внучок его, Гришенька. И не зря они тогда, десять лет тому назад, в никому неведомое кумпанство, получается, наниматься решили. С той-то поры это кумпанство в такую махину превратилось, что именитые купцы сами туда войти хотят. А его внучок в нём теперь немалую должность занимает. Возвысился, получается, над уличанами, разбогател от морских походов, вон и дом новый отгрохал, с новинками, ранее на Руси и невиданными. А уж женихом-то стал каким завидным! Десять то лет назад сосед Аким и смотреть в их сторону не спешил, а когда Гринька, по дурости своей, заявил, что к дочке его посватается, обозвал нищебродами, дочек его недостойных. А нынче сам разговор о сватовстве заводит. Только убёгли годушки. И в том была печаль Остафия.
Ибо Гридя зазнобушку свою не забыл, а в Новом Городе нравы не чета московским, от старых времён остались, так что и девка, хоть и чужою женой стала, а про молодца помнила. А коли двое хотят — до греха один шаг. Вот и получается — внук вроде, как и не один ночи проводит, а законных правнуков у Остафия всё нет и нет. И ведь сколь раз исподволь разговор о том заводил. Да разве ж этого охламона уговоришь. Весь в сына пошёл — упрям до чёртиков, хоть иссеки его всего. Вон и опять! Едва из дальних земель прибыл, а уже к полюбовнице своей сбежал. Ох, не было бы с того лиха какого.
Сделав утренние дела, Остафий накинул халат и спустился на первый этаж, где уже хлопотала по хозяйству жена. И как раз в это же время ввалился в дом Гридя, расхристанный и пьяный, чего дед за внуком никогда не замечал. Шестым чувством поняв, что свершилось что-то из ряда вон выходящее, Остафий, уже свёдший кустистые брови к переносице, не набросился на молодца с руганью. И оказался прав. С трудом перекрестив лоб, внук буквально рухнул на лавку и ткнулся лицом в шапку-колпак, опушённую бобровым мехом.
— Померла любава моя, — еле ворочая языком, пролепетал Гридя. — Летний мор унёс. А мужа ейного море спасло.
Услыхав внука, дед крякнул в бороду. Слухи по городу ходили, что мор, гулявший по Пскову и Ревелю, дошёл и до Нова Града, но большой эпидемии не вызвал. Он как вспыхнул неожиданно, так и затух, задев пару-тройку улиц, так что большого ажиотажа среди горожан не вызвал. Однако в судьбу Фёдоровых, похоже, вмешался с полной силой. Понять бы ещё к худу или к добру? Ну да не с пьяным же об сём разговаривать. Так что Остафий благоразумно решил сыграть не грозного, а доброго дедушку.
— Брагой, внучек, горе не зальёшь. Только хуже сделаешь. Ступай-ка ты в спаленку, выспись хорошенько. А уж потом и в церкву сходим, и о будущем покалякаем.
Так, приговаривая мягким голосом, он помог Грине добраться до постели и, дождавшись, когда тот уснёт, огласив комнату богатырским храпом, в задумчивости спустился вниз, где его уже ждала жена.
— И что будет-то теперь, а Остафий?
— Что-что? Как всегда, поначалу на сердце тяжко будет, а потом времечко излечит — поутихнет боль от утраты, да и на девок вновь заглядываться начнёт. Ему бы сейчас в море, чтобы работа дурь из головы выбила, да кто же на зиму в поход собирается. Ничё мать, до Рождества дотерпим, а там видно будет.
Впрочем, Остафий зря волновался. Работы у Григория и зимой было не мало. Как главный штурман, он отвечал за подготовку навигаторов для кораблей Компании, которых с каждым годом становилось всё больше. Викол-то нынче новоманерные лодьи настропалился лепить, как пирожки, по две-три в год. Впрочем, от старых конструкций постепенно отказывалось всё больше корабельщиков, так что новые лодьи нынче строило уже не одно виколовское плотбище. Как сказал на это князь: "задача внедрения конкретного новшества в сознание общества окончилась успешно".
К зиме Гридя вполне отошёл от тяжкого известия, хотя о женитьбе с ним говорить было всё ещё бесполезно. Зато в делах это вновь был уже тот же вдумчивый и требовательный Григорий.
Вернувшись из Канады, он сдал холмогорские шхуны Даниле, повинившись, что с вардеговским фогтом не успел разобраться, но пообещал не замалчивать возникшую проблему. А отойдя от стресса, он занялся, наконец, новым способом исчисления долготы, который подбросил ему казанский звездочёт, получивший доступ к телескопу и конкретную задачу от князя. Разумеется, речь велась о спутниках Юпитера и уже достаточно подзабытом в будущем методе Галилея.
Используя сконструированный им телескоп, Галилей наблюдал затмения спутников Юпитера, которые вращались достаточно быстро и за одну ночь несколько раз затмевали друг друга. Происходили эти затмения в одно и то же время и от местоположения наблюдателя не зависели. Как только один из спутников входил в тень, он становился невидимым, и это происходило почти внезапно, так что где бы в это время ни находилась Земля, было хорошо видно, как спутник вдруг исчезает, хотя до тех пор он был виден отчетливо.
Галилей быстро составил таблицы, предсказывающие эти затмения, и предложил использовать моменты затмений для определения долготы наблюдателя.
Мореплаватели, имея свое местное время, скажем, по наблюдениям солнца, и зная из таблиц время, когда происходят затмения спутников Юпитера на некотором опорном меридиане, могли вычислить разность времен, то есть долготу своего корабля от опорного меридиана.
К сожалению, метод не нашёл широкого применения в морской навигации. Испанские моряки отвергли его, посетовав, что: во-первых, он возможен только в ясные ночи, во-вторых, он требует хорошей теории движения спутников Юпитера, и, в-третьих, моменты затмения спутников с борта корабля определяются с большими ошибками. А ещё он требовал хорошей подготовки от самого навигатора и необходимость брать на корабль такой громоздкий и хрупкий прибор, как телескоп.
Однако Андрей, памятуя, что до хорошего хронометра ещё очень далеко, а сам по себе метод Галилея был куда точнее остальных, был готов потратиться на нечто подобное, тем более что его людям удалось уже достичь для телескопов галилеевского 32-х кратного увеличения.
В общем, как всегда, Григорию предстояло произвести натурные испытания нового метода и определиться — стоит ли овчинка выделки. Что же, ему это было не впервой. А пока что он занялся апробированием данного способа на берегу, используя для этого ясные зимние ночи.
В результате, как и говорил Остафий, к Рождеству парень стал отходить. Вновь научился улыбаться, стал шутить и интересоваться чем-то иным, кроме работы. Само Рождество прошло красочно, в игрищах и гуляньях, а вот после него примчался в Новгород гонец с письмом лично для Григория, запечатанное личной печатью князя.
Прихватив письмо и кружку сбитня, Гридя поднялся наверх и закрылся в своём кабинете, где и вскрыл послание. Прочитав его, он усмехнулся, и, сделав изрядный глоток сбитня, поднялся с кресла, чтобы подойти к огромному шкафу, что истуканом застыл в углу кабинета. Достав из-за пазухи ключ, всегда висевший у него на шее, рядом с нательным крестом, Гридя открыл его и стал доставать и ставить на стол различные склянки и колбочки. Потом он аккуратно разложил княжеское послание на том же столе и принялся осторожно капать на него содержимым одной из склянок. Окончив, он слегка отодвинулся назад и с легкой улыбкой на устах принялся рассматривать начавшийся процесс. А на листе бумаге, между строк первого послания стали понемногу проступать иные знаки, становясь все четче, все темнее, все разборчивее, пока не превратились в аккуратный ряд арабских цифр. Князь как всегда оставался верен себе: "разумные" чернила, высыхающие после написания, никогда не несли ясный текст. Двойное шифрование, так он называл этот процесс.
Вздохнув, Гридя сначала убрал все склянки внутрь шкафа, а уже потом достал из него отпечатанную в княжгородской типографии книгу. Обычную книгу, а точнее, отпечатанный сотнями экземпляров сборник былин. Но, как не сложно понять, именно в ней и находилась та ключевая фраза, которая послужила основой для простейшего для двадцать первого века шифра.
Что же, прочитав главное послание, он согласился, что даровать такие сведения врагу может быть смерти подобно. Причём не только исполнителю, но и организатору. А подставлять князя Григорий не хотел. Уж слишком многое в его жизни было теперь завязано на нём. Хотя бы то же процветание семьи. Ведь что сложного было другим купцам организовать что-то подобное Руссо-Балту, тем более что наглядный пример был у них перед глазами. Сам же князь не раз говорил, что именно Иванковское сто и навело его на мысли о Компании. Конвои же он взял у Ганзы, как и конвойные суда, с помощью которых ганзейские купцы отбивались от орд морских разбойников, буквально заполонивших Балтику в прошлом столетии. А идею собственных морских разбойников позаимствовал у Польши, мол, клин клином вышибают.
Казалось бы, ну что в том сложного? А вот другие ничего подобного не увидели. Да, ходить вроде начали большими группами, вот только это мало помогало при встрече с пиратами. А князь взял, да просто собрал воедино разные знания и тем самым породил такое, что на Руси и не видывали, переплюнув по оборотистости и само Иванковское сто, что послужило основой его замыслам. А главное, сделал так, что не только купцам да богатеям, но и простым людям от того кумпанства хорошо и доходно было. Вот, к примеру, с большим трудом заработал простой ремесленник лишний рубль — принёс его в Компанию и, по возвращению кораблей, получил обратно свои деньги с лихвой. Вот и Гридя свои капиталы тоже в торговое дело вкладывал. И богател с того тоже. Но вовсе не тугая калита было главным в его отношении к князю. Главным было то, что тот смог удовлетворить его жажду вечного стремления за горизонт. Жажду познания. И практичным своим умом парень понимал, что многое из того, что есть в его жизни, до сей поры держится лишь на князе. И пропади тот, то даже и Компания не факт, что выживет, хотя и Малой и его помощники уже многому научились, но всё одно почти все новинки до сих пор исходили в основном от молодого князя Барбашина. Хотя сам тот всегда требовал от всех окружающих думать самим и не боятся разумной инициативы. И тех, кто так поступал, не забывал: осыпал наградами и ставил другим в пример, хотя многими решениями всё же оставался недоволен, но никогда не наказывал с первого раза, стараясь подробно объяснить, в чём же ошибся управляющий. Вот и его тоже похвалил, за то, что Гридя не стал сворачивать незапланированную колонию, а наоборот, поддержал невольных колонистов и поделил новопривезённых людей между обоими городками. Хотя сам Григорий до сих пор не был уверен в правильности принятого им решения.
В общем, хотя нынче многие аристократы и потянулись к морскому делу, но было это у них чем-то вроде новой игрушки, а для князя это было ДЕЛОМ, и потому терять его Григорию было никак не выгодно. Тем более сейчас, когда князь Андрей вновь предлагал Грине совершить то, что ранее никем из русичей не совершалось.
Так что, едва дождавшись весны, Гридя прихватил с собой большую часть гардемаринов, ожидавших практики, и умчался в Норовское, где буквально до печёнок достал Викола, лично отбирая корабли в экспедицию. В результате прошедший тимберовку и словно помолодевший "Новик", а также проверенные временем шхуны "Витязь", "Громобой" и "Гридень" были им решительно изъяты из списков караванов, благо Викол, значительно расширивший своё предприятие, уже построил им замену в виде нескольких новоспущенных шхун: "Священномученик Кукша", "Преподобный Судислав", "Страстотерпец Борис" и "Страстотерпец Глеб". И всё равно Малой был очень недоволен потерей четырёх конвойных судов, а также денег, что необходимо было выделить на организацию незапланированного похода. И не будь у Грини распоряжения от самого князя — не видать бы ему этой экспедиции, как своих ушей.
Ещё одним недовольным его уходом был Феодрит Залома — главный приказчик Русско-Американской компании. И недоволен он был тем, что корабли к Новому Свету поведёт не Григорий, чья удача уже стала притчей во языцех, а кто-то другой. Но Григорий был достаточно уверен в своих помощниках, так что легко спихнул на них свои обязанности и чуть ли не с последними льдами вывел свои корабли в море, взяв курс к Зунду.
Шхуны шли ходко. Настолько ходко, что в первых числах мая они были уже возле Англии, а спустя ещё две недели бросили якорь в Бильбао, где их уже встречал торговый агент Компании и оставленный ему Лонгиным на попечение француз, а также списки с французских карт. Последним Гридя обрадовался даже больше, чем пленнику.
