Остаётся, конечно, открытым вопрос, успел ли ко временам того Бронзового коллапса критский торговый корабль эволюционировать в классическую финикийскую гаулу, и на каких кораблях, соответственно, добирались до Испании основатели Гадеса и пересекали Атлантику предки велтуровской супружницы. Мы-то ни в Гадесе, ни в Эдеме ничего примитивнее гаул уже не застали, если туземные посудины в расчёт не принимать. Но самое-то ведь интересное, что и ейные предки не были на Кубе первыми, существовал там уже этот глинобитный городишко, хоть и другой имел вид, которого никто там уже и не помнит, но помнят, что давно уже был, и тогда получается, что уж точно не на гаулах прибыли туда его первоначальные основатели, и уж тем более не на гаулах форсировали океан те первые разведчики, с которых началась фактория-времянка на его месте. Может быть, как и старый акобаловский "Конь Мелькарта", их суда лишь внешне копировали средиземноморские, а на деле их корпуса имели жёсткий набор на бронзовых гвоздях и заклёпках, а может быть, и не было этого, а ломанулись эти лихие сорви-головы через Атлантику на средиземноморских скорлупках, скреплённых деревянными шпонками или вообще сшитых бечевой, но так или иначе — моё почтение этим первопроходцам...
— Папа, так мы что, получается, тоже олигархи? — мой наследник просёк кое-что из нашей ни разу не детской дискуссии, — Как и дедушка в Карфагене?
— Да, в Оссонобе и мы — олигархи, — подтвердил я пацану, — Причём, настоящие, а не такие, как были на Крите. И именно поэтому с нас больше спрос. Чтобы у нас никогда не случилось того же, что и с критянами, мы не должны отрываться от нашего народа.
— Ты поэтому дружишь с дядей Курием и вчера приглашал его вместе со всей его семьёй к нам на обед?
— Да, и поэтому тоже — молодец, что соображаешь. Я богаче его во многие сотни раз. Ты, если дела пойдут так и дальше, будешь богаче его сына уже не в одну тысячу раз, а твои дети и внуки будут богаче его внуков и правнуков уже и в десятки тысяч раз. Но мы с ним друг другу хорошие соседи в мирное время и хорошие товарищи-сослуживцы на войне, я понимаю его нужды, а он понимает мои, и это при всей разнице между нами всё равно объединяет нас с ним в один народ. Если так же будет продолжаться и при тебе, и при твоих детях и внуках — вам не грозит судьба древнего Крита. На то и нужен нам этот исторический опыт, чтобы учитывать его и не повторять ошибок предшественников.
12. Экскурсия.
— На вот, чтобы тебе не было так мучительно обидно за бесцельно потраченный день, — прикололся я, протягивая служивому шекель, — Выпьешь с сослуживцами за наше здоровье, когда сменитесь со службы. Когда-то и я был таким же рядовым солдатом — ну, почти таким же, — это я уже пояснил пацанам по-русски, когда мы проходили через ворота на территорию Котона — закрытого военного порта.
Хрен бы нас сюда боец впустил и за пять шекелей, потому как не положено, не будь у меня аусвайса. Карфаген есть Карфаген — то, чего в теории никак нельзя никому, на практике можно даже и не обязательно римскому сенатору из прибывшей с инспекцией комиссии. Можно, оказывается, даже и совсем простому римскому гражданину, да ещё и испанского разлива — ну, если у него тесть, например, окажется вдруг простым членом карфагенского Совета Ста Четырёх, гы-гы! А мой спиногрыз ведь, хоть и родился, вообще говоря, в Карфагене, да только было это настолько давно, что успело уже, как говорится, стать неправдой. Его же настолько мелким отсюда вывезли, что едва помнит он "родной" город, а в Котоне и вовсе ни разу не бывал. Ну вот и захотелось Волнию, раз уж выдался такой случай, эту карфагенскую достопримечательность посмотреть, а Арунтий вчера, посетовав на то, что ни под каким видом не пускают туда посторонних, так что он даже не и не знает, можно ли тут что-то сделать, втихаря послал раба к начальнику порта, а уже сегодня утром — ага, сразу после завтрака — с хитрой ухмылкой вручил нам ксиву.
Момент мы поймали удачно — к каналу из круглой военной гавани в торговый порт как раз двигалась на вёслах трирема, навигатор которой воспользовался подходящей возможностью потренировать команду гребцов в преодолении узостей, и не один только мой наследник, но и всё время сопровождавшие его Мато с Кайсаром, его приятели-рабы, пялились во все глаза на чётко слаженную работу карфагенский гребцов. В Гадесе, где со всем этим гораздо проще, прадед-тёзка организовал для правнука небольшую прогулку на одной из гадесских патрульных бирем, так что у пацанвы был случай понаблюдать вблизи работу двухъярусного гребного привода, а тут трёхъярусный, и им не нужно объяснять, насколько это сложнее. Как и то, впрочем, что это работа для зомбированных даунов...
Ещё удачнее оказалось то, что в одном из крытых эллингов Котона подходила к завершающей фазе постройка новой триремы — мы как раз застали момент, когда на ней примеряли для подгонки по месту складную мачту.
— Всего одна, — заметил Кайсар, — На такой здоровенный порт!
— Они могли бы строить по кораблю на каждом втором месте и не сильно при этом мешали бы друг другу, — хмыкнул Мато.
— Да, Котон рассчитан на такую возможность, — подтвердил я пацанам, — В нём двести двадцать мест, так что вполне можно было бы строить и сотню боевых кораблей одновременно, и даже не трирем, а вообще квинкерем. Более того, давно уже придумана и технология такого строительства — каждая деталь корабля имеет свой номер и делается по шаблонам в одни и те же размеры в любом количестве — было бы только кому и из чего делать. Наверняка есть и запас готовых деталей, которые надо только слегка по месту при сборке подогнать, и можно было бы хоть прямо сейчас собирать несколько новых трирем.
— Тогда почему бы им этого не сделать, господин? — поинтересовался Кайсар.
— Потому что Карфаген проиграл войну с Римом и по мирному договору имеет теперь право только на десять трирем. Вот эта строится, скорее всего, для замены самой обветшавшей из десяти, которую спишут на слом. Котон строился во времена господства Карфагена в западной половине Внутреннего моря и с таким расчётом, чтобы иметь флот из многих сотен кораблей и быстро восполнять любые их потери на войне. Но та война проиграна, и того флота больше нет, а порт — вот он, остался с тех лучших для Карфагена времён, когда никто не указывал ему, каким должен быть его флот. Сейчас вот с этой, как видите, человек двадцать работают и не вспотели, а представьте себе, сколько плотников были заняты на строительстве и ремонте НАСТОЯЩЕГО флота, — я решил просветить пацанву заодно и по связанной с милитаризмом социалке, — А тут и мастерство нужно не такое, как для пузатых купеческих лоханок — чуть ошибся, чуть больше окажется осадка, и трирема будет черпать воду нижними вёсельными портами...
— В НАШЕМ море давно бы уже черпанула, — прикинул Волний.
— Сразу же. Поэтому в Гадесе и не строятся трёхъярусные корабли. Какой в них смысл, если нижний ярус всё равно придётся наглухо задраить, чтобы его не захлестнуло НАШЕЙ волной? И в этой-то внутренней луже они задействуют нижний ярус только на рывке в бою, чтобы догнать и протаранить противника, а без необходимости держат его задраенным — ну, разве только потренировать гребцов в штиль, дабы навыка не теряли.
Объясняю пацанам непонятные им пока-что нюансы — по-русски, конечно, а к нам уже патруль портовой стражи сворачивает — ага, типа шпиенов иностранной разведки на секретном объекте застукали. Отвечаю старшему патруля хоть и с акцентом, конечно, но вполне по-финикийски, да ещё и с характерными чисто карфагенскими словечками, показываю ксиву — рядовые служаки явно разочарованы, старший в недоумении — я ведь даже и не пытаюсь за финика себя выдавать, а честно признаюсь, что испанец, тот силится понять, как такое возможно, изучает ксиву, но не находит в ней ни малейших признаков подделки и похоже, начинает склоняться к параноидальной конспирологической версии тотального предательства в городских верхах, а такие настроения в трудящихся массах чреваты революцией. Революция же в Карфагене в мои планы абсолютно не входит. Ну, во-первых, я же и сам как есть античный буржуин, и хотя сам-то я буржуин испанский, но зять-то олигарха тутошнего, карфагенского, так что и солидарность тут у меня не только и не столько классовая, как сказали бы двое бородатых, сколько родственно-свойственная. А во-вторых, знаю я, чем для Карфагена революция чревата. Ничем хорошим, откровенно говоря. В реале как раз революционеры означенные карфагенские и наломали роковых для города дров, устроив в урря-патриотическом угаре самовольную войну с Масиниссой и дав тем самым Риму законный повод к Третьей Пунической — той самой, которая вышла Карфагену боком, обернувшись разрушением города, сотнями тысяч трупов и полусотней тысяч проданных в рабство. Оно тутошним финикам сильно надо, спрашивается? Вот и мне тоже как-то такого не хочется, так что лучше уж я побуду контрой и пособником этих антинародных карфагенских олигархов, десятилетиями той Третьей Пунической успешно избегавших. Понятно ежу, что богатеющий и процветающий Карфаген для Рима как шило в жопе, и до бесконечности это продолжаться не может, но кто сказал, что для перехода под власть Рима на правах провинции Африка нужен непременно грандиозный дебош с массовыми жертвами и разрушениями? Разве не лучше сдаться мирно? СВОЙ-то город рушить и СВОИХ подданных уничтожать римлян, надо думать, уж всяко жаба задавит. В общем, не надо нам в Карфагене революции, так что напомнил я бдительному старшему патруля кое-какие подробности неких событий десятилетней давности — ага, заварушки небольшой, и по этим подробностям дошло до служаки, что не все заезжие испанцы так уж прямо и иностранные шпиены, а некоторые — так даже и не совсем уж здесь чужаки. Разобрались, короче. Служивые дальше пошли бдительно охранять и стойко оборонять военную и государственную тайну о крайне жалком состоянии военно-морского флота Карфагена, а мы с пацанвой подошли к достраивающейся триреме поближе.
— Её вообще в НАШЕ море выводить нельзя, — констатировал Мато, — Всё на деревяшках держится — кто же так МОРСКИЕ корабли строит?
— Вообще-то — всё Внутреннее море, — хмыкнул Кайсар, — У нас волнами сразу расшатает так, что расползётся!
— Ну, не сразу, но расшатает, — уточнил Волний, — До берега доплыть ещё можно, если не слишком далеко, но в порту — сразу в ремонт, — пацаны, конечно, успели облазить и нашу оссонобскую судоверфь, и гадесскую, и как должны строиться рассчитанные на океанскую волну суда, им объяснять не нужно — видели и сколачивание жёсткого корпуса местных судов с многочисленными шпангоутами на многочисленных бронзовых гвоздях и заклёпках, и догнивающие на берегу старые скорлупки бастулонской флотилии времён операции "Ублюдок", построенные по средиземноморской технологии и саму операцию в одноразовом порядке ещё кое-как выдержавшие, но в повседневной эксплуатации себя не оправдавшие и при первой же возможности заменённые новыми, уже местной постройки, — Папа, а в самом деле, почему они по человечески корабли строить не хотят?
— У них внутри корпуса почти нет шпангоутов, а деревянные шпонки и нагели намного легче металлических гвоздей и заклёпок. Это самая лёгкая конструкция из всех возможных, а им как раз лёгкость и нужна для наибольшей скорости и быстрого разгона. В этом весь смысл триремы, а если её как у нас строить, то она получится хоть и гораздо крепче, но ощутимо дороже, а главное — тяжелее и медлительнее вот этих. Ну и зачем им перетяжелять свои военные корабли, если на этой внутренней луже и так сойдёт?
— А в шторм?
— В шторм им, конечно, попадать нельзя. Если он вдали от берега их застанет, то плохи их дела, — по пути вдоль северного побережья Африки мы угодили в небольшой шторм, для тяжёлого пузатого "купца", выстроенного по гадесской технологии, ни разу не опасный, но давший пацанам случай убедиться, что и на Средиземном море бывают иной раз и настоящие волны — конвоировавшая наш караван римская трирема, по крайней мере, судьбу искушать не стала, а при первых же признаках ухудшения погоды быстро свернула к ближайшему порту...
Карфагеняне есть карфагеняне — по любому спорному вопросу, без которых ни одна реальная работа не обходится, лаются меж собой так, что едва в драку не лезут. Пару раз, наверное, и подрались бы, если бы начальство не вмешалось. Мелюзга всё эти дрязги фиников слушает, мой спиногрыз приятелям с финикийского переводит то, чего они сами не разберут, и чем дальше, тем сильнее все трое в осадок выпадают — в Оссонобе до этого не дошло бы, потому как там за куда меньшие оскорбления давно уже убили бы на хрен. У нас хозяин раба так не бранит, как тут вот эти свободные граждане друг над другом в сквернословии упражняются, и самое поразительное — то, что при этом они ещё как-то ухитряются работать, да ещё и с очень даже неплохим результатом. Да, это — Карфаген.
Утолив любопытство детворы в отношении закрытого военного порта, я повёл пацанов обратно в Мегару. Ну, рынок-то карфагенский они на днях уже видели, и я хотел провести их для быстроты так же, как мы и шли из дома к порту — как раз через рыночную площадь, а затем мимо здания Совета Ста Четырёх к Бирсе, от которой до Мегары уже и рукой подать. Ага, размечтался!
— Это здесь, господин, самые большие бои шли, когда был тот самый хлебный бунт? — заинтересовался вдруг Мато.
— Да, вот на этом рынке. Площадь несколько раз переходила из рук в руки.
— А ты, папа, тоже здесь тогда воевал? — спросил Волний.
— Нет, мы в этих боях не участвовали, а обороняли наш квартал инсул.
— А где это? — поинтересовался и Кайсар.
— Где-то вон в ту сторону, — указал мой спиногрыз, но без особой уверенности, поскольку сам помнил весьма смутно.
В общем, пришлось мне вместо нормального возвращения в мегарский особняк тестя делать приличный крюк, дабы устроить пацанве импровизированную экскурсию "по местам боевой славы". Ну, к тем воротам, которые мы захватывали тогда под видом "типа ополченцев", я их, конечно, не повёл, потому как "нас там не было", и рановато им пока знать и эту часть правды — пусть они сперва подрастут, чтобы понимать всё правильно и не болтать с кем ни попадя лишнего. Повёл я их туда, где мы были самими собой, то бишь отметились "от собственного имени". Показал им улицу, где на нас тогда толпа не особо адекватно настроенных граждан выкатилась, конкретное место, где схлестнулись с ней, ну и, как дело было, рассказываю. Говорю, конечно, по-русски, но кое-что ведь поясняю и жестами — по ним-то и въехал, о чём речь, один из прохожих фиников. Останавливается, подходит к нам, уточняет — мои бодигарды было поднапряглись, но никакого кипежа не случилось, хоть и оказался прохожий из тех самых, с которыми мы тогда и повздорили. Ну, то дело давнее, и разобрались ведь потом, да и наше неучастие в подавлении бунта тоже ведь тогда и запомнили, и по достоинству оценили, так что разговор — уже, конечно, по-финикийски — вышел в целом доброжелательный и продолжился в небольшой местной забегаловке, где нашлась ещё пара участников тех событий "с той стороны". Финикийцы карфагенские — они такие. Когда на взводе, то сгоряча такого могут нахреновертить, что потом, опомнившись и въехав, чего натворили, сами с себя хренеют. Но зато если огребли при этом по первое число, то вернувшись опосля в адекватное состояние, всё понимают правильно и дурацких обид не включают. Так что повспоминали мы с ними за кувшином вина былое и поговорили вполне нормально. Финики рассказывали, как с их колокольни расклад выглядел, я Волнию непонятные моменты пояснял, а он уже потом приятелям с финикийского на русский переводил, те аж рты разинули, и вопросов столько посыпалось, что умаялись им отвечать. Но о потерянном на это времени я как-то и не жалею — удачно получилось. Вот не понимаю я, когда детей учат всему предельно упрощённо, в эдаких чёрно-белых тонах. Жизнь — она не чёрно-белая ни хрена, а цветная, и не бывает в ней абсолютно правых и абсолютно неправых, а бывает сплошь и рядом так, что у каждого своя правда и своя правота, за которую он и стоит — иногда и насмерть. Вот только чтобы понять это, надо обе стороны выслушать и на их место мысленно себя поставить, и вот как раз такой урок мне, кажется, и удалось преподать пацанам — пущай привыкают видеть и понимать жизнь во всей её сложности...
