Нас-то на тот ганнибалов ужин никто, естественно, и не собирался приглашать. Во-первых, даже если и спален сам факт нашего знакомства с Одноглазым, то какого? Не близкого и не тесного, а сугубо шапочного — типа, познакомились с ним тут, в Никомедии, совершенно случайно, ну и под настроение пару-тройку раз поболтали, только и всего, а вообще — не того мы полёта птицы, чтобы в НАСТОЯЩИХ знакомых у Ганнибала Того Самого числиться. А во-вторых, ни одна сволочь не должна всерьёз связывать с нами как недавние события, так и предстоящие, а это ведь что значит? Правильно, что алиби у нас должно быть. Так что у Циклопа в доме свой ужин, а у нас на постоялом дворе — свой. Что там у него происходит, это уже завтра, надо полагать, сплетники во всех подробностях до сведения всех прочих доведут — знай только, не забывай в "стандартные" три раза всё это мысленно делить. Но мы можем и не делить, нам просто и незатейливо насрать на все эти подробности светского раута, а важна для нас только суть. Под самый занавес, и скорее всего это случится ближе к ночи, Одноглазый "траванётся", а перед этим объявит свою последнюю волю, в числе которой — похороны на следующий же день по указанному им обряду в указанном им месте, непышные и недолгие, потому как он в своих посмертных притязаниях скромен, как бывал скромен порой и в прижизненном быту, а для нас главное — что недосуг ему долго в том саркофаге валяться, собственный труп изображая. Там же ни жратвы, ни питья, ни ночного горшка, а разве пристало усопшему великому человеку ходить под себя как какому-то ползающему ещё на четвереньках малолетнему пачкуну? Так что нехрен их баловать, этих любителей долгих и пышных церемоний. Толкнули пару не слишком длинных речей, прошлись быстренько прощальной процессией — и хватит с них, закрывайте поскорее крышку и опускайте саркофаг в импровизированный склеп, да закрывайте его поскорее и начинайте замуровывать вход, а кто красноречием своим ещё не блеснул — хрен с вами, теперь уж блещите, сколько влезет, гы-гы! Под шум этих ваших речей и аплодисментов собравшихся, да под шкрябанье инструмента каменщиков никто не услышит, как "покойник" аккуратно сдвигает крышку и "восстаёт из гроба", а в самом погребке всё уже для его удобств приготовлено, дабы не в напряг было ждать, пока ему выход в катакомбы восстановят. Ну, скучно разве только, но это уж придётся потерпеть — а кому бывает весело в собственной могиле? Хотя, как знать? Если те погребальные речи и сквозь замуровываемый вход вниз донесутся, так я не удивлюсь, если Одноглазого они позабавят. Отпрыску евонному с матерью, помнится, тоже в похожей ситуёвине как-то не особенно грустилось...
Судя по ни разу не печальному шуму и соответствующей музыке, там пока-что далеко ещё до того занавеса, а идёт самый обычный симпосион. У нас, хоть всё это здесь и попроще, но тоже не скучаем. И у нас тоже наяривают флейтистки с кифаристками, да кружатся в "танце осы" пока ещё бесхозные на эту ночь шалавы. Тоже высококлассные — в своём классе, разумеется, и "тоже типа гетеры" — для тех, кому с настоящими общаться не доводилось. Внешне же, если выговора ни разу не коринфского не считать, да к тому, что настоящие золотые украшения таких размеров не бывают, а бывает только золочёная медь, не придираться, то похожи — издали, по крайней мере, пока не видно их чрезмерного злоупотребления "боевой раскраской". Но тутошним торгашам тоже далеко до тонкостей хорошего вкуса, так что с ними — прокатывает.
Тем их товаркам, что уже арендованы или не сомневаются в успехе, нет нужды рекламировать себя. Давешняя вольноотпущенница Федры Александрийской этим себя не утруждает, а сразу подсаживается к нам. Я киваю приятелям, те бросают монету, и "орёл" выпадает Хренио, который и усаживает её к себе на колени, а Володя, нисколько этим не опечаленный, нацеливается на очередную выступающую, тоже весьма эффектную внешне и искусную в танце. Её манят к себе и другие, намекая, что не постоят за ценой, но та уже заценила сидящих возле нас "коринфянок" и прикинула, что оказаться и быть замеченной в одной компании с ними — в перспективе поважнее сиюминутной лишней драхмы. Пока толстосумы облизываются, спецназер тоже усаживает сообразительную красотку к себе на колени и заценивает не только на глаз, но и на ощупь. А в центре зала уже установили на полу мечи, и две бесстрашные ловкачки ходят между ними на руках — весь зал, оценив опасность трюка, притих и замер...
— Дерево, подкрашенное серебрянкой "под железо", а их опоры подпилены так, чтобы при падении на них они валились на бок, — сдала нам их со всеми потрохами Мелея, — Нас учили и этому, и с точно такими же "мечами".
— Моя бывшая госпожа выступала как-то раз и с настоящими мечами, — заметила вольноотпущенница александрийки, — Я не решилась, хоть она и учила меня вот на таких деревянных, и на них я выступала вместе с ней несколько раз...
— Мы сдавали с настоящими мечами экзамен, — поведала кидонийка, — Но он не был публичным, и не все сдавали его в один день — тем, кто не чувствовал себя уверенно, переносили на другой. Это ведь уже не игра, а кому в Школе нужны смерти или увечья?
Чем закончились вечерние увеселения в доме Циклопа, мы до завтрашнего дня могли только гадать. Ясно было только, что уже закончились, судя по тишине. Но нечего было и думать соваться туда на разведку — даже Володя, уверенный в выучке своих орлов, считал, что это гарантированное палево. Да и какой смысл, если завтра мы один хрен обо всём услышим? Такое разве скроешь? Это домочадцы Ганнибала сами по себе мало кого интересуют, потому как без него они и сами никто, и звать их никак, а сам он — фигура! А посему — не будем мы сходить с ума и палиться под самый конец успешно выполненной большой работы, а наберёмся терпения и дождёмся известий вместе со всеми прочими. Тем более, что всё уже подготовлено, и спешить нам особо некуда...
— Максим, ты только посмотри сюда! — Мелея протянула мне свиток папируса, который я купил ей у книготорговца по её просьбе, когда мы возвращались от Андромахи.
— Так, Гискон Гадруметский "Ганнибал Барка до войны"? — я начал с титульной надписи в начале свитка, — Гадрумет — это же недалеко от Карфагена, и там говорят не на эллинском, а на финикийском.
— Это эллинский перевод, изданный недавно.
— И ты думаешь, этот Гискон достаточно хорошо знал его?
— Он пишет, что был в те годы казначеем Нового Карфагена. Если это правда, то он должен был знать его очень хорошо. Но я только начала читать, и мне трудно судить...
— Ну да, там очень много букв, — ухмыльнулся я.
— Да я не о буквах — там есть ещё и рисунки, — она взяла у меня свиток и снова перекрутила его примерно на четверть длины, как и подавала перед этим мне.
— Ты уже СТОЛЬКО успела прочитать?
— Если бы! Я читаю быстро, если почерк переписчика разборчивый, но — увы, не ТАК быстро. Поэтому я начала с картинок. Вот, взгляни на эту.
— Чей-то портрет?
— Да, Ганнибал Барка в молодые годы. Ты ничего не замечаешь?
— Гм... А что я должен заметить по-твоему?
— Подойди вот сюда, а я сейчас добавлю света, — кидонийка слегка подтянула и поправила фитилёк масляной лампы, и стало в самом деле заметно светлее.
Парень, изображённый на папирусе в "гравюрной" манере, несмотря на явно не одно перерисовывание с финикийского оригинала, всё ещё сохранял заметное сходство с малолетним ганнибалёнышем, пошедшим, надо думать, в отца.
— И что ты в нём нашла?
— Помнишь девочку Федры? Ты разве не замечаешь сходства? Федра говорила мне, что она — наложница очень большого и важного человека, а девочка — её дочь от него, но она так и не сказала мне, кто этот человек. Так вот, значит, чья она...
— Мелея, на свете не так уж и мало людей, похожих друг на друга внешне, но не состоящих даже в отдалённом родстве. И кроме того, даже если ты и СЛУЧАЙНО права, то... гм... как бы тебе это объяснить?
— Так, чтобы не сказать того, чего мне не полагается знать? — млять, догадливая!
— Ну, любознательность — качество хорошее, и я ценю её в людях. В женщинах — особенно, поскольку среди них это — редкость. Но видишь ли, некоторые тайны бывают опасны. Зачем тебе лезть в них? Разве мало на свете других, побезопаснее?
— А что делать, если интересно?
— Если тебе ПРОСТО интересно, то почему бы тебе не набраться терпения и не повременить со своим любопытством хотя бы несколько дней?
— Через несколько дней эта тайна станет безопасной?
— Ну, я бы сказал — уже не такой опасной, как сейчас. Кое в чём, пожалуй, её и можно будет уже слегка приоткрыть для тебя.
— Только слегка приоткрыть?
— Это будет зависеть от тебя.
— Ну так и чего мы тогда ждём? — улыбается, аккуратно кладёт свиток на столик и медленно расцепляет фибулу на плече.
— Я немножко не это имел в виду.
— Не только это и не за одну ночь? — и прыскает в кулачок, — Да поняла я, поняла — раздевайся уж! — и задувает огонёк лампы...
Хорошо, когда спешить некуда! Мы даже и выспались недурно — ага, заодно. Я ожидал, что наутро она опять повторит заход с любительским шпионажем, но кажется, ей хватило соображалки понять всё правильно. Во всяком случае, повторили мы с ней сперва другой заход, а вот опосля и дав передохнуть — ага, снова приставучую включила, но не столько спрашивает, сколько угадывает:
— Если я с вами поеду, то наверное, можно будет открыть мне больше?
— Ну, пожалуй, но вот обратно тогда...
— Это я поняла, — и улыбается, — Сицилия, значит? Даже и не думала о ней, если честно, но раз уж на Востоке мне не рады, то почему бы и не Запад?
— А что, если даже и не Сицилия? Запад — он ведь тоже большой...
— Ну, если уж там живут не только дикари в шкурах, но и люди, подобные вам, то почему бы и нет? Мы, коренные критяне — тоже ведь не совсем канонические эллины. Меропа Гортинская незадолго до нашего выпуска советовала мне ехать — как ты думаешь, куда? Вообще аж в Испанию! Представляешь?
— И отчего же ты не последовала её совету? Чутьё было против?
— Да нет, чутьё как раз не возражало. Возражал здравый смысл. Восток — богат и культурен, Запад — беден и дик. Это же знает каждый образованный эллин! Что там делать среди нищих дикарей гетере из Коринфа?
— Ну, три выпускницы вашей Школы нашли себе место в жизни и в Испании.
— Аглея Массилийская и Хития Спартанская? Меропа рассказывала мне о них, но у меня просто в голове не укладывалось, как такое вообще возможно. И потом, они же отправились туда не сами, а их увезли какие-то знакомые ей заезжие испанцы...
— Зря ты не доверилась ей — она нашла бы провожатых и для тебя.
— Может быть, но я не могла ждать, пока она их найдёт. Ты представляешь, что это такое — быть иеродулой при коринфском храме Афродиты?
— Особенно в её праздник? Видел...
— Ты говорил, кстати, о трёх. Кто третья?
— Клеопатра Не Та... тьфу, Милетская.
— Я слыхала и о ней. Но она разве не в Италию уехала?
— В Италию, но оттуда тоже перебралась в Испанию, и с ней их там теперь три.
— А почему она, кстати, Не Та?
— Та — это Сирийка. Она, правда, не гетера и даже никогда не была в Коринфе, но легко ли быть знаменитее царицы Египта, нося такое же имя? — Мелея расхохоталась.
В общем, встать мы соизволили только к завтраку. В зале уже, как и следовало ожидать, "сменили пластинку". Сидящая рядом с Володей вчерашняя шалава как раз в тот момент увлечённо делилась с ним "совершенно точными" сведениями о похищении аж пятидесяти людей Ганнибала, включая пять его наложниц и добрый десяток незаконных детей, и спецназер едва удерживал серьёзное выражение морды лица, поскольку знал, что на самом деле их там ВСЕХ и десятка не набиралось. Кидонийка, услыхав такую чушь, выпала в осадок, я тут же облапил её так, чтобы любому было ясно, что шепчу я ей сейчас на ушко исключительно сальности, ну и шепнул, что "нас там не было, и мы ничего не знаем". Где-то к середине завтрака нашлись гении, сопоставившие утопление законной семьи Ганнибала с похищением незаконной, прозвучала версия о запугивании его, а затем о взятии заложников, всплыл и факт расплаты ряженых пиратских шпиенов в забегаловке новенькими монетами с профилем Эвмена Пергамского, и с этого момента конспирологов было уже не остановить. Вольноотпущенница Федры Александрийской под строжайшим секретом сообщила Васькину о возможной смерти Циклопа, но подробностей она ещё не знала и даже не была уверена, правда это или сплетни. Но ближе к концу завтрака всему залу уже "разведка донесла" о том, что Одноглазый таки самоотравился при свидетелях, в числе которых были и Прусий-младший — естественно, вместе с Андромахой Фиванской, и Дионисия Херсонесская — ага, с начальником царской дворцовой стражи, её нынешним любовником, и что похороны покойника назначены уже на сегодня. Большинство баб, как водится, тут же переключилось на обсуждения нарядов и украшений этих Андромахи и Дионисии, о которых знали "совершенно точно", как и о том, что у этих гетер буквально каждая деталь их наряда со скрытым смыслом, и когда они судачили об этих смыслах, то и мы-то ухмылялись, вольноотпущенница александрийки прыскала в кулачок, а Мелея и вовсе прикрыла рот руками, маскируя беззвучный смех. Но доедая наш завтрак, мы ещё застали рождение новой конспирологической версии, что никакое это не самоубийство, а самое натуральное убийство последней надёжи и опоры Вифинии шпиенами Эвмена, а спешка с похоронами — это заметание следов преступления наводнившими весь царский дворец их сообщниками-предателями. Когда на другом конце зала кто-то предположил, что едва ли Эвмен Пергамский опустился бы до подобной ерунды, когда за его спиной и так стоит Рим, так "пособника предателей" тут же "разоблачили" урря-патриоты, и дело там чуть было не дошло до нешуточной драки...
Хоронить Ганнибала начали где-то в районе обеда, как и было запланировано. В результате успевшие уже проголодаться высокие гости не особенно-то и настаивали на затягивании церемонии, так что там со всеми речами уложились в пару часов и перешли к поминальной пирушке. Мы как раз спокойно дообедали и заценили свежайшие версии от конспирологов уже о римском заказе, поохали и повозмущались коварными вражинами вместе со всеми, когда там уже закруглялись с торжественной частью, саркофаг уже несли в погреб, а каменщики мешали известь, готовясь приступить к замуровыванию входа. А когда мы собрались и уже выходили, до нас донеслось и завистливое шушуканье шалав о тряпках и побрякушках присутствовавших на церемонии высококлассных гетер. Об их скрытом смысле мы уже слушать не стали — нас ожидало дело поважнее.
Говорят, темнота — друг молодёжи. Ну, можно ли ещё отнести к этой категории и нас, почтенных отцов собственных семейств — это уж, надо думать, только от возраста оценивающих зависит. Для Циклопа мы, пожалуй, ещё молодёжь. Но в данном случае мы и сами как-то против темноты не возражали — чего нам светиться-то без необходимости? В катакомбах был как раз оптимум — несколько светлее, чем у негра в жопе, но достаточно темно, чтобы их обитатели не тыкали в нас пальцами, а завидев нашу численность и блеск оружия — быстренько теряли к нам интерес и ныкались подальше, покуда мы ими сами не заинтересовались. А где на нас написано, что мы не какие-нибудь там новые иностранные наёмники Прусия и не заявились в помощь городской страже с облавой?
