Зато к лету поселенцы обнаружили, наконец, слабое звено в племенной организации соседей. Как говаривал князь, каким бы ни было общество, каких бы политических, экономических и социальных взглядов оно не придерживалось, в нём всегда найдётся тот, кто будет недоволен его устройством. И исключений в этом правиле нет!
А если у этого недовольного будут иметься задатки лидера, то лучшего кандидата в агенты влияния и искать не стоит. Тут, главное, правильная работа с ним и его сторонниками.
Вот и в индейском поселении не всё было так ровно, как хотелось бы вождю.
Где-то месяца через три после того как флот убыл на Русь, Афанасию донесли, что молодой ирокез по имени Канассатего слишком уж пристально выспрашивает у поселенцев о жизни и взглядах русичей. Заинтересовавшись подобной настойчивостью, к нему аккуратно подвели Вавилу, одного из учеников Лукьяна, отвечавшего в поселении за внутреннюю безопасность. Вот тут-то и выяснилось, что паренёк этот вовсе не шпион какой-нибудь, а самый настоящий диссидент (пусть никто в колонии такого слова, кроме Вавилы, и не знал). Причём он даже не был ирокезом по рождению, просто старшие матери, рассматривая захваченных в очередном походе пленников, среди которых и находился он с братом, решили, что статный молодец достоин того, чтобы принять его в племя. А вот в старшем брате углядели слишком никчёмного гордеца, недостойного стать ирокезом, и которого после их решения предали мучительной смерти и ритуальному поеданию.
Что же, не он первый, не он последний. Так повелось веками, и Канассатего тоже прожил бы свою жизнь так, как сотни подобных "принятых в род", причём за прошедшие годы он сумел не только укрепиться в племени, но и сделать себе имя, но тут разом сложились два события.
Во-первых, совет мудрых женщин решил, что Канассатего не может быть военным вождём. Они считали, что чтобы получить под своё управление воинов племени, мужчине нужны храбрость, щедрость, тихий, спокойный нрав и доброта. А Канассатего храбр, спору нет, и все в деревне признавали, что он — великий воин, но вот сердце у него было гордое, а нрав вспыльчивый. И потому у Совета женщин не было к нему полного доверия. Ведь военный вождь был слишком влиятельной величиной в деревне, и с большой долей вероятности со временем мог стать и сахемом. Так что, рассудив между собой, женщины решили, что военным вождём пусть будет избран не менее хороший воин, но зато более лояльный традициям Доннакона.
А во-вторых на берегах реки появились люди из-за Большой воды, у которых всё было не так, как у ирокезов. И главное — у них женщины не выбирали вождей, да и вообще не вмешивались в мужские дела! И это было для молодого индейца главным потрясением.
Да, в душе он давно тяготился ирокезским образом жизни. А ещё его просто бесило то, что в конце года, на общем собрании племени приходилось сжигать, ломать или раздавать менее умелым соплеменникам то, что он своим трудом и умением смог создать, добыть или скопить. Ведь у истинного ирокеза нет личной собственности, за исключением оружия и простых инструментов для работы в лесу и на поле. В роду все равны и у всех всё ровно. Но так повелось веками, так заповедовали духи и другого в обозримой ойкумене просто не было. Пока не появились бородатые пришельцы.
Их образ жизни настолько отвечал тайным мыслям молодого ирокеза, что Канассатенго зачастил в поселение колонистов, пытаясь понять, как у них всё устроено. Поначалу его опасались, но потом появился новый знакомый — Вавила — угостивший его огненной водой и многое объяснивший несостоявшемуся вождю. Ну и полностью понявший, и разделивший его терзания. Ведь сколько понимает женщина в военном деле? Ровно столько, сколько мужчина во всех этих посевах. Но мужчины же не лезут в дела земли со своими советами, так отчего женщины лезут в дела войны? Воинами должен руководить лучший из лучших, а не тот, кого изберут женщины. И Вавила поддакивал Канассатенго, правда, всякий раз упирая на то, что так установили духи и завещали предки. И ломать старые традиции способен не каждый. Вот, мол, у них в старые времена был такой князь — Владимир — которому тоже не понравились старые традиции и старые боги. И тогда, увидав свет истинной веры, он отринул их, крестился, а потом огнём, мечом и словом повёл свой народ к сияющим вершинам. Но сколько погибло в той братоубийственной войне страшно вспоминать и сейчас, столетия спустя. Так что не стоит, друг Канассатенго думать о несбыточном. Такими словами Вавила почти всегда заканчивал их беседы, но у молодого воина наоборот, всё больше и больше крепла уверенность, что он способен стать для своих соплеменников истинным вождём!
Вот разобравшиеся с мотивацией молодого индейца управленцы колонии и задумались над тем, что делать дальше. Они ведь не пылкая молодёжь, которая часто не желает понимать, что отрыв от старых традиций всегда приводит лишь к появлению новых, которые чаще всего просто навязаны извне. А они понимали. Ведь князь специально выискивал среди учеников тех, кто готов был принять подобное знание, а потом особо натаскивал на поиски таких вот недовольных среди аборигенов, чтобы использовать их в своих целях, особо упирая на то, что это работа долгая, на годы. И в которой спешка приведёт к тому, что против колонистов просто ополчатся все, и это поставит колонию на грань вымирания.
Думали долго, основательно. Ведь за Канассатего если и стояли индейцы, то меньшинство, и та в основном молодёжь, желающая подвигов и славы. С другой стороны, именно такое агрессивное меньшинство и способно низвергать устои общества. Так что с Канассатего решили работать и работать плотно, но не форсируя событий. Ведь впереди у Стадаконы была большая война с соседями, в которой им уже была обещана помощь, и из возможных пленных можно было бы набрать будущий костяк для новой общины. Осторожные намеки на желание получить рабочие руки уже подкидывали тому же Аххисенейдею, обещая не скупиться при выкупе пленных. А жёны Афанасия и Вавилы вели нужные беседы среди женщин племени.
Молодого же ирокеза стали по любому поводу водить в церковь, где с ним приохотился общаться сам отец Феодорит. Поднаторевший в крещении язычников, он не бросился сразу опровергать чужую веру. Нет, он плёл свои тенета искусно, медленно, но верно затягивая молодого воина, порой по нескольку раз объясняя непонятое ему.
А потом на острог колонистов напали соседи. Хотя поначалу ничего не предвещало подобного исхода. Алгонкины, или как их там, в общем, соседнее племя уже приходило торговать с белыми посланниками, так что ничего необычного колонисты в этом не увидели и с радостью высыпали на поле перед стеной, где и происходили подобные торги. Чужие индейцы пришли без оружия и с многочисленными товарами для обмена. Больше всего преобладали многочисленные шкурки бобров, лосей, волков и прочих животных, но хватало и кусков выделанной по индейским технологиям кожи, бурдюков с кленовым сиропом и тюков с продуктами.
И всё же Афанасия грыз какой-то червячок сомнений. И больше всего его волновало отсутствие женщин среди приехавших торговать. Обычно хоть несколько женщин, но при этом присутствовало.
И только у Фимки Скорохвата, углядевшего товары, аж глаза запылали, барыш подсчитывая. И более ни о чём он думать не мог.
А вот Афанасий, так и не решив, что же ему больше всего не нравится, решил действовать, исходя из худших опасений. Торг торгом, а безопасность важнее.
— Фёдор, — окликнул он стоявшего чуть поодаль ветерана, — давай-ка строй стрелков на стене, да тишком возвращай баб в селение. И у ворот кого поставь, чтобы помогли захлопнуть их, ежели что.
— Это мы мигом, — кивнул головой Фёдор, у которого чуйка тоже царапала душу, и поспешил исполнять полученные указания.
Поначалу казалось, что Афанасий слишком перебдел, однако едва индейцы углядели, что белых женщин стало как-то слишком мало, да и оставшиеся ещё на поле спешат покинуть торжище, их поведение разом изменилось. Повинуясь властному крику, они стали вскакивать со своих мест, хватая в руки всё, что могло послужить оружием, и, издав дикий вопль, принялись убивать опешивших от подобного поселенцев.
— Ах ты ж, дикари-нехристи, — в сердцах ругнулся Афанасий, который как раз в этот момент выстраивал жиденькую шеренгу стрелков. — Мужики, сами всё видите. Поспешай, покуда всех наших на поле не перебили.
Между тем часть индейцев принялись гоняться за любым белым, избивая того до смерти, а часть, собравшись в кучку, целеустремлённо побежала к распахнутым воротам поселения, возле которых суетливо возились мужички. Захлопнуть створки было не проблемой, но ведь на поле перед городком было ещё много живых поселенцев, которые сейчас в панике бежали сюда же, к воротам. Причём многие уже настолько потеряли рассудок, что, догнав индейцев, пытались чуть ли не разбросать их в стороны, спеша добежать до укрытия. Оканчивалось это обычно ударом каменного топора по не соображавшей уже ничего тыковке, с летальным исходом для колониста.
— Залп!
Грохот выстрелов, казалось, перекрыл даже индейские улюлюканья. И вызвал в рядах индейских воинов замешательство. Они не видели стрел, которыми поразили их товарищей, и это для них оказалось куда страшнее, чем сам выстрел.
— Расступись! — спустя мгновения заорал кто-то сзади. Обернувшись, Афанасий сквозь не до конца развеявшийся дым рассмотрел, как от площади несётся к воротам небольшой конный отряд, во главе которого углядел Вавилу. Их было всего около десятка, но они были в броне и с саблями, что делало их страшным противником для полуголых дикарей. Ну вот, а он то гадал, куда глава городской безопасности делся, когда он так нужен.
Конный отряд выскочил из ворот как всадники апокалипсиса, грозя неминуемой смертью тем, кто устроил резню на поле для торгов. Острая сталь легко рубила ничем не прикрытые тела, а стрелы с костяным или каменным наконечником ничего не могли поделать с железной бронью доспеха.
Следом за конными из ворот повалили вооружённые колонисты, многие даже успели накинуть кольчугу, но в основном бежали в кожаных тегиляях, размахивая саблями, топорами или просто ослопами. Сейчас, когда ступор от неожиданного нападения схлынул, они бежали чтобы отомстить за любимых, за друзей или просто товарищей, которые лежали сейчас безвольными куклами по всему полю. Они бежали, чтобы убивать. То тут, то там вспыхивало облачко дыма, и очередной индеец падал, не добежав до лесного укрытия. Были среди русичей и свои стрелки из лука, что сейчас споро опорожняли колчаны, посылая в бронзовые спины одну стрелу за другой.
И лишь когда последний уцелевший индеец пропал в зарослях, Афанасий стал останавливать своих людей. Гоняться за индейцами в лесу такое себе удовольствие. Да и побили их немало, так что, когда придёт время навестить их деревни, защищать оные мало кто сможет. А навестить придётся — спускать подобное Афанасий не собирался. Да и приобрести земли погибшего племени (а зачем русским такие соседи?) тоже было бы неплохо.
А пока что стоило поспешить к соседям. Вдруг и им тоже помощь нужна!
Глава 8
Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала;
И крылья эту свадьбу вдаль несли.
Широкой этой свадьбе было места мало;
И неба было мало, и земли!
Свадьба и впрямь была великолепна. Её по русскому обычаю праздновали три дня. И двор все эти дни блистал необыкновенною пышностью.
А история вновь подшутила в своей манере: государеву свадьбу играли в Москве 21 января 1526 года. Словно и не было никакого попаданца. Впрочем, сорокашестилетний Василий Иванович, третий в своём имени, сочетался браком не с юной Еленой, а с двадцативосьмилетней княгиней мазовецкой Анной Пяст.
К выбору невесты государь подошел со всей искушенностью человека, имевшего за плечами двадцатилетний опыт брака. Жениться на ком-либо из своих нельзя. Начнется грызня, борьба за право стать царским зятем. Но и официальное сватовство к иностранным принцессам не устраивало волокитой процесса: только засылка сватов и переговоры дипломатов заняли бы несколько лет. А сына надо рожать было уже сейчас. И вдруг поляки сами предложили сватовство. Да, невеста была, что уж говорить, чересчур засидевшаяся, но зато она удовлетворяла сразу всем пожеланиям, включая и достойный род, чьи представители не будут иметь возможности мешать Василию Ивановичу или диктовать ему свою волю. Ведь все родственники останутся за границей его владений!
К этой свадьбе готовились все. Многие даже интриговали, дабы получить свой свадебный чин или попасть в список приглашённых к великокняжескому столу. И, разумеется, Андрею тоже "посчастливилось" принять участие в этих событиях. Началось с того, что он оказался в списке тех, кто был с государем в бане. Причём ему досталась роль чашника, то есть подающего государю чашу с холодным квасом. Довольно почётно, если учесть, что тот же князь Телепнев стоял на ушате, то есть зачёрпывал ушатом воду и подавал его другому царедворцу для омывания государя. Как говорится, Бельские с Шуйскими мыли, а Ростовские воду носили. Благо хоть не в кафтанах всё делать нужно было, а то упарились бы до потери сознания.
Да что Андрей. Его Варечка тоже не прошла мимо церемоний. Как оказалось, молодую княгиню определили в состав фрейлин государыни. Но тут Андрей был только рад за супругу. Ведь полячка в своей Мазовии привыкла к другому укладу, а Варя за эти годы многое почерпнула от мужа. Вроде и не хотел, а получил себе жену не сильно-то и похожую на теремных затворниц. Зато теперь получалось, что у неё были все шансы выйти в близкие подруги к государыне, которая будет обязательно скучать по былым порядкам. Ну а про ночную кукушку уже и без того не раз говорилось.
Так что за свадебным столом оказался не только сам князь, но и его жена. Весь вечер гости много ели, пили, посылали здравницы молодым и шутили над ними. Наконец-то с кухни принесли на огромном блюде лебедя, а перед ним жареную курицу. Дружка государя, князь Бельский, подхватил курицу и, завернув ее в ширинку, потащил в спальню. А вот гости, проводив молодых в опочивальню; вернулись в палату, чтобы наконец-то от души поесть и попить. Впрочем, долго почревоугодить Андрею так и не дали. Ведь ему, согласно чина, предстояло "спать седьмым у постели".
А утром вновь был банный обряд, и Андрей с больной головой от похмелья вновь угощал государя холодным квасом, каждый раз сам с удовольствием делая пробный глоток. Ага, удостоверяясь, что поданный квас не отравлен.
Впрочем, жена тоже ходила в мыльню с молодой государыней, так как оказалось, что по-русски Анна говорит ещё с трудом, а вот польской мовы московские боярыни не ведали, кроме княгини Барбашиной. А поскольку Анне вовсе не хотелось быть "бессловесной", то она и приблизила к себе княгиню слова ради.
А уже через неделю после свадебных торжеств состоялся и первый совет, на котором массово пошли новые назначения. Так Андрей примерил-таки на себя шапку боярскую, а князь Михаил Кубенский стал окольничим. Поменялись начальники в некоторых приказах и избах. А потом перешли к делам насущным. А точнее, что делать с Ливонией.
