— Вот те бабушка и Юрьев день, — почесал в голове Серафим, осмысливая сказанное дьяком. Его старый товарищ высказался куда менее культурно, но зато более эмоционально. И по древней традиции оба завернули в ближайшую корчму, пропустить стаканчик-другой мёда пенного, да подумать хорошенько. А к концу увесистого горшочка порешили, что царь знает, что делает. Говорят, у бискупа врагов много, так что чем наполнить перемётные сумы им найдётся. А большего воину и не надо.
В связи с холодной зимой озеро более-менее очистилось ото льда только к середине мая, однако столь долго ждать Бланкенфельд не мог и речной караван вышел из Пскова в первой декаде мая, лавируя между плавающих льдин. Вместе с ними вышли и будущие юрьевцы, набранные со всех концов Руси великой. Им предстояло заменить собой часть немецкого населения древнего города. Всё же Рюриковичи не были столь доверчивы к иноземцам, как Романовы и всегда предпочитали замещать чужих людей на своих подданных. Тем более что и повод к такому отношению горожане дали сами. Архиепископ может и не был подобным решением доволен, но молчал, понимая, что сейчас от него мало что зависит. Да и предательства себя любимого он тоже спускать не собирался. А горожане Дерпта хотели скинуть его власть по примеру мятежной Риги. Так что пусть это будет уроком. Им и тем, кто отказался от него за прошедшие годы.
В Юрьеве прибывший обоз и подкрепление встречали с большой радостью. На улицу выгнали почти всех горожан, велев одеться в добротные одежды, торжественно звонили колокола в церквах и соборах, уцелевших после лютеранских погромов, хлопали над головами многочисленные стяги. Бланкенфельд в праздничной ризе въехал в город как истинный хозяин. Спешившись возле центрального собора, он отслужил благодарственный молебен и лишь после того проследовал в замок, где его уже ждали Василий Поджогин и русские воеводы князь Андрей Михайлович Шуйский, ещё не ставший Честоколом, да князь Семён Дмитриевич Серебряный-Оболенский.
Вместе с Бланкенфельдом прибыли и его рыцари: Роберт Энгельгардт, чьё поместье Ацегаль находилось близ Риги, Арнт фон Адеркас, представитель древнего рода, вассального рижскому архиепископу и Йохан фон Шауэрбург. Увы, но от былого величия архиепископской свиты не осталось и следа; никто не любит проигравших. Хотя приезд Роберта и встряхнул надежду в душе Бланкенфельда. Всё же Энгельгардты никогда не были ничьими вассалами, кроме Ордена.
Зал был ярко освещён с помощью подвесной люстры. Окна были заделаны слюдяными ставнями и закрыты. Выскобленный чуть ли не добела пол устилали вычищенные ковры и шкуры. Стены же по-прежнему украшали гобелены с изображениями охоты и ристалищ, а также сцен из жизни святых.
Остановившись возле массивного стола, на котором были разложены различные карты, архиепископ вдруг сложил руки в молитвенном жесте и забормотал что-то на латыни. Услыхав его слова, рыцари тоже молитвенно сложили руки, русские же просто молча стояли, ожидая конца молитвы. Впрочем, Бланкенфельд не заставил себя ждать и, прекратив бормотание, осенил крестным знамением всех присутствующих в зале.
— С благословения Божия должно начинаться всякое дело, — серьёзно произнёс он, опускаясь на стул, — тем более такое стоящее.
Воеводы молчаливо перекрестились, словно приняв подобное благословление, и подошли к столу.
— Как долго будут собираться ваши последователи, и сколько их будет? — первым заговорил Поджогин, обращаясь к архиепископу.
— Ещё пару недель, — вместо Бланкенфельда ответил фон Адеркас. — Вот только истинно верных клятве осталось не так уж и много. Думаю, всего под рукой у его преосвященства будет около тысячи воинов.
— И шесть сотен поместной конницы, — чуть ли не печально вздохнул Шуйский. Он-то надеялся получить под руководство куда более значительные силы, дабы на ратном поле суметь доказать кое-кому, что он уже далеко не мальчик.
— Плюс двенадцать орудий, три из которых способны проломить стены почти любого замка, — напомнил князь Серебряный. — С учётом доставленных припасов, это позволит быстро привести округу к повиновению её настоящему хозяину.
— Хорошо, две недели уйдут на сборы, — начал горячиться Шуйский. — А куда мы пойдём в первую очередь?
— Государь отписал замирить округу, — строго напомнил Поджогин. — Этим и надобно заняться, князь. Уже на подступах к Юрьеву стоят непокорные замки, которые могут стать опорой для орденского войска. А Плеттенберг, едва узнает, что его преосвященство нынче в Юрьеве, немедленно двинется в нашу сторону. Кстати, ваше преосвященство, а что будем делать с укреплёнными монастырями, если они не захотят сдаваться? Оставлять их за спиной глупо и опасно.
Бланкенфель думал довольно долго, а потом тихо произнёс:
— Я думаю, братия сумеет сделать правильный выбор. Но если господь не даст им разума, мы помолимся за их бедные души.
Услыхав подобный ответ, Энгельгардт печально вздохнул, но спорить не стал. Как военный, он прекрасно понимал всю опасность оставления таких вот неподавленных очагов в тылу у наступающего войска. Но как истинный католик, он с трудом представлял себе штурм католического монастыря.
Словно угадав его мысли, архиепископ произнёс, обернувшись к нему:
— Не печальтесь, мальчик мой. Увы, стезя руководителя такова, что ему часто приходится выбирать не самые приятные варианты. Однако я сделаю всё, чтобы монахи не стали большим препятствием нашему походу.
— Округа — это хорошо, — продолжал горячиться Шуйский. — Но если совершить быстрый марш, есть все шансы застать врасплох Феллин! Захват столицы может перевернуть весь ход войны!
— Окстись, князь, — возмутился Поджогин, плевав на родовое величие Шуйского. — Сил на захват Феллина у тебя не хватит, а ежели по пути встретится орденское войско, то совсем худо будет.
Князь Серебряный ощутимо напрягся, зная взрывной характер Шуйского, но тот, к его изумлению, молча проглотил обидные слова, лишь желваки заиграли на его скулах. Но это ещё больше не понравилось князю: похоже, Шуйский задумал поискать воинской славы, ослушавшись даже государева повеления, но, дабы ему не помешали, решил сделать это уже потом, в походе. Видимо, у него с князем назревал неприятный, но нужный разговор.
— Как я понимаю, ваше преосвященство, — видя, что Шуйский молчит, продолжил между тем Поджогин, — вы останетесь здесь, в Юрьеве?
— Нет, сын мой, — мгновенно ответил архиепископ. — Я пойду с армией. Думаю, рыцари и монахи епископства быстрее откроют ворота мне, чем вам или моему представителю. А с городом и вы вполне успешно справились.
— Что же, — нельзя сказать, не покривив душой, что Поджогин был раздосадован подобным решением архиепископа. — Я, конечно, ожидал иного, но если вы настаиваете, то не смею вас удерживать. Возможно, вы окажитесь правы, а это сбережёт не только жизни воинов, но и столь драгоценный припас. Мы же за городом присмотрим со всем старанием.
— Вот и отлично, — рубанул Бланкенфельд. — Предлагаю первым делом идти на Фалькенау. Там, в дельте реки Амме стоит цистерцианский монастырь. Он построен в крепостном стиле и давно служит как защитник Дерпта и водного пути по Эмбах. К тому же, монастырю принадлежат многие окрестные угодья, и он обладает огромной властью над округой. Жаль, что его настоятель Ламберт умер, а нынешний назначен вопреки всем канонам и не поддерживает меня. Но, думаю, у него хватит разумности не устраивать кровопролитие.
— Согласен, — тут же высказался Шуйский.
— Думаю, стоит начать с него, — поддержал князя Серебряный.
— Это правильный выбор, сеньор, — склонил голову фон Адеркас.
— Что же, — расплылся в довольной ухмылке архиепископ. — Тогда ждём сбора рыцарей и выступаем на Фалькенау.
— Да будет так, — подвёл итог совета Поджогин.
А пока в замке решали судьбу кампании, Серафим с детьми наслаждался выпавшим отдыхом: гулял по немецкому городу, прицениваясь к местным товарам, или, когда подходила его очередь, помогал властям в депортации части населения на Русь. Из четырёх тысячного города русские собирались в несколько приёмов вывезти почти тысячу человек, заменив их девятьюстами своих поселенцев. Причём даже архиепископ ещё не знал, что это было бы вовсе не последнее испомещение. Так что если всё пройдёт без сучка и задоринки, то вернувшийся из похода Бланкенфельд застанет уже не привычный ему немецкий Дерпт, а настоящий русский Юрьев с новым городским уставом. Для чего Василий Поджогин внимательно перечитывал все городские привелеи и законы, решая, что можно оставить, а что придётся отринуть, как вредное для Руси. При этом он часто заглядывал в маленькую книжицу, где был напечатан свод законов городка Овла, построенного далеко на севере. Просто потому, что сей свод был уже государем одобрен, а городок, насколько Поджогин ведал, рос и процветал. Правда он, как и вся округа, пока что не платили в казну налогов, но заповедные годы уже окончились, так что вскоре можно будет глянуть на то, как новые земли справятся и с налоговой нагрузкой.
Ну а что касается самого похода, то, как не торопил рыцарей князь Шуйский, но армия Бланкенфельда собралась лишь три недели спустя, как раз в тот момент, когда скорый гонец принёс известие о взятии новгородцами Нарвы и выдвижении русского войска вглубь Ливонии. Быстро проведя смотр собравшихся и оставшись им не очень доволен, Шуйский предложил архиепископу, который был главным в объединённом войске, выступать. Бланкенфельд, не видя причин задерживаться, согласился с князем, и русско-орденское войско выступило в сторону мятежного монастыря.
* * *
*
Давно уже Олекса не был так озадачен, как в этот новый, 1526 год. Превратившись в одного из самых богатых людей Полоцка, он и двор перестроил по-новому, как у князя видывал, и землицы прикупил недалеко от стен. Дети уже подрастали — будет, что кому отписывать. Ткацкие мастерские, что поставили в складчину с несколькими купцами, выделывали тонкий лён, который хорошо продавался в заморских странах. А в последние годы и вовсе кружевное шитьё осваивать стали. Тут и русские девицы-мастерицы трудились, и из заморья мастеров доставили. А что, кружевное-то бельё очень даже нарасхват идёт. И не только в закатных странах. Нынче и на женских сарафанах иные места искусным кружевом отделаны и на богатых мужских кафтанах появилось орукавье, что кружевом украшалось. Князь-надёжа перед своим заморским вояжем пошил себе такие кафтаны, ну и у самого Олексы он нынче тоже имелся.
Канатные же мастерские и вовсе в силу вошли. Местные мастера давно уже иноземный станок разобрали да изучили, так что теперь их не надобно было из заморья везти, а прямо тут, в Полоцке и делали. Канаты на них выходили достаточно прочные, так что простую пеньку полочане давно на торг возить перестали. Зачем, коль изделия из неё дороже выходят. Нынче полоцкие канаты не только по всей Балтике, но и в голландском Антверпене известны. Канатные мастера немецкие, конечно, пытаются конкуренцию устраивать, но куда им. Русская цена их цену завсегда бьёт, а у кого нынче лучше качество, это ещё посмотреть надобно. Впрочем, благодаря князю, нашёлся русским канатам и новый рынок, да какой! Имперский! Это же надо, гишпанцы у врагов своих, франков, канаты втридорога покупают. Так нам пеньки не жалко, а работники увеличению прибытка и вовсе только рады будут. Люди-то на мануфактуре по количеству сделанного расчёт получают. Так что им новый объём только в радость пойти должен.
Так что жил себе Олекса в Полоцке припеваючи и бед не знал, покуда не пришло из Москвы письмо. Писано оно было, конечно, воеводе, ну так кто ж не ведает, к кому воевода пойдёт, коль ему повелят речную флотилию смастерить да по-быстрому. Разумеется, к Олексе. Ведь под ним большая часть полоцких плотбищ ходит.
Ох, что тут началось! Флотилия та предназначалась для транспортировки по Западной Двине войск, артиллерии и припасов к Риге. А строительство потребовало большого количества материалов, которые свозили в Полоцк со всей страны. И потянулись возы с деревом, смолой и корабельным припасом из Смоленска, Торопца, Вязьмы и даже самой Москвы. И каждый дьячок пытался от того вала себе в карман что-то отложить. Вот и пришлось Олексе строчить слёзные грамоты воеводе полоцкому, да князю-спасителю. Причём на князя у Олексы надежд больше было. И когда в Вязьму, где местные власти придержали большой смоляной обоз (большой потому, как только на один струг требовалось три пуда смолы), прилетело разгромное письмо от царского имени, Олекса убедился, что не зря он на князя-надёжу надеялся. Потому как об том обозе он полоцкому воеводе отписать забыл, так как тот и без того на купца уже смотреть не мог. Ведь кроме скоб, гвоздей и прочей мелочи, вынужден он был отряжать на верфи крестьян для валки леса и плотников, для помощи плотбищным работникам. А Олекса всё оббивал и оббивал пороги воеводского дома, требуя то одно, то другое.
Зато к началу марта дерева было заготовлено столько, что хватало его на постройку почти двух сотен судов. А всего через полтора месяца в Полоцке было уже сделано их сто двадцать штук, и ещё восемьдесят были заложены, за что полоцкий воевода был удостоен похвалы от царя. При этом сами струги были довольно крупными и вмещали по пятьдесят пехотинцев со снаряжением и припасами.
А когда к Полоцку стали прибывать царские полки, на реке уже качалось более трёх сотен стругов да насадов, готовых везти их по реке до самой Риги. Олекса же, изрядно похудевший за прошедшие месяцы, сдав свою работу царскому воеводе теперь изредка поднимался на крепостную стену и, смотря на дело рук своих, блаженно улыбался, вспоминая трудовые будни. Его тоже не обошла стороной царская награда, но вид хорошо исполненной работы радовал его куда больше. А ещё грела душу надежда, что возьмут царские войска Ригу и не будет тогда у него проблем с морскими перевозками. А то рижане, несмотря на все договоры, так и норовили старые времена вспомнить.
* * *
*
В первых числах июля царское войско начало организованно садиться на построенные для похода суда. Маршрут для главного удара был выбран весьма удачно: водный путь по Западной Двине, даже без выхода в Балтийское море, представлял собой прекрасную операционную линию, позволявшую быстро усиливать действующую армию в ливонских землях. А создание флотилии позволило сократить до минимума армейские обозы, ведь суммарная численность собираемой для похода армии предполагалась в двадцать тысяч человек, с учётом пяти тысячи московских стрельцов и Государева Большого наряда, включавшего в себя двадцать два стенобитных орудия, одиннадцать мортир и две дробовые пушки.
Под парусами, помогая вёслами, плыли по реке судовые рати, а по бокам, берегом, шла конница. Границу Ливонии русские войска пересекли в середине июля 1526 года. И первой целью на их пути стал стратегически важный Динабург, закрывающий дальнейший путь по Западной Двине. 18 июля 1526 года город был осаждён, сначала частями Передового полка, а 20 июля, после подхода уже и основными силами русской армии. Крепость была окружена осадными батареями, которые начали массированную бомбардировку. В ночь на 31 июля русские войска пошли на штурм, по результатам которого, как сообщается в Разрядной книге: "государевы ратные люди город Диноборг взяли, и дворы, и костелы выжгли, а немецких людей высекли, и наряд, и всякие пушечные запасы поимали".
