— А всё же надобно полцифры добавить, — бросил один из братьевых умельцев другому.
— Пожалуй, да, — согласился тот, берясь за шило. — Так мы их всех накроем.
И оба умельца принялись протыкать свинцовые трубки в новом месте.
Так европейцы в лице ливонского рыцарства и его воинов впервые познакомились со шрапнелью. И это знакомство им очень не понравилось. Ведь это были не привычные им бомбы, взрывающиеся на земле, а летящие с неба свинцово-оловянные, для большей твёрдости, пули, разящие даже одоспешенных воинов. Второй залп накрыл уже обе колонны. После третьего накрытия скорость отхода ливонцев резко увеличилась, а после пятого они перешли на бег, стремясь скорее выйти из зоны поражения. Ведь у любой пушки, даже и русской, есть предельная дистанция для стрельбы. И тогда в эту бегущую толпу, реализуя весь свой таранный потенциал, и ударили русские панцирные бояре. После их удара на левом фланге ливонцев началась паника, и ливонские бойцы обратились уже в самое настоящее в бегство.
Одновременно с ударом панцирной рати центр ливонских позиций атаковал отряд поместных. Приближаясь на максимально близкое расстояние, они осыпали противника стрелами, а затем стремительно уходили за пределы ружейного огня. И хотя большого успеха они не достигли, однако этот удар сковал весь ливонский центр, не давая тому помочь своему левому флангу.
А пока левый фланг орденской армии исчезал на глазах, а центр сдерживал атаки русской кавалерии, по правому флангу ливонцев ударили остававшиеся до того последним княжеским резервом сотни панцирной рати, что в пылу сражения, смогли, оставшись незамеченными, провести обходной манёвр. Несмотря на то, что их было меньше, их внезапный удар позволил опрокинуть орденскую конницу, а вслед за ними была смята и пехота.
Видя гибель обоих флангов, центр ускорил отход под прикрытие собственной артиллерии. И оттого повального избиения бегущих у русских всё же не получилось. Вальтер фон Плеттенберг в очередной раз доказал, что тогда, под Смолином, он не просто схватил удачу за хвост. Перед ставкой магистра выстроилась цепь пикинёров и стрелков последнего резерва, подкреплённая пушками. Так что теперь уже русским пришлось испытать на себе то, что чувствовали ливонцы, подбираясь к русским позициям.
И, оставив перед ливонским строем тела своих павших и раненных товарищей, панцирники и поместные, так же, как несколько часов назад орденцы, откатились назад, зализывать раны. А Иван, оглядывая новую диспозицию, принялся гадать: стоит ли продолжать давить на магистра, или лучше оставаться на укреплённых позициях, наступать на которые ливонцам теперь будет куда сложнее. Потому что, если до боя князь всё же с сомнением относился к очередной придумке брата, то теперь он собирался поливать свинцом марширующие колонны сразу, с первого момента их атаки, благо таких "стреляющих ядер" у него пока что было много.
В конце концов, решив, что не стоит дразнить удачу, князь решил остаться на месте и ждать, что придумает его визави. А с учётом того, что в нескольких днях пути шло за Передовым полком основное русское войско, многое магистру придумать не позволяло само время. Впрочем, фон Плеттенберг, посчитав потери и оценив действия русской новинки, тоже не был готов к продолжению сражения.
А между обеими армиями простиралось поле, усыпанное телами убитых и раненых. Люди и кони, брошенное оружие, поверженные флаги и громкие стоны. Страшный финал любой битвы.
Выставив усиленные дозоры, Иван велел послать людей в поле — собирать трофеи, помогать своим раненым и добивать вражеских. Не по злобе, а из-за милосердия. Ведь те, кто был просто контужен или ранен довольно легко уже сами либо отходили, либо отползали в сторону своих. А вот тяжёлые вряд ли были способны пережить хотя бы ночь.
Своих раненных спешили как можно больше подобрать до темноты. Их сносили в лагерь к реке, где лекари им перевязывали раны, накладывали лубки, отрезали повреждённые и не годные к сращиванию или лечению конечности, поили немощных, а попы пели молитвы и давали отпущения грехов тем, кто вряд ли сможет вырваться из лап костлявой.
Да и в стане врага весь вечер и всю ночь горел огонь многочисленных костров и слышался непонятный шум, что заставило русскую рать спать вполглаза и усиленно проверять дозоры. А утром выяснилось, что ливонцы ушли. Ушли, оставив поле боя за русскими.
Иван, конечно, сразу же выслал вдогон легкоконную разведку, но сам, с полком, остался тут ещё на сутки, отправив гонца к главным силам.
Командовавшие Большим полком воевода князь Василий Васильевич Немой-Шуйский да окольничий Михаил Юрьевич Захарьин, получив подобные известия, тут же отправили в погоню за магистром большой конный отряд во главе с князем Семёном Курбским. Тот ливонцев, конечно, догнал. Да только после того, как большинство из них успело уже переправиться через реку Суда и организовать на переправе крепкую оборону. Порубив с досады тех, кто не успел оказаться на другом берегу, князь Семён принял решение возвращаться к основному войску, по пути хорошенько пограбив округу, дабы воины смогли набить свои перемётные сумы хабаром.
А вот магистр, убедившись, что русские действительно ушли, спешно повёл своё войско к замку Зегевольд, где собирался соединиться со своим ландмаршалом и уже потом думать, что же делать дальше.
* * *
*
Бланкенфельд оказался прав: монастырь Фалькенау не стал оказывать никакого сопротивления и открыл ворота перед орденско-русским войском. Архиепископ, воспользовавшись оказией, тут же навёл в этом ключевом пункте должный порядок и назначил нового настоятеля. Пока временно, но после победы обещая утвердить его в должности уже окончательно.
Затем объединённая армия двинулась сначала вверх по реке Эмбах, а потом круто повернула к югу и вышла прямо к вассальному замку Кавелехт. Впрочем, после Фалькенау замок на русских впечатления не произвёл. Каменная башня с оградой не выглядела надёжной защитой, что поняли и сами рыцари, засевшие в ней. Едва только посоха начала устанавливать стенобойные пушки, как с крыши громко пропела труба, а в открывшейся двери показался человек с белой скатертью в руках. Вассал покорно склонил голову перед своим сюзереном.
Дальше на юг лежали очередные замки таких же вассалов дерптского епископа: Ранден, Конгота, Ринген и Оденпе. Вот только Андрей Шуйский, одержимый иной идеей, неожиданно внёс на рассмотрение своё видение дальнейшей цели похода. И Бланкенфельд, Энгельгардт и фон Адеркас словно заразились дерзостью молодого Шуйского, а князь Серебряный с горечью понял, что он со своим мнением остался в меньшинстве. Впрочем, Феллин и вправду был достойной целью, способной пасть к ногам мятежного архиепископа, не смотря на свои крепкие стены. Ведь с большой долей вероятности можно было утверждать, что армия из столицы, если она там и была, уже ушла. Потому как потеря Нарвы была слишком значима для Ордена, чтобы он на неё не отреагировал.
В общем, пополнившийся новыми воинами отряд архиепископа спешным маршем направился в сторону озера Ворсегерве, славящимся своим угрём, где вновь пересёк реку Эмбах и не останавливаясь надолго нигде, вышел на феллинскую дорогу.
Истекал зноем июль, а мокрые от пота и грязные от пыли, но веселые в чаянии предстоящего дела шагали ратные люди по ливонским дорогам, скинув бронь и тяжёлое оружие на заводных коней. А чтобы не получилось оказаться перед врагом голыми да сирыми, далеко вперёд уходили конные сторожки. Вот они-то первыми и повстречались с врагом.
Серафим в тот день был как раз в головном дозоре и одним из первых выскочил на край поля, на другом конце которого и открылся взору построенный в боевой порядок немецкий полк. Словно лес, колыхались над ним бесконечные ряды копий и стягов. А беззаботный ветер доносил до русского слуха пение чужих труб.
Увы, но дорогу объединённой армии преградили отряды ландмаршала, который, поняв, что его сил для отбития Нарвы не хватит, спешил на соединение с основными силами магистра. И ни русские ни немцы к подобной встрече оказались не готовы одинаково. Однако Платтер, углядев, что у него войск пусть и не на много, но больше, решительно повёл дело к битве.
Выставив вперед длинные рыцарские копья и все убыстряя и убыстряя бег двинулась на русский строй железная немецкая "свинья". Вот только навстречу ей шёл такой же бронированный строй и гудела земля под глухим топотом тысяч конских копыт. Сшиблись!
Что кому в бою делать, о том большие воеводы думают, а поместные знай их наказы выполняют. Вот и Серафим: сказали стоять, стоял, похлопывая верного коня, а сказали вперёд и, саблю наголо и вперёд, рубить басурман. Вот только как-то не повезло ему в этом бою. Молодого послужильца, что держался одесную, срубили практически сразу, тот, возможно, и не понял, кто его убил. А потом закружилось всё, как в калейдоскопе. Вот немецкое копьё чуть не пробило грудь, а вот уже и сам немец подставился под сильный, сверху вниз, удар, но сумел прикрыться огромным мечом, да так, что у самого Серафима рука заныла. Сыновья! Их он потерял из виду уже давно, но верил, что переживут бой, а не сгинут, как его послужилец.
Какой-то кнехт, почему-то без шлема, попытался поддеть его копьём снизу, но не смог, а потому и получил саблей по неприкрытой голове, рухнув в густую траву, обливая её горячей кровушкой. А не балуй!
Взмах вправо, прикрыться слева. Рука уже порядком устала, а конца бою нет и нет. Да и опытным воем был Серафим, а потому понимал, что одолевают враги, хотя свои ещё держались, ещё прикрывали друг друга, но медленно пятились, готовые вот-вот оборотиться в бегство. И когда под согласные певучие звуки своих труб во фланг русско-орденской рати ударил очередной конный полк поместные, наконец, не выдержали и побежали...
Бежали позорно, некоторые роняя оружие, а кое-кто и вовсе падал на колена и прикрывал головы руками, прося пощады. Орденцы же, в своих развевающихся плащах, вскачь неслись по полю, наотмашь рубя бегущих, вымещая на них свой страх и свою беспомощность. Да, они не отбили Нарву, но здесь и сейчас они побеждали, а враг бежал. А ведь победа это было сейчас то, что наиболее нужно для боевого духа!
Однако среди убегавших ещё не все потеряли голову. И нашёлся-таки тот, кто смог собрать вокруг себя небольшой отряд, готовясь отсечь вошедших в раж рыцарей от убегающей толпы. Иначе бойню было уже не остановить, а значит в ней поляжут все. А так основной массе удастся уйти за перелески, где их можно будет собрать и перестроить оставшихся в живых, вновь превратив их в ратников.
И Серафим, который так и не успел поддаться панике, оказался среди этих немногих. Он бы, может и промчался дальше, но сыновья. Они и вправду были живы, и удирали сейчас с основной массой бегущих войск. А кони то у них не самые быстрые да выносливые. Сам ведь их покупал. И раз господь велит сделать выбор, то и выбирать тут нечего. Пусть уж сыновья спасутся и продолжат род. А он на белом свете пожил, да и пасть за други своя не грех, как батюшка говаривал. Старый помещик выхватил саблю: веди, сотник, покажем псам-рыцарям, как православные вои умирают!
Небольшой конный отряд врубился в немецкий строй и — о, чудо! — свершил то, что и было задумано: заставил немцев оторваться от преследования бегущих, дабы порубить внезапно возникшую на пути преграду.
Волна немецкой конницы затопила смельчаков. Сколько перед смертью он забрал с собой, Серафим не ведал. Может многих, а может и ни одного. Он рубил, пока сабля не выскочила из онемевшей руки. И конь его, пронзительно заржав, вдруг повалился на землю, увлекая за собой и всадника. Наверное, следуя больше привычке, Серафим успел выдернуть ногу из стремени и даже не оказался придавлен тяжкой тушей к земле, но лишь затем, чтобы увидеть, как сверкнула на солнце сталь чужого меча...
Нил скакал по полю, пьяно раскачиваясь в седле. Не было сил натянуть повод, да и желания тоже. Но конь сам вынес его из сечи и укрыл от чужих глаз в густом подлеске. А кругом шли, скакали, ковыляли, ползли ратники разбитых сотен. Спешили уйти как можно дальше, понимая, что только вёрсты спасут их от гибели или плена.
Он так и не понял, в какой миг возле него объявился Прохор, на раненом и шатающемся коне, весь в своей и чужой крови.
— Жив, брат! — с трудом выдавил он из себя.
— Угу. А батько погиб. Сам видел, как их сотня погоню отрезала. Сгинул, дабы мы смогли утечь.
— Прими господи душу его, — сил чтобы перекреститься у Нила не нашлось.
— Ничо, брат, мы ещё с рыцарей спросим, — зло проговорил Прохор. — За всё спросим.
Разгром был страшен. Сотни и сотни неподвижных тел усеяли истоптанную траву чьего-то поля. Вдалеке победоносно пели немецкие трубы, а рыцари либо спешивались сами, либо посылали слуг, сдирать доспехи с убитых. С особой радостью ворвались они в обоз, давно покинутый возничими. Оружие и припас, награбленный врагами хабар и деньги — всё это досталось орденцам. Ландмаршал торжествовал: первая победа, первые трофеи. Как же они нужны сейчас рыцарям Ордена! Эх, сейчас бы рвануть вослед за этими схизматиками и на их плечах ворваться в Дерпт, но вряд ли они взяли в поход с собою всех. А это значит, что взять город с налета, скорее всего, не получится и придётся заниматься долгою осадой, на что у Ордена сейчас нет времени. Нет, нужно поспешать на соединение с магистром, пока русские не собрались с силами, и там уже решать, что делать дальше!
* * *
*
Отчёты послужильцев, съехавшихся в Москву, в основном князя порадовали. Правда старого дружка Олексы, ввиду порученного ему дела, на собрании не было, и за него отчитывался смоленский управляющий Донат Капуста, благо смоленские вотчины в основном на Полоцк и работали. Впрочем, там уже давно было всё отлажено, так что, если не считать потери от ненастного года, то ситуация в целом оценивалась на "хорошо". А учитывая, что Олекса смог закупить в той же Померании столь потребное людям в эту тяжкую годину зерно, то на северо-западе и вправду было всё отлично.
Эх, Олекса, Олекса. Попав в земли, издревле живущие торговлей, этот бывший житель татарского пограничья показал, что с предпринимательской жилкой и у него всё отлично, и он не за дружбу с князем занял доходное место полоцкого управляющего. Так, получив простое задание оценить рынок померанского герцогства, он не только сделал это, но и с грацией истинного носорога тут же попытался ворваться в местную торговлю, не дожидаясь от начальства особых распоряжений.
А всё дело было в том, что Померания, как и все прибалтийские страны, с их умеренным климатом, постепенно становилась бойким потребителем английского сукна, большая часть которого представляла собой довольно грубые сорта неярких расцветок. Таким вот образом предприимчивые островитяне, испытывая трудности с продажей своего сукна в торговых центрах Западной Европы, где царили куда более умелые конкуренты, нашли для себя доступный и достаточно ёмкий рынок сбыта для продукции своих ткацких мануфактур. Однако Олекса, прикупив для образца английские ткани, быстро убедился, что производимые в том же женском монастыре матушки Ефросиньи полотна получаются ничуть не хуже заморских. А ведь из Риги или Норовского в тот же Штеттин плыть куда меньше, чем из Лондона. А раз так, то и задался бывший послужилец вопросом, а почему же это русские ткани ещё не заполонили штеттинский рынок? Ладно бы штеттинцы их сами производили, но они же чужое берут, так какая им разница, чьё сукно брать, если цена ещё и ниже, чем у конкурентов будет! Так что, в тот момент, когда Андрей гостил послом у померанских герцогов, олексовы люди там же уже вовсю торговали русскими тканями, страшно демпингуя против чужой цены и мало обращая внимания на пустые угрозы конкурентов. А что такого? Англии нужны лес, лён, смола, деготь, канаты, веревки и парусина? Так русские купцы сами готовы всё это привезти прямо в Лондон. Англия нуждается в зерне с Балтики, так как собственного зерна стало не хватать, особенно в неурожайные годы? Так русские купцы готовы сами всё это привезти прямо в Лондон. И взамен возьмут не серебро, с которым у островитян стало плохо, а то, что у Англии есть в большом достатке: олово, свинец, шерсть и даже железо.
