Городок Решт, в русском произношении уже превратившийся в Рящ, был своеобразным центром левобережья Гиляна и этакий противовес к древней столице — Лахиджану. Городок был довольно древним, появившись на свет как небольшое укрепление в болотах меж речками Зарьюб и Гохар для защиты местных жителей. От моря, с которого чаще всего и приходила опасность, он был отделён десятками вёрст, так что внезапно напасть на него морские разбойники не могли. Однако время шло и городок стал постепенно расти, превращаясь в торговый город деревянных лачуг, узких кривых улочек и каменных караван-сараев. У него даже появился свой порт — деревенька Пир-Базар в Энзелийской лагуне, раскинувшейся за узким полуостровом не столько вглубь берега, сколько в ширь. А узкий вход в лагуну охраняла другая деревенька — Энзели, служившая пограничной заставой.
Вот сюда-то и пришёл небольшой караван русских купцов в надежде обрести новый рынок. И Гилян не подвёл их ожиданий.
Здесь, как и по всей Персии, большим спросом пользовались кольчуги, что могли выдержать удар стрелы, а также изделия из хорошего металла. Хорошо брали кожу и кожевенные изделия, европейские сукна и моржовую кость, стекло и писчую бумагу. А платили за всё шёлковыми тканями и шёлком-сырцом, булатными саблями от очень дорогих, с тонкой отделкой, до более-менее приемлемых, которые на Руси уйдут рубля за четыре-пять, пряностями и драгоценными камнями. Продавали тут и рис, который выращивали сами же гилянцы. В общем, у Никиты глаза разбегались от обилия выбора. Так что расторговался он довольно быстро и весьма прибыльно. И только отбытие молодых товарищей, что помогли ему разобраться в тонкостях местной торговли, да послужили переводчиками (хотя язык местных и был особенным, но персидским тут владели многие), вызывало у него определённую грусть. Но у каждого свои пути-дороги. Сёмка и Ковердяй, осмотревшись в Реште, готовились совершить с одним из ближайших караванов поездку в Казвин, а оттуда, коли повезёт, и до самого Гурмыза (как именовали на Руси Ормуз) добраться собирались. Ох и придётся ребятам поскитаться по чужбине, прежде чем вернутся они в родные просторы. Никита бы так не смог. Для него и полгода — срок! Так что уплывал он из Решта уже без попутчиков, отчего и дорога показалась в разы длиннее. А потом был Гостинный двор в устье Волги, перегрузка всего купленного с морских бус на речные струги и долгий путь домой вверх по реке. Ход на вёслах и под бечевой, нападения разбойников, бессонные ночи и тяжкий труд по перегрузке товара с крепко севшего на мель струга и обратно. Нелёгким выдался для молодого купца поход, но когда продал он всё купленное в Персии без остатка, то понял, что и в следующий год пойдёт он опять в те края, и впоследующий. Ибо доля купца такая: терпеть невзгоды ради хорошего прибытка. Да и хотелось встретиться да узнать, как там два друга-баламута, выжили ли, вернулись ли из своего похода...
* * *
*
Удачные походы против грозных казахов, что всего несколько лет назад силой выгнали ногаев из их кочевий в Дешт-и-Кипчак, не только усилили позиции Саид-Ахмеда среди беков и мирз, но и значительно укрепили его собственную веру в себя. Если до того он лишь изредка ввязывался в борьбу за ногайское бийство, то теперь, почувствовав вкус власти и побед, готов был бросить вызов любому, кто посмел бы оттеснить его от войска и власти. И всё же, возлежа на мягком, накрытом шелковым покрывалом ложе, он часто думал: а правильно ли он поступает, собирая войска против Агиш-бия и потомка Чингиза? В конце концов, единый хан позволил бы положить конец многолетней замятне и вернуть Орде былое величие времён великого Идигу и его сыновей.
Осторожно сняв со своей груди тонкую руку спящей наложницы, бей поднялся с ложа и вышел во двор, взмахом руки успокоив разом насторожившуюся стражу. Верные нукеры, они охраняли ночной покой Саид-Ахмеда, защищая его от рук ночных убийц. Увы, но тайно прирезать противника в постели вместо честного, грудь на грудь, поединка давно перестало быть для ордынцев чем-то непотребным. Как и война друг с другом, хотя Пророк и велел вести священную войну против неверных, а не славящих аллаха. Но видно что-то сильно изменилось под звёздами, что сейчас ярко сияли над его головой, и потомки потрясателей мира теперь с большим упоением резали друг друга.
А в Сарайчике давно царила ночь, когда дневной жар сменялся легкой прохладою, давая отдых от нестерпимого зноя всему живому. Над излучистой серебряной лентой Джаика поднимался невесомый туманный полог, а в его водах, словно в зеркале, отражалась красавица луна.
В такие часы хотелось думать о чём-то возвышенном, а не о войне и крови, но, увы, он был не простой кочевник, беспечно гоняющий стада по степи, и ему некогда было наслаждаться красотами, что дарует человеку природа. И вопрос правильности собственного выбора был для него более важен, чем вид сияющей луны на тёмном небосводе.
Так прав он или неправ? Орде поневоле нужен единый правитель, и тут уже без разницы, кто это будет — выборный бий или чистокровный хан. И если бы не Агиш, он бы, скорей всего, принял служение Чингизиду, но два барса не уживаются в одной норе! Агишу будет мало должности беклярбека. А разве уже не было такого под лунным светом, что иные мурзы правили за спиной своих ханов? Великий Тимур или неудачник Мамай — разве мало их примера для подражания? Но для подлинной власти над Ордой Агишу всегда будут мешать сыновья Мусы, то есть он, Саид-Ахмед и его брат Мамай. К тому же, предавший раз, предаст снова, а Агиш предавал не раз и многих, и верить его словам Саид-Ахмед не стал бы ни при каких обстоятельствах. А вот в то, что Агиш при любой возможности поспешит напакостить, рассорить его людей, перекупить падких на золото, вот в это он верил. И отсюда вытекало, что если он, Саид-Ахмед не желает быть прирезанным однажды на каком-нибудь мероприятии в ставке хана, то ему с Агишем никак не по пути.
Вдохнув полной грудью прохладный ночной воздух, бей молчаливо рассмеялся своим мыслям и в довольном расположении духа вернулся в дом. Он, как и великий Тимур не любил города, но в столице жил всё же не в юрте, а в мраморном с желтыми прожилками дворце, выстроенном здесь когда-то Ильбани-ханом.
Придя к решению, Саид-Ахмед, не теряя времени, начал готовиться к походу. Основную ставку он делал на внезапность удара, а потому считал особенно важным, чтобы в степи как можно дольше не догадывались о нависшей угрозе. Хорошо зная, что у Агиша есть среди его людей осведомители (как и у него среди агишевых соратников), от которых нельзя сохранить свои приготовления в тайне, бей распространил слух, будто он готовит большой набег на кочевья Мамаш-хана. И этому поверили, ибо подобные набеги Саид и Урак совершали каждый год, отгоняя казахов всё дальше и дальше на юг.
К началу июля сборы были закончены, и под рукой бея имелось теперь три неполных тумена отборного и хорошо снабженного войска. Всё, что ему оставалось — это пересечь степь и обрушиться на полки Агиш-бия. Что же делать с Хаджи-Тарханом он собирался подумать потом.
Но первыми к стольному городу прибыли не Агиш или Саид, а бей Мамай с царевичем Ислям-Гиреем. Поход выдался не из лёгких. В душном зное, среди клубов пыли конные орды двигались на восток. Ржали кони, скрипели арбы, толпы исхудалых рабов рвали жилы, помогая волам тащить через степь взятые Ислям-Гиреем для осады города пушки.
Орда, изнывая от жары, медленно тянулась по безмолвному шляху от колодца до колодца, пока впереди не заблестели широкие воды Итиля. Радости людей при виде величавой реки не было предела, радовались все: и воины, уставшие пить из бурдюков тёплую, а подчас и протухшую воду, и рабы, в предвкушении долгожданного отдыха. И только вожди похода хранили на лице хмурую задумчивость. Перейти степь, конечно, немалое дело, но впереди их ждала долгая осада и сражения. О том, что Агиш-бий тоже нацелился на Хаджи-Тархан, они были уже осведомлены и теперь ежедневно высылали далеко в степь легкоконные отряды разведчиков, которые должны были упредить их о подходе чужого войска.
Ведя коней в поводу, ордынцы спускались к прохладному плесу купать и поить коней. Не забывали обиходить и себя.
К вечеру людей стали донимать комары, которых отгонял лишь дым костров, разведённых для готовки густой похлёбки. Её сытый запах, разнесшийся над побережьем, заставил утробно заурчать животы основательно изголодавшихся за переход воинов. А потом сытый и усталый лагерь погрузился в сон, и лишь оставшиеся на страже воины да молодецкий храп нарушали опустившуюся на землю ночную тишь.
Орда простояла на берегу Волги почти двое суток, приходя в себя. И лишь потом неудержимым потоком тронулась в сторону древнего Хаджи-Тархана.
Город открылся взору издали. Крепкий свежий ветер гулял на речном просторе. С пронзительным криком кружились над водой чайки. А на высоком бугре, что поднялся к небу у речного берега, блестела в солнечных лучах лазурь минаретов, виднелись глинобитные строения да тянулись к небу дымки многочисленных очагов.
— Урусуты не пожалели дерева, оберегая покой Хусейна, — усмехнулся Ислям-Гирей, рассматривая довольно-таки крепкие стены портового города. — Когда воины хана были тут в последний раз, стена была куда меньше.
— Они не только городу стены обновили, они ещё и свой гостиный двор ими обнесли, — хмуро ответил Мамай. — Трудно будет выкурить их оттуда.
— Ничего, аллах поможет своим воинам, — уверенно молвил царевич. — А сухое дерево хорошо горит.
— Да сбудутся твои слова, Ислям, но, мне кажется, или к нам кто-то спешит?
Царевич тут же отвернулся от бия и вгляделся в слепящую ярким солнечным светом даль. Действительно от города к столпившимся воинам спешил какой-то человечек, размахивая белой тряпицей. Ордынцы, остановив коней, молча ждали его подхода, не проявляя враждебности, хотя кое-кто и накинул тетиву на рога лука. И вскоре человечек в довольно богатом халате предстал перед взором Ислям-Гирея и Мамая.
— Да будут благословенны твои годы, царевич, — низко поклонился он. — Чобан-Гирей, славный защитник Хаджи-Тархана, спрашивает тебя: зачем явился ты под стены города с войском? Разве крымский престол менее прельщает тебя?
— Дерзкие речи ведёшь, посланник, — слегка раскосые глаза Исляма опасно сузились. — И за меньшее лишали голов.
— Смерть — конец пути всего живущего, — смиренно произнёс гость. — Страшиться её стоит, но избежать нельзя. Однако всем в подлунном мире известно, что Гиреи чтят заветы предков и не убивают послов. Ведь я всего лишь уста моего господина и говорю лишь то, что он вложил в меня.
— Передай Чобану, что я хочу говорить с ним напрямую, — вновь усмехнулся Ислям. — Вон хороший островок. И не город и не стан моего войска. Пусть завтра приплывёт туда с десятком охраны. Я возьму столько же, и мы потолкуем обо всё, что его так заинтересовало.
— Слушаюсь и повинуюсь, царевич, да будут дни твои бесконечны, как бесконечно число звёзд на небе, — поклонившись до земли, посланник поспешил покинуть ставку вождей похода.
— Боюсь, Чобан-Гирей сам восхотел стать хаджи-тарханским ханом, — задумчиво произнёс Мамай.
— И тебе это не по нутру, бей, — понятливо покивал головой царевич. — Думаешь, не сможешь с ним сговориться?
— Лишь бы он не сговорился с Агишем, — зло зыркнул взглядом Мамай.
— Вот завтра мы и узнаем обо всём, — успокаивающе похлопал себя по ляжке присевший на седло, положенное на землю, Ислям.
На следующий день маленький безымянный островок, один из тысяч в дельте великой реки, превратился в место, где творится история. Здесь слуги Ислям-Гирея разбили большую юрту и расстелили дастархан, возле которого и сошлись два опальных в родных пенатах царевича.
Им подали различное мясо: жаренное на костре, вяленое и соленое, к которому в дорогих фарфоровых чашках поднесли соленый мясной отвар. Сдобренную пряностями ришту дополняли тонкие колбасы и прохладный кумыс. А на сладкое предлагались вяленая дыня и сушеные персики.
Вот только разговор царевичей не клеился. И всё из-за того, что Чобан-Гирей и вправду задумал стать хажди-тарханским ханом. Он даже попытался совершить в городе переворот, но проклятый урусутский посол сумел вовремя сбежать, прихватив с собой и младенца Махмуда. И вот теперь Ислям-Гирей требовал себе престол, а Чобан-Гирей помощь в штурме русского двора, где укрылись посол с сыном Хусейна.
И если со штурмом и устранением соперника Ислям был вполне согласен, то вот по вопросу кто будет ханом, у него были свои мысли. Ведь политический вес севшего на престол будет куда выше, чем у беглого или опального царевича. Да и сановников, как в Солхате, так и в Истамбуле легче будет подкупить единением корон и слиянием двух осколков Белой Орды в единое государство. Союзника, который не только выставит конницу из Крыма, но и сможет ударить в спину персам из Хаджи-Тархана, султан явно оценит выше союзника, который сможет только конницу выставить.
Так что ни к какому решению царевичи не пришли, и обе стороны удалились по своим ставкам, думать и решать, как же им добиться своего. У Исляма было больше войск, но довольно слабая артиллерия, которая сгодилась бы для той небольшой, пусть и каменной, стены, что имела Хаджи-Тархан ещё пару лет назад, но была явно слаба для тех стен, что возвели тут русские розмыслы. И это было уже плюсом для засевшего в городе Чобан-Гирея. А ведь ещё не стоило забывать и про скорый приход Агиш-бия...
Возможно, именно последнее и стало причиной того, что крымчак и ногаец всё же приняли решение штурмовать непокорный город. Однако Хаджи-Тархан отчаянно защищался и в течение восьми дней успешно отбивал все приступы татаро-ногайского войска. А по ночам осаждающих тревожили ещё и нападения русских охотников, прекрасно понимавших, что противостоять горожанам, поддержавшим заговорщика Гирея, будет куда проще, чем крымско-ногайским победителям.
А на девятый день осады основная масса осаждающих вдруг спешно засобиралась и покинула лагерь, быстро скрывшись в степной дали. Воспользовавшись этим, Чонгар-Гирей попытался разбить оставшихся врагов, но вылазка не принесла ему большого успеха и гарнизон города вернулся назад зализывать кровоточащие раны.
Ну а поводом же для столь спешного выступления Исляма и Мамая из лагеря стали вести о появлении в степи разъездов второго ногайского войска...
Армии двух претендентов на ханский престол встретились достаточно далеко от Хаджи-Тархана, выстроившись так, что один из флангов обоих войск был прикрыт топким волжским берегом. И Шейх-Ахмет с Агиш-бием, и Ислям-Гирей с Мамай-беем не сговариваясь, поставили всё на решительный бой, победителю в котором, впрочем, доставался по наследству вопрос взятия непокорного города. Однако здесь и сейчас все они горели лишь одним желанием, желанием победы над соперником.
И грянул бой, кровавый бой! Стрелы летели дождем, и битва долгое время громыхала и ворочалась с неясным для обоих полководцев концом. Тумены Агиш-бия попытались обойти войска Мамая, дабы прижать вражескую рать спиной к берегу, но не смогли одолеть в сече своих соплеменников и отхлынули назад, не дав теперь уже и врагу охватить фланг собственного войска.
