К тому же среди части горожан стали всё чаще возникать разговоры о том, что Пирицкий мирный договор стоило бы и пересмотреть, вернувшись к условиям Пренцлавского договора, ибо при герцоге Бранденбургском городу бы не создавали таких тягот. Разумеется, бранденбургский герцог тут же сделал стойку, ведь даже сейчас он сохранял за собой часть прав сюзерена над герцогами Померании. И раз император Карл не спешил вмешиваться в старую тяжбу, то от желания половить рыбку в мутной воде мятежа герцог Иоахим не отказался бы.
О чем и пенял в последние дни зимы Барним Георгу, уже жалея, что решился на авантюру, предложенную русским князем.
— Русский царь крепко застрял в Ливонии, — почти кричал он, шагая по широкому залу из стороны в сторону. — А деньги за графство ушли в карман ливонского магистра. Как и многие другие.
— Зато ты, брат, вскоре станешь герцогом Курляндии, — Георг на фоне брата был само спокойствие.
— А ты можешь лишиться Померании.
— Нет, — усмехнулся Георг.
— Что нет? Нестор обязательно вмешается в наш конфликт с городом, и что мы выставим против него?
— Для начала мы пригласим его, как сеньора, на оммаж нового графа. Причём пригласим с малой свитой.
— Он сделает вид, что смертельно оскорблён. И станет собирать свою армию.
— Что же, тогда мы поставим его перед выбором: поддержать протестантов против католиков, коими в герцогстве являемся мы и наши вассалы. Ведь в Штеттине уже появились протестанские проходимцы, и мы просто объявим, что идём бороться не только с мятежом, но и с ересью. Иоахиму — этому борцу с лютеранами — будет трудно объяснить, почему он идёт против своих убеждений. Но если он всё же решится, то мы положимся на нашего нового вассала. Ведь наш знакомый князь нанял ему большую рать — пять тысяч пехоты и две тысячи конницы. И эти силы прибудут в герцогство вместе с ним.
— На какой срок?
— На полгода.
— Однако, — хмыкнул удивлённый Барним. — С учётом вассалов и собственных наёмников, у нас будет неплохое войско. А Иоахим, конечно, авантюрист, но не дурак. Так что вряд ли решится на войну, но начнёт мутить воду в совете империи.
— Если мы покончим с мятежом за эти полгода, то и плевать я хотел на его попытки. Зато Штеттин полностью принадлежащий нам, без всех этих купеческих оговорок — приз более чем достойный. Я даже оставлю горожанам часть их прав, возможно, даже, большую часть, но главным в городе буду только я, а не бургомистр. С правом "вето" на любое решение магистрата!
— А если город восстанет?
— А зачем? Они ведь будут жить, как жили. Ну, почти также. Зато ни мне, ни нашим потомкам уже не придётся умолять этих подлых толстосумов разрешать нам же что-то построить в собственной столице, да и налоги с города станут более адекватными. А если что, у меня под рукой всегда будет один юный граф, — криво усмехнулся в короткостриженную бороду Георг.
В общем, брата ему удалось успокоить. А вот предотвратить поход городской армии против Свинемюнде — нет. Так что городок вновь был разгромлен и срыт, а таможня в нём уничтожена. И по этому поводу горожане устроили большое празднество, которое окончилось известием, ставшим для них ушатом холодной войны. Герцоги объявили их мятежниками и стали собирать своих вассалов на войну.
Нет, горожане не испугались. Ведь всего пару десятков лет назад они уже давали отпор отцу нынешних сеньоров, да и на помощь Бранденбурга тоже надеялись, хоть и не так сильно, как на крепость городских стен и силу городского ополчения. А поскольку запасов на зиму было собрано изрядно, то и долгой осады город не боялся. Более того, нанятые им ландскнехты даже умудрились разбить небольшой отряд герцогской армии, вырвавшийся далеко вперёд от основных сил. Что лишь придало горожанам уверенности.
Однако основная война началась всё же весной, хотя зима и выдалась относительно мягкой, неустойчивой и бесснежной, но морской путь ещё не очистился, а значит и хороших осадных орудий герцогам ещё не подвезли. Нет, своя артиллерия у них была, но вот настоящих осадных стволов было мало, очень мало. Однако в начале апреля поход против восставшей столицы всё же начался.
Подойдя к городу и заняв позиции на некотором удалении от крепости, герцоги велели окружить его, да подготовить артиллерийские позиции. И до подвоза пушек и подхода армии графа Волина, только и делали, что вели осадные работы, да блокировали город. Ну и вели переговоры. Вот только выдвигаемые ими условия горожан никак не устраивали. Они готовы были склониться перед своими герцогами, но только так, как это сделали перед их отцом. И грозились жаловаться на их своеволие в рейхстаг, императору и съезд Ганзы. Так что дипломатия ни к чему приемлимому не привела, и спор предстояло всё же решать пушкам.
Однако обещанная артиллерия прибыла к месту осады лишь спустя два месяца. Всего двадцать четыре пудовых единорога, отлитых для нужд молодого русского флота и с подготовленными по новым методичкам расчётами, проходящими под Штеттином своеобразную апробацию.
Едва прибывшие орудия были установлены на позициях, как город сразу же подвергся сильной бомбардировке. Однако горожане тоже имели пушки и ответили огнём на огонь, удерживая герцогские войска подальше от стен крепости. Вот только русские артиллеристы, не отягощённые гуманитарными правилами ведения войны, про которые в эти простые времена не ведал никто, кроме попаданца, быстро перешли от пустотелых ядер к зажигательным бомбам. Дьявольский огонь, изобретённый ещё древними греками и заново "вспомненный" княжичем, на узких улочках и в тесной застройке средневекового Штеттина показал себя во всей красе. Город запылал. А работы по тушению пожаров были сильно затруднены постоянным дождем из бомб и шрапнелей, которые так же вошли в арсенал применяемых для осады средств, а также тем, что тушился огонь не водой, которой в городе был избыток, а лишь песком или уксусом. И всё же город держался, ведь количества орудий у герцогов было слишком мало, чтобы терзать всю городскую застройку сразу. А осада выкачивала из казны померанских властителей огромные средства. Да так, что уже к июню Георг был сам не рад собственной задумке.
В результате он вновь прислал двух своих дворян в попытке убедить штеттинцев принять капитуляцию, однако эти уговоры были с презрением отвергнуты горожанами.
И осада продолжилась. Войска герцогов рыли траншеи и вязали фашины, под прикрытием которых всё ближе и ближе продвигались к стенам крепости. Наконец пришёл день, когда солдаты оказались в одном броске от города и, получив команду, ринулись на штурм. Который закономерно провалился. Драка вышла жестокой — горожане стояли насмерть, в ходе боя был тяжело ранен командир наёмной роты, но они всё же смогли отбить атаку. Неудача штурма и потери обрушили боевой дух герцогских наёмников, и лишь вовремя выдаваемое жалование удерживало их в рядах померанского войска. Впрочем, и горожанам досталось тоже немало.
Полгода осады пролетели незаметно. За это время в гостях у герцогов побывали посольства от императора, герцога Бранденбургского и Любека, желавшие прекратить нестроение в землях империи и ганзейском городе, но Георгу пока что удавалось извернуться от прямого ответа. Тем более что князь, выполняя договора, продлил найм графских войск, так что силы у него ещё оставались, а вот в городе тем временем начался разброд и шатание. О чём и поведали немногочисленные по первости перебежчики. И когда корабли подвезли дополнительный запас зажигательных бомб, герцог повелел обстреливать город денно и нощно, не давая своим восставшим подданным ни минуты передышки, понимая, что взять столицу требовалось до того, как император примет хоть какое-то решение. Иначе ни о каком самовластии даже в собственных землях думать уже не стоило. Георг уже жалел, что поддался на льстивые уговоры потомков римских императоров, как, благодаря выпущенному в Праге листку, стали понемногу именовать рутенов в Европе, чему, впрочем, сильно противились Польша и Литва. Но отступать было поздно, и он продолжал мрачно следить за бомбардировкой собственной столицы, подсчитывая будущие расходы по её восстановлению.
А Штеттин пылал. В огне гибли люди, рушились дома, сгорали немногочисленные оставшиеся запасы. И, в конце концов, горожане не выдержали. Поняв, что помощи им не будет, они в один не самый прекрасный осенний день распахнули городские ворота и выслали парламентёров, готовых капитулировать перед своими герцогами на любых условиях.
В результате Георг и Барним въехали в полуразрушенный город словно триумфаторы. Все городские хартии о вольностях и привилегиях, дарованные прошлыми герцогами были ими торжественно уничтожены, а члены магистрата заточены в тюрьму для последующего разбирательства. Городу же был дарован новый Устав, по которому герцоги были в городе превыше всего и их голос был решающим в любом вопросе. Во всём остальном он сильно напоминал былое Магдебургское право, дарованное Штеттину ещё в 1243 году. И, разумеется, таможня в Свинемюнде была вновь узаконена, правда лишь для тех купцов, кто не собирался добираться до герцогской столицы, а готов был расторговаться прямо на берегу Балтийского моря.
И как показали последующие события, мир для герцогов наступил весьма вовремя. Ещё не высохли чернила под новым договором, как от императора пришло гневное письмо, в котором он требовал прекратить войну, под угрозой императорской опалы. Разумеется, и Георг, и Браним немедленно склонились перед волей императора, заверив того в своих верноподданнейших чувствах. Вот только ростки вражды Померании с протестанскими князьями, а также с купцами из Ганзы, уже были пущены в землю и тучи кровавой бойни стали потихоньку сгущаться над землями империи.
А в конце года братья и вовсе, неожиданно для всех, подписали между собой договор о майорате, который законодательно запрещал деление единого герцогства на кучку малых частей, как это было при отце и деде, когда разом существовали герцогства Померания-Барт, Померания-Штеттин, Померания-Вольгаст, Померания-Штольп и Померания-Старгард. Что, разумеется, очень не понравилось герцогу Бранденбургскому Иоахиму Нестору. Так что очередной акт бранденбургско-померанской драмы был явно не за горами...
* * *
*
Евстахий Сорин был младшим сыном небогатого купца из Ржева, и принадлежал к тому типу людей, которым для души нужен был размах и масштабность. Вот эта его черта и привела его сначала в Новгород Великий, а потом и в Норовское, месту, где царил самый размашистый торг и куда стекались корабли с товарами из самых разных стран.
Денег при себе парень имел не много: всё, что выделил отец слишком уж непутёвому сыну, которому не хотелось толкаться локтями на маленьком ржевском базаре. Но Евстахий не унывал и верил в свою звезду.
Идею с векселями он прочувствовал сразу и без страха вложился в них почти всем, что имел. А после и вовсе устроился приказчиком в компанию, не забывая вкладываться в неё и как купец. Ведь удобно же: как приказчик плывёшь за море, а в трюме твой товар лежит, среди всего прочего. Ох и наловчился же он за несколько лет с иноземцами торг вести, куда только былая скованность ушла. А там ушлого приказчика и сам Сильвестр Малой приметил. Что ни говори, а у него чуйка была на деятельных людей дюже развита. И раз приметив, начинал он человека делами подгружать, да присматриваться, как тот с ними справится, да много ли к рукам приберёт. Ибо честных людей в торгу нет (поговорка про "быть у родника да водицы не испить" ведь не про чиновников родилась), но только и меру знать надобно! И коли человечек подходил под его критерии, то начинал он его вверх тянуть, да к делам большим приставлять. Но не дай боже не справится с искушением — жизнь такому Сильвестр сломает без сожаления.
В общем, очень скоро заматеревший Евстахий стал одним из основных помощников Малого. А следом пришли и хорошие деньги. Так что нынче парень был не только отца родного богаче, но и многих толстосумов ржевских, если не брать, конечно, совсем уж именитых, вроде того же Бориса Горохова, которого разорил брат прошлого государя, князь Фёдор, и за которого вступался сам Иосиф Волоцкий. Но всё равно никто его уже Евсташкой на родных улицах не кликал, когда он в отчий дом, спустя столько лет, вернулся. Ведь род на Руси — основа основ. Кто ты без рода без племени? Никто! Так что съездил Евстахий домой, помирился с семьёй, да и помог во многом, а то торговое дело такое — сегодня в шелках, а завтра в обносках. Да не просто помог, а нахватавшись многих новых знаний, подбил организовать в городе и округе несколько своих производств, дабы иметь пусть и небольшой, но постоянный доход, с перекупной торговлей никак не связанный. Так и появились во Ржеве пильная мельница Сориных да пенькопрядильная верёвочная мануфактура их же, верёвки и канаты которой скоро стали известны не только в ржевском уезде. Ведь ржевские набольшие купцы и в Осташков, и в Торжок, и в Тверь, и в Старицу, и в Погорелое, и в Ярославль, и в Новгород Великий с товаром хаживали.
Так что из блудного сына превратился теперь Евстахий в отцову надёжу. Но работу на компанию не бросил, ибо размах там был не чета местному, да и имя себе он уже в тех краях сделал. А имя для купца многое значит. Да и двор свой в Норовском уже завел, да хозяйством обжился. Так что вернулся он обратно к морю, но обещался к Рождеству наведываться. Вот и этой зимой собирался, подарки готовил, да судьба по-иному распорядилась.
Вызвали его в Совет компании, да поручили дело зело трудное, но денежное. Точнее два дела, но для второго он только в помощниках был, ибо оно не совсем по торговой части шло, однако крест целовать, что молчать об услышанном будет, его заставили. Да он и не артачился сильно, ведь понятно же, что раз к ТАКИМ делам подпускают, то будущее его в компании обеспечено на годы вперёд. И не безбедное будущее!
Вот потому он теперь и плыл на корабле в столь неурочное время, гадая, как лучше с делами справиться, да язык земель италийских изучая...
Две новопостроенных шхуны "Алмаз" и "Изумруд", вобравшие в себя всё лучшее из того, до чего додумались за последние годы норовские корабелы, вышли из Нарвы аккурат под осенние шторма. Вообще-то, следуя правилам языка, их следовало бы называть "Диамантом" и "Смарагдом", но Андрей-то следовал в традиции русского императорского флота, где "драгоценные" корабли были, а таких названий не было. Зато слово "алмаз" им уже встречалось в рукописи Афанасия Никитина, да и персидское "зумрунди" в последнее время тоже было на слуху. Так что шхуны и получили привычные ему имена "Алмаз" и "Изумруд". И теперь, преодолевая ветра и волны, шли к узкому горлу Гибралтарского пролива, дабы стать первыми кораблями в Средиземном море, несущими государев стяг. Не торговый, а военный. Ведь по последней реорганизации все боевые и конвойные суда были забраны во флот, "сдаваясь" купцам за звонкую монету для охраны конвоев. Впрочем, для купцов ничего, практически, и не изменилось, ведь за охрану они платили князю с первого дня создания им пиратской флотилии. А вот для служивых с конвойных судов многое поменялось, и не всё к лучшему. Но, слава богу, выбор у них был, и всех не желающих тянуть служебную лямку быстро списали на "пиратскую" эскадру, потому как деньги князю были нужны и отказываться от самого лёгкого способа их добычи он не собирался.
