Всё началось утром, когда Сотников поднялся из каюты на палубу, где уже суетились мореходы. Густой туман заволок море, и судно просто лежало в дрейфе, ожидая, когда солнечные лучи рассеют серую непроглядную хмарь. Остальные корабли эскадры дрейфовали неподалёку, подавая сигналы колоколом.
Взяв в руки принесённую чашечку кофе, к которому он пристрастился на службе у князя, капитан по-простому присел на ступеньке трапа, ведшего с юта на шкафут и, потягивая ароматный напиток, принялся посматривать попеременно то на море, то на собственный корабль. Всё-таки трофейная каравелла ему нравилась. Как и остальные, собранные в его отряд. Прошедшие глобальную переделку, они теперь были настоящими гончими моря, способными догнать любого купца и удрать от любого охотника. К тому же на каждой из них ютилось по семь-восемь десятков человек, вооружённых как луком и стрелами, так и аркебузами, пистолетами, саблями, тесаками и кинжалами. Конечно, можно было взять на борт и больше людей, но кораблям предстоял не прогулочный рейс, а дальний боевой поход, где каждый грамм провизии и воды был на счету. Поэтому к укомплектованию и подошли со всей строгостью, выбрав наиболее оптимальные размеры для команд.
Нет, шхуны, по его сугубо личному мнению, были, конечно, лучше, но в его нынешнем деле больше требовалась анонимность, а шхуны уж слишком сильно выделялись на фоне европейских кораблей.
Наконец туман, упавший на море под утро, стал редеть и через какой-то час опал, заставив людей немедленно разбежаться по местам расписания. Ведь после тумана задул довольно хороший ветер, выгнув дугой мокрую парусину и четыре корсарских каравеллы вновь обрели ход. Видимость была не то чтобы хорошей, но горизонт просматривался достаточно далеко, так что где-то через час после начала движения взору сигнальщиков и предстала одинокая каракка.
Не поверив в такую удачу, Лонгин сам взлетел в "воронье гнездо" и несколько долгих минут рассматривал подвернувшегося купца (или капера, которых в этих водах и без русичей было пруд-пруди), что, впрочем, было не важно. А потом, повинуясь уже его командам, русские корабли сменили курс и стремительно пошли на сближение. Хотя, что значит стремительно на морских просторах? Лишь спустя пару часов стало заметно, что расстояние между преследователями и преследуемым постепенно сокращается. А ближе к обеду и на каракке заметили погоню и стали ловить ветер всеми парусами, при этом повернув на курс, ведущий к английскому побережью.
После довольно сытного обеда (благо свежие продукты, взятые с берега, ещё не кончились) Лонгин смог-таки рассмотреть на каракке португальский флаг и расплылся в улыбке, больше напоминающей охотничий оскал. Добыча сама шла в руки! Ведь по всему выходило, что укрыться в ближайшем порту португальцам не светило: просто не успеют до него добраться. А четыре каравеллы — это четыре каравеллы и одинокой каракке не с ними меряться силой.
"Песец", отчаянно маневрируя, старался держаться за чужой кормой, хотя южане и предпочитали наиболее сильно вооружать именно корму, как того требовала их тактика. А остальные суда тем временем, пользуясь большей скоростью, пытались обложить португальца со всех сторон, дабы растащить его внимание и атаковать там, где он будет меньше всего готов. Проще говоря, брали португальскую каракку в этакую коробочку.
Португальцы тоже уже сообразили, что стали дичью на чужой охоте, и теперь судорожно готовились к бою, поняв, что до берега им добраться не получится. Слишком уж медленно, по сравнению с нападавшими, двигался их корабль.
Приказ лечь на палубу и не шевелиться прогремел в тот момент, когда "Песец" приблизился к каракке, носившей красивое имя "Santo António", на дистанцию выстрела её орудий. Просто так можно было избежать лишних потерь при обстреле и не дать противнику посчитать количество нападавших. Но орудия каракки молчали. Видимо, там был слишком опытный канонир с железными нервами, и, понимая, что второго выстрела ему сделать не дадут, ждал до последнего, чтобы бить уже наверняка. Тогда, спустя ещё каких-то полчаса, с "Песца" выстрелила носовая вертлюжная пушка, предлагая португальцам спустить паруса и сдаться на милость победителя. Но официальные, по решению папы, владельцы половины мира и не думали уклоняться от схватки, надеясь на силу собственных клинков и стойкость собственных солдат. И уж тем более не желали сдаваться тому, чей флаг они видели впервые.
Наконец корабли, по мнению чужого канонира, сблизились достаточно и тотчас громогласно рыкнули португальские пушки. В ответ вспухли клубами дыма и борта каравелл. Со свистом понеслись в обе стороны ядра и картечь, стремясь нанести максимальный урон тому, кто бросил вызов их владельцу. А потом рулевой обогнавшей каракку "Антропос", пользуясь тем, что португальские пушки разряжены, просто потянул колдершток и совершил обычный навал, первым сцепившись с португальцем. Корабли сошлись с громким хрустом, не помогли и выброшенные за борт пеньковые кранцы. Железные крюки, брошенные сильными руками, крепко вцепились в борт "Санто Антонио", после чего абордажные бойцы с громкими криками начали перепрыгивать на его палубу.
Португальский капитан Антонио Пачеко был опытным и смелым моряком. И верил в свою удачу. Так что руководимые им солдаты не просто встретили незваных гостей, но и смогли потеснить их обратно, к борту. И будь чужая каравелла одна — они бы точно перенесли бой на её палубу и выиграли это сражение. Однако в этот момент на другой борт каракки посыпались абордажники со второй каравеллы и на этом сопротивление португальцев практически окончилось. Сначала они отступили на ют и даже смогли воспользоваться пушками, что держали шканцы под прицелом, но потом их оттеснили и от них и прижали к борту, потребовав либо сдаваться, либо готовиться умирать. Видя, как вертлюжные пушки разворачивают на них, португальцы предпочли плен смерти. Из восьмидесяти пяти членов экипажа каракки в скоротечной стычке выжило человек шестьдесят, которых немедленно связали и усадили на палубу возле грот-мачты. А капитана подвели к Лонгину, чьё лицо было предусмотрительно скрыто под маской.
— Кто вы такой? — довольно надменно вопросил Пачеко на латыни. Видно было, что его трясёт, и явно не от притока адреналина, но он пытался показать себя истинным дворянином. — Это неслыханная наглость! Что вам нужно на корабле, принадлежащем самому королю Португалии? И снимите вашу маску, чёрт побери!
— Кто я? — словно бы удивился Лонгин. Говорил он так же на латыни, хоть и с ужасным акцентом. — Я тот, кому понадобился ваш груз и ваши карты. А корабль я, так и быть, оставлю его величеству. На него я не претендую. Что же касается маски, то сняв её, я буду вынужден вас убить. Так как, сеньор капитан, мне снять маску?
— Хм, пожалуй, не стоит, — пошёл на попятый Пачеко. Всё же его смелость имела разумные границы. — А вот что за флаг у вас на корме, я бы очень хотел знать. Чтобы знать, на кого жаловаться! Прежде не видно было подобных флагов на море.
— О, этот флаг дарован благородным морским жолнерам самим королём Сигизмундом, первым в своём имени.
— И какой же страной правит король Сигизмунд?
— Польшей, пся крев! Сигизмунд первый Ягеллон правит Польшей и является союзником благородного короля Франциска.
— А разве Польша воюет с Португалией? — искренне удивился Пачеко.
— А разве Франция воюет с Московией? Нет. Но московитские пираты, которых вы именуете рутенами, воюют на вашей стороне с кораблями французского короля лишь на том основании, что они союзники. Так к чему все ваши удивления? Тем более что мы всего лишь заберём ваш груз. Война, знаете ли, должна кормить сама себя.
С этими словами Сотников оставил кипевшего праведным гневом португальца и направился к казначею отряда, который уже успел проинспектировать трюм каракки. Что же, овчинка явно стоила выделки. В трюме лежало настоящее сокровище: 8000 слитков меди и 18 больших лепёшек серебра, 3200 бронзовых подсвечников, серебряные сосуды, драгоценные камни, гобелены, ткань, 2100 парикмахерских умывальников, музыкальные инструменты, смола и дёготь, бронзовое и железное оружие. Трёхсоттонную каракку разгружали долго и упорно, и сняли с неё всё, даже пушки. После чего, оставив без пут лишь капитана, покинули ограбленное судно и тронулись дальше, полные самых радужных надежд. Всё же удачное начало экспедиции многое значило для суеверных по-своему людей.
А вот "Санто Антонио" на этот раз добрался-таки до гавани в заливе Гануолло и не погиб на камнях, как в иной реальности. Правда, и прибрежные бароны, в тот раз "прихватизировавшие" часть спасённого груза, на этот раз так и не смогли улучшить ни свой статус, ни свои поместья. Да и король Жуан теперь писал жалобы на подданных не своему английскому собрату, а королю польскому, который при этом честно отрицал все обвинения, хотя и ведал про "пиратские" грамоты, раздаваемые в его владениях не только от имени французского властителя, но и даже от какого-то купчишки. Вот только наказать собственных шляхтичей всех скопом за вину одного польский король просто так не мог, а найти конкретного виновника не позволялось возможным. Так что, как и в иной реальности, дело о погибшем сокровище утонуло в безнадёжной переписке. И никто так и не узнал, кто же стал истинным бенефициаром этого громкого ограбления.
* * *
*
Разгром ганзейской эскадры вызвал взрыв негодования в среде ганзейских купцов. Да такой, что голос партии мира был буквально задавлен воинственными лозунгами. Однако времена изменились, и былого единства в Ганзе уже не было. Гамбург, чьи интересы всё больше и больше уходили в Атлантику, сразу же отказался участвовать в балтийской авантюре. Гданьск, в котором после мятежа 1526 года ещё бурлили былые страсти, а многие купцы, к тому же, ещё помнили набеги русских пиратов, тоже высказался против, пообещав лишь выслать "добровольцев", буде такие найдутся. Отказались от совместного выступления и померанские города (даже Штральзунд), с ужасом наблюдавшие за долгой осадой Штеттина и внимательно штудирующие новый герцогский кодекс. Причём с каждым новым месяцем осады находя его всё более и более приемлемым для себя. Нет, не маячь за спиной у герцогов один русский князь, а главное, его высокий покровитель — восточный император — скорей всего реакция у городов была бы другой. Но слухи о бесконечном богатстве рутенов, распространяемые не только самими рутенами, но и европейскими послами, посетившими эту страну, сделали своё дело: города поверили, что русский царь сказочно богат и пообещал герцогам неограниченную финансовую помощь, отчего те и упорствуют, не слушая ничьих угроз! И поддержать при таких раскладах сегодня Ганзу с большой долей вероятности означало завтра увидеть у своих стен герцогское войско. В общем, померанские города решили не будить лихо и не вступать ни в какую коалицию.
С большой опаской действовали и мекленбургские города. А всё дело в том, что герцог Альбрехт VII Красивый, герцог Мекленбург-Гюстровский, был сильно на них обижен за отказ в постройке канала между Висмаром и Эльбой (причём для Висмара это было так же экономически выгодно, как и герцогу!). А имея перед глазами пример родственников из Померании, которые довольно решительно взялись за свои города, сей герцог загорелся не меньшим желанием навести порядок и в собственных владениях. Сдерживало его лишь то, что казна у Альбрехта была не богаче померанской и потянуть долгие боевые действия без чьей-либо помощи он просто не мог. Так что Росток и Висмар хоть и выделили свои корабли, но сделали это с великой опаской.
И всё же Ганза смогла набрать достаточно сильную эскадру, во главе которой встали её лучшие адмиралы, способные отвечать веяниям времени. Увы, но проверенная веками тактика морской войны, где вся борьба сводилась к единоборству одного судна с другим, лишь отчасти поддержанная тяжелыми метательными машинами да стрелками, которые размещались на двух возвышенных палубах в носовой и кормовой частях корабля или же в просторных крытых корзинах наверху мачт, постепенно изживала себя. Нет, отказываться от абордажа купеческих судов никто не собирался, даже рутены, но вот в противостоянии боевых эскадр всё чаще на первое место стали выходить пушки. Первыми на этом поле выступили англичане с франками, но один рутенский князь творчески переработал их опыт. И теперь в противостоянии с ним уже не важно было во сколько раз твой экипаж превосходил вражеский, ведь для того, чтобы повлиять на исход боя, его нужно было для начала высадить на чужую палубу. А как раз этого-то рутены избегали как могли. Теперь в бою с ними стоило больше рассчитывать на быстрые повороты судов и на меткие действия артиллерии. Что предъявляло ганзейским адмиралам новые требования в управлении флотом.
С учетом же того, что силы, находившиеся в распоряжении ганзейских городов, были далеко не достаточны для борьбы с такой грозной державой, какой была единая Русь, то ставку следовало сделать на один мощный, но чувствительный удар. Ведь вести долгую блокаду, как это было можно с теми же новгородцами, с московским владыкой было бесполезной тратой времени. Тем более с учётом столь быстро развернувшейся русской торговли. А потому сразу к активным действиям ганзейцы не приступили, хотя градус воинственности от этого среди них ничуть не упал. Ведь как всегда у правящей элиты появился шанс свои внутренние проблемы свалить на внешнего врага.
Вот только годы совместной торговли создали для русских во многих городах Ганзы не только ценных, но и дружественно расположенных к ним партнёров. И тот же Мюллих, получив, в отличии от других, свои товары в целости и сохранности, тут же отписался о принятом на внеплановом съезде решении своему русскому контрагенту. И таких добровольных помощников у Руси оказалось довольно много. Так что винившийся перед государем за "нечаянно сожжённый флот" князь Барбашин сразу же стал напирать на то, что по-иному было нельзя, и зарвавшихся купчишек стоило показательно наказать. С ним вместе на Василия Ивановича буквально насели и Шуйский, и Шигона, и даже казначей Головин, буквально заваливший государя цифрами доходов от беспосреднической торговли его подданных. А там ещё и супруга царя отписалась, мол прости муж мой слугу своего Ондрюшку, ибо радел он за дело, да просто перестарался. Противостоять подобному натиску Василий Иванович не смог, вины мнимые и явные своему адмиралу отпустил и покарать купчишек позволил, но только ежели те сами что-либо первыми учудят.
По хитрой усмешке Барбашина на эти слова Шигона понял, что немцы обязательно что-либо учудят. Либо сами, либо... Ну да не стоит напраслину на людей возводить. Привыкла Ганза в своей Европе королей свергать да ставить, так что учудят они, видит бог, сами учудят что-то!
А тем временем царское войско продолжало свой поход по Ливонии, имея главной целью орденско-ганзейский город Феллин. Армия шла не спеша, несколькими дорогами, дабы и прокормиться без проблем и пограбить вдоволь. Всё ж таки земли вокруг Феллина были богатыми и практически ещё нетронутыми идущей войной.
