* * *
*
Усобица в Крыму временно облегчила давление Степи на русские пределы и крестьяне, сначала по одиночке, да с оглядкой, а потом всё более и более крупными силами потянулись за рубеж Пояса Богородицы, туда, где втуне лежали тучные земли. Вскоре эта стихийная колонизация перехлестнула и рязанские пределы. Причём на рубеж бежали не только совсем обедневшие и холопы, но и черносошные крестьяне, уставшие от давления дворян и вотчинников и ищущие себе более спокойных от наглого посягательства земель. Ну а строящаяся Черта лишь помогала этому стихийно возникшему "движению на юг", регулируя потоки переселенцев и места распахивания земель. Ведь она, по совету одного попаданца, строилась не как в иной реальности единым потоком от начальной точки до конечной, а сразу с двух сторон, от Волги и от Днепра, навстречу друг другу. Причём от Днепра Черта строилась куда быстрее, ведь поначалу она шла по густонаселённым землям былых владений Василия Шемячича, чьи севрюки неплохо справлялись с задачей защиты княжеских земель. В результате здесь хватало и людей, и материалов, чтобы довольно быстро отгородиться от Степи непрерывными укреплениями вдоль от устья Десны и далее по Сейму до стольного Путивля. Но вот потом уже местные розмыслы стали вносить в Черту свои предложения, которые после внимательного изучения по большей части принимались государевым братом Андреем Ивановичем, который своим венценосным братом был назначен главным доглядчиком за строительством.
Вот по их-то задумке Рыльск, стоящий на Свином шляхе, вдруг оказался в стороне от основной линии Черты, которая внезапно вильнула в сторону по реке Вир, отчего у слияния рек Вир и Крыга вновь возродился сожжённый ещё Батыем древнерусский город-крепость Вырь. Потом, пропетляв по слабо лесистой Крыге, Черта упёрлась в огромный лесной район и вышла на берег реки Псёл недалеко от устья Олешни (но не той, что вливается в Воркслу), по которой и пошла дальше вплоть до устья реки Пена. А поскольку в пенской долине издревле росли дремучие леса, то Черта вновь ещё немного спустилась к югу и неожиданно "упёрлась" в Ворсклу, где и "слилась" с другой чертой, только построенной в ином мире — Белгородской — в районе ещё не существующего Карпова, перекрыв, таким образом, собой и Бакаевский, и Муравский шлях. Точнее, будет перекрывать, когда её полностью достроят. Пока же основные силы были брошены на строительство крепостей и завалов в лесных угодьях.
Кстати, такое удлинение, а, следовательно, и подорожание строительства, не сильно понравилось царю, чья казна и без того скудела прямо на глазах, однако "южная" партия, с которой заранее поработал сам государев брат, выступила по данному вопросу единым фронтом. Мол, государь, и места там для обороны лучше, и землицы себе больше прирежем, а, следовательно, у супостата заберём. А коль казна пуста, так деньги у купчишек возьмём, они нынче зело как на заморской торговле обогатели. Ну а то, что это удлинение и сроки постройки увеличит, как-то осталось без внимания. С другой стороны, где пятнадцать лет запланировано, там и двадцать ко двору придётся.
Ох и далеко раскинулись новые границы земель Московского княжества! Вокруг, насколько хватало взгляда, колыхалась трава, а лес хоть и рос, но рос островами, так что даже самую густую и огромную заросль можно было, так или иначе, объехать кругом. И далеко позади остался благословенный Пояс Богородицы, что берёг земледельца от набегов злых татаровей.
Это поле пахали Селянина сыны
Землю потом мешали от войны до войны
Войн было не мало, выпадало сынам
Землю кровью мешали, чтобы вольно жить нам!
Под звонкий аккомпанемент гуслей слова песни из иных времён привольно лились над степным простором. Большой обоз из нескольких десятков возов, крытых от солнца и непогоды крепкой тканью или парусиной, и простых крестьянских телег, укрытых рогожей, медленно тащился по шляху, поросшему высокой травой, что покорно ложилась под копыта коней. А под вечер, расположив телеги и возы для защиты единым кругом, люди садились вокруг нашедшегося среди путешествующих бахаря чтобы послушать неслыханные ранее песни и былинные сказания, из которых выходило, что когда-то давно, до прихода злого Батыги, стояли здесь, в Степи, большие и малые города и сёла, и била ключом обычная мирная жизнь. Рассказы эти глубоко западали в души переселенцев и в думах своих они уже видели, как вновь заколосятся окрест золотой рожью поля и поднимутся из небытия новые поселения.
Вообще-то переселенческие караваны обычно были не столь внушительными, просто на этот раз получилось так, что в Елец почти одновременно прибыло их несколько сразу. Были здесь и новоиспомещённые дворяне, что ехали к своим поместьям с немногочисленными людьми и скромным скарбом, были и простые землепашцы, что шли за жирной землёй и новой жизнью, а ещё пришёл и большой обоз одного думского боярина, который охраняли верхами два десятка всадников в лёгких кольчужных доспехах. Вооружены всадники были копьями и саблями, а к сёдлам были приторочены добротные саадаки с луками. Разумеется, и дворяне, и крестьяне, прекрасно понимавшие, куда они едут, тут же пожелали присоединиться к боярскому обозу, в надежде на защиту от слоняющихся по Дикому полю небольших отрядов крымских людоловов. Ну а боярский управляющий и не возражал. Большой обоз для малых отрядов не по зубам, а от большого отряда и так и так не отбиться. Вот и тащился растянувшийся на многие сажени караван под знойным солнышком через Дикое поле, пока на исходе второй седмицы не показались впереди рубленные в лапу высокие крепостные стены. Это был конечный пункт движения единого обоза, в очередной раз, словно мифическая птица-феникс, возрождённый из пепла город-крепость Оскол.
Город раскинулся на широкой прогалине между россыпью крутобоких холмов и узкой прозрачной рекой. Сожжённый батыевыми воинами, он долгое время лежал впусте, пока не пришли годы наивысшего расцвета Великого княжества Литовского. Тогда-то, при великом князе Витовте, он впервые возродился как центр Оскольской волости Путивльского повета Киевской земли. Увы, но проигранная Витовтом битва на Ворскле прервала начавшуюся было колонизацию Черноземья литовским княжеством. А после и вовсе территорию между реками Оскол, Северский Донец, Сейм и Псёл заселили татары Яголдаевой тьмы. А перешедший на службу к литовским князьям и принявший православие татарский мурза Яголдай Сараевич переименовал Оскол в свою честь и разместил в нём свою ставку. Однако Яголдаево городище просуществовало недолго и было разрушено в начале идущего века во время одного из набегов войск крымского хана. И плодородная местность в округе в очередной раз постепенно стала приходила в запустение.
Вот только в этом мире в одном небольшом монастыре случилось маленькое чудо, которое спустя годы на целых полвека раньше запустило так называемое "движение на юг" русского крестьянства. И это привело к тому, что сожжённое городище не заросло травой, сгинув во тьме веков, а вновь превратилось в город-крепость, вернув себе обратно и древнее летописное название. И вновь весело застучали топоры плотников на высоком меловом мысу у места впадения в Оскол реки Осколец, возводя высокие башни и крепостные стены высотой в три человеческих роста, взять которые будет не так-то легко даже большой армии, не говоря уж про обычные отряды татарских людоловов. А за то, что жизнь в округе не будет праздной, говорило то, что вся окружная местность принадлежала к числу самых опасных участков со стороны кочевников, и при этом была очень удобна в смысле наблюдения за ними. И именно по этой причине здесь уже и сидел назначенный из Москвы воевода, да стоял небольшой отряд поместных и служилых казаков, разъезд которых первым и выскочил к приближающимся возам переселенцев.
— Стой! Кто такие? — грозно вопросил могучий детина, под которым низкорослый ногаец казался вообще маленьким пони.
— Аль не признал, Степан? — усмехнулся боярский управленец, выезжая вперёд. Ещё с утра он пересел из повозки в седло и теперь, как старший в караване, взял переговоры на себя.
— Тихон, ты что ли? — искренне удивился глава дозорных. — А до нас сказки дошли, что тя зимой ливонец порубал.
— Ну было дело, дотянулся один, — кривая усмешка пробежала по лицу Тихона. — Вон там, в толпе холопской идёт теперь.
— Что, решил на землю посадить "кровника", — хохотнул Степан.
— Зачем? — теперь уже удивился Тихон — Воин он справный, по-нашему уже более-менее балакает. Дам ему сабельку — будет хозяйские хоромы от ворога сторожить. А там покреститься в веру православную да бабу какую возьмёт — вот и новый подданный у государя появится.
— Вот всегда у тебя всё наперёд продумано, — усмехнулся в бороду и махнул рукой в перчатке Степан. — Ин ладно, а это кто с тобой?
— Да тут кого только нет. И крестьяне вольные и дворяне с ввозными грамотами в поместья идущие. Пятерых новых помощников вам привёл, однако.
— А хозяйству-то обучил уже, аль опять забыл — в голос по чему-то понятному только им двоим, заржал Степан.
— А вы-то на что? — деланно изумился Тихон. — Сами теперь овощ заморскую сажаете, вот и обучите.
— А нового чего привёз?
— Не, в этом году никак. Князь обещался в следующем, коль всё справно будет, ещё кое-какие явства передать. Всё как всегда: с описью как сажать, да что из того готовить можно. А что, чай понравилось? Аль опять супротив будешь, как был против того зерна заморского, что кукуруз именуется?
— Да что я, дурнее всех что ли? — почти натурально "обиделся" поместный. — Птица твоя заморская на том зерне ух как вес набирает. Да и лепёшки, надо сказать, и впрямь вкусные из неё бабы пекут. А уж початок варёный как вкусён. Эх, раскодрил ты меня, тюдыть твою, аж слюнки потекли. Ладно, пора нам. Ты ж, Тихон, ежели в Осколе задержишься, то заходи в гости. Мы тебе завсегда рады.
— Зайду, чай не к спеху нынче, — согласно склонил голову Тихон.
И поместный отряд с гиком помчался дальше, нести свою дозорную службу. А обоз всё так же неспешно потащился своей дорогой к городу.
У крепостных ворот их опять остановили, но, благодаря всё тому же Тихону, долго держать у входа не стали, а, распахнув скрипнувшие ворота, впустили уставших за долгое путешествие людей и животных внутрь.
Здесь дороги путешественников, ехавших до того единым караваном, окончательно расходились. Крестьянам предстояло выстоять своё у дьяков, отвечая на разные, порой каверзные вопросы. Делалось это для того, чтобы выискать среди приехавших беглых холопов, али иных каких государевых преступников. Вот только толку от этого розыска было мало: земли вокруг было много, а пашенных людей мизер, так что дьяки, даже если и выясняли что, то умело закрывали глаза, вписывая всех приехавших в книгу сошного письма, составленную заранее по работам государевых землемеров. Так что новоприбывшим оставалось лишь получить свою грамоту на землю да на льготы, включая и безналоговые годы, после чего, побросав немудрёный скарб на телегу, покинуть приютивший их город и отправиться за лучшей долей к своему новому наделу. Причём подобные вольные переселенцы зачислялись исключительно в черносошные деревеньки и сёла, за чем внимательно следили дьяки Большого дворца, временами наезжавшие на южные рубежи. Ведь подать с них, едва пройдут льготные годы, пойдёт напрямую в государеву скарбницу. Впрочем, никто не препятствовал дворянам подрядить таких вот новоприезжих на свои земли, но именно подрядить, заключив письменный ряд, а не посадить силой. Конечно, подобные попытки всё же случались, чай дворяне приезжали хорошо если с парой холопов или покрученных крестьян, но чаще всего им быстро били по рукам, особенно тут в осколье, ибо тут за соблюдением царского уложения следил сын боярский Тихон Петров, Никодимов сын, человек думского боярина и царского фаворита князя Барбашина-Шуйского.
Имение своё Тихон выбрал рядом с княжеской вотчиной возле Пузацкого леса. Именье его было большим и достаточно богатым: всё же не зря он у одного из богатейших людей под началом ходил. Да и сам по себе Тихон Никодимыч был парнем не промах и пользовался в Осколе заслуженной славой и уважением. Сам воевода оскольский не зазорным считал его к себе в гости звать.
Впрочем, возможно это было ещё и от того, что и сам воевода был не слишком родовит, хоть и приходился сыном последнему самостоятельному владетелю дорогобужского княжества, князю Осипу Андреевичу. Вот только ни княжества своего не имел и титул свой княжеский он тоже утерял. Впрочем, женат был Иван Осипович Пороша на дочери Василия Андреевича Челяднина, родного брата бывшего боярина-конюшего Ивана Андреевича, и, казалось бы, да при таких родственниках службу при дворе должен был получить хлебную, да вот не сложилось как-то. Нет, забыть его не забыли, но вот ничего, кроме должности оскольского воеводы, урвать для него не смогли (или не захотели). И получил Иван Осипович под свою руку не очень доходную, но очень хлопотную волость. Получил да понял, что сидеть ему тут придётся долго, ибо на подобные места знатные да родовитые не слишком-то рвались, а вот таких как он на них забывали быстро и не вспоминали до той поры, пока с делами своими они справлялись хорошо, и жалоб на них много не слали. Сидит и сидит себе, мороки приказным людям не доставляет. Ну так и пускай сидит. Родне по жене тоже хорошо, чай не кем-то, а целым воеводой пристроили. В общем, к должности своей Иван Осипович относился двояко. Вот вроде бы на кормление ему целая волость отдана, а как кормиться с неё, было ему не совсем понятно.
Но тут на его счастье получил от царя в вотчину землицу недалеко от Оскола один очень деятельный и очень богатый князь. Нет, сам он, конечно, сюда ещё не наведывался, но вот людей прислал не менее деятельных. А уж те с собой притащили столько всяких новин, что местные просто диву давались. И пусть тот же плуг на Руси уже ведали, да только пахать им на волжско-окском окоёме не везде удобно было, потому-то соха-матушка и была у крестьян основным инвентарём пашенным. Вот только орать степную землю сохой да с худосочной лошадёнкой удовольствием было тем ещё. Но деваться крестьянам было просто некуда. А вот княжеские люди пахать новины принялись изначально плугом, да ещё и в упряжь вместо лошадёнок медлительных, но сильных волов поставили. И дело у них пошло куда легче, чем у других, так что земли они вскопали куда больше, чем смогли бы все имеющиеся в вотчине у князя люди, ведя пахоту по старинке. Однако это лишь присказка. А вот сказка уже на севе началась.
Ведь как на Руси обычно сеяли? Выйдет в поле мужик, оденет наполненную зерном севалку через правое плечо да возьмёт из неё горсть зерна и давай его в определённом ритме по полю разбрасывать. А после бороновать, дабы птицы посеянное не сожрали. Вот только умение правильно разбрасывать было весьма хитрым и многим за всю жизнь так и не давалось. Ибо делать это нужно было так, чтобы взошло зерно по всему полю ровно. А у многих ведь без слёз на всходы не взглянешь: ибо в одном месте у него густо, а в другом пусто.
