Не думал о Ливонии и эрцгерцог Фердинанд, которому Карл уступил политику в центральной Европе и с Портой. Он с большой тревогой наблюдал за приготовлениями султана и потому война в глухом углу, да ещё и охваченном Реформацией, его интересовала даже не во вторую очередь. Хотя переписка между ним и московским двором шла полным ходом, и эрцгерцог часто напоминал, что Ливония всё же какая никакая, а часть Священной Римской империи. Но письмами войну не выигрывают. Тем более, если московский адресат ещё и присылает сто тысяч дукатов на борьбу с османским вторжением, а вассальный герцог Гессенский, наоборот, подкидывает проблем своему сюзерену, грубо вмешавшись в его политические расклады. Какая уж тут война на задворках, если собственные вассалы оружием грозят!
Ну а император так и вовсе был занят лишь борьбой с Францией и лютеранством. Причём в обоих случаях дела его обстояли неважно.
Так действие Вормсского эдикта было приостановлено, и вместо него сейм 1526 года в Шпейере предоставил каждой из немецких земель свободу в вопросах религии, правда, лишь до созыва вселенского собора. И хоть сам император Шпейерский эдикт не подписал, но и не выступил против него, так как незадолго до этого поссорился с папой Климентом VII, который освободил короля Франции от тяжелых условий навязанного тому мира. Эта ссора вылилась в разграбление Рима в мае 1527 года, после которого только и началось медленное восстановление отношений между двумя власть предержащими особами.
А в это же время в Италии испанская армия быстро распадалась из-за острой нехватки финансирования, при этом французы под командованием виконта Лотрека медленно продвигались на юг, захватывая один за другим италийские города. В конце концов, угроза нависла над самим Неаполем, с потерей которого Карл V потерял бы свой последний плацдарм на полуострове, а Франция стала бы доминирующей державой в центральном Средиземноморье.
Ну и где тут можно было изыскать средства, чтобы выделить помощь умирающему Ордену, который ещё и откололся от римской веры?
Оставалась лишь Ганза, но и среди её городов не было всеобщего единства. Так что надеяться фон Брюгеннею кроме господа было больше не на кого, и оставалось лишь сражаться, положившись на волю его.
Впрочем, для Руси процесс покорения Ливонии тоже протекал достаточно сложно. Сказывалась война аж сразу на три фронта. А когда пришло известие о походе крымского царевича, Василий Иванович едва не запаниковал, испугавшись повторения 1521 года. Думцам тогда едва-едва удалось его убедить не поворачивать армию, положившись на оставленных в Москве воевод.
Не менее сложно происходило и подчинение покорённых земель. Испомещение на "свободных" поместьях русских дворян со своей культурой и традициями принесла свои "горькие плоды" политикой дискриминации местного населения. Ведь, "благодаря" одному попаданцу, принимать под свою руку немецких рыцарей русский царь обещался только при условии выделения им поместий на восточной украйне. И никаких родовых вотчин в Ливонии за ними оставлять не собирался, как бы это не противоречило общепринятым правилам. Исключение сделали лишь для немногочисленных сторонников погибшего архиепископа и то, выделив им новые поместья как можно дальше от старых. Потому как на захваченной территории никаких анклавов "немецкого баронства" с их протестантизмом и прочим европоцентризмом князю-попаданцу было не нужно. В чём с ним была полностью согласна Церковь в лице старца Вассиана и митрополита Варлаама, как раз и пробивших у царя большую часть андреевых хотелок.
Нет, Андрей прекрасно помнил, что многие немцы в дальнейшем достойно служили России и были порой более патриотами, чем некоторые русские. Но, обжёгшись на молоке, как известно, дуют и на воду. Вот он и дул.
В результате подобная практика привела к тому, что обещанная ливонцам веротерпимость быстро сменилась лозунгом "православной реконкисты", отчего не только немцы, но и чухонцы стали активно выступать на стороне Ордена. Увы, в отличие от иной реальности, у них не оказалось под рукой своего Стефана Батория, и большая часть их усилий пошла прахом. Хотя иногда их помощь и оказывала содействие успехам орденского оружия. Но рано или поздно, а все их попытки сопротивляться оканчивались одним: карательным рейдом дворянской конницы, усиленной лесовиками-разведчиками, которые не позволяли местным жителям отсидеться в густых ливонских лесах. Так что холопские рынки на Руси не пустовали, а цена на холопов продолжала оставаться очень низкой. Но зато таким вот кровавонетолерантным образом шла постепенная замена местных крестьян на православных пахарей. Или, как говаривал князь-попаданец, происходило обрусение края.
Одновременно с этим шло и переименование всех ливонских городов. Так Дерпт вновь стал Юрьевым, Оберпален превратился в Полчев, Везенберг в Раковор, Валга стала Влехом, Вольмар — Владимирцем Ливонским, Нейгаузен — Новогрудком, Нарва — Ругодивом, Феллин — Велином.
Кроме того, сразу после взятия ливонской столицы царь и Дума прямо в замке магистра учредили новое наместничество, в прерогативы которого была отдана возможность заключения от имени царя договоров с Ганзой и шведской короной. Таким вот образом, Василий Иванович собирался окончательно решить проблему возможного сепаратизма Новгорода, лишив его последних атрибутов прошлого и превратив в обычный уездный город Русского царства. Правда, вместе с этим упало и значение новгородского наместника, но Новгород давно уже не служил единственными воротами на Закат, так что это было даже где-то ожидаемо.
Ну а вся территория Ливонского наместничества была поделена на четыре больших воеводства с центрами в Юрьеве, Пернове, Риге и Режице (бывшем Розиттене). А первым наместником государь, по совету думцев, назначил князя Барбашина-Шуйского, которому ради этого пришлось изрядно посорить деньгами и проявить изрядное красноречие. Его же прежнее наместничество — Каянское — досталось другому думцу, князю Пенькову, Ивану Даниловичу по прозвищу Хомяк.
Зачем попаданцу нужно было тратить и без того излишне быстро кончающееся серебро, думаю, пояснять не надо. Излишняя мягкость "тиранов" к местным чухонцам не позволила Руси превратить Прибалтику в устойчивый русский край, что вылилось в её многочисленные "уходы", с запиранием Руси в узком Финском заливе с его мелководьем и портовой неустроенностью. Что абсолютно не устраивало Андрея, которому нужны были благоустроенные и глубоководные порты и верное царю и стране население. Чтобы через каких-то сто лет тутэйшими были не чухонцы, а потомки московских, рязанских или тверских крестьян, верящих, что так и было всегда.
Так что с первых же дней новому наместнику пришлось, закатав рукава, впрягаться в работу. И первое, на что он обратил свой взор, были города, имевшие давнюю собственную традицию самоуправления и отдельную судебную систему, да к тому же заселённые представителями разных этносов. И что самое плохое — далеко не все из них были взяты на саблю, что позволяло бы просто игнорировать их былые привилегии.
Впрочем, продолжавшаяся война и излишне сильные гарнизоны, оставленные в ливонских городах, а также постоянный наплыв русских дворян-помещиков позволили князю действовать достаточно смело. Его люди старательно изымали в магистратах все дарственные грамоты, после чего городу объявлялось об утрате им всех былых прав. Всё городское самоуправление распускалось и создавалось заново на основе овловского городского уложения. Все иные кодексы, кроме Судебника, признавались недействительными. Все акты на право владения нужно было подтверждать заново (впрочем, тут, в основном, всё оканчивалось простой выдачей грамот по русскому образцу, подтверждавших былое приобретение, но случались и накладки). Все дома, мастерские и прочие строения, чьи хозяева сбежали при приходе русских, подлежали годовому ожиданию, после чего, если не появлялся тот, кто предъявит на них свои права, отходили городу или наместнику для передачи или продаже в другие руки. Кроме того, испросив у царя разрешение, Андрей стал всеми правдами и неправдами заманивать в прибалтийские города посадских из центральной Руси, искусно размывая ими немецкое население, которое всеми правдами и неправдами, наоборот, отправляли вглубь страны, делая своеобразную прививку уже русским городам.
Ну и повсеместно вводился лишь один язык делового общения — русский. Так же, помня заветы что большевиков, что не к ночи будь помянуты, их врагов нацистов, основной упор князь сделал на работу с молодёжью. Все старые школы в ливонских городах были закрыты, а вместо них разрешено было создавать новые, и желательно по русскому образцу, как в Москве или Княжгородке устроены, благо учителя уже имелись, хотя их на всех и недоставало. И там, где их недоставало, можно было открывать школы по старорусскому образцу, ведь главным условием было одно: всё обучение должно было идти на одном языке — русском (благо соседа, способного вступиться за свои культурные ценности поблизости не наблюдалось). Да, Андрей, взяв на вооружение проверенную временем германскую тактику, всеми силами собирался в течение пары поколений изжить в Прибалтике германо-чухонский дух, ведь, как уже было сказано, повторять ошибки Ивана Грозного, Петра, да и Сталина он не собирался. Прибалтика должна была стать надёжным русским форпостом на западе.
И если честно, то действуя столь грубо, он очень надеялся на бунт новых подданных царя, что позволило бы ему окончательно зачистить чужеродные анклавы, однако те, кто мог восстать, видимо давно уже покинули свои дома в захваченных городах, а оставшиеся либо приняли правила игры, либо просто затаились до времени. Так что пришлось князю одновременно создавать и службу таинников, этакий прообраз Тайной канцелярии, которые будут мониторить ситуацию и не позволят наместнику внезапно оказаться перед восставшей толпой.
Ну а местом проживания для наместника была выбран епископский замок Коккенгаузен, получивший себе старое-новое имя Куконойс. И сделано это было не просто так, ведь когда-то этот город был столицей уничтоженного ливонцами Кукейносского княжества, в котором правили Рюриковичи. И об этом было выпущено сотни печатных листков и расписано тысячи лубков, дабы вбить в сознание людей, что Москва пришла сюда не просто как завоеватель. Она вернулась "за своим". В конце концов, возврат очередного владения предков хорошо вписывалось в основную канву русской реконкисты — собирание под одну руку всего "ярославова наследия".
Именно поэтому в Куконойсе была открыта очередная печатная мастерская, которая работала без устали день и ночь. В этот раз русские не позволили ливонцам выиграть на информационном поле, наводнив циркумбалтийские земли сотнями памфлетов про отступивших от веры рыцарей-сатанистов и идолопоклонников. Этим памфлетам верили и не верили (в зависимости от взглядов читавшего), но свою работу они делали. Один, не к ночи будь помянутый политик правильно сказал (хотя почему-то большинство эту фразу приписывают другому): "Чем чудовищнее ложь, тем быстрее в неё поверят". Правда, сама цитата была куда больше и сказана была к определённому контексту, но смысл от этого не терялся. Недаром русские либералы так любили повторять крылатое: "вы не рефлексуйте, вы распространяйте, пусть отбиваются". Вот Андрей и не рефлексировал, чего уж там, хе-хе-хе.
В общем, работы у нового наместника было выше головы и на годы вперёд. А между тем сама война с Орденом всё ещё продолжалась.
Русская армия во главе с царём, хорошо отдохнув в предместьях Велина, вновь двинулась в поход, по-пути захватывая один за другим рыцарские замки, которые практически не оказывали ей сопротивления. Так неспешно русское воинство и подошло под стены каменной крепости Вейсенштейн. Здесь их уже ждали и готовились. Крепость, в отличие от замков, собиралась сопротивляться.
Однако царские пушкари уже приноровились вскрывать подобные орешки. Даже недели не понадобилось, чтобы в стене засияли первые бреши. А крепостные пушки города Вейсенштейна смолкли и того раньше.
Тем временем, под защитой своих орудий, русские воины подтащили к стенам тяжелые осадные лестницы и изготовились к штурму. Под грохот полковых барабанов и пение труб, повинуясь царскому приказу, пехота и спешенные поместные лавой устремились к крепости. По ним из амбразур ударили аркебузы, полетели сверху тяжёлые камни, полилась кипящая смола. Несколько часов шло упорное сражение, однако взять ливонскую твердыню русским так и не удалось. Но уж что-что, а упорства Василию Ивановичу было не занимать. Так что через два дня он, после дополнительной бомбардировки, вновь послал войска на штурм, и на этот раз крепость Вейсенштейн была взята. Армии открылся прямой путь к Ревелю.
Между тем трёхтысячный отряд князя Фёдора Михайловича Курбского-Чёрного, отколовшийся от основной армии, сначала дерзким налётом взял замок Леаль, именуемый в русских летописях Лиговерью, а потом, оставив тут усиленный гарнизон, поспешил дальше, по пути грабя и сжигая всё, что попадалось под руку.
Епископский город Гапсаль когда-то для лучшей защиты возвели на острове, но со временем море постепенно отступило, и сейчас остров практически исчез, слившись с материком, так что со стороны суши жителям пришлось вырыть семисотметровый ров, который наполнялся морской водой. Чтобы ещё лучше укрепить город, в правление последних епископов Иоганна Оргаса и Иоганна Кивеля старая крепостная стена была надстроена и удлиненна, а, кроме того, для защиты замка были построены две высокие и массивные артиллерийские башни. В общем, город был очень хорошо защищён, в замке был достаточно сильный гарнизон и достаточно провианта для долгой осады. Да и служба в нём велась, как положено, так что приближение русских войск не прошло незамеченным, и город вовремя закрыл ворота, а на предложение сдаться ответил пальбой из пушек. Князь Курбский с хмурым видом объехал город по дуге, обозревая его укрепления, и понял, что без хорошей артиллерии взять сию твердыню будет трудно. Да что там трудно, скорее, даже невозможно. Однако не отступил, как на то понадеялись рыцари, а сел в осаду, явно поджидая кого-то ещё.
И этот кто-то пришёл, и пришёл с той стороны, с которой обычно не ждали. Со стороны моря. Хотя, честно говоря, флот должен был придти сюда первым, но изменившаяся история задержала его поход.
А всё из-за одного мало кому известного местечка Виртсу, которое впервые было упомянуто в источниках в 1459 году, как торговое поселение, что было обусловлено главным образом его гаванью и хорошими условиями для ловли рыбы. Кроме того, здесь было удобное место для контроля судоходства, ведь именно в этом районе пролив Суурвяйн, отделяющий остров Даго от материка, имел наименьшую ширину. И именно поэтому через Виртсу ещё и пролегала основная переправа, по которой на лодках осуществлялись перевозки с материка на остров Даго и далее на остров Эзель.
А раз место было столь выгодное, то оно, непременно, нуждалось и в хорошей защите. Вот в середине прошлого века фон Икскули, вассалы Эзель-Викского епископа, и подсуетились, возведя на острове, что венчал собой длинный и узкий мыс, замок. А при чём тут русский флот? Так в иной истории этот замок был разрушен в 1535 году самими ливонцами, в ходе внутренних распрей, и больше не восстанавливался. Однако в этот раз Ливонская война началась раньше и замок был всё ещё цел и по-прежнему возвышался над проливом. Вот именно по этой причине флот слегка и задержался. И только взяв его и оставив в нём гарнизон, поспешил дальше под Гапсаль, помогать армии, согласно царского повеления.
