Вновь возглавивший командование над флотом ливонский наместник князь Барбашин, не стал бросаться с ходу в бой, а сначала произвёл рекогносцировку гапсальской бухты, одновременно установив связь с князем Курбским, и лишь потом начал высадку на берег морских стрельцов, дополнив ими поредевшую поместную рать. Второй волной с кораблей свезли несколько тяжёлых пушек, предназначенных для обстрела городских стен. На следующий день русские мореходы исходили ближние подступы к городу на шлюпках, делая, иной раз под огнём противника, промеры глубин, и только потом бомбардирские корабли, осторожно маневрируя, принялись закидывать в город зажигательные бомбы и чугунные ядра. А затем к ним присоединились и пушки осадной батареи.
Но гапсальцы вовсе не собирались просто отсиживаться за стенами и часто беспокоили осаждавших своими вылазками. В одну из них им даже удалось прорваться через вражеский лагерь и отправить гонца с вестью, и лишь решительной атакой морских стрельцов они были отброшены назад, так и не сумев выполнить вторую задачу: заклепать осадные пушки.
А вот на море поначалу всё было спокойно. Да и чего было ожидать от осаждённых, если гапсальский комтур мог полагаться лишь на четыре корабля, случайно оказавшихся в его порту. Причём из них лишь две небольшие галеры были условно боевыми, а ещё два судна представляли из себя всего лишь большие купеческие когги. Однако в один из дней, воспользовавшись временным штилем, обе ливонские галеры выскочили из порта и попытались обстрелять застывшие со спущенными парусами бомбардирские корабли, как наиболее досаждавшие городу. Причём, они хотели не только повредить, но и, коль получится, то и взять кого-то на абордаж. Именно поэтому, дав залп, одна из галер совершила быстрый рывок, и сцепились со стоявшим ближе всех к городу "Моржом". А когда на палубу бомбардирского корабля горохом посыпались ливонские бойцы, выяснилось, что на вёслах у них сидели отнюдь не рабы, что дало им большое преимущество в живой силе. И будь ситуация иной, всё у них бы получилось.
Вот только на их беду, на русских шхунах учли уроки ещё антипиратской кампании и все шхуны по-прежнему вооружались вёслами, что до времени хранились в трюме. И теперь их торопливо доставали на палубу, стремясь превратить свои парусники в подобие галеасов. Вскоре одна за другой шхуны двинулись вперёд, да и каракку с помощью шлюпок, стали заводить так, чтобы она могла пощипать галерам нервы. Но командир ливонцев, оценив пришедшие в движение вражеские корабли, недолго думая велел трубить отход. А его люди дисциплинированно покинули залитую кровью палубу практически уже захваченного "Моржа" и быстро обрубили стягивающие корабли канаты. Последние уходящие подожгли вываленные на палубу оставляемого корабля пропитанные смолой и порохом обрезки парусины и канатов, после чего обе галеры предпочли прорваться в море, так как на вёслах шхуны явно уступали им в ходкости.
И всё частично своего они добились! Из-за малого количества выживших "Морж" успел хорошенько разгореться, прежде чем нашлись те, кто принялся тушить очаги возгорания. В результате на борьбу с пожаром были брошены все силы флота. И хоть корабль всё же удалось отстоять, но теперь он требовал хорошего ремонта и из кампании выбыл окончательно.
"Обидевшись" на подобные последствия, Андрей велел усилить бомбардировку города и свёз на берег ещё несколько орудий. И это принесло свой результат: уже через три дня часть стены обрушилась и русская пехота начала массированную атаку, стремясь под градом пуль и камней, сыпавшихся сверху, быстрее проникнуть внутрь городских стен.
Это было эпическое сражение. Горожане и гарнизон сражались как львы, понимая, что пощады им уже не будет. Но и русские, распалённые жаждой наживы и потерями, остервенело лезли вперёд. И, в конце концов, горожане под их натиском дрогнули и поместные вместе с морскими стрельцами захватили пробитую брешь. После чего они с победным криком ворвались в город, на улицах которого началась резня, в ходе которой нападавшие не щадили никого из сопротивлявшихся и сноровисто вязали всех сдавшихся.
К вечеру Гапсаль пал. Но пав, он сумел взять с победителей дорогую цену: почти полтысячи поместных воинов и морских стрельцов остались под его стенами. Однако ни князь Барбашин, ни князь Курбский, ни даже сами ратники не собирались долго горевать по этому поводу, ибо такова доля воинская, зато впереди перед ними лежали ещё не познавшие военных тягостей земли, полные добра и будущих холопов. А потому, отдохнув и хорошенько набив сумы, обе рати двинулись в новый поход. Причём флот прихватил и оба когга, которые почему-то не сожгли ни горожане, ни их команды, забив их трюма взятой в городе добычей и пленными.
Впереди у князя лежали остров Ворсми и шведское поселение Рогервик...
Узкий полуостров Пакри, на несколько километров вдающийся в Финский залив, создал удобную бухту с хорошими глубинами, к тому же дополнительно прикрытую двумя небольшими островами, в результате чего она была закрыта от всех ветров, кроме северных и северо-западных. Хороший грунт и удобный выход из залива обеспечивали кораблям превосходную якорную стоянку, делая бухту самой удобной в западной части южного берега Финского залива.
Люди в этих местах начали селиться давно, но более-менее постоянное поселение возникло где-то в веке в четырнадцатом, когда шведские рыбаки основали здесь свой посёлок, который назвали Рогервик, то есть Ржаной. И все названия вокруг были связаны именно с рожью: Большой Ржаной и Малый Ржаной острова, Ржаной залив, Ржаная бухта, Ржаной мыс. А для защиты своих домов построили небольшую крепость, которая могла спасти от разбойников, но никак не от полноценного десанта, поддержанного корабельной артиллерией. Так что пришедшим сюда русским шведы ничего противопоставить просто не могли, хотя и попытались сопротивляться.
Впрочем, даже если бы они и сдались без сопротивления, жить им тут уже не светило, так как большинство из них были подданными шведского короля, а на Ржаную бухту у Андрея были свои планы. Да, он, как и Пётр, собирался построить здесь порт. Но не просто порт, а настоящую военно-морскую базу. Благо природа практически всё сделала сама, и оставалось лишь защитить гавань от сильных штормов и нападений неприятеля. Ну и в отличие от императора-недодела (который в жизни недоделал до конца ни одного дела) он собирался довести строительство базы до конца. Потому как не видел в нынешнем Ревеле удобную и хорошо защищённую гавань. А вкладывать деньги в перестройку уже имеющегося хозяйства не желал. Ибо это был как раз тот случай, когда лучше всё строить с чистого листа. К тому же он не был заложником императорских хотелок и ему не нужно было защищать ещё один ненужный город, отгроханный недоделом. Столица Руси по-прежнему оставалась в Москве, а Невское Устье на полноценный порт никак не тянуло, так как большие корабли просто не могли пройти к нему из-за малых глубин, отчего уже давно перегрузка товаров с морских судов на речные струги осуществлялась на Котлине.
Рогервик же позволял строить у себя суда с осадкой для океана, не оглядываясь на мелководную Маркизову лужу, а навигацию начинать значительно раньше, чем из Ревеля, Нарвы или не построенного ещё Кронштадта. Так что приплывшие сюда вскоре из Норовского розмыслы принялись изучать окрестности с целью определения мест для лучшего расположения фортов и причалов.
Ну а царский флот, пополнив команды, отправился решать очередную задачу...
* * *
*
В начале сентября 1527 года русское войско во главе с Василием Ивановичем подошло к Ревельской крепости, с ходу заняв богадельню святого Иоанна, устроенную на Дерптской дороге примерно в полуверсте от предместьев города. Богадельня представляла собой комплекс небольших зданий вблизи реки, в которых престарелым предоставляли отдельные жилища.
Не желая большого кровопролития (и долгой осады) царь снарядил в город послов с требованием сдаться на его царскую милость. Причём Василий Иванович не скупился на посулы: "коль Ревель отойдёт под царя, то его свобода, величие и промыслы не будут тронуты. Ревель останется вольным имперским городом и будет хозяином Вышгорода и замка с его доходами, и не будет утружден пребыванием в нем русских начальников и чиновников. Не станут обременять их какими-либо новшествами, налогами или пошлинами. Буде же Ревельцы не найдут для себя удобным непосредственно присягнуть царю, то вольно им будет избрать себе немецкого князя или кого из дворян, кому они более доверяют; тогда пусть тот присягнет царю, а ему присягнут Ревельцы точно так, как вольные немецкие князья, государи, курфирсты присягают Римскому императору". Увы, ревельский магистрат оказался глух к зову разума и столь щедрое предложение отверг, изготовившись к долгой осаде.
Ревельский флот в очередной раз смог прорвать жидкую морскую блокаду и успел доставить в город закупленное в Европе продовольствие и боеприпасы. Анцифор, конечно, попытался сделать всё, что мог, но ревельцев было просто больше и всё, что ему удалось, это взять три когга с припасами на абордаж.
Так что, обложив крепость со всех сторон, русские принялись сооружать туры и выставлять на них осадные орудия. И, разумеется, приступили к опустошению и разорению ревельских окрестностей
Увы, но Ревель сразу показал, что он чересчур крепкий орешек. Осадная артиллерия с трудом ломала толстые каменные стены, а устроить масштабные пожары и вовсе не получалось. Горожане пристально отслеживали чуть ли не каждую русскую пушку, вовремя предупреждая о выстреле и наблюдая, куда упало каленое ядро. Ядра же, влетая в город, взрывались как положено, калеча и убивая горожан, застревая в крепостных стенах и башнях, сметая крыши и стены домов. Но ревельцы под огнем латали каждое попадание и тушили возникающие пожары.
При этом осажденные не только грамотно оборонялись, но и сами устраивали вылазки. Порой удачные, порой нет.
И потекли дни за днями.
Беспрерывно палили пушки, два штурма отбили ревельские сидельцы, но держались. Упорно держались. Вот уже и осень прошла, ударили первые морозы. Выпал снег. Вот только надежды осаждающих на зимние трудности у горожан не оправдались. Для того чтобы в таком большом городе кончились запасы продовольствия, блокировать его нужно было дольше, чем несколько месяцев. А потому, несмотря ни на что, находившиеся в осаде ревельцы, не унывали и совершая дерзкие вылазки, не раз уничтожали блокгаузы и окопы, воздвигнутые с большим трудом осаждающими, а порой и пушки, не смотря на всю их охрану.
В результате, зимой, поняв, что ревельская эпопея может затянуться надолго, как когда-то смоленская, и едва получив известия о рождении дочери, Василий Иванович покинул воинский стан и убыл в Москву. Оставшиеся за него воеводы ещё попытались пару раз штурмом взять неуступчивый город, но, потеряв на этом сотни ратников, предпочли окончательно положиться на осаду. Вот только припасы у осаждавших начали заканчиваться раньше, чем у осаждённых. Особенно огневой припас. И даже из Руси его привозили всё меньше и меньше. Война съела практически всё накопленное, так что пушки стреляли с каждым днём всё реже и реже. В конце концов, поняв, что скоро воинам придётся жрать собственных коней, воеводы, не дожидаясь начала весенней распутицы, сняли осаду и утомлённая многомесячным сидением армия пошла прочь от стен Ревеля.
Город победил, но победа эта оказалась с душком: Ливонского ордена к тому времени уже не существовало и уже в пяти верстах от городских стен начинались владения русского царя. А всё потому, что пленённый магистр фон Плеттенберг, находясь в Москве, весной 1528 года отписал императору покаянное письмо, после чего, по примеру Альбрехта Прусского, просто распустил Орден, превратив его в светское герцогство Ливонское во главе с самим собой. И оставалось только догадываться, чем запугали, или что наобещали ему восточные схизматики, но сразу после того, как он стал герцогом, фон Плеттенберг признал себя вассалом русского царя, а после отдал практически все земли герцогства русскому владыке, оставив юному племяннику (кстати, полному тёзке магистра — Вальтеру фон Плеттенбергу) лишь небольшой удел.
В чём-то старого магистра можно было даже пожалеть: тяжко это, когда своими руками рушишь дело всей своей жизни. Но иной доли Ордену было уже не дано. Слишком долго тянули его начальники с реформами, слишком сильно надеялись на помощь извне. А ведь история не раз уже показывала (и ещё не раз покажет) что мир не стоит на месте, он развивается, выдвигая всё новые и новые требования, и те, кто не успевает среагировать на его вызовы, обречены. Вот и с Орденом: стоило прийти врагам в нужное время, когда всем внешним игрокам стало не до помощи, и всё, посыпался Орден. А Василий Иванович тем самым своего отца переплюнул: не белый мир заключил, а овладел практически всей Ливонией. Ведь земли рижского и дерптского архиепископств уже принадлежали ему на правах сюзеренитета (Бланкенфельд-то умер в орденских застенках, и никто ему преемника не назначил), город Рига с окрестностями был взят на саблю и признал себя царской вотчиной, и лишь Эзель-Викское епископство, на котором окопался ревельский епископ Георг фон Тизенгаузен, оставалось пока ещё самостоятельным, и как бы оккупированным. Однако кто сказал, что только Рига может не признавать архиепископа? А чем Гапсаль или Лиговерь хуже?
Так что вскоре фон Тизенгаузену поступило вполне деловое предложение от русского царя — приобрести земли епископства за целых пятнадцать тысяч талеров. А если епископ воспротивится, то грады и сёла готовы уже отложиться от такого сюзерена, что не защищает их от разбоя. Нет, конечно, Василию Ивановичу денег на подобное было жалко. Но думцы, после долгих размышлений, решили, что купленное да дарованное куда проще императору, да и папе, с которым не хотелось терять установившихся в последние годы хороших отношений, объяснить будет. Вот и уговорили царя. Ну а сумма от хохмы барбашинской появилась. Буркнул он на заседании, что, мол, епископ не Иуда, ему и половины от тридцати серебренников хватит.
Вот город Ревель, поняв, как изменился мир за прошедшие месяцы, и схватился за голову. В том географическом положении, в котором они теперь оказались, становилось просто тревожно за будущее города. И предложение русского царя вовсе не казалось теперь таким уж неприемлемым. Но захочет ли Василий Иванович вновь обсуждать его, вот это был вопрос вопросов.
Так что, покряхтев для приличия, стали горожане собирать посольство к ливонскому наместнику.
Глава 19
Осеннее солнце своими лучами словно ласкало воды Зундского пролива, сверкавшего в ответ тысячами огненных всполохов. Шли последние тёплые денёчки перед осенними штормами и сотни кораблей стремились проскочить узкое горлышко Зунда, дабы успеть добраться до дома.
Вот и русский караван, подгоняемый попутным норд-вестом, двигался в сторону Балтики, старательно удерживая строй. Да, эти воды видали караваны и побольше, всё же в лучшие годы ганзейцы за раз по три сотни водили, но и четыре десятка, собранные в один кулак, смотрелись весьма величественно.
