* * *
*
В начале шестнадцатого столетия при биях Мусе и Ямгурчи народ ногаев достиг вершин своего могущества. Оставаясь верными заветам предков, они в большинстве своём по-прежнему занимались кочевым скотоводством, которое давало им всё: и пищу, и товары, которые вместе с многотысячными табунами можно было хорошо продать осёдлым соседям. Ну а кроме того они контролировали и все пути транзитной торговли, идущие через их кочевья, ведь их конная армия справедливо считалась грозной силой в степи. Настолько грозной, что ногаи позволяли себе вести собственную независимую политику, вмешиваясь даже в борьбу за ордынское наследство. Потому что пастбища, знаете ли, не резиновые.
Так, присоединившись к восстанию буквально всех против Мухамед Шейбани-хана, ногаи в результате поделили бывший улус Абулхаира между собой и двумя ханствами: Сибирским и Казахским, после чего Ногайская Орда стала обширнейшим государством из тех, что возникли на обломках улуса Джучи. И лишь одно портило жизнь потомкам Едигея — они не могли называться ханами, потому что в традиционной степной иерархии стояли ниже Чингизидов. Но Степь давно знала, как можно было справиться с подобной ситуацией. Знали и ногайские бии, выбравшие своим главой сначала сибирского хана Ивака, а потом, после его гибели, уже казахского Жанибека.
Вот только казахские ханы отнюдь не собирались быть ногайскими марионетками и вполне всерьёз восприняли ногайский юрт как одно из своих подвластных крыльев. И по этой причине подчинение ногаев казахам не могло быть долгим и закономерно закончилось страшной войной, едва в ногайском стане вспыхнула замятня. Хан Касым, воспользовавшись ситуацией, решительно вторгся в ногайские кочевья, грубо давя любое сопротивление, захватил их столицу Сарайчик и заставил тех из них, кто не смирился с поражением, в спешном порядке уходить за Волгу. Вот тогда-то ногаев и попытались, как уже говорилось ранее, ограбить хаджи-тарханцы, в результате чего взбешённые багатуры изрядно проредили потомков Ахмата, правивших тогда в Хаджи-Тархане (и тем самым, сами того не желая, сыграли на руку одному удачливому попаданцу).
На ногайское счастье хан Касым в преследование за ними через Волгу не пошёл, что позволило ногаям найти время прийти в себя. Чем они весьма плодотворно и воспользовались. Собрав воедино разрозненные силы, они пополнили изрядно поредевшие тумены и немедленно ворвались в Крым, заставив самого крымского хана искать спасения бегством. Поверив в себя и получив известие о смерти их главного врага — хана Касыма, они тут же начали свою степную реконкисту, погнав казахов обратно до самой Сырдарьи. Но мечом раздвигая пределы своих кочевий, бий и мирзы не забывали и о внутренней политике, из-за которой и случился инцидент с Хаджи-Тарханом. Тот самый, когда в руки мирзы Саид-Ахмеда нечаянно попал престарелый хан Шейх-Ахмет и его сын Шейх-Хайдар.
И никто не мог даже представить, как простое решение мирзы оставить жизнь двум Ахматовичам изменит историю Степи.
А между тем долгие беседы с сыном последнего хана Большой Орды, которого Саид-Ахмед держал в буквальном смысле под боком, не прошли для него даром. Из простого, грезящего лишь о воинской славе, полководца он постепенно превращался в настоящего политика, и, окидывая новым взглядом ситуацию в родных кочевьях, стал лучше понимать погибшего Агиш-бия. Потому как видел, что Орда, поделённая между родичами славного Эдигу, вновь постепенно скатывается к очередной замятне. И чтобы предотвратить распад и смуту, ей как никогда нужен был единый правитель. Потому что в противном случае ногаи могли просто исчезнуть, как до того исчезли сотни народов, что кочевали по этим степям в прошлом. Ведь врагов у них было больше, чем достаточно.
Вот, казалось бы, не раз битый ими казахский хан Тахир, получив нежданную передышку, потихоньку набрался сил и уже вновь начал посматривать на ногаев, как на своих восставших вассалов. А где-то за Волгой кочевал со своими людьми не менее честолюбивый мирза Мамай, готовый ради власти атаковать своих же сородичей, для чего, по словам доброхотов, уже договаривался с советниками хаджитарханского хана о беспрепятственной переправе на другую сторону великой реки. Холодно смотрели на ногаев и те самые советники малолетнего хаджитарханского хана, словно больше не видя в них защитников своей торговли. И ждали своего часа не забывшие былого разгрома крымские татары (что, впрочем, было больше головной болью как раз для Мамая).
Но хуже всего было то, что начали скатываться к откровенной вражде отношения между Ногайской Ордой и Великим княжеством Московским, хоть и по вполне объективным причинам. Ведь ногаям очень нужна была Казань, как главный торговый и логистический центр их владений, связывавший воедино Сибирь, Урал и Поволжье. Именно поэтому они всеми возможными силами и укрепляли своё влияние в ханстве, смело идя вразрез в этом вопросе и с Рюриковичами, и с Гиреями. И оттого неожиданный захват казанских земель русскими воспринимался ими как подлый удар в спину. Удар, нанесённый в тот момент, когда все силы ногаев были связаны борьбой с казахами за возвращение утраченных кочевий. А ведь казанский юрт в былые времена давал ногаям ежегодно пару тысяч рублей и сто батманов мёду выхода. Так что, если будущий ногайский бий смирится с тем, что Казань отошла к Москве, им придётся не только забыть о подобном подспорье, но и создавать ей свою альтернативу, что потребует чрезмерных затрат. Однако, словно и этого было мало, русские, если верить доброхотам и представителям малых родов, что пасли свои стада вблизи Волги, не просто взяли Казань и хитростью осели в Хаджи-Тархане (который тоже когда-то давал Орде сорок тысяч алтын выхода), но они ещё и принялись строить свои укрепления в тех местах, где испокон веков ногаи переходили через эту великую реку. И тем самым по живому разрезая единую Орду на две неравные части. Причём строили они свои крепостицы с учётом важности бродов. Так на главных перелазах были поставлены и наиболее крупные остроги — Самара, Царицынград, Саратов — строительство которых ещё не было окончено до конца, но ведь и ногаям было сейчас не с руки прерывать свой восточный поход. К тому же, среди воинов, беков и мирз, оставшихся под рукой Саид-Ахмеда и Урака, в последнее время поползли весьма нехорошие шепотки, приносимые чаще всего именно с другого берега Волги, и работающие именно на раскол былого единства кочевого народа. Так что, слушая ответы старого хана, мирза внезапно осознал простую истину: можно сколь угодно долго не интересоваться политикой, но это вовсе не значит, что политика не будет интересоваться тобой. И потому, для спокойствия в ногайских кочевьях, им нужна единая власть. Власть бия, который будет не выбран мирзами, а назначен признанным всеми родами ханом. И такой хан у него теперь был. А стало быть, пора и многое переосмыслившему за прошедший год мирзе Саид-Ахмеду стать тем самым бием! Тем более что и хан был не против...
А примерно в то же самое время поминаемый Саид-Ахмедом недобрым словом мирза Мамай также думал о власти среди ногаев. И не только думал, но и вёл многочисленные переговоры, потому как откочевавшая к Кавказу пусть и небольшая, но оттого не менее воинственная часть Орды, не смотря на последнее поражение, была ещё достаточно сильна и, отойдя на зимние пастбища, постепенно восстанавливала свои силы. Так что не учитывать её в своих раскладах для любого соседнего владетеля было бы верхом глупости, чем никто из них, разумеется, не страдал. В результате в ставку Мамая практически одновременно прибыли послы из Черкесии, крымского хана и регентского совета при малолетнем правителе Хаджи-Тархана. Последними и чуть погодя приехали послы и от русского царя. Так что Мамай, последнее время чаще хандривший от краха лелеемых планов, вновь почувствовал себя кем-то больше, чем простым мирзой. Всё-таки это сейчас здесь, у него в ставке, начинался очередной раунд политической игры, способный многое изменить не только в Дешт-и-Кипчак. Это пьянило сильнее, чем кумыс или виноградное вино. Но Мамай был всё же слишком опытен, чтобы потерять голову, хотя подобное внимание ему и льстило. Но, тем не менее, к присланным предложениям он отнёсся со всем вниманием, хотя большая их часть и не была для него чем-то новым и неожиданным.
Так черкесские князья предлагали ему союз, направленный против Гиреев. И это было ожидаемо, потому что в последнее время давление на их земли со стороны Османской империи и её вассала — Крыского ханства — стало угрожающе нарастать. Имея же союз с ногайцами, черкессы могли попытаться выбить Гиреев из игры раньше, чем их войска объединятся с османскими, что, несомненно, облегчило бы им борьбу за собственную независимость. И мирза, для которого Крым тоже не был другом, был не против подобного, но, как опытный политик, взял время на раздумье.
Тем более что Гиреи, наоборот, предлагали ему забыть былые обиды и организовать совместный поход либо против чересчур набравшейся сил и наглости Москвы, пока та не занялась Степью вплотную, либо против тех же черкесс. Причём в последнем случае хан обещал мирзе поддержку от самого султана, что было довольно заманчиво. Но Мамай и тут не стал сходу ни принимать, ни отвергать предложение, решив сначала узнать, что хотят предложить ему русские, так как хаджитарханские послы прибыли договариваться только о беспрепятственном проходе караванов через перешеек ну и возможности переправы войск самого мирзы за Волгу.
И русские его надежд не обманули...
Что интересно, изначально вести переговоры с мирзой в Москве не планировали. Но в первые месяцы 1527 года, на Хаджи-Тархан неожиданно напал тюменский хан. Только не сибирский, а кавказский. Который тоже имел свой вид на этот волжский город-порт, чему были свои объективные причины.
Ведь ещё в 1501 году в этом небольшом владении осели опальные царевичи из рода известного своим стоянием на реке Угра хана Большой Орды Ахмата: его сын Муртаза с братьями Музафаром и Хаджи-Мухаммедом. Правда, сам Муртаза вовсе не собирался оставаться тут надолго, так как мечтал вернуться в Степь, чтобы возродить державу отца в прежних границах и отомстить всем, кто был повинен в её падении. В чём, как известно, не преуспел и так и умер в Тюмени, свершив при жизни лишь два видных деяния — сговорившись с ногайским мирзой Шейх-Мухаммедом, провозгласил ханом несуществующей Большой Орды своего брата Хаджи-Мухаммеда, и самим фактом своего правления заложив независимое Тюменское государство. Правда, уже через год после его смерти, в 1515 году, в Тюмень нагрянул хаджитарханский хан Джанибек, наголову разгромивший сторонников Хаджи-Мухаммеда и положивший тем самым начало вражды между этими двумя осколками некогда Великой Орды. Ведь в ответ на тот набег правители Тюмени, будучи Чингизидами по крови, посчитали себя в полном праве отныне вмешиваться в любые хаджи-тарханские междоусобицы. А поскольку были они ещё и последовательными противниками влияния Гиреев, то пусть и не удавшаяся попытка воцарения крымского ставленника в Хаджи-Тархане вызвала у них закономерное беспокойство. Так что Кутлуг-Мухаммед, оставив в столице с небольшой частью войск младшего брата Ак-Кубека, с основными силами рванул в сторону устья Волги, надеясь преуспеть там, где оступились татары и ногаи. И, разумеется, также не преуспел. Зато очень сильно напугал хаджи-тарханских аристократов, и разозлил русскую администрацию, которая уже считала волжский путь и Хаджи-Тархан своими. И чересчур деятельный тюменский хан с его агрессивной политикой их никак не мог устраивать, даже если он и был противником Гиреев. Особенно когда у Москвы, в противовес тюменским Чингизидам, имелся свой опальный Чингизид.
Да, Шах-Али ибн Шейх-Аулеар нынче пребывал в опале. Обиженный в лучших своих чувствах тем, что пролетел мимо казанского трона, он не нашёл ничего умнее, чем начать фрондировать перед русским государем. Правда Василий Иванович, занятый войной на границах, довольно долго терпел неумные выходки царевича, пока добрые люди не донесли до его слуха, что "похвалялся Шигалей среди своих людишек тем, что царский титул московскому князю носить не надлежит. Ибо титул сей лишь истинным Чингизидам достоин". И вот подобного умаления собственной чести Василий Иванович уже не стерпел, так что царевич, повязанный оковами, вскоре поменял Касимовский стол на сырую келью в Белоозере. Однако больше самого хана пострадали его люди, которых отдали на дознание самым умелым палачам Москвы. Правда, ни огонь, ни дыба, ни иные методы, применённые к ближникам касимовского сидельца, так и не вырвали из их уст признаний об "измене" Шах-Али. Во многом каялись его люди, но только не в этом. Либо были они так верны своему сюзерену, что терпели любые пытки (во что слабо верится, ибо героями могут быть отнюдь не все поголовно), либо "измены" и впрямь не было, а был оговор недругов касимовского царевича. Впрочем, и того, что они наговорили, вполне хватало, чтобы надолго оставить того в далёком Белоозере под суровым приглядом тамошних монахов. Ну а его людей, кто выжил при "дознании", просто и без затей покидали в глубокие ямы, заменявшие москвичам тюрьмы, и оставили умирать от болезней и с голода. И нет, их не морили специально. Зачем брать грех на душу? Просто в те простые времена о том, что у преступников есть какие-то права не ведали и содержали сидельцев за счёт милосердия посадских: дадут сердобольные люди еды — покормят, не дадут — будут голодать. Ну, или из семьи кто принесёт сидню тюремному поснедать. А откуда в Москве касимовские семьи, если их тоже по монастырям отправили? Вот и умирали вчерашние славные батыры и вельможи в полутёмных ямах на соломенных подстилках, голодные и опаршивившие.
Однако набег тюменского хана многое поменял как в судьбе касимовского царевича, так и в судьбах его вассалов. Причём сама мысль посадить Шах-Али на тюменский стол пришла даже не Андрею, а Шигоне-Поджогину, который просто экстраполировал казанский метод на каспийскую проблему, лишь слегка расширив масштаб. Потому как этаким Свияжском, нависающим над местной Казанью, для Тюмени предстояло стать самому Хаджи-Тархану.
А ведь, казалось бы, причём тут Тюмень и ближник государев? Так просто всё. Добиваясь того, чтобы хаджи-тарханский хан признал себя "братом молодшим", русский царь обещался оберегать его от набегов врагов. Однако постоянно держать в тех краях большой гарнизон было достаточно накладно, а всё, что требовало лишних и подчас довольно больших расходов, вызывало у государя раздражение. Бережливый до скупости, он готов был разрешить любую авантюру, лишь бы на неё не требовали от его казны денег. А лучше, если наоборот, туда что-нибудь перепало. Но и Русско-Персидская компания ещё не набрала тех оборотов, чтобы иметь свою собственную армию (или содержать государеву). Хорошо хоть то, что купцам, как известно, для хорошей торговли просто необходимо было знать всё о политических раскладах в тех землях, где они торгуют, и оттого начальник царских лазутчиков ведал ситуацию, можно сказать, из первых уст. И не просто ведал, но и анализировал, быстро поняв, что для того чтобы защитить взятого под опёку самим царём хаджитарханского хана, проще всего было бы посадить "своего" хана где-нибудь неподалёку. И Тюмень, зажатая между шамхальством и ногаями, по его мнению, представляла из себя просто идеальный вариант.
