Здесь русичи увидали и первых японцев, которые переселились на архипелаг со своих островов, но продолжали торговать с давно покинутой родиной. Здесь же впервые услыхали и о вокоу — грозных пиратах, грабивших суда и побережье. Оценив местный рынок и поторговав для приличия, русские не стали долго задерживаться в Агу и тронулись дальше на юг, пока на горизонте не показались очертания Селуронга. Где русичам пришлось слегка повоевать.
Дело в том, что раджа Аче был довольно строгим блюстителем исламского правления и всеми силами способствовал начавшейся исламизации Тондо и Селуронга. А побывав в плену у Эль Кано, особой любви к европейцам не питал. Но драка началась вовсе не из-за религиозных разногласий. Увы, но ражда слегка не разобрался в ситуации.
Просто, когда корабли из Китая заходили в Манильский залив, с них по повелению раджи снимали паруса и рули и не отдавали до тех пор, пока они не заплатят ему пошлины и сборы за якорную стоянку. Затем самые доверенные люди раджи скупали все привезённые товары платя за них лишь половину их стоимости, а оставшуюся половину суммы выплачивали уже в следующем году, если купец приходил повторно. А сам товар в это время развозили по всей остальной части архипелага, выставляя за него свою цену. Почему китайцы соглашались с этим, сказать трудно, зато раджа получал с такой торговли довольно кругленькую сумму прибыли.
Ну и разумеется, раджа, под рукой которого было аж десять пенджаджапов, решил, что новички ничем не лучше купцов из Срединной империи и попытался сходу навязать им свои условия торговли. Вот только у Григория были на то совсем иные взгляды, а две, пусть и больших пушки на каждом из корабликов пусть и были опасными, но в бою часто играют роль совсем иные качества. В результате, русские просто переманеврировали селуронгцев, старательно подставляя под их огонь нос или корму, уменьшая тем самым размеры для попаданий и лёгкие пенджаджапы больших разрушений нанести шхунам не успели, отправившись на дно Манильской бухты. Возможно, будь тут брунейский флот с его ланонгами и гараями, сражение сложилось бы по-другому. Но и Гридя тогда бы не стал вступать в бой. А вот у Аче таких кораблей не было, так что пришлось ему срочно запираться в собственной крепости, представлявшей из себя хорошо утрамбованные валы с деревянным частоколом и пушками поверху, да надеяться на силу своих воинов. А ещё молить аллаха, чтобы тондцы не поддержали неверных.
Но к его счастью, Григорию было не до осад. Так что слегка пограбив окрестности и пополнив запасы еды, он отправил ражде лаконичное письмо, в котором по-арабски была написана лишь одна фраза: "мы ещё вернёмся", и тронулся дальше. А то до Явы, как он уже знал, ещё предстояло одолеть три тысячи вёрст, а это не пара дней в пути.
Корабли мчались на юг, по пути уничтожая всех, кто попадался им на глаза. Во-первых, Гриде нужны были самые свежие данные по обстановке в регионе, а во-вторых, экспедиция должна была принести прибыль. А пиратство в этих водах было самым прибыльным делом после торговли, разумеется. Вот только регион этот оказался чересчур богат и неуклюжие поделки европейских мастеров здесь оказались никому не нужны, отчего торговать тут европейцам было нечем, а за нужные им товары надо было платить серебром. А оно им надо?
Именно потому уже у пришедших первыми португальцев имелся на руках неоспоримый оружейно-базисный фактор с помощью которого они и начали свою торговую экспансию. Причём действовали они не абы как господь положит, а планомерно, ведь у них была за плечами идея, пришедшая в голову ещё послу-дворянину Перу де Ковильяна, дошедшему сушей от Леванта до Индии, Персии, Софалы и Эфиопии. И заключалась она в том, что португальцам следует взять на себя всю морскую торговлю по Индийскому океану, перехватив её у арабов. А то после того, как халифат простерся от Атлантического океана до Персии, мусульманские купцы стали доминировать не только на сухопутных, но и на морских торговых путях, соединяющих Китай и Европу. Регион, окружающий Индийский океан, превратился в огромный морской базар, на котором продавалось впечатляющее разнообразие товаров. Морские и сухопутные караванные маршруты соединяли прибрежные города с внутренними городами мусульманского мира, которые были основными центрами как производства, так и потребления.
При этом религия и торговля шли рука об руку: последовавшие за первоначальными территориальными завоеваниями, дальнейшее расширение границ ислама (на Малайский архипелаг, Западную Африку и другие места) чаще осуществлялось уже купцами, чем воинами. Так что португальцы шли проторенным путём.
И поскольку ни арабам, ни индусам не удавалось разбить вторгшиеся в их воды большие, вооруженные пушками, каракки, то первые десятилетия португальского присутствия в Индийском океане превратились в настоящий погром арабской монополии, когда на несколько десятилетий ни один корабль не снабженный португальским пропуском не мог пройти океан.
Потом, конечно, португальцы споткнулись (да хотя бы на том же Ачехе), и пальма первенства постепенно перешла к голландцам, которые, учтя чужие ошибки, и смогли претворить в жизнь мысли португальского дворянина. Однако в этой версии истории конкуренцию арабам и португальцам собирались составить ещё и русские. И им тоже по большому счёту не было чем торговать. А раз так, то сначала нужно разрушить чужое, а потом на этом месте создать своё. Вот и мчались три шхуны через моря, топя и грабя всех, до кого могли дотянуться, при этом большую часть захваченных товаров выбрасывая в воду, так как их трюмы были вовсе не бездонными.
В результате к Яве корабли экспедиции подошли изрядно перегруженными и довольно ветхими. Так что Григорий повёл себя в этих водах очень осторожно: о снующих туда-сюда армадах враждующих флотов он уже ведал и понимал, что справиться с десятком больших кораблей может и сможет, а может и нет. Но зато ведал твёрдо, что без потерь это столкновение точно не обойдётся. К тому же и порох на его кораблях подходил к концу. Так что корабли экспедиции тащились через Яванское море практически крадучись. В Зондском проливе им на глаза попался одинокий ланкаран с которым Григорий, посчитав количество пушек и изрядно упавший от перегруза ход шхун, решил разойтись краями. Шедший по своим делам большой корабль тоже не стал проявлять ненужный интерес и вскоре скрылся за кормой, заставив Гридю изрядно поволноваться.
Зато миновав пролив, корабли оказались в месте, где редко плавают чужаки и можно было слегка расслабиться, да подыскать хорошее местечко для длительной стоянки. Ведь кораблям требовался хороший ремонт перед последним рывком. Однако гористое яванское побережье такими местами отнюдь не изобиловало.
В конце концов ветер занёс их в достаточно просторную подковообразную бухту, где их взору открылось небольшое поселение, построенное на берегу реки, но в достаточном отдалении от моря. Место для стоянки было очень удобное, да и деревянная пристань говорила о том, что кто-то достаточно большой сюда всё же заходит. Возможно этот кто-то был простым торговцем, а может как раз сейчас занимался разбоем на морской дороге или наоборот, охранял суда и побережье от разбойников. Всё же пиратские набеги в этих водах были отнюдь не редким явлением, особенно сейчас, когда на Яве вовсю полыхала война за наследие Маджапихта.
Население деревеньки, углядев чужие паруса, привычно убежало в горы и русичам понадобилось достаточно времени, чтобы наладить с ними хоть какой-то контакт. Ведь они собирались задержаться тут надолго: кроме того, чтобы высадить хинное дерево, нужно было обновить запасы картофеля и томатов, а главное — корабли нуждались в хорошем ремонте.
Глава 20
Москва строилась. Не восстанавливалась после погрома, а именно строилась. Деньги от торговли текли в казну полноводной рекой, и московский государь внял просьбам столичного люда. Китайгородские стены теперь надёжно защищали старый посад от внешнего врага, составив первый ряд обороны столицы и людям отныне не нужно было бежать в Кремль за защитой. А раз так, то поднабравшие жирок москвичи принялись обустраивать свои жилища. Не остался в стороне и князь Барбашин, чьи хоромы практически венчали начало Никольской улицы. Причём, как всегда, в свои идеи он вкладывал несколько смыслов сразу.
В этот раз он повесил красную тряпку для иосифлянского быка тем, что облагородил мост, ведущий из Никольских ворот Кремля, статуями святых. А то надоела ему безскульптурная культура на Руси. Чёртовы греки, принеся своё христианство, как-то однобоко подошли к просвещению славян. И вот уже век, как сдохла Ромейская империя, а её тлетворное влияние всё ещё держало Русь в ежовых рукавицах. Там, в иной вселенной, с этим справился лишь Пётр, но, как уже не раз было говорено, Пётр не был для Андрея героем для повторения. Зато он хорошо изучил Василия Ивановича и церковных иерархов, на чём и сыграл, преследуя свои цели. Да и молодая царица, разродившаяся первым ребёнком, встала на сторону боярина-западника, каковым она считала Андрея. Так что по ночам в уши государя лились слова о том, что мол, ты, муж мой, наследник римских императоров, а Рим, что первый, что второй, скульптурами был изукрашен вельми обильно. А Москва — Третий Рим! Так отчего же улицы его столь скудны на украшения?
Митрополит Варлаам, слегка сдавший в последний год, пытался отстоять древние традиции, но куда там. Ему на пятки наступали не только враги-иосифляне, всё ещё мечтавшие о реванше, но и молодая поросль сподвижников. Тот же архиепископ смоленский Иуавелий решительно встал на сторону нового веяния, как и архиепископ новгородский Иоанн, не увидевший в том ничего еретического. Пробовали покачать права те из нестяжателей, кто считал, что Варлаам с Вассианом ради почестей испохабили учение Нила Сорского, но быстро притихли, едва осознав, что тем самым льют воду на мельницу иосифлян. Роптали, конечно, и сторонники старины "до батыги злого", но как-то беззубо, словно ради самого ропота. А вот сторонники покойного Иосифа взвыли громче всех. Вера ведь рушится! И так уже некоторые мастера вместо икон святых парсуны мерзкие рисуют, так теперь ещё и идолища поганые ставить хотят! Возмутились иосифляне, к самому государю пошли и... подставились.
Варлаам, конечно, сдал, но за власть держался крепко. И на главных врагов своих ополчился яростно. А поскольку самых умных и опасных он давно зачистил, то бил теперь лучших из худших. И бил почти что законно. Ведь Собор постановил, что церковники должны грамотными быть? Постановил. А средь возмутившихся почитай половина безграмотна была. Просто руки не доходили до них, а тут сами на свет божий вылезли. Ну так на том и спасибо. Похватали их, да по крепким вере нестяжательской монастырям и распихали. Для вразумления! А остальных словесными баталиями заняли, благо сладкоречивых ораторов нынче в церкви было предостаточно.
Вот так на Никольском мосту через Алевизов ров и поднялись статуи святого Николая Можайского и святого Дмитрия Солунского, помощника русских воинов. Причём Николай был высечен по подобию образа, что расписан был снаружи на Никольских воротах: в правой руке обнаженный меч, в левой оберегаемый им город.
Москвичи первое время валом валили посмотреть на невиданное ранее зрелище, но потом привыкли, да и не долго эти две скульптуры были на Москве единственными. Вскоре поднялась на выезде с Торга конная фигура Георгия Победоносца, поставленная по заказу московского сто. И пошло, поехало. Раз церковь-матушка не против, то мошной похвалиться любой купчина был рад. Так что отныне не только церкви стали украшением русской столицы, но и статуи святых её покровителей. А самое смешное было то, что канон Дмитрия Солунского вновь поднял вопрос о бородах. Потому как по канону Дмитрия изображали молодым да безбородым, а на Москве в последнее время всё чаще стали появляться молодые люди, что чисто брили своё лицо. Причём следовали при этом не какой-то европейской моде (ведь европейцы в это время сами в большинстве своём носили бороды, причём некоторые по их пышности легко соперничали с русичами), а подражая своему государю. Да-да, Василий Иванович и в этой ветви истории побрился, но не перед свадьбой, а после рождения дочери, чем вызвал изрядный словесный понос среди консервативного боярства и духовенства. Но если в ином мире это не поколебало устоев, став лишь единичным эпизодом, никоим образом не повлиявшим на общее положение дел, то в этом всё пошло по иному.
Мужчины ведь отращивали себе бороды следуя старым ромейским заветам: длинные бороды, как и длинные одежды, были незыблемой традицией. Отсутствие растительности на лице издревле воспринимали как признак слабого здоровья и недостаток мужественности. И потому считалось, что безбородый мужчина никогда не будет ни храбрым воином, ни хорошим работником. Но кто посмеет сказать такое государю? А тут ещё и глава Морского приказа, и видный боярин Барбашин тоже бороде аутодафе устроил. Поначалу-то отрастил он себе небольшую шкиперскую бородёнку, но потом, достигнув думских высот, сбрил её нафиг, приведя в изумление всю Боярскую Думу своим "голым" лицом. Как и многие из его сподвижников, которых тоже нельзя было назвать ни трусливыми, ни тунеядцами.
Понятное дело, что снести подобное сторонники "старины глубокой" не смогли. Иосифляне, увидя в том свой шанс, в очередной раз подняли визг, привычно ссылаясь при этом на 11-е правило Трулльского собора. И опять сели в лужу, так как им в этот раз не поверили на слово, а пошли встреч и, подняв документы, доказали, что в 11-м правиле, запрещавшем сношения с иудеями, нет ни слова о бородах. И этот факт опять сыграл на руку нестяжателям, наглядно показав, за каких невежд ратовали их противники. О чём высшие иерархи и не преминули высказаться перед собственной паствой. Впрочем, нестяжатели тоже были не едины и среди них было много сторонников остерегаться неблагочестивого поведения, а именно "бороды брити или обсекати или усы подстригати". Всё же на Руси борода издревле пользовалась особым почетом. Особенно гордились ею знатные люди. За туалетом мужчины из родовитых семей проводили времени не меньше своих жен: бороду расчесывали, заплетали в косички, украшали лентами и всевозможными "подвесками". И потерять бороду было большой обидой и позором. Но тем не менее до маразма иосифлян с их "над бритой бородой не отпевать, ни сорокоустия по нем не пети... с неверным да причтется, от еретик бо сего навыкоша" нестяжатели пока не дошли. И требовать, что всех бреющих бороду следует проклинать и отлучать от церкви тоже не стали. А затем и вообще вопрос этот решать стали более кулуарно, чем в иной истории. Тишком да рядком.
Власть — это особый наркотик, а поднимать руку на церковных иерархов московские князья стали уже давно. Ещё Симеон Гордый наплевав на мнение митрополита женился по-своему хотению, заодно возвысив того попа, что обвенчал его вопреки запрету. А Дмитрий Донской Митяя в Константинополь, супротив Киприана, тоже по своей воле отправлял митрополитом ставить, да потравили того великокняжеские враги и Киприан удержался во власти, после чего много бед натворил на едином тогда с Литвой православном пространстве. Но уже Исидора Василий Васильевич за своеволие под стражу взял не задумываясь. И пусть судил его потом церковный собор, но все всё прекрасно понимали. Ведь великий князь грека изначально невзлюбил, как поставленного против его воли. Ну а чем Варлаам лучше? Да тем, что был гибче и умнее, и на рожон не лез. Как и бояре, что помнили ещё окровавленную плаху под телом Берсень-Беклемишева. Так что посовещавшись в палате царской, порешили заинтересованные стороны, что образ божий портить, конечно, нехорошо, но всё же большого греха в том нет. И коль пожелает муж браду брить да усы посекать, то еретиком от того ему не быть и к службе, и к причастию допускать без ущемлений. И только духовные чины бороду должны были отращивать обязательно. Того митрополит восхотел и ему в том навстречу пошли с лёгкостью.
