Тмв от Колльера

В разоренном революцией городе Romny рядом здесь, школьная директриса гордо показала мне первый из новых текстов.

Новые тексты! Так же, как в Германии после крушения Гитлера оккупационные силы торопливо брали донацистские учебники, дорабатывая их до требований настоящего времени, так и здесь наша подкомиссия по русским просто собрала лучшие досоветские тексты и быстро, но умело пересмотрела их, чтобы удовлетворить миру 1960 года.

Кроме того, несмотря на все невежество, дезинформацию и умственное искажение, мы находим удивительных учителей.

— Нас не так ужасно дурачили, как Вы думаете, — сказал пожилой глава Ромнинской средней школы, когда мы обсуждали набор учителей. Мы сидели у разбитого деревянного здания, которое Советские власти хвастливо звали "институтом", и он указал на потертого однорукого коллегу, спускающегося по ступеням. — Он был в Сибири — Вы думаете, его одурачили? — Он коснулся медали на левой стороне груди. — Я служил в Германии и Чехословакии после Второй Мировой Войны. После того, что я там видел, Вы думаете, меня одурачили? У нас были книги, и Голос, — его челюсть застыла. — Вы думаете, мы не негодовали — тихо — когда мы увидели Ивана Майского, который издал наш учебник, продолжая работать во Внешней Монголии, и вынуждал переписать его, чтобы устранить ошибки 'расистов' и 'колониалистов'? И пойти в Тихоокеанский Институт Московской Академии наук и унижаться за 'отклонения' в учебнике, и обещать всегда писать в духе "Правды Stalinite"?

— Вы думаете, мы не негодовали, когда Юджин Тарл был вынужден переписать его классическую историю вторжения Наполеона в Россию, чтобы дать меньше заслуг в его поражении царю, генералам и дворянам и больше заслуг рабочим и крестьянам?

Старый учитель отбросил назад голову и погрозил кулаком.

— Вы можете сказать, что такие люди, как я сам, являются исключением. Но я говорю Вам — это бесчисленные крестьянки, учащие детей, которых не одурачили. Российский народ был честен. Он требовал думать честно, уважать чувства, действовать прямо. Множество было одурачено. Но многие — не были. И Вы не можете понять радость этих многих от того, чтобы однажды стать людьми, рассматриваемыми, как честные, взрослые, порядочные — лидерами, которые обращаются к нашей лучшей половине и нашим самым высоким инстинктам, а не к худшим.

При помощи таких русских, как Антонов, как редактор Vedomosti и как старый учитель средней школы, UNRUSCEP проводит восстановление русского образования. Обеспечивает его книгами и периодическими изданиями, которые дают точное представление о мире. Учителей, студентов и родителей поощряют обсуждать спорные вопросы с одной лишь целью достижения объективной правды. Образование децентрализуется, одним из дефектов советского образования был то, что все решения — даже о ремонте школьного автобуса или покупке лабораторного аппарата — принимались на самом верху. Профессионально-технические училища, которые часто были лишь другим название принудительно-трудовых школ, с молодежью, чередующей четыре часа учебы с четырьмя часами фабричного тяжелого труда, будут преобразованы. В десятках высших образовательных учреждений будут установлены тысячи свободных стипендий.

Немногие из посторонних понимают, что в значительной степени советские университеты и политехнические школы предлагали кастовое образование. Взносы за обучение нагружали учеников в большой степени в пользу семей членов коммунистической партии — то есть, правящего класса.

Прежде всего, мы подчеркиваем свободу: свободу слова, прессы, радио, кафедры проповедника; свободу исследования, преподавания и публикаций; даже свобода ошибаться. За не очень долгое время, с помощью ценностей свободы мы надеемся полностью изменить русскую систему. Однако мы понимаем, что российское образование должно отличаться от нашего, быть подходящим для русских традиций, привычек и окружающей среды.

Дух нашей работы — международный дух. Символическая относительно его характера сцена имела место три недели назад в Харькове, когда кости великого ученого Ильи Мечникова, грубо выкопанные из могилы при недавних беспорядках, были повторно захоронены в месте его рождения. Мечников, который умер в 1916, был одним из самых великих биологов и патологов России. Он работал у Пастера в Париже и, в конечном счете, стал преподавателем в Институте Пастера. Представители 20 стран приехали, чтобы посетить церемонию. Глава Патологического Института в Берлине, первоначально возглавляемого Рудольфом Вирчоу, председательствовал, так как часть самых важных открытий Мечникова были изданы в Вирчоу Archiv. Выступали директор Института Пастера, и представитель Института Рокфеллера в Нью-Йорке.

Потом воспользовался случаем мэр Харькова.

— Мечников, — сказал он, — показал нам истинный способ завоевать человеческие умы — через науку и образование. Мы должны следовать по его стопам; мы должны применить его дух к большой работе, лежащей перед нами.

КОНЕЦ

ЗАНАВЕС ПОДНИМАЕТСЯ...

J, B. Пристли

Москва, 30 июня 1960

Я только что вернулся после нескольких часов разговоров, чая и табака (ничто из чего не полезно для здоровья) в Клубе Писателей. Это, конечно, не то здание в центре Москвы, которое я знал по поездке 1945 года. Это — часть профсоюзного клуба, около предместий, которое писатели занимают, пока они не смогут построить свое собственное здание. Все время, что я был там сегодня, он был переполнен и, казалось, потрескивал от взволнованных разговоров. Сейчас тут, конечно, куда больше говорят на английском языке, чем в конце Второй мировой войны, но большую часть беседы трудно понять; и хотя у меня есть превосходный переводчик (мой старый знакомый профессор Карпов), я должен признаться, что в своем возрасте начинаю считать такое количество разговоров скорее утомительными.

Где-либо еще, фактически, это было бы просто невыносимый, но здесь, в России, даже разговор с писателями, никогда не бывшими моими любимыми собеседниками, можно выносить в течение четырех или пяти часов. Пока мы вернулись к старой российской атмосфере чая, табака и огромного хаотичного спекулятивного разговора, очень отличающейся от атмосферы Коммунизма с ее полувоенным Тевтонским воздухом, ее дисциплиной, краткими командами и пропагандистскими попугайскими фразами, которые были, очевидно, такими неправильно для этих славян.

Они все еще не могут понять, что мы, писатели на Западе, не собираемся в клубах вроде этого, чтобы раскритиковать работы друг друга, чтобы сформировать группы с общей философией, чтобы выпустить манифесты и программы. Они занимались этим задолго до большевистской Революции, и теперь, когда Политбюро и MVD напоминают дурной сон, они все еще занимаются этим старым российским способом. К счастью, эта самогруппировка российских интеллектуалов и художников, такая странная для нас на Западе, помогает посетителям понять, что сейчас здесь происходит. Сначала все это кажется настолько запутанным и непонятным, что любой впадет в отчаяние; но потом, после объяснений, схема начинает вырисовываться.

Во-первых, мы должны помнить то, что произошло с искусствами здесь во время режима Красных. Было четыре периода. Первый, сразу после Революции 1917, был одним из диких экспериментов, с Мейерхольдом в театре и Маяковским среди поэтов, и нового Массового Человека выражали самым эксцентричным индивидуалистическим способом, в то время как Ленин, собственный вкус которого был консервативен, пожимал плечами на эти выходки. Тогда партия сказала, что эта дикая работа не достигнет цели, что искусства должны быть понятны рабочим, теперь сталкивающимся с Пятилетними Планами и очень тяжелыми жертвами.

Тогда настал длинный второй период, Социалистического Реализма, который означал фактически технически традиционное исполнение тем, одобренных партией. Это произвело постановки о правильных "Советских героях", романы о цементных работах, и картины, которые были похожи на самые унылые выставки Британской Королевской Академии 1882 года.

Третий период, очень короткий, был начат Второй мировой войной и разрешением художникам прославлять обычное патриотическое чувство, с большим акцентом на великих российских лидеров, таких, как Иван Грозный и Петр Великий внезапно появившиеся в романах, историях, пьесах, фильмах, как Марксистско-ленинистическо-сталинистские герои.

Потом, в 1946, когда Политбюро начало роковой неправильный поворот, начался четвертый, последний и худший период. Художники были твердо зажаты в самой узкой линии партии. Подлинно творческие люди отступили, некоторые из них в отчаянии отказались от их искусства, когда партийные работники передавали указания, приветствуя страдающую манией величия политику партийных боссов. Похвалы Сталину были настолько громкими и неискренними, что они смутили бы и Чингисхана. Почти все связи с Западным Миром был разорваны. Страна, обнаружившая, что изобрела все, стоящее изобретения, и ею теперь управляют люди с божественной непогрешимостью, не нуждалась в импорте иностранных произведений искусства, в изучении того, что думают и чувствуют другие страны, чтобы освежить ее собственный дух в универсальном источнике человеческого опыта. Цензура была полной, тьма почти всеобщей, пока обе не были разрушены яростью войны.

Первым результатом освобождения здесь, как все помнят, было огромное взволнованное требование чего-нибудь иностранного и Западного, книг и пьес, картин, фильмов, балетов и опер, полностью отличных от продуктов Cominform, ранее предлагаемых людям. Это было неизбежно, хотя удивляло тех Западных комментаторов, которые предполагали, что русские, и особенно молодое поколение, были полностью пропитана Сталинизмом (они забыли как сравнительно мала была партия, и как стойки человеческие ум и дух — и, не в последнюю очередь, Русские — к такому механическому воздействию).

Много российских писателей и художников, почувствовав опасность пренебрежения, поторопились следовать за этой модой. Часть из них попыталась стать более американскими, чем сам Голливуд. Они все еще существуют, и часто называются "Командой Хот-догов". Но они больше не воспринимаются всерьез критиками или более вдумчивыми читателями, которые, как теперь ясно, разделены между двумя более поздними группами, сильно и даже горько отличающимися.

Чтобы понять эти две группы, это необходимо вспомнить российскую историю и уникальную ситуацию и характер русского народа. Русские не являются ни обычными европейцами, ни (и это — более распространенная ошибка) выходцами с Востока. Они — Русские, люди огромной Восточной равнины, народ, в течение многих столетий остававшийся вне главного течения европейской истории, раса интровертов, твердых и все же мечтательных, которые часто становились отсталыми, как страна, и все же верили в свою уникальную и, возможно, мистическую судьбу (народ, полностью неподходящий для марксистской революции, но легко убеждаемый в том, что именно он мог бы спасти мир).

Как их великая литература девятнадцатого века показывает нам, российские интеллектуалы всегда были разделены между теми, кто чувствовал, что Россия должна поторопиться изучить Запад, и теми, кто считал, что Россия, будучи верной себе, могла создать образ жизни, более богатый и более глубокий, в целом более удовлетворительный, чем что-либо, что Запад знал. Это разделение могло быть замечено даже среди коммунистов. И с исчезновением Коммунистов это разделение играет самую важную роль в российской интеллектуальной и профессиональной жизни.

Обе эти многочисленные группы можно разделить дальше, и я услышал сегодня много аргументов за эту классификацию от писателей Клуба. Но здесь я предлагаю проигнорировать их, иначе картина станет еще запутаннее; Поэтому я объединю тех, кто обращается к Западу, и назову их Европейской Группой, взяв название "Славяне" для противостоящей группы, которая верит, что Россия должна найти ее собственный путь к спасению. Обе группы сегодня были хорошо представлены в клубе, хотя некоторые из самых важных членов Славян отсутствовали, в основном, потому что они с подозрением относятся к Москве и предпочитают оставаться в провинциях. Но также и часть самых известных европейцев избегают Москвы, проживая в Петрограде, который теперь считается их столицей.

Европейцы не смущаются тех писателей и художников, которые поспешили после войны последовать за модой на все американское. Они не презирают Англосаксонскую культуру, к чему склоняются Славяне; но они по отношению к Центральной Европе и Франции они вернулись к российским взглядам девятнадцатого века. Поверхностно, эти Европейцы кажутся наиболее революционной группой здесь, и это они — те, кто дали нам Новый Экспрессионизм и большую часть недавних работ, особенно в беллетристике и драме и опере, которые поражают и иногда очаровывают нас в Нью-Йорке и Лондоне. Они создали атмосферу, которая была в Берлине и Москве 40 лет назад, когда все было дико экспериментальным, великолепным и смелым, но не глубоким.

Будучи так долго ограниченными указаниями чиновников и узостью обычных методов Социалистического Реализма, многие писатели, живописцы и композиторы средних лет с легкостью вывались в их новую свободу с чистой гротескной нелепостью, и за ними последовало еще больше младших художников. Среди них — удивительно большое число женщин. Возможно, нельзя удивляться, помня большую живучесть русских женщин, но было так мало женщин-писателей любой репутации в советской России, что можно забыть, как много женщин большого таланта только ждали свободы.

Еще больше, однако, женщин в противоположной группе, Славянах. Действительно, по моему мнению, эта группа скоро произведет множество работ высшего качества (в Урнове уже замечена новая книга, "Стальной Лес"), и вернет Россию на высокое место, где она держалась во второй половине девятнадцатого века. Эти Славяне не подражают никому или и ничему извне России. Их вклад в мировую культуру уникален, как у Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова, Мусоргского, Чайковского. В настоящее время многие из их работ могут быть слишком неясными, самозамученными, сомнительно мистическими для нашего вкуса. Факт, что они с презрением отклоняют весь наш Западный образ жизни, может вызвать у нас подозрения к ним (те, с кем я встречался сегодня, были вполне приятны, но также было ясно, что мои пьесы и романы не для них). Некоторые из них показались бы большинству из нас фантастическими и смехотворными, как кажутся некоторым глупыми персонажи Достоевского и Чехова. Но медленно, часто мучительно, они ведут поиск великого глубоко русского духа — той самой знаменитой Души, которая даже не упоминалась при власти коммунистов, но который проявлялась, стремясь в разговоры, даже в те дни, когда время было поздним, полицейские шпионы уходили, и последняя бутылка водки была открыта.

И хотя у них не будет ничего общего со мной и моим видом — я не обвиняю их, потому что они должны сохранить свою независимость, их существенную русскость — я верю в этих Славян, и предсказываю здесь и теперь, что в заключительной четверти этого столетия российская беллетристика, драма, музыка ослепят и восхитят мир, как они сделали за сто лет до этого.