Тмв от Колльера

В результате этих шоу трудолюбивые российские женщины узнали и сшили (если они не могли купить по умеренной цене), платья, костюмы и пальто, базировавшиеся на проектах, что они видели. Армия униформ и мешковатых пальто внезапно пополнилась определенной современной линейкой одежды; некоторые даже использовали мешки для муки, чтобы сделать довольно презентабельные летние костюмы-двойки. Их владелицы, женщины, работавшие на аэродромах, разгружающих грузовые самолеты в течение дней Операции Мука, доказали свою изобретательность, и их "костюмы Pillsbury" (как их называют) стали предметом зависти.

Российские модельеры сделали копии и шесть месяцев спустя состоялась первая всероссийская выставка мод (я называю ее первой, потому что средней русской женщине никогда не давали такой возможности при Советах). Показанные проекты не были сенсационными, но конечно лучше, чем что-либо, что когда-либо предлагалось российским женщинам под коммунистическим режимом.

Стадион был использован снова и снова пришло много женщин. Была смешная деталь: вместо легкой музыки, обычно сопровождающей показы мод, русские наняли духовой оркестр, который открыл показ широко популярной в России песней. Она называлась StalinDurak, что означало "Сталин — Дурак".

Трикотажа теперь много, но шелк и атлас все еще нормируются; фондовые предметы одежды из-за острой нехватки тканей, также находятся в очень ограниченном запасе. Такие предметы, как мыло и косметика, которые было почти невозможно получить в первые годы, теперь начинают появляться на рынке по разумным ценам. Один бренд помады, первый, выпущенный в России в массовых масштабах после конца войны, продается так хорошо, что фабрика, производящая его, теперь работает 24 часа в сутки. Название этого косметического бестселлера — Lyubit Vsegda (Чтобы Любить Всегда); это, конечно, усовершенствование по сравнению с усилиями советских публицистов 15 лет назад, когда кто-то назвал выпущенные государством духи — "Трактор 815".

Запреты тесной дружбы, применяемые после Второй Мировой Войны, здесь никогда не налагались, и по прошествии пяти лет заключены уже сотни браков между солдатами войск ООН и русскими девушками. Американцы из Техаса и Западных штатов были особенно очарованы изменчивыми славянскими женщинами; особенно высокими, белокурыми потомками варягов (норвежцев), вторгавшихся в Россию.

Российские женщины (солдаты называют их "Jennies", что происходит от российского слова Zhenshchina, означающего женщину; русские же зовут всех солдат ООН — "Ikies"), были сначала поражены, а затем восхищались уважением, оказанным им американскими мужчинами. Они никогда не были в таком положении прежде и они иногда удивляются деталям их нового положения в обществе.

Однажды, после описания странного, но приятного отношения американских мужчин к женщинам, Марина сказала как о чем-то совершенно новом: "Вы, американские женщины, живете, как королевы". Это было наблюдение, которое я слышала по всей освобожденной Россия, так же, как я слышала это в Германии после Второй Мировой войны.

Это действительно радостно — видеть Геракловы усилия, приложенные Организацией Объединенных Наций, чтобы помочь этой разрушенной стране. Часть страдания, это верно, была вне нашей власти, чтобы его облегчить. Но мы всегда пробовали сделать это. Я была горда показать Марине работу команд очистки, центры распределения продовольствия, больницы и мобильные медицинские центры. Операционные чаще были в палатках, чем нет; но, тем не менее, лекарства и медицинские инструменты были там и помогали людям.

Мы, в целом, прилагали все усилия, чтобы показать после времени войны, что мы здесь, как освободители, а не как империалистические завоеватели.

Кажется, мы кое-что выучили из нашего опыта в Германии. Я не могла не рассуждать, почему столь мало негодования по отношению к нам и почему оккупация до сих пор имеет успех. Ответ прост: мы позволяем российскому народу находить свои собственные пути к будущему. Короче говоря, мы не пытались заставить их быть демократичными.

КОНЕЦ

НОВАЯ РОССИЯ избавляется от рублей

СТЮАРТ ЧЕЙЗ

Полтава, Украина, 1960

Я видел Полтаву больше 30 лет назад. Это было в июле и после долгой поездки через пыльный район мы внезапно свернули за угол и увидели открытую зеленую долину с развесистыми деревьями, ленивой рекой, где купались дети, и белые стены зданий с позолоченными луковичными куполами над листвой. Длинная прямая дорога вела на холм к центру города, к прохладе под деревьями. Здесь был круглый парк, с общественными зданиями вокруг него. Здесь также был музей со многими очаровательными примерами работы кустарей, старыми крестьянскими изделиями кустарного промысла. Я помню вырезанные и разрисованные телеги фермеров, яркую глиняную посуду и ящик с раскрашенными яйцами. Я помню также довольно ужасную картину Полтавского сражения, стреляющих орудий, скачущих лошадей, генералов, отдающих приказы. Это произошло здесь, в 1709 году, где Питер Великий победил Чарльза Шведского и заставил его бежать, раненого в ногу, в Турцию. Европа внезапно узнала о возвышении новой Великой державы в степях и лесах севера.

Все очень отличается теперь, в 1960 году. Все же я не могу не думать, что если бы эта война не была ограниченной, если бы против нее разумно не боролись, не избегали бы бомбежки гражданских лиц и не гарантировали русскому народу хорошие условия мира, то я едва ли бы писал здесь этот отчёт.

Полтава в течение многих столетий была тем, что мы в Соединенных Штатах называем административным центром или рынком, приятным провинциальным городом с населением приблизительно в 130 тысяч человек. Это всегда был красивый город, и она остается таким городом сейчас, хотя значительно изменилась.

Площадь здесь все еще здесь обсажены деревьями, но церкви стояли разрушенные и не ремонтируемые. Некоторые новые уродливые жилые дома и новые фабрики были построены после Второй Мировой Войны, чтобы заменить разрушенные при российской тактике выжженной земли. Это — перестроенный город, но он все еще сохраняет часть его достоинства.

Одно крыло музея уцелело, и хранящиеся там разрисованные яйца Истера, как я рад сообщить, все еще являются предметом осмотра. Они поднимают старые воспоминания о солнечной сельской местности, когда русские думали, что город и деревня могут сотрудничать и построить яркий новый мир. Я не забыл остановиться у сахарного завода с взорванной разрушенной трубой. Директор обнял меня, когда я вышел из автомобиля, указал на безжизненный завод и спросил:

— Вы можете восстановить его?

— Мне жаль, — ответил я. — Я не инженер. Я только экономист.

Его лицо стало опустошенным. Затем на нем снова появилась надежда:

— Но, конечно, Вы знаете Генри Форда, — сказал он. — Конечно, Вы, американцы, можете восстановить любой сломанный станок?

Прежде, чем я покинул этот район, его завод был восстановлен, но не мной. Это было давно. И теперь, после поколения проблем и мучений, разоренной сельской местности, лежащих в руинах позолоченных куполов города, опустошенного народа, Полтава начала новый цикл. Снова в будущем видна надежда!

Стало больше товаров в магазинах, чем я помнил. Большинство людей все еще выглядят сильными и здоровыми, и легко улыбаются. Больше стало звуков молотков, и каменщики используют разрушенные общественные здания как карьеры, чтобы строить новые. Одежда потерта, но красочна. Я вижу не так много нищих.

Полтава прошла через одну мировую войну и ужасную гражданскую война, когда я видел ее в последний раз, в 1920-ые, и теперь, к 1960, она вынесла два военных вторжения, Гитлера и Атлантических Союзников, и целую серию восстаний и гражданского насилия.

Но русские — очень крепкие люди. Они живут здесь, на Украине, на очень крепкой почве. В некоторых местах богатый чернозем, как говорят, 30 футов глубиной, как в Айове. Прилегающие районы не изменились — ярко-зеленый цвет сахарной свеклы, темно-зеленый — картофеля, высокие желтые цветы подсолнечника. Когда ущерб, нанесенный городу, начинает печалить меня слишком сильно, я иду через реку по кустарном мосту и восхищаюсь силой земли. Здесь не так много тракторов, но много лошадей и волов. Теперь будет урожай, и это выглядит хорошо. Когда в России есть хороший урожай, люди дышат более свободно; так было в течение многих столетий.

Я нашел комнату в гостинице около площади (тут хорошее питание, но вот обслуживание не продвинулось за поколение) и представил свои верительные грамоты командующему области, прекрасно выглядящему человеку, хорошо сложенному и обладающему великолепными усами. Я сказал ему о моем рвении добраться до Москвы, где я ожидал получить лучшую информацию, чтобы написать отчет об экономической ситуации. Но он сказал, что мне уже повезло — добраться до Полтавы. Севернее до сих пор очень мало поездов, и случайные бандиты делают дорогу к столице опасной, а все самолеты предназначены для вооруженных сил и административного персонала. Он был растерян, не зная, чем мне помочь, а затем высказал идею: именно здесь я могу встретить прекрасного русского экономиста Алексиса Максимович Петрова.

Час спустя Алексис представился мне в гостинице. Он оказался высоким, мускулистым парнем в пластмассовом шлеме от солнца, с темными волосами и длинным белым шрамом на левой щеке. Его глаза были добры и очень интеллектуальны, и взгляд устремлялся прямо в Вас. Он хорошо выглядел бы среди Охранников Царя.

— Командующий сказал, что я могу вам помочь, — сказал он на превосходном английском языке, хотя и с российским акцентом. — Я однажды работал в Нью-Йорке и знаю о Вашем задании. Я рад, что Вы должны осмотреть все у нас, в России. У нас была новая революция.

— Я думаю, что Вы — человек, которого я ищу, — сказал я, — российский экономист, понимающий ситуацию вокруг. У меня к вам много вопросов.

— Предлагаю начать, присев за одним из столиков под деревьями снаружи, — сказал Алексис. — У нас снова работает пивоваренный завод, и Вы должны попробовать наше Полтавское пиво.

Он пошел вперед, и пиво, когда оно прибыло, действительно оказалось хорошим.

— Меня зовут Алексис Максимович Петров, — начал он. — Мне сорок три года и родился в Москве, сыном преподавателя математики, в год первой Революции. Я никогда не жил при царе, я — продукт Политбюро. Я изучил экономику и статистику в университете, и некоторое время работал с Сахарным Трестом. Тогда меня послали в Amtorg, отделение правительственной торговой компании в Нью-Йорке. Однажды я слышал ваше выступление в колледже там. Потом я отправился в Лондон, который защищал во Второй мировой войне, как Ваш преданный союзник, а затем назад в Институт Экономики в Москве, где служил под началом экономиста Ойгена Фарга.

— Я слышал, что он отрекся от своего еретического представления, что капитализм не разрушится немедленно после Второй мировой войны. Это верно? — спросил я.

— Да. Официально я также отрекся; тайно — нет. Я видел слишком много Америки и Великобритании, чтобы полагать, что капитализм погибает от внутренних противоречий, или его ждет постоянная депрессия. Капитализм, конечно, изменился очень быстро, особенно под воздействием предложенного Вами подоходного налога — но только человек, ослепленный идеологией, мог верить в то, что система была обречена.

— Я понимаю, — ответил я. — Но как мог чистый ребенок Коммунизма быть настолько скептичным? Американцы верят, что пропаганда может убедить в чем угодно.

— Боюсь, — сказал Алексис, — эти американцы не всегда наблюдательны. Пропаганда эффективна только тогда, когда она заставляет людей думать, что они достигнут своих целей — их частных, человеческих, личных целей. Лучшая пропаганда в мире бесполезна если цели не становятся ближе. В России, после 1930 года, все наши цели перемещались дальше и дальше в будущее, и пропаганда перестала казаться нам правдивой. Кроме того, я был за границей и знал, как делать сравнения. Я отношусь к своему исследованию.

Алексис выпил свое пиво и посмотрел в окно. С того места, где мы сидели, деревья многое скрывали от нас, и мы не видели почти никаких разрушений.

— Когда Фарге было приказано прекратить его разговоры об устойчивом капитализме, и всем, кто работал с ним — аналогично, я уехал из Москвы, как только смог, с проверкой выполнения Четвертого Пятилетнего Плана во Владивостокской области. Я также бывал в Токио по официальным делам.

— И затем? — спросил я.

— Тогда, в 1952, случился тот несчастный просчет с Югославией — и началась Третья Мировая война. Я сражался с Вашими парашютистами во время нее; там я получил этот шрам, — он коснулся щеки. — Я знал, что в конце концов мы должны потерпеть поражение, победа была бы чудом. Я знал относительный выпуск нефти, стали и урана. Когда наши армии начали громить, мой отряд ушел в сибирские леса. Это — довольно большие и очень дремучие леса. Я ожидал обычной безоговорочной капитуляции, несмотря на Вашу пропаганду, и, в целом, я предпочитал сибирских медведей. Но когда мы узнали форму настоящих условий мира, которые были приличными на любом языке, наша группа молодых офицеров вернулась назад в Москву и предложила услуги временному правительству и Центральной Союзнической Комиссии. Они назначали мне работу с UNIHOPE, сначала вдоль Волги, потом здесь.

— У Вас есть штат сотрудников?

— Да, небольшой. Вы должны завтра приехать в наш офис. Вы должны также встретиться с моей женой; ее имя — Вера. Я управляю поставками ООН, отправленных в этот регион — лекарства, пенициллин, специальные продукты, больничное оборудование. Мы работаем над жильем, с которым в Полтаве очень плохо. И хотя достигнуты большие успехи, в некоторых районах я все еще могу показать Вам целые семьи, живущие в одноместных номерах. Мы работаем над диетой для маленьких детей. Я покажу Вам наш новый завод синтетических витаминов. Мы также работаем над повышением урожайности.

— Все это кажется настолько знакомым, — сказал я, — агрономия, диеты, жилье, здоровье — все, что должно быть решено. Я буду рад посмотреть на ваши действия, и выслушать ваши идеи.

Следующим утром Алексис заехал за мной на его джипе. Мы посетили фабрику, выпускающую люминесцентные лампы, с рядами симпатичных девушек, работающих за длинными столами. Я похвалил в разговоре с директором его современный завод, и он сказал, что тот был полностью восстановлен после войны. Я спросил, как он был разрушен.

— Стратегическая бомбежка, — ответил директор. — Мы делали радарное оборудование. Но они бомбили в воскресенье, когда мы были закрыты. Лишь два сторожа были убиты. Смотрите, сохранилась часть старой стены.

Алексис подтвердил его историю и сказал, что это было весьма распространено. Атлантические Союзники не вели войну с российским народом.

Я попросил, чтобы Алексис рассказал мне, что он знал об эффекте, оказанном Третьей Мировой войной на российскую экономику. Он положил большую карту Евразии на стол в своей комнате дома. Вера, его жена, убрала посуду после обеда и поставила чай. Пока мы говорили, Алексис указывал своим карандашом различные точки на карте. Вкратце история была такова: