Концерт для Крысолова

— Пуци, это что такое?..

— Что?..

— Ты, по-моему, куришь?..

— Извините. Я задумался, — Эрнст резко поднялся и ушел на террасу.

Он почти докурил, когда почувствовал легкое прикосновение к рукаву.

— Пуци, — на него тревожно смотрели ясные глазки Гели, — что с тобой?

— Ничего. Башка трещит. Беги, беги скорее, пока Адольф не потерял...

Гели очень любила Пуци — он был одним из немногих, кто всегда принимал ее всерьез. Он сам попросил ее звать его "на ты" и вел себя с нею, как с младшей сестренкой, абсолютно не держа той дистанции, которую навязывал Адольф всем, кто общался с Гели. Пуци спокойно мог обнять девчушку, перенести ее на руках через трудную насыпь на пикнике в горах, заехать за ней и увезти на весь вечер слушать оперу... Гели ему первому, отчаянно стесняясь, поведала о своем желании заниматься оперным пением, и он прослушал ее, аккомпанируя на рояле. Гели покраснела и чуть не плакала.

Пуци был доволен — он ожидал много худшего. Но у этой своевольной, плохо воспитанной девочки оказался весьма приличный голос.

— Надо много учиться, малыш. Заниматься. Тогда, быть может, что-то получится.

Он отметил про себя, что поет она — хоть и дурно, без всякой техники — верно, искренне и даже тепло. С нее словно бы враз слетела шелуха благоприобретенной легкой вульгарности, прилипшей к ней от бездумного подражания старшим дамам. Ее захочется слушать, когда она научится.

— Хочешь, найду тебе мастера?

— Если дядя Альф позволит, — пробормотала она горько. И больше об этом с Пуци не заговаривала. Стало быть, не позволил.

Пуци все хотел поговорить об этом с Адольфом, да руки не доходили.

Было и еще кое-что... ему было тяжело об этом вспоминать. В тот раз она тоже гостила здесь. И попросила свозить ее в кабаре, Пуци повез — отчего нет, ей же не пятнадцать лет, а, слава тебе Господи, уже девятнадцать... Адольфу она соврала, что едет в театр. Ради такого дела Пуци отпустил своего шофера и сел за руль сам — неизвестно, кто и как, что и где может ляпнуть — и это дойдет до Адольфа. А что на все это скажет Адольф, он просто себе не представлял.

Слава Богу, в зале он не заметил ни одной коричневой рубашки и ни одного знакомого лица.

В кабаре Гели, в своем длинном вечернем наряде, казалась не только совсем взрослой, но и вызывающе кокетливой. Она поглощала шампанское и даже... достала из сумочки мундштук и сигареты.

— Гели!.. Адольф убьет меня, если узнает!

— Пуци. Пожалуйста, не надо. Не узнает, я их прячу не скажу где, — хихикнула она. Слегка окосев, она опять превратилась в ребенка. Пуци опасался, что придется увозить ее до конца программы, но нет — держалась она неплохо...

Кабаре было не из лучших, но Пуци чутьем понял, что девчонке нужно расслабиться, и тут атмосфера для того — самая что ни на есть подходящая.

Гели поднялась и направилась в уборную поправить прическу.

Пуци краем глаза следил, нормально ли она идет, и решил, что вполне.

Но вот вернуться без приключений не удалось.

Умудрилась уронить сумочку, распустеха.

Какой-то хлыщ тут же поднял ее и подал. И о чем-то спросил. И Гели с нетрезвым смешком что-то ответила... Парень — какой-то богатенький студентик, судя по виду, и уже сильно подшофе — попытался взять ее под локоть и препроводить к своему столику. Совсем, щенки, с ума посходили, драть таких розгами до двадцати пяти лет, подумал Пуци и поднялся.

Сукин кот был совсем никуда — а может, его не любили девушки, и ему семя в башку ударило, но расставаться с добычей так просто он не собирался. Вид у него был вполне приличный, но...

— Тебе чего, папаша? — прошипел он с интонациями уличной шпаны. А вот этого Пуци не терпел.

— Вот именно, папаша, — мягко ответил он, — Оставьте девушку в покое, сударь.

На папашу Гели, хотя по возрасту вполне мог быть таковым в свои сорок, он не походил, но ему было все равно.

Сопляк не унимался:

— В монастырь готовите дочку, э?..

— Не твое щенячье дело, — терпению Пуци пришел конец, — Закрой рот, допивай и езжай домой. И передай отцу, что плохо тебя воспитывал.

— Чего?.. МОЕМУ отцу? Пе-передать? Да ты кто такой?..

— Я? Фридрих Великий. А ты?..

Оставив парня с открытым ртом и полоумными глазами, Пуци расплатился и вывел Гели на улицу.

— Пуци, — сказала она жалобно, — прости. Он сам прицепился, я не хотела....

— Я знаю.

Она просто не умеет себя вести. Даже окоротить эту наглую рожу не сумела, хотя любая, даже более молоденькая девушка Пуциного круга смогла бы — просто прошла бы мимо, не удостоив такое дерьмо и презрительного взгляда...

Ей не позволяют общаться ни с кем, а ей надо бы иметь опыт общения с молодыми людьми... с ровесниками... как же она жить будет? Впрочем, глупый вопрос. Адольф предпочитает, чтоб все вокруг жили так, как хочет он.

— Слушай, — сказал он, не дотронувшись до руля, — Может, отвезти тебя к Гессам? Думаю, Адольфу не слишком понравится...

Он прервался, но она прекрасно поняла.

— Да, отвези. К Эльзе... скажу потом, что у меня голова разболелась, и ты отвез куда поближе.

Вот и врать он ее учит, поц недоделанный, Адольф. Врут ведь тогда, когда боятся сказать правду.

— Нет! — вдруг сказала она, голос у нее дрожал, — Не надо к Гессам! Мне... перед Эльзой... стыдно... И перед Рудольфом тоже.

— Ну что ты, Господи. Они поймут...

— Они-то поймут... а мне же стыдно, Пуци, все равно.

— Ну так что — к Адольфу?

— Нет... Пуци, — она смотрела на него дикими блестящими глазами, — Пуци, мне и перед тобою стыдно... я тебя больше никогда ни о чем таком не попрошу.... Но я такая, в самом деле... пьяная... Пуци, нельзя нам поехать в какую-нибудь... гостиницу, что ли, чтоб я там выспалась и утром была как нормальный человек?

— Можно. Но как мы потом объясним это Адольфу?

— Позвоним... нет, не Гессам... стой. У меня в Мюнхене есть подруга, у нее в Вене родня, она часто приезжает. Скажем, что встретили ее на спектакле, и я поехала к ней.

— Как зовут подругу?

— Анна-Августа Штюбен Кессерлинг, — быстро отозвалась Гели.

— Бедная девушка, — почти про себя фыркнул Пуци, — Ну, ладушки, авантюристка. Поехали приводить тебя в порядок.

Естественно, ни в какую дурацкую гостиницу он ехать и не думал. Еще чего не хватало. Он повез Гели в свою "берлогу" — так он называл купленную втайне от Хелен квартиру — и купленную, что самое смешное, не для того, чтоб баб водить.

— Ой, — сказала Гели, — это что? Ты же не тут живешь...

— Друга квартира. Уехал в Америку на год, попросил меня цветочки поливать.

— Что-оо?

— Вру, про цветочки разговора не было. Просто ключи оставил.

— А хорошо здесь.

— Да. Неплохо.

Пуци самому нравилось здесь — временами куда больше, чем дома. Здесь он часто проводил время в полном одиночестве — поигрывая на рояле, читая книги, просто напиваясь и глядя, как плывут к потолку облака папиросного дыма.

— Чувствуй себя как дома, Гели.

Он снял пиджак, повесил на стул.

— Ванная там, остальное чуть дальше.

— У меня нет... сорочки....

— Возьми халат.

— Ооой, какой большой. Твой друг такой же верзила, как ты?

— Почти, — коротко ответил Пуци.

Пока она была в ванной, он выволок в коридор — чтоб не рыться при ней в шкафу — все то, что могло понадобиться ему самому по выходу из того же помещения. Если халат друга еще допустимо надеть, то уж нижнее белье и сорочка могли пробудить в ней некие подозрения.

Квартирка была о трех комнатах, но кровать имелась только в одной. Двуспальная, белье было чистым — ночевал он тут редко.

Пуци уже решил, что спокойно просидит ночку с кофе, книгой и сигаретами. Собственно, и в ванную можно было б сходить утром, и любой так и сделал бы — но не Пуци. С тех пор, как он получил это прозвище, в нем проснулась прямо-таки ненормальная для мужчины страсть к чистоте, и ночью он чувствовал себя некомфортно, если не вымылся вечером.

Гели вернулась — разморенная, сонная, улыбающаяся.

— Пуци... как хорошо.

— Давай ты поспишь, малыш, ага?

— Ага...

Она ушла в спальню. И Пуци с чувством выполненного долга отправился в ванную.

В ванну он, благодаря своему размеру в длину, всегда умещался кое-как, приходилось сильно сгибать коленки. Но это не очень мешало — Пуци привык уже нигде не помещаться.

Он задернул занавеску, чтоб не брызгало на пол, и обмяк в теплой, почти горячей воде, на несколько минут позабыв обо всех неприятностях...

Приоткрыв глаза, он дернулся — ему показалось, что занавеска как-то странно шевелится.

Она и впрямь шевелилась. Что за...

И тут из-под нее вылезла рука. Точней, ручка. Лапка.

И прежде, чем лапка эта успела освоиться, Пуци прихватил ее своей клешней и сжал — не в полную силу, но так, что на той стороне занавески кой-кто взвизгнул от неожиданности и легкой боли.

— Это что такое? — произнес Пуци, а голос его, низкий, бархатный, всегда звучал внушительно, когда он нервничал.

— Пуци...

— Что?!

— Пуци... отпусти, больно!

— Отпускаю. Вслед за чем ты выходишь, закрываешь дверь и идешь спать. Что за выходки?!

Пуци отпустил горячую лапку. Дверь ванной неслышно хлопнула. Черт, теперь сам Бог велит одеться полностью — Пуци надеялся, что, поскольку Гели уже будет спать, сорочки и трусов вполне хватит для сидения на кухне (просто другого халата у него тут не было). Теперь еще подтяжки, брюки, носки... еще и галстук, может, повязать?!

Он вышел из ванной полностью одетым во все это, кроме галстука. Пуци не умел появляться перед дамами, с которыми не спал, в расхристанном виде. Гели не спала — он видел по полоске света под дверью. Вот черт разнес девку. Так и знал.

Он тихо прошел на кухню, поставил на огонь джезву, положил на стол книгу. Пусть что хочет, то и делает там, в конце концов, не ему ж нужно проспаться.

Вскоре деликатный кулачок стукнул в дверь.

— Ну? — грубо сказал Пуци, он как раз наблюдал за варящимся кофе, который вот-вот надо было снять с огня.

— Ой, Пуци! Просто так пахнет кофе... на всю квартиру. А мне — можно?

Тебе — нужно, подумал он и процедил кофе в маленькую фарфоровую чашку.

— Пей.

— А ты?

— Еще сварю.

Сварил, сел напротив.

— Ты что делаешь, Гели, можно узнать?..

— Гадаю.

— Что-о?

— По кофейной гуще можно гадать, разве ты не знаешь?..

Да знаю, просто понять никогда не мог тех, кто верит в такую дурнину... Тссс, Пуци, ей всего 19, а можно подумать, что и меньше.

— Ну как? Что узнала?..

— Что мне нужно, то и узнала, — отстраненно сказала Гели.

— Я рад.

— Пуци.

— Что?

— Ты решил спать не ложиться, да?

— Гели, да. Я часто так делаю. У меня бессонница. А если и сплю — то плохо.

— Это видно. Вон какие фонарики под глазами, — сказала она тихо, внимательно глядя на него. Он вздрогнул — просто никто, в том числе и он сам, этого давно не замечал. А он заметил только вчера, прилизывая перед зеркалом свою шевелюру. Действительно, черт-те-что, а не морда, с этими черными ямищами под глазами.

— Ты устаешь. Спать надо больше. И есть, — нравоучительно заметила Гели, — Вечно небось ешь кое-как.

— Да, да, ты права.

Какой хорошей женой ты будешь, подумал он.

— Я тебе утром завтрак приготовлю, хочешь?

— Хочу.

— Пуци. Ну Пуци же!

— Ну что?

— Пойдем туда, хочу сказать тебе кое-что.

Она до сих пор разгуливала в этом огромном для нее халате, полы волочились, как шлейф. И прошествовала она "туда" — в спальню — как королева.

Пуци пожал плечами и пошел за ней. Он знал, что владеет ситуацией — до сих пор.

Гели легла, не сняв халата.

— Пуци, — теперь ее голос звучал безнадежно.

— Да, Гели.

Она чуть не плакала.

— Иди ко мне. Ну иди, пожалуйста!

— Ну зачем, Гели? Спи.

— ИДИ КО МНЕ! — девчонка взревела так, что это сделало бы честь самому Пуци, и очень напомнила вдруг своего дядю — тот же яростный блеск голубых глаз...

Пуци знал, что стоит ему ответить в таком же тоне — истерика будет продолжаться, и потому присел на краешек постели и тихо, устало произнес:

— Гели. В чем дело?

Она тут же подползла и отчаянно разревелась, ткнувшись в него носом. Пуци ждал, пока она выплачется, обняв ее и легонько поглаживая по плечу.

— Пуци... — всхлипнула она с глубокою обидой, — вот и ты... туда же...

— Куда, Гели?

— Никому я не нужна...

— Глупости. Мы тебя любим...

— Любите, да?! Любите?! На словааах! — рыдала она, — Глупые, ненормальные психи, идиоты, ничего вы не знаете и знать не хотите, кроме работы своей... кроме Адольфа... а он, он... он вас всех знаете где видел? И тебя! И Рудольфа! И Геббельса! Не нужны вы ему... и никто ему не нужен... А кому вы нужны — на тех вы не смотрите... некогда...

— Гели. Мужчины должны работать. Так было всегда.

Ее рев пошел на спад. Теперь слова ее, все реже перемежаемые всхлипами, казались еще серьезней.

— Работать? — она приподняла голову и посмотрела ему в глаза прищуренным, злым, тяжелым взглядом, — Так работать, что времени больше ни на что нет? Тебе же жена из-за этого изменяет! — Пуци моргнул, словно ударили, — А Эльза, она забыла уже, когда Рудольфа дома видела больше получаса! Ду-ра-ки! Все вы, ясно?!