Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Мы где-то встречались? — улыбнулся он, и улыбка опять стала неуверенной. Вообще говоря, Бальдур всегда слегка смущался из-за своего плохого зрения.
— Встречались, герр фон Ширах.
Этот экземпляр не блистал воспитанием, и Бальдур не счел нужным даже поинтересоваться, где они встречались. Ждал, пока до него дойдет представиться.
— Я специально послал вам записку без подписи, — сказал этот человек.
— Прошу меня извинить, но шутки не уловил.
— Мне не до шуток... Я боялся, что, если подпишусь, вы сделаете вид, что и не видели моей записки, а через некоторое время встанете и уйдете.
— Я никогда так не поступаю.
— Я мог догадаться. Вы воспитаны едва ли не лучше всех в Рейхе, — улыбнулся сей таинственный незнакомец, — Что ж. Я думаю, имя мое вы хорошо помните — я ведь тезка композитора.
Он насладился неописуемой гримаской, которую Бальдур бессознательно строил, если ему случалось сильно удивиться. Сам он о ней не знал, и она сразу сбегала с лица — но имела место. Это был очень забавный миг. Тезка композитора запомнил его навсегда. У Бальдура фон Шираха, которого что-то ужасно поразило, становилась совершенно невменяемая физия, он умудрялся буквально за секунду моргнуть раз десять.
— Вагнер?.. — неуверенно произнес Бальдур.
— Рихард Вагнер, да.
— Но... но это не вы!.. Ох, что это я сказал? Я имел в виду, что вы непохожи на того человека, которого я знал под этим именем.
— Вы тоже мало похожи на себя прежнего. Время... За шесть лет человек может сильно измениться. Очень сильно.
До Бальдура дошло, почему он не узнал Рихарда Вагнера. Потому что тогда толком и не разглядел его. А то, что увидел, постарался потом забыть как можно быстрее. И потом — форма. Вот уж что меняет человека. В штатском Вагнер был в прямом смысле другой личностью. И потом... действительно, шесть лет... Сейчас Вагнер производил намного лучшее впечатление — во всяком случае, не походил на ночную нежить с серыми щеками и мертвой пустотою в глазах.
— А где ваша форма, Вагнер?
— Я вам так нравился в ней, герр гауляйтер? Мне показалось — прямо наоборот...
— Наоборот, наоборот.
— Что ж. Думаю, вам будет интересно узнать, что в ней вы больше меня никогда не увидите...
— Я просто счастлив, — отозвался Бальдур.
— Только не нужно задавать вопросов, я вас прошу.
— А это жаль. Я теперь умру от любопытства.
— У вас богатая фантазия — придумайте сами что-нибудь. Может, и угадаете.
Они болтали как друзья.
Если подумать, ненормальная ситуация. Но факт оставался фактом — и Вагнер вел себя совершенно не так, как тогда, хоть все и же нагловато, и Бальдур ну никак не мог воспринимать его по-старому.
— Ну, Вы могли в чем-то проштрафиться перед Хайни... Впрочем, тогда б вы были не здесь...
— Герр фон Ширах, — шепотом, с улыбкой произнес Вагнер, — Вам никто никогда не говорил, какая вы непереносимая балаболка? Я просил — не задавайте вопросов.
— Господи, ну простите... а сейчас вы чем занимаетесь?
Вагнер возвел к потолку ресторана блестящие очи.
— Мои извинения, — сказал Бальдур, вид у него был уже слегка зазеркальный, — я, кажется, чуть перебрал сегодня...
— На радостях или, упаси Бог, неприятности?
— На радостях, можно сказать...
— А вот сейчас вы похожи на себя прежнего, — вдруг сказал Вагнер, — такого, каким я вас помню. И это приятно...
— Мне, в свою очередь, весьма приятно, что вы так не похожи на того себя.
— Походить нужно на то, чем являешься...
— Вы... больше не...
— Нет.
— Вы не хотели бы, все же, сказать мне свое настоящее имя? — Бальдур все-таки не мог сдержать любопытства, — Ведь Вагнер — ненастоящее?
— Разумеется. Но пусть будет Вагнер. Для нашей сегодняшней встречи.
— Она ведь неслучайная?
— Нет, — твердо ответил Вагнер, — я надеялся встретить вас в Вене, но мне нежелательно было являться к вам в резиденцию. Здесь слишком много моих... бывших коллег. Не могу сказать, что нахожу их слишком для себя опасными, но и лишний раз встречаться с ними не имею ни малейшего желания... Не подумайте, что я за вами следил — просто узнал, где вы бываете вечерами. В Опере и других концертных залах, дома. Иногда здесь. Вам интересно, почему я хотел с вами увидеться?
— Конечно.
— Я не хотел бы продолжать этот разговор здесь, в ресторане. Он слишком важен для меня... слишком личен. Вы позволите мне вас пригласить?..
— Почему нет... а куда?
— Снял тут квартиру. Только, не сочтите за праздное любопытство — вы нынче без охраны? Мне не очень хочется, чтоб меня этою ночью обвинили в похищении венского гауляйтера из ресторана, — усмехнулся Вагнер.
— Я без охраны, но это, может, ни о чем не говорит... ну как прицепится к нам какой человек-невидимка в невидимой фуражке... Напишите мне адрес и езжайте, я приеду следом.
— Отлично, герр фон Ширах.
Куда я еду, думал Бальдур. Ну куда меня несет? Он наплел всякой чуши, а я уши до полу развесил. А ну как это очередная эсэсовская штучка... он ведь тогда предупредил — в следующий раз будет хуже...
Да нет. Нет.
Он не мог бы объяснить, почему поверил Вагнеру — но его интуиция, по-женски тонкая, уверенно шептала — всё правда. Вагнер действительно больше не тот, кем был.
— Не хочу говорить о том, что там и как со мною было за эти годы, — тихо говорил Вагнер, сжимая рюмку с коньяком, — но кое-что я видел, кое-что узнал. А многие знания — многие скорби, так это звучит, герр фон Ширах?
— Так, герр Вагнер...
— Пожалуйста, зовите меня Рихардом, если нетрудно. Рихард — настоящее имя.
— И вы меня называйте по имени...
— Благодарю... А знаете ли, Бальдур, в тот раз, когда мы... познакомились с вами, я ведь просто старался вас напугать как можно сильнее. И... многое преувеличивал в своих россказнях. Неловко, конечно, признаваться вам в этом, но, может, так жесток я был с вами еще и потому, что завидовал вам. Мы ведь с вами ровесники — а я в те свои годы добился лишь того, что стал чьей-то верной собакой. Вас же — вот такого, какой вы есть — отчего-то Бог чем только не наградил. Что от рождения, а что просто легко досталось уже потом...
— Не совсем так, простите, Рихард. Я тоже был верной собакой — правда, другого хозяина. И рейсюгендфюрером стал не только потому, что Гитлеру нравились мои красивые глаза...вкалывать приходилось.
— Верю, верю. Но тогда я этого не знал, да и по вам это было не слишком заметно. Зато я знал о том — и дураку для зависти этого было достаточно — что Гитлер прощает вам все что угодно, прочит вас едва ли не на свое место, а еще — что вы богаты и женаты на красивой девушке, да еще и творите что хотите, являясь...
— Гомосексуалистом.
— Простите.
— Что есть, то есть.
— В общем, вы просто ужасно меня раздражали — одним существованием своим...
— Не вас одного, Рихард.
— Я чуть не прыгал от радости, когда получил то задание, и увидел в ту ночь, как вы дрожите от ужаса. Мне нравилось думать, что вы — жалкая баба в штанах, которой незаслуженно везет всю жизнь.
— Может, так оно и есть? — улыбнулся Бальдур.
— Вы даже не пытались скрыть, как вам страшно. Я думал — фу ты ну ты, надо же мужику испугаться простого кнута. Сам я, несомненно, в такой ситуации держался бы героем...
— А я действительно испугался, — Бальдур пожал плечами, — я знаю, что это очень стыдно, но я даже зубы лечить боюсь. Ну что поделаешь — натура такая, Рихард. Вы правы — баба бабой. Я столько раз пытался преодолеть этот страх — но нет, не выходит. Я могу со слезами заставить себя сесть в проклятое зубоврачебное кресло, но это не значит, что я не боюсь.
— А на войну отправились. А ранить ведь могут. Или убить.
— Нууу. Сравнили. Война — вопрос чести... хотя я и там здорово боялся.
— А я, — сказал Вагнер, — на войну ехал, как на праздник... Да только вы-то с вашим преодолеваемым страхом смелее меня с моим выпендрежем, потому как при первой бомбежке я, полагавший себя героем, едва не наложил в портки.
— А я шинель облевал...
Они посмотрели друг на друга с улыбками.
— Так вот. Я все никак не могу подойти к тому, ради чего я решил увидеться с вами. То, что я скажу дальше — это очень странно, но это мое решение.
— Говорите, — пробормотал Бальдур почти неслышно, но Вагнеру это помогло — чувствуя к себе интерес и внимание, легче говорить.
— Бальдур, я труп.
— Что?...
— Бальдур. Я дезертир, это раз. Я вообще мертвец, это два. Гиммлеру обо мне известно именно это, и разубеждать его я не собираюсь.
— Боже...
— И, Бальдур, я собираюсь подтвердить этот свой статус. На войне у тебя перед глазами иной раз проходит вся жизнь... и вот что-то не нравится мне моя жизнь.
— Как вы, действительно, ужасно изменились... вас... что-то сломало...
— Можно и так сказать. Но теперь мне не хочется жить, зная, скольких людей я убил и сколько из них умерли в мучениях. А жить по-иному — у меня может не получиться. Я привык выполнять ЕГО приказы — и если б не боялся вернуться к нему, вернулся бы... бездумный, как пес... так ведь проще. Но нет, решил я, к черту. Лучше прекратить это безумие. А безумием я зову это потому, что... это затягивает.
В его глазах всполохом мелькнул ТОТ, страшноватый блеск.
— Вам меня не понять, Бальдур, вы небось ни одной кошки в детстве не замучили...
— Н-нет. Я любил животных...
— Я не хочу рассказывать вам всю эту дрянь. Да и не затем я все это затеял. Вот, началась самая трудная часть разговора, — тонкие губы Вагнера дрогнули, — не струсить бы... Черт. Выпьем.
Да, он стал другим — но веяло, веяло от него прежней легкой жутью — и из-за рассказа его, и из-за того, что он был уже чуть подшофе. Он не поднимал глаз на Бальдура, зачем-то взял старую газету и огрызок карандаша, валяющийся на столе, и принялся что-то машинально рисовать. Бальдур слегка вытянул шею — ему было очень интересно, что же он такое рисует. У Шираха тоже была такая привычка, и рисовал он обычно какие-то карикатуры, которые Отто потом приходилось отыскивать и выбрасывать, чтоб, упаси Бог, не дошли до оригиналов.
Вагнер же — должно быть, сообразно своей эсэсовской фантазии — просто чертил все те же рунические знаки победы. Когда он сам заметил это, тут же оставил это занятие.
— Тех, кого уже нет, не вернуть, — в голосе Вагнера появилась хрипотца, — пусть их души меня преследуют, тут ничего не сделать. Но мне и те, кто жив еще — и кому из-за меня было страшно, больно — покоя не дают... ночами покойники, днем живые перед глазами. Даже вас вспоминал, хотя пальцем ведь не тронул... все равно, когда люди боятся, глаза у всех одинаковые... А помните, я вам про гомосексуалиста рассказывал... это правда.
Бальдур передернулся — в точности как тогда.
— И было нас пятнадцать, и продолжалось это всю ночь, — высоким злым голосом сказал Вагнер, — и...
Он вдруг накрыл руку Бальдура своей. Тот вздрогнул.
— Да НЕ БОЙТЕСЬ вы меня! — Вагнер скривился от отчаяния, и Бальдур отвел глаза. Вагнер тихонько погладил большим пальцем тыльную сторону его кисти.
— Вот и у него были такие руки, — прошептал он, — нежные, с длинными пальцами. А я ему пальцы каблуком переломал... Не бойтесь меня!
— Я... не боюсь... Мне страшно вас слушать.
— Я понимаю. Я простить себе не могу ни этого, ни того, что я это вам рассказал... Я хочу... сделать хоть что-то, о чем вы не будете вспоминать с омерзением. Для вас хочу сделать что-то, — прошептал Вагнер, он сильнее сжал руку Бальдура, тот отчего-то зажмурился. Вагнер склонил голову, коснулся его руки губами, потом по-собачьи поднял взгляд. Бальдур приоткрыл глаза и смотрел на него сверху вниз, губы у него подрагивали.
— Бальдур, мне... можно это сделать для вас?
— Что?..
— Я догадываюсь, что вам очень нравится. Я очень хочу, очень, это сделать для вас...Я, конечно, неумеха, но буду осторожным... и ничего не сделаю против вашей воли, — бормотал Вагнер, — или я внушаю вам такое отвращение, что...
— Нет... не сказал бы, что отвращение... Может, я и вправду вас боюсь... и п-потом, — Бальдур так разволновался, что начал легонько заикаться, словно Роберт Лей, — потом, Рихард... как-то это... с-совершенно случайная связь... во всяком случае, это так называется.
— Вот уж не думал, что это вас смутит...
— Хорошо же вы обо мне думали! — нервно отозвался Бальдур.
— Ну простите. Простите, — Вагнер теперь выбрался из своего кресла и опустился на колени возле кресла Бальдура, — Ну разрешите мне сделать это для вас. Вам понравится. Если нет — я... я сам себе яйца отгрызу!
— Боооже...
— Вот у меня и шутки-то зверские... просто я вижу, как вам не по себе, и мне от этого почти больно. И хочется, очень хочется сделать так, чтоб вам было хорошо. Здесь, сейчас. Со мной. Вас трясет, и меня тоже... Бальдур, пожалуйста... — он уронил голову Бальдуру на колени.
Бальдур не знал, куда деться от жалости, отвращения и... возбуждения. Последнее он ощутил потому, что всегда очень чутко отзывался на чужое желание, а Рихард сейчас очень, очень его хотел. Его дыханье было просто опаляющим, как у дракона, его и впрямь трясло, а пальцы на руках словно спазмом свело — таким мучительным усилием он сдерживал себя, чтоб не прикоснуться к Бальдуру без разрешения.
Бальдур погладил его по волосам, и тот даже обмяк от счастья.
— Рихард, — пробормотал Бальдур, — не надо так волноваться... не надо.... Ведь ничего... страшного в этом нет...
— Конечно, — ответил тот невменяемым голосом, — нет.
И поднял голову. Зеленые глаза были ясны, как у полного идиота. Он сжал руки Бальдура в своих.
— Пойдем, — сказал он, — Пожалуйста.
Он за руку привел Бальдура в спальню.
Бальдур взялся за галстук, но Вагнер мягко отстранил его руку:
— Давай я сам. Чем больше я к тебе прикасаюсь, тем скорей ты привыкнешь, что ты — со мной.
Верно, подумал Бальдур. И стоял без движенья, пока Рихард бережно возился с его галстуком, пиджаком, жилетом, сорочкой...
Рихард то и дело вздрагивал, словно под невидимыми ударами хлыста, и просил "не обращай вниманья, пожалуйста". Голос его звучал сдавленно из-за сильной ноющей боли в гортани — так бывает, если плачешь и не хочешь, чтоб это было слышно. Притом глаза у него были сухие.
Он сотни раз воображал себе эту минуту — и с горьким ожесточением думал, что фантазии — это одно, а по-настоящему оказаться наедине с тем, к кому ты до этого испытывал отвращение — совсем другое. Более жестокого способа наказать себя он не смог придумать.
Но фантазии помогли — теперь он ощущал не отвращение, а какое-то палящее, болезненное, зудящее, как заживающий ожог, любопытство с примесью страха. А боялся он того, что встанет, застрянет в горле тошнотный ватный комок, безвкусный, как армейская каша, жалко скривятся губы, блеснут презрением глаза... Он и возбуждения своего сейчас боялся, ибо не мог понять, почему это случилось. Почему он не может смотреть спокойно в эти испуганные синие глаза, видеть не может эту неуверенную улыбку... почему рука так и тянется к этому лицу — бережно убрать темную от пота прядку с высокого лба...
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |