Алекс Керр. Утраченная Япония

Вместо того, чтобы избавляться от недвижимости, которая не приносит прибылей, результатом чего было бы падение стоимости земли, власти нашли способ заставить банки не продавать ее. Использовали бухгалтерский трюк, с помощью которого по стороне активов до самого момента продажи могут фигурировать цены, за которые недвижимость была куплена. Пока земля не продана, в бухгалтерских книгах не показываются траты, а значит, нет стимулов к продаже. С другой стороны, никто не покупает, когда цены взвинчены до небес, и таким образом рынок недвижимости оказался последние пять лет заморожен.

Ситуация очень серьёзна, средний слой почти каждой японской организации составляют чрезвычайно недовольные тридцати— и сорокалетние работники. Они критикуют неэффективность и неэкономичность японской жизни, проявляют, — чего никогда не случалось ранее, — свой гнев. Это нашло свое отражение в недавних выборах бургомистров Токио и Осаки, когда избиратели отбросили все партии, и выбрали двух до этого никак не замеченных в политической активности кандидатов — бывших актеров телевидения.

Наверху находится группа бюрократов, за которыми стоят десятилетия законов и распоряжений, а внизу — отчаявшиеся люди из поколения, которое кое-что знает об окружающем мире, и понимает, что Япония постепенно отстает. Такая ситуация — это предпосылка к революции, и не исключено, что вулкан взорвется, и наступят по-настоящему революционные перемены.

За последние сто пятьдесят лет в Японии произошло две революции. Первая из них, называемая Реставрация Мейдзи, вызваная в 1868 году командором Перри, привела к тому, что Япония открылась для мира. За одну ночь страна отбросила тысячелетнюю власть сёгунов и феодальных владык, и превратилась в современное национальное государство. Вторая революция, вызванная американскими оккупационными властями после Второй мировой войны, создала основы послевоенного восстановления Японии. Военная диктатура, император, доминирование крупных земельных хозяев — весь фасад государства Мейдзи был заменён бюрократическим промышленным комплексом 'Япония, общество с ограниченной отвественностью'.

Третья японская революция, если таковая случится, будет вызвана внутренними причинами. Никто из иностранцев не пробует сегодня открывать японские рынки, никого из них не волнует тот факт, что Шоочику и Тоохоо не снимают хороших фильмов. Никто не будет протестовать, если министерство строительства зальёт всю страну бетоном. Не будет ни Перри, ни Макартура — японцам придётся делать всё самим.

Трэммел сказал мне когда-то: 'Успех приходит, когда понимаешь, что тебе никто не поможет'. Но Япония пятьдесят лет учила своих граждан послушанию и скромности, чтобы они смирно ждали указаний бюрократов. Начать революцию будет непросто.

Киото

Киото отказывается от самого себя

Только прожив девятнадцать лет в пригороде Киото, я смог войти в жилище одного из старых японских родов. Именно так и бывает в Киото. И в ресторанах, и в домах гейш, как правило, отказывают в приёме ichigen ('первый взгляд' в дословном переводе), то есть клиентам, которых не привел кто-то из постоянных посетителей. Один из моих знакомых иностранцев попытался однажды зарезервировать столик в 'Дои', изысканном ресторане, который расположен на склоне горы по восточной стороне города. Когда он туда позвонил, хозяйка ответила:

— Господин знает кого-то, кто здесь ест?

— Нет.

— В таком случае, — ответила она на киотском диалекте, — я должна со всем уважением посоветовать господину, — и здесь перешла на английский: — чтобы господин об этом забыл!

Киото нельзя назвать дружеским городом, и к этому есть повод: сегодня он является чем-то вроде вымирающего животного. Способ жизни этого города сохранился до наших дней, несмотря на все изменения 19 и 20 веков. Он имеет очень мало общего с местными туристическими достопримечательностями, такими, как Золотой и Серебряный павильоны, замок Нидзё, и святыня Тысячи и одного Будды, всегда заполненные туристами. Эти древности стоят века, но с развитием современности, стиль жизни Киото находится на последнем издыхании. Хранители культуры Киото в растерянности: их наследство уязвимо, словно умирающий человек, которому нельзя принимать чересчур много гостей, чтобы не умереть от усталости. Только те, кто его действительно любят, могут понять мир смыслов, укрытый в самом мелком жесте и шопоте.

В тот прекрасный дом я был введен летом, на празднике Гион Мацури, который проводится в старом районе, лежащем прямо в сердце города, и границы которого отмечают улицы Годзёо, Оике, Каварамачи и Карасума. Целый год жители прекрасных домов этого района хранят деревянные леса и декорации, которые на время праздника собираются в подвижные платформы, и выкатываются на улицы. Декорации эти, иной раз насчитывающие несколько сотен лет, сделаны из металла, лака, дерева, бархата и ковров. Всю неделю праздника Гион Мацури сотни тысяч людей, часто одетых в летние кимоно, толпятся на улицах, чтобы заглянуть в открытые окна магазинов и домов, украшенных ширмами и изделиями художественных ремёсел. Вечерами дети усаживаются на платформах, и отбивают колокольчиками медленный, гипнотический ритм музыки Гион. В последний день праздника платформы проезжают по улицам города.

Моим проводником был мастер икебаны Кавасе Тоширо, житель Киото до мозга костей, который рос неподалёку от храма Роккакудоо, где японское искусство аранжировки цветов появилось на свет. Сегодня он работает в основном в Токио, поэтому смотрел на праздник после многолетнего перерыва, а я не видел этот фестиваль лет десять. Как изменился за это время город! Там, где когда-то стояли ряды деревянных домов, увешенных фонариками, теперь находились магазины из стекла и алюминия. Узкие боковые улочки были страшно забиты народом, потому что перед зданиями стояли маленькие 'ёмисе' (торговые палатки), где продавалась еда, сувениры, или золотые рыбки для детей. 'Разумеется, ёмисе привлекают туристов, -сказал Кавасе. — Летом их можно встретить по всей Японии, но мы-то ведь в Киото! Когда я был ребёнком, главным развлечением было разглядывание соседских декораций, и игра с фейерверками. Нам не нужны были ёмисе!'.

Кавасе провел меня, и нескольких друзей, в два дома. Первый их них был типичным для Киото старым 'мачия' (городским домом). Когда-то налог платили в зависимости от ширины фасада, поэтому старые дома в Киото чаще всего имеют узкий фасад, и расстраиваются в глубину. Передвижные двери из бумаги и дерева убрали на лето, и заменили дверями из тростника, sudare (бамбуковыми ширмами) и занавесками из марли, более или менее прозрачными. Когда мы шли через дом, ширмы и драпировки показывали нам, комната за комнатой, всё новые и новые виды, отделённые друг от друга садами, которые исчезали вдали. Пол покрывали ковры из Набешима, величиной в один татами каждый.

Традиционный японский интерьер выглядит так: на полу лежат ничем не прикрытые маты татами, а пространство замкнуто рядом опор, сделанных из светлого дерева. Именно эту схему чаще всего повторяет современная версия старой архитектуры. Но в Киото все по-другому: на маты кладут голубые и коричневые покрытия, а столбы завешивают бамбуковыми и марлевыми занавесями. Разумеется, в Киото это делается умеренно, потому что лишь намёк на декорацию считается здесь настоящей декорацией. Не закрывают коврами весь пол: набешима лежат на тех местах, где усаживаются гости. Большинство занавесей подняты, и это позволяет свободно перемещаться, создавая только впечатление заслон и драпировок.

Когда мы шли по дому, Кавасе заявил:

— Это старый дом, в котором многое переделали за последние годы. Он стал японизированным. Это сделали прекрасно, что меня радует, но теперь я покажу вам настоящее чудо!

Какое-то время мы опять пробирались сквозь толпу, пока, наконец, не остановились перед комплексом зданий и кура, окружённых длиной стеной, которая тянулась вдоль всей улицы. Этот дом, как сообщил Кавасе, был последним из прекрасных киотских домов. За несколько лет до этого, у городских властей возник план разобрать его, и на этом месте поставить современную многоэтажку. Хозяева едва не потеряли свою землю, но группа киотцев поддержала их, и общими усилиями удалось спасти старую усадьбу.

Дом был украшен для праздника Гион, поэтому в воротах толклись люди, восхищавшиеся работами из металла и бархата, которые разложили во дворе на всеобщее обозрение. Сразу за воротами находился проход, закрытый бамбуковым барьером. Кавасе передвинул его, и предложил нам войти. Старшая дочь хозяина поклонилась нам у ступеней, и пригласила в дом.

Шум толпы затих. Перед нами находилась прихожая. Здесь стояла ваза с длинными листьями травы 'сусуки', а занавеси 'сударе' были свернуты в рулон, и подвязаны бантами из алого шелка. Дальше располагалась маленькая комната, которая выходила на сад мхов, окружённый высокой стеной: такие tsubo-niwa (сады в горшках) являются одной из особенностей Киото. Фрагменты сада виднелись сквозь по-странному размещённые отверстия — закрытое бамбуковой решёткой окно на этаже, или сквозь проход, где висели shina-sudare (китайские бамбуковые занавески, покрытые изображениями цветов и птиц, сделанные с помощью шёлковых нитей, намотанных на тоненькие полоски бамбука).

Оттуда мы прошли в следующую комнату, и следующую, и каждая отделялась не похожими на предыдущие дверями, или марлевыми занавесками. Пол закрывался по разному: оранжево-голубыми 'набешима', или блестящей бумагой размером в три татами, покрашенной соком хурмы, которая придавала интерьеру впечатление свежести и прохлады. У входа во внутренний сад я увидел камень, а возле него аккуратно поставленные соломенные сандалии. За камнем виднелась дорожка, ведущая сквозь мох в дальнейшую часть постройки. Я уже собрался надеть сандалии, когда меня остановил Кавасе. 'Сандалии поставлены возле камня, а не на нём. Это значит: не входи!'. Таким способом он учил меня изысканному языку символов Киото.

После нескольких веков политических интриг и строгих принципов, созданных мастерами чайной церемонии, жители Киото научились не говорить ничего. Настоящий горожанин в разговоре терпеливо ждёт, пока его собеседник сам не ответит на свой вопрос. Однажды, когда я остановился на ночь в святыне, попытался узнать у настоятеля, во сколько мне обойдётся ночлег. Гости там часто останавливались, и я знал, что есть стандартная оплата. 'Ох, заплатите столько, сколько сочтёте необходимым' — ответил он. Почти через два часа, проведённых за питьём чая, мне удалось, наконец, вытянуть из него ответ. Нет, по правде говоря, он никогда мне его не дал. Он подсовывал мне его до тех пор, пока я сам не догадался.

Киото полон предостерегающих знаков, которые может легко не заметить тот, кто не имеет о них понятия. Каждый японец знает легендарный рассказ о 'бубузуке' (чай с рисом). 'Вы не останетесь на бубузуку?' — спрашивает киотский хозяин дома, и это значит, что пора уходить. Когда ухо уже подстроится к этой своеобразной музыке Киото, такого рода вопросы немедленно включают сигналы тревоги. Снаружи мы улыбаемся, но в мозгу загорается красная лампочка, колокола бьют 'Aaooga, aaooga!', и люди несутся в укрытия. Старая Богиня-Мать из Оомото, Наохи Дегучи, описала, как надо вести себя на званом чаепитии в Киото. 'Никогда не выпивай всю чашку до дна. Когда ты выйдешь, хозяин скажет: 'Он выпил нам весь чай!' Но и не оставляй его невыпитым, потому что тогда скажут: 'Как это невежливо с его стороны, что он даже не попробовал нашего чая'. Выпивай точно половину'.

Мы уселись вчетвером на ковре, лежащем у токонома, а дочери принесли чай, саке, и к моему удивлению, скромный ужин. (Здесь речь шла об ещё большей изысканности. 'Я догадывался, что подадут еду, потому что меня спросили, сколько людей будет мне сопутствовать' — сказал Кавасе).

Ужин — это неподходящее слово. Тут было несколько очищенных картошечек, несколько ломтиков говядины, и чуть-чуть фасоли, — нам подали скорее намёк на ужин, а не ужин. В Киото это называется 'полтора кусочка'. Каждое блюдо уложили в простых мисочках, и на подносах из белой керамики, либо оранжевого лака. Позаботились о каждой мелочи, включая капли росы на зеленых палочках из свежесрезанных стеблей бамбука, которые для этой цели положили в морозилку. Я смог на собственной шкуре испытать 'чувство еды', от которого берет свое начало kaiseki, формальная японская кухня, доступная только в дорогих ресторанах. Разница заключается в том, что блюдо передо мной было одновременно чрезвычайно элегантным, и неслыханно простым, в то время как кайсеки — это лишенное легкости серьезное дело с дюжинами блюд, и переизбытком украшений. 'Еда, которую подали в киотском доме, — объяснил Кавасе, — должна быть такой, чтобы не писать потом благодарственных писем хозяину. Чтобы ни было подано сверх положенного, оказалось бы хвастовством'.

Наступали сумерки.

— Вскоре начнется музыка Гион. Я не хотела бы жить там, где летом невозможно услышать музыку Гион. — Сказала старшая дочь.

Она исключила не только остальной мир, но даже другие районы Киото. Когда она сидела в желтом кимоно, с одной рукой, отдыхающей, как у Будды, на бедре, и другой, с подогнутыми пальцами, лежащей на татами, меня вдруг пронзило понимание, что мы разговариваем с принцессой. Сохраняя точно предвидимую дистанцию, сидя на татами под точно определенным углом, она разговаривала с нами вежливо, время от времени попадая словом прямо в сердце. Я понял смысл чайной церемонии: это соединение вежливости с обращением к сердцу собеседника. Но во время чайной церемонии от вежливости почти задыхаешься, а эта была, как глоток свежего воздуха.

В комнате стало темно. Сестры принесли высокие японские подсвечники из бронзы, которые стояли за сударе, и расположили их в ряд у стены, где были расставлены ширмы. Глядя на силуэты двух женщин при свете свечей, мы сидели, как очарованные. Подали чай, а я понял, что все должно было привести нас именно к этому моменту. Я буду сидеть здесь, расслабленный, наслаждаясь этим мгновением, пока оно будет длиться. И именно тогда Кавасе прошептал:

— Чай, это значит, что пора уходить!

Так выглядела внутренняя жизнь в домах Киото. Несмотря на всю свою изысканность, жители Киото не были аристократами (кроме горстки куге, живших вокруг императорского дворца), и не занимались торговлей в больших масштабах, как купцы из Осаки. Киото было и остается городом маленьких магазинчиков, и их хозяев. Центр власти переехал из Киото в Токио (тогда еще называемым Эдо) в начале 17 века. Эдо гордилось обладанием дворца, который был в десять раз больше, чем 'мачия' в Киото. Лишенный реальной власти и больших денег, этот город стал оазисом и центром ремесел, таких, как ткачество, окраска шелка, или производство предметов из лака и дерева. Возник внутренне объединенный мир тысяч ремесленников, которые придали городу специфический характер.

Моим любимым мастером является оправщик рам Кусака, который был моим проводником по аукционам древностей. Его мастерская находится в старой части города, неподалеку от района гейш — Гион. Приближаясь к мастерской, мы проходим мимо лавки, в которой продают фасоль и горох. Это еще одна специальность Киото, а магазинчик очень типичен: перед ним стоят четыре подноса, а на них белая, черная, красная и фиолетовая фасоль. И все. Когда мы заходим в мастерскую, первое, что бросается в глаза — окно. На красной лаковой подставке стоит ваза в форме тыквы, а в ней изящно склонился один цветок. Рядом висит свиток с рисунком воробьев. Это окно — любимое место старого Кусаки: он ищет цветы, затем подбирает подходящий к ним свиток, и устанавливает все это в окне, чтобы сделать приятное проходящим мимо людям.