Алекс Керр. Утраченная Япония

Как показывает пример ёбай, в период Хейан первобытная ловкость постепенно уравновешивалась чувствительностью к изысканным искусству и любви. Между простотой и элегантностью возникала связь, следы которой видны в японском искусстве. На закате этой эпохи, в конце 12 века, наступило очень важное изменение, что-то вроде геологического разлома, которое сформировало японскую историю. После столетий властвования придворной аристократии старая система пала, власть взяла в свои руки армия, столицу перенесли из Киото в Камакура, и создали сёгунат, который управлял Японией следующие шестьсот лет. Закостенелость, которую мы знаем сегодня, это одно из последствий захвата власти военными. Предки жителей Ия убежали в долину еще перед этими изменениями.

Однако нельзя оценивать период армейской власти полностью негативно, хотя бы потому, что именно тогда родилась философия дзэн, чайная церемония, театр но и кабуки, то есть практически все виды искусства, которые сегодня считаются вершиной достижений японской культуры. Но под этим находится более глубокий слой, являющийся мешаниной тумана, камней, гигантских древесных стволов 'эры богов', из которой родилась религия синто. И именно этот мир волнует меня больше всего, а его я не узнал бы, если бы не люди из Цуруя.

Я начал задумываться над тем, как назвать свой дом. Так как я играю на флейте, то думал о названии вроде 'Дом Флейты'. Однажды вечером, в присутствии Сёокити и группы местной детворы, я решил, что назову дом прямо сейчас. Основные слова для флейты — шоо и теки, — были отброшены детьми, как слишком 'официальные'. Мы начали просматривать старый китайский словарь, и нашли там иероглиф 'чи', который означал бамбуковую флейту. Это был очень красивый иероглиф с 'бамбуком' сверху, извилистой загогулиной в середине и 'тигром' внизу. Такого иероглифа никто до этого не видел, но дети поддержали эту идею.

Иероглиф Ан, который обозначает дом, прикрытый соломенной крышей, прекрасно подходил для части названия, выражающей 'дом', но так обычно называли павильон для чайной церемонии, поэтому он казался чересчур 'интеллигентским'. Продолжая листать словарь, мы обнаружили, что тот же самый иероглиф может читаться, как 'иори'. Соединение его и 'чи' дало нам Чииори, что звучало забавно. Сёокити написал стихотворение о Чииори, которое безумно понравилось детям, и таким образом дом стал называться Чииори. Через много лет, когда я начал рисовать и занялся каллиграфией, этот иероглиф был моей печатью.

Когда я начал собственный бизнес, как антиквар, то снова воспользовался этим названием. 'Чииори лимитед' была постоянным источником проблем, потому что никто не знает древнего иероглифа 'чи', да к тому же никто не читает 'ан' как 'иори'. Мне пришлось заказать специальную печать для налоговых документов, а в компьютере инсталлировать специальный шрифт, но не смотря на все эти сложности, я был очень привязан к этому названию. И хотя сегодня я работаю в Токио, Киото и Осака, достаточно одного взгляда на эти документы, чтобы ожили воспоминания из Ия.

Во время ремонта Чииори я научился множеству вещей, и одной из них было измерение дома. В древнем Китае размер здания определялся числом столбов, которые поддерживали его спереди и сбоку, или 'пролетов'. Япония унаследовала эту систему, и определила ширину пролета равной одному мату татами. Опираясь на эту систему пролетов и мат, развился архитектонический стандарт. Землю тоже меряют в матах татами. Мерой, которая используется даже сегодня, при повсеместном распространении метрической системы мер, является 'цубо', т.е. один квадратный пролет, или поверхность двух татами (около 3,3 метров квадратных). Участок, на котором стоит мой дом, насчитывает 120 цубо. Спереди расстилается сад, ограниченный каменной стеной, которая является границей владения. Стоять на этой стене, это словно стоять на защитной стене замка: над кедровым лесом далеко на горизонте обрисовываются вершины гор. За домом располагается заросший бамбуком склон, через который бежит стежка к соседям.

В моем доме насчитывается четыре на восемь пролетов (примерно семь метров на четырнадцать), в нем есть большая комната, три на четыре пролета, в глубине которой находится токонома и маленький буддистский алтарь, а спереди располагается веранда. Эта комната выглядит как сцена из черных досок, и обычно пуста. В центральной комнате, два на два пролета, центральным пунктом является встроенный ниже уровня пола очаг. Вокруг него идет жизнь: здесь разжигают огонь, варят пищу, едят, разговаривают. Сзади расположены две спальни, единственные помещения с потолком (для защиты спящих от пепла, который сыпется из-под крыши). В самом далеком конце дома есть кухня, и место для работы. Ниже, у входа, участок утрамбованной земли.

Нижняя часть дома построена из ровных, отполированных досок, с опорами, которые стоят на равных промежутках друг от друга. Но в метре над головой, структура материала неожиданно меняется, линейный уклад уступает место стихийности. На обработанных колоннах лежит почти не тесаное дерево, такое массивное, что кажется непропорциональным в сравнении с размерами дома. Это типично японское решение, которое так же используется в святынях, где гладкая поверхность оштукатуренной стены вступает в неожиданный контраст с основой из необработанных камней. Внутри дома все поверхности гладкие, изгибаются под прямыми углами, но только до определенного уровня, а выше находятся скрученные, сучковатые балки, на концах которых еще видны следы от зубьев пилы, а уложенные боком огромные стволы деревьев творят дуги от одного до другого конца здания.

Я сделал полки, шкафы, двери, и отремонтировал веранду. Плотницкие работы — неотъемлемая часть ремонта жилья, но в Японии самым важным является решение, на какие цели предназначить данное пространство. Это принципиальный вопрос, потому что в традиционной японской архитектуре практически нет стен. Есть лишь регулярно поставленные столбы-опоры, которые поддерживают крышу, а все остальное — дополнение к ним. Передвижные двери могут ставиться и сниматься в зависимости от желания, что обеспечивает открытость пространства и визуальный простор. Японский дом может соединяться с открытым павильоном, через который без препятствий проникает ветер и свет.

Старые дома очень просторны, но жильцы часто разделяют их на маленькие комнатушки и коридоры с помощью сёдзи или фусума, передвижных бумажных дверей, превращая дома в набор тесных клетушек. В давние времена это было необходимо: надо было обогреть помещения зимой, и обеспечить уединение членам многочисленной семьи, но сегодня уже нет такой необходимости. Поэтому первым действием при ремонте является удаление всех сёдзи и фусума. Коридоры и веранда соединяются с комнатами, увеличивая жилое пространство. Черные деревянные двери в Чииори были такими тяжелыми, что мне с трудом удалось от них избавиться. Но когда я их выбросил, почти совсем исчезла угрюмая темнота, на которую жаловалась девушка в своем дневнике.

Использование пространства неразрывно связано со светом. Дзюничироо Танидзаки в своей книге In'ei-raisan (Похвала тени), которая быстро стала классической, обращает внимание на то, что традиционные японские искусства выросли из темноты, в которой жили люди. Поэтому золотые ширмы, которые в современном интерьере выглядят крикливо, были спроектированы так, чтобы удерживать последние исчезающие лучи света, попавшего внутрь темного японского дома.

Танизаки жалеет, что в современной Японии потерялось чувство понимания красоты тени. Каждый, кто жил в старом японском доме, знает это угнетающее чувство постоянной нехватки света, почти столь же сильное, как если бы находиться глубоко под водой. Это постоянное давление темноты привело к тому, что японцы теперь живут в городах, полных неоновых огней и искусственного освещения. Свет и яркость — основное стремление современной Японии, в чем можно убедиться, находясь в одинаково освещенных залах отелей и салонах пачинко.

То, что при реставрации старого дома после ремонта надо избегать света электрических лампочек, еще не понятно для японцев. Старое поколение, которое выросло в традиционной темноте, хотело только убежать от тьмы, поэтому встретило появление ламп накаливания с радостью. Но молодые японцы не знают ничего другого. На Западе такие лампы оставляют для кухни, рабочих мест и кабинетов, а в столовых и салонах является типичным и само собой разумеющимся использование люстр, плафонов и бра. Поэтому туриста в Японии поражает эта победа лампочек, ослепительный блеск которых распространился везде — в домах, отелях, музеях. Разговаривая недавно с группой студентов дизайна интерьера, я спросил, сколько из них задумывалось над проблемами освещения, и сделало хоть что-нибудь, чтобы ограничить свет ламп накаливания в своих домах. Из сорока человек только один думал об этом.

Бандоо Тамасабуроо, актер кабуки, который к тому же играет в фильмах и занимается режиссурой, сказал мне как-то: 'В западных фильмах цвет имеет глубину и тепло, даже тени в них цветные. В японских фильмах темноты очень немного, а цвета плоские и пресные. Проводя жизнь в свете электрических лампочек, японцы утрачивают чувство цвета'.

Оставляя долину, жители как правило, бросали продукты национальных ремесел. Поэтому я заполнил дом коллекцией старых пил, корзин, комодов tansu, инструментов из резного бамбука, превратив его в музей ремесла. Но независимо от красоты этих предметов, я понял, что чем меньше ставлю их в помещении, тем прекраснее оно становится. Поэтому я начал вносить и выносить, пока, наконец, не оставил тридцать шесть метров пола главной комнаты без каких-либо декораций. В нем нет ничего, кроме 'черного блеска', и в результате дом набрал величия театральной сцены но.

Этот вид освобождения пространства раскрывает юго-восточное и полинезийское происхождение традиционного японского стиля жизни. Так же способ, как дом опирается на опорах (в основном устанавливается на столбах), и конструкция балок крыши, основанная на букве А, происходят из Юго-Восточной Азии. Но наиболее характерным является эпос 'пустого пространства'. Когда-то с отцом я путешествовал кораблем на острова возле Таити, и заметил, что люди там сидят в больших, просторных помещениях, в которых нет ничего, кроме телевизора. Путешествуя по Юго-Восточной Азии, я убедился, что в старых домах Таиланда и Бирмы нет практически ничего, кроме алтаря Будды.

Дома китайские, корейские и тибетские — это совсем другое дело. В этих странах даже в домах бедноты полно столов и столиков, а в Китае расстановка мебели превратилась в разновидность искусства, которое управляется собственными правилами. Японские дома приспособили к способу жизни в пустом пространсве. Маты татами и отполированный пол не терпят предметов. Поэтому выбора не остается — надо отказаться от украшений, и подчиниться спокойствию пустого помещения.

Когда дом внутри был убран и отреставрирован, пришло время на ремонт протекающей крыши. Так началась моя 'сага тростника'. Японская крыша сделана из растущей высоко в горах травы с длинными, острыми, как стилеты, листьями. Она известна под названием susuki, или 'осенняя трава', ее любят поэты и художники, она виднеется на бесчисленных ширмах и свитках. Срезанная и увязанная на крыше деревенского дома, она называется kaya, и оказывается долговечней рисовой соломы — крыша, покрытая тростником, может прослужить шестьдесят или семьдесят лет.

Крыша покрывается травой следующим образом: надо сорвать старое покрытие, и освободить деревянную конструкцию крыши. Затем поместить на дереве бамбуковую раму, а сверху положить пятьдесят сантиметров, а то и больше, тростника, и привязать его к дереву веревкой из травы. Звучит это довольно просто, но оказалось, что я не понимал, как много материала необходимо для этой цели. Я оптимистически планировал, что покрытие крыши займет один день. Омо отвел меня в сторону, и начал считать, сколько матералов надо, чтобы покрыть Чииори. Вместе с плоскостью под навесом, поверхность пола составляет около ста двадцати квадратных метров. Поверхность крыши в три раза больше. На каждый квадратный метр надо около четырех вязок травы, что в общем составляет 1440 вязок. Одна стоит 2000 иен, а в сумме получается 2 800 000 иен, то есть около 36 000 долларов!

Так как возвращение кредита в 380 000 иен заняло у меня пять лет, покрытие целой крыши новым тростником было абсолютно невозможным. Вместо этого Омо помог мне купить другой опустевший дом, лежавший неподалеку, примерно в получасе дороги. Я купил его за 50 000 иен, и с помощью крестьян разобрал. Мы сорвали тростник с крыши, и на спине, по четыре вязки за раз, перенесли их горной тропинкой до моего дома. Это была старая трава, и на каждом шагу из нее высыпалась собравшаяся за десятилетия сажа из очага — каждый вечер мы выглядели, как шахтеры.

Летом 1977 года мы отремонтировали крышу на задней части дома. Она выходила на север, поэтому в тени постоянно подвергалась действию сырости, и находилась в намного худшем состоянии, чем крыша с фронтальной части. Местный ремесленник, занимавшийся тростниковыми крышами, перекрывал такую же на огромном дворе Аса в глубине долины, где жили потомки предводителей рода Хейке. Поэтому с помощью соседей и друзей мы сами положили крышу, что происходило в веселой атмосфере. Омо предостерегал меня, что трава старая и слабая, не выдержит долго, но пока Чииори был спасен.

Следующие несколько лет в Ия прошли счастливо, как во сне. Иногда вместе с друзьями и деревенской детворой мы отправлялись на расположенное высоко в горах озерко под названием Кунзе, что означает 'Мир Дыма'. Мать Омо написала о нем стихотворение, в котором использовала его название как аналогию дымной атмосферы в Чииори. К этому озерку не было дорог, и только Эидзи знал путь. Три часа мы прыгали по камням, Эидзи прорубал дорогу в ежевике, пока, наконец, мы не добирались до водопада, который падал в озерко. Оно было голубым, ледяным, и таким глубоким, что никто из нас не смог донырнуть до дна. Окрестные жители верили, что это лежбище дракона. Мы раздевались, плавали, ныряли, хотя нас предостерегали, что плавание нагишом дракону не понравится. Весело проведя послеобеденное время, мы отправлялись в обратную дорогу, и тогда начинал падать дождь — дракон, бог дождя, показывал свой гнев.

Вечерами мы выходили в сад, чтобы смотреть на звезды, которые падали так часто, что иной раз удавалось насчитать семь или восемь штук за один час. Позже мы возвращались в дом, и рассказывали друг другу истории о привидениях, а потом влезали под москитную сетку, и засыпали все вместе на полу.

Говорят, что иметь старый японский дом, все равно, что растить ребенка — ему постоянно необходимо покупать новую одежду. Надо менять татами, ремонтировать передвижные двери, менять сгнившее дерево на веранде — невозможно перестать заботиться. Разумеется, Чииори не был исключением из правила, тем более, что проблему крыши не удалось решить быстро и легко. После 1980 года на задней стороне крыши тростник опять начал протекать, и стало понятно, что нет иного выхода, кроме как вызвать мастера, и перекрыть все заново. Поэтому я второй раз начал поиски материала на кровлю. Восьмидесятые года были временем следующей, еще более серьезной волны миграции из долины, а те люди, что остались, в большой степени отошли от традиционного образа жизни. После долгих поисков мне, наконец, удалось найти последнее поле, на котором выращивали тростник susuki. В течение следующих пяти лет я собрал на нем 1 500 вязанок.