Алекс Керр. Утраченная Япония

Внутри мастерской, Кусака окружен лежащими и висящими свитками. Я принес для оправы свиток с каллиграфией. Мне не удалось найти никого, кто мог бы расшифровать надпись, но Кусака не колеблясь читает архаический шрифт:

— Это один из 'Восьми видов провинции Ооми', — сообщает он мне.

И переходит к проблемам оправки.

— Этот текст написали для церемонии чаепития, поэтому полоски ткани сверху и снизу должны быть из шелка Такеямачи, — говорит он, и снимает с полки кусок материи Такеямачи, который купил двадцать пять лет назад. Это белая шелковая марля, пронизанная бумажными золотыми нитями, складывающимися в цветочный узор. В дальнейшем разговоре мы обсуждаем другие типы материалов, которые нужны для оправки, а так же форму и способ покрытия лаком концов свитка. Пользуясь случаем, Кусака читает мне 'Восемь видов провинции Ооми', которые оказываются японской версией китайских 'Восьми видов рек Сяо и Сянг'. Девяностолетний Кусака настоящий эрудит.

Он настоящий мастер, но лишь один из многих в Киото. Наблюдая процесс подготовки свитка для оправы, мы можем увидеть, как функционирует весь мир ремесла в Киото. Вначале Кусака заказывает у плотника деревянную раму. К ней он приклеивает бумагу из Мино клеем, сделанным мастером, у которого небольшой цех возле станции Нидзё. Широкой щеткой, купленной у щеточника с улицы Терамачи, Кусака выпрямляет и выглаживает рисунок, и укрепляет его снизу дополнительно подклеенной бумагой. После этого растягивает его на специальной панели, покрытой соком хурмы, купленным в мастерской, где выдавливают сок из этих фруктов — возле отеля 'Киото'. Месяц спустя, он снимает рисунок с этой поверхности при помощи бамбукового шпателя, сделанного производителем предметов из бамбука. Затем он относит свиток к реставратору, который использует позолоту из магазина с золотом и серебром, расположенного на улице Оике, и минеральных пигментов из магазинчика с красками, который соседствует с закусочной Таварая. Затем Кусака наклеивает рисунок на экран, и оправляет все вместе в обрамление, заказанное у ткача, который окрашивал ее красителями, купленными у красильщика. Наконец, Кусака отправляется к ремесленнику, который делает предметы из лака, чтобы тот покрыл края внешней рамы, и монтирует металлические крепления, которые привезли ему из магазинчика с предметами из бронзы. Если бы это был висящий свиток, ему пришлось бы еще дополнительно заказать у мастера специальную коробочку из дерева пауловния, и просить мастера чайной церемонии написать на ней подходящую надпись.

Я включаю сюда мастера чайной церемонии, потому что все искусства в Киото собираются у чая. Ширмы и свитки делаются под диктовку мастеров, чтобы гармонировали с их садами и цветами. На первый взгляд, окно в мастерской Кусаки не имеет ничего общего с рамами. Но так как оно показывает эстетику чайной церемонии, то является настоящим окном, которое дает возможность взглянуть на мир ремесел.

Киото во времена расцвета был городом, который овладел искусством отдыхать. Остались еще следы этого, лучше всего заметные летом — это рестораны на свежем воздухе по берегам реки. Вечерами там сидят люди, и обмахиваются веерами. Это редкое зрелище в Японии, где, как правило, нет кафе и ресторанов под открытым небом. Зимой я с приятелем иногда отправляюсь в храм Имамия, расположенный в северной части города, где напротив друг друга располагаются два старых магазинчика, продающие aburi mochi (жареные рисовые блинчики). Магазинчики расположены вдалеке от центра, поэтому сюда редко заглядывают туристы. Жареные на решетке блинчики подаются на бамбуковых палочках, и поливаются сладким соусом мисо. Посетив один из этих разваливающихся магазинчиков, мы садимся в комнате, выложенной татами, едим наши блинчики, и свободно разговариваем обо всем. За окном морозная японская зима, а внутри царит теплая, уютная атмосфера.

Места, где продаются рисовые лепешки, нельзя назвать изысканными. Татами старые и потрепанные, сад не слишком ухожен, все выглядит неряшливо, если не бедно. Эти места резко контрастируют с современной Японией, в которой одуряет запах денег, а все отполировано, вычищено, аккуратно и стерильно. Но ведь красота не ограничивается новеньким татами и чистым белым деревом, где-то в глубине сердца 'бедность' оставляет впечатление отдыха и свободы.

Вместо слова 'бедный' можно использовать слово 'ваби'. Wabi — это основа чайной церемонии. Означает оно 'скромный', 'потрепанный', и относится к отсутствию хвастовства, использованию простых, необработанных предметов. Ваби не только изменило церемонию чаепития, но оказалось воспринято Киото и его жителями, которые не могли позволить себе роскошей Эдо или Осаки. Нищая аристократия куге и не слишком богатые лавочники использовали ваби, как оружие, которое помогло им установить культурное превосходство. Это был своеобразный подиум, выросший до уровня искусства. Незамысловатая по форме, коричневая чайная чашка оказалась вознесена над изысканно украшенной посудой из Имари, и никто не смел спросить 'почему'. Бамбуковые занавеси расширяли маленькую комнату, а блестящая бумага укрывала потрепанные татами. Ваби — это исключительное достижение Киото: тротуар, бамбуковая занавеска, обед 'на полтора кусочка' — вся эта манипуляция позволила создать эффект, превышающий позолоченные резиденции феодальных владык.

Но за исключением реликтов вроде магазинчиков абури мочи в храме Имамия, ваби исчезает в современном Киото. Это происходит потому, что Киото серьезно болен. Достаточно посетить многочисленные школы икебаны и чайной церемонии. Их великие мастера считаются хранителями ваби, и других святых принципов японского искусства. Но что мы там находим? Мраморные вестибюли, да яркие люстры под потолком. Даже хранители культуры забыли о своих корнях, а это значит, что болезнь Киото зашла очень далеко.

Город отказывается от самого себя. Пожалуй, это единственный центр культуры, в котором такое происходит. Римляне любят Рим. Пекин сильно пострадал во время культурной революции, но вред в основном причинили приезжие, а сами жители Пекина обожают свой город. Но жители Киото не могут перенести тот факт, что Киото — не Токио. Любой ценой они пытаются сравниться с Токио, хотя этого никогда не случится. Так происходит уже давно. Первый раз я понял это вскоре после переезда в Киото. Я спросил приятеля, когда начался этот процесс, и тот ответил: 'Примерно в 1600 году'. Иначе говоря, Киото так и не простило Эдо тот факт, что оно приняло на себя функции столицы. Когда император переехал в Токио в 1868 году, Киото окончательно перестало себя уважать.

Нара и другие города тоже оказались обезображены, в первую очередь необдуманными урбанистскими проектами, но в Киото разрушение было намеренным. Тех, кто приезжает сюда в первый раз, шокирует башня в форме иглы, которая возвышается у станции Киото. Её построили в 1964 году, так как городской совет решил разорвать линию покрытых черепицей городских крыш, потому что этот вид признали немодным. Город очень хотел показать, что он современный, и не имеет ничего общего со всяким старьем. И хотя тысячи горожан подписали протест против строительства башни, городские власти протолкнули проект.

Это оказался выстрел прямо в сердце. Вслед за строительством башни началось разрушение почти всего старого города, нетронутыми остались только святыни. На каждом шагу видно, что городские власти объявили войну культурному наследству. Самая серьезная атака прошла недавно, во время перестройки станции Киото. Организовали архитектурный конкурс, в котором участвовали как японцы, так и иностранные архитекторы. Некоторые из планов учитывали характерные черты традиционной японской архитектуры, такие, как покрытые черепицей высокие крыши. Был так же безумно современный проект архитектора Андоо Тадао, в форме огромных ворот, напоминающий врата, которые ставились когда-то на краю города. Но жюри отбросило все эти варианты, и выбрало тот, который всячески отрицал историю города. Спроектированный главным архитектором Киотского университета, огромный стеклянный короб выглядит, как зал аэропорта, и является несомненным доказательством того, что Киото отказывается от самого себя.

По мере того, как развивается дегенерация города, растерялись и монахи в святынях, живущие своей отдельной жизнью. Когда-то я ходил с гостями в Энцуу-дзи, тихую святыню, расположенную далеко в северной части Киото. Там находится чудесный пример 'занятого пейзажа'. Вход ведет узким коридором внутрь, и вдруг перед нами открывается прекрасный вид. Сад за верандой — ковер из мха, на котором разложены продолговатые плоские камни. В конце сада взгляд останавливается на длинной живой изгороди, за которой виден бамбуковый лесок, а еще дальше — гора Хиэй, вырастающая между двумя деревьями, словно картина, оправленная в сосны. Вид на внутренний сад, и внешний мир чудесно гармонируют между собой. Я много раз посещал Энцуу-дзи, садился на веранде, и легкомысленно тратил целые часы, восхищаясь пейзажем. Когда недавно я привел туда приятеля, понял, что даже Энцуу-дзи коснулась болезнь. Вид оставался таким же прекрасным, как и раньше, но тихая веранда больше не была тихой. Записанный на пленку голос монаха объяснял значение сада. Мы чувствовали себя не слишком хорошо во всем этом, и торопливо удалились.

Знакомым, которые посещают Японию, я всегда советую иметь при себе три вещи: туфли без шнурков, которые легко обувать и снимать, когда входишь и выходишь из японского дома; просторные брюки или юбки, в которых можно удобно сидеть на полу, и затычки для ушей, чтобы заглушить шум в святынях дзен. Рёан-дзи, известный сад камней, был широко известен своими громкими объявлениями, и только недавно это изменилось из-за постоянных жалоб иностранных туристов. На входном билете в сад написано: 'В тишине открой свое сердце, и поговори с собой'. Судя по всему, в храме забыли уже, что это значит.

Сад в храме Дайсен-ин неподалеку от Дайтоку-дзи является одним из сокровищ дзен. Вначале мы видим скалы, из которых выплывает река песка, вызывая в памяти горный пейзаж Ни Цзана. Идя вдоль террасы, мы доходим до камня в форме лодки на песчаной реке. За углом река песка широко разливается, а на ней видны два одиноких холма. Мы уже так близко, что видим волнующуюся поверхность, и наконец остается лишь ровный песок, только мир 'му', то есть 'ничего', которое является основой дзен. В этот момент мы вдруг замечаем большой металлический знак, красные иероглифы на котором сообщают: 'Дайсен-ин. Памятник культуры. ХИТАЧИ'.

В результате Дайсен-ин ассоциируется с четырьмя иероглифами Хитачи, которые, кстати сказать, виднеются на большинстве исторических объектов. Почему министерство культуры решило, чтобы реклама Хитачи стала частью культурного наследства, остается тайной. В Париже не увидишь надпись 'Нотр-Дам. РЕНО', и в Бангкоке нет 'Изумрудный Будда. ТАЙ ЦЕМЕНТ'. В местах такой культурной ценности нет никаких реклам.

Сегодняшнее Киото является результатом десятилетий целенаправленного разрушения. Оно состоит из хорошо сохранившихся святынь и храмов, расположенных в городском скопище электрических проводов, металла и пластика. В садах монахи монтируют мегафоны, и размещают надписи, а оффисы центров традиционных искусств выложены гранитом. В современном городе нет места кимоно, ширмам, свиткам и традиционным ремеслам, которые находятся сегодня в агональном состоянии. Студенты-историки как-нибудь справятся, и сквозь городские джунгли доберутся до Золотого Павильона, чтобы восхититься сокровищем периода Муромачи. Доберутся они также до Святыни Тысячи и Одного Будды, где можно многому научиться о резьбе эпохи Камакура. Но для всех других, тех, кто просто хотел бы пойти на прогулку, и почувствовать атмосферу старого города, одного Киото уже не достаточно. Поэтому возникают новые культурные аттракционы — европейские тематические парки. В Японии их есть много, а самые крупные — испанская деревушка Шима в префектуре Мие, и Huis ten Bosch — голландский городок под Нагасаки. Уже сегодня количество людей, посещающих эти места, почти сравнилось с теми, кто приезжает в Киото, а еще через несколько лет их станет больше. Туристы из Юго-Восточной Азии особенно любят тот последний.

Когда я первый раз услышал о Huis ten Bosch, то был изумлен. Что может быть интересного в реконструкции голладского городка для японца, у которого есть свои традиционные города, вроде Киото и Нара? Я отправился посмотреть на него по поручению японского журнала, чтобы написать статью об этой культурной пародии. Но то, что я там увидел, было поразительным, потому что я оказался в одном из прекраснейших мест, какие довелось увидеть в Японии за последние десять лет. Там нет никаких рекламных щитов, пластика и проводов. Нет мегафонов и ХИТАЧИ. Фасады зданий сложены из кирпича и природных материалов, а внутренний интерьер организован с огромной чувствительностью, если говорить о цвете и освещении. Даже прибрежные валы насыпаны из камней, а не бетонных блоков, чтобы сохранить натуральную экологическую систему побережья. В моем современном отеле я уселся завтракать на деревянной террасе, построенной над каналом, и слушал щебет птиц. В Киото это было бы возможно только в одном из немногочисленных старых ресторанов, но абсолютно невозможно в чудовищных современных отелях. Huis ten Bosch имел все, чего нет в новом Киото, прежде всего красоту и спокойствие. К своему стыду, я, поклонник японского искусства, уехал оттуда с огромной неохотой.

Тематические парки являются будущим Японии, а может быть и всей восточной Азии. Живые города, такие, как Киото, умирают, и их заменяют копии. Китайцы, уничтожающие огромные участки старого Пекина, одновременно планируют строительство нового 'старого китайского города', который должен включать в себя тысячи домов в пригороде. В Японии сегодня наиболее популярны копии европейских городов, но уже вскоре японцы начнут копировать самих себя. Примером служит город Исе, где неподалеку от ворот Великой Святыни Исе появился большой туристический городок, построенный в псевдотрадиционном стиле.

Тамасабуроо недавно сказал: 'Киото уже нельзя спасти. Его придется воссоздать'. В каком-то смысле это было бы хорошо, особенно если бы появились дома, такие, как мачия, куда приводил нас Кавасе. Но если говорить о видах, то Киото никогда не будет выглядеть так, как старательно спроетированный тематический парк. Это тем более грустно, что копирование прошлого совсем не так уж необходимо. Есть множество способов, чтобы ввести ваби в современный мир. Здания, построенные из необработанных блоков цемента, пионерами которых были японские архитекторы, это попытки использовать простые материалы очень изысканным способом, то есть пример современного ваби. В городе есть так же несколько прекрасных современных работ, таких, как спроектированный Андоо Тадао небоскреб Таймс Билдинг, к которому приложил свои руки и Такасе. У основ такой архитектуры лежит дух традиции Киото, переведенный на современный язык. Концепция здания Андоо открыла третий путь между использованием дерева и бумаги, и постройкой конструкций из полированного мрамора и пластика. Путь, который не ограничивался бы только до обожествления прошлого, был бы самым интересным выходом для Киото. Но выбрали не его.