Вижу Цель (Пилот ракетоносца 3)

— Все так плохо? — спросила Анна и наконец закурила свою многострадальную сигарету. — Они что не знали, что война может вспыхнуть с минуты на минуту?

— Ты поймала самую суть проблемы, — подтвердил Эрик. — Исходя из данных разведки, холодяне полагали, что конфликт вспыхнет лет через восемь-десять. Чуть больше, чуть меньше, но примерно через десять лет. Собственно, исходя из этого предположения они — и их союзники из Трилистника — строили свою нынешнюю политику. Они выбрали нашу империю и несколько союзных нам миров в качестве своих контрагентов по нашу сторону Пустоты и стали налаживать с нами отношения, которые должны были в конце концов привести к военно-политическому союзу. То есть, они и сейчас преследуют ту же цель, только в силу резко обострившейся ситуации — нашествие бёза началось куда раньше ожидаемых сроков, — вынуждены форсировать переговоры. Отсюда изменение планов. В новых обстоятельствах мы с тобой — никакое не посольство. Здесь нужен кто-то с полномочиями графа Клингера и адмирала Севера. Статс-секретарь двора и уполномоченный верховного командования — вот кто должен вести сейчас полноформатные переговоры. Поэтому ты полетишь на Фронтир и далее на Эно вместе с полномочными посольствами Холода и Трилистника. Ну а сюда, получив соответствующие указания от императора двинется наше посольство. Холод готов оказать нам помощь в войне против Халифата, ну а им — я имею в виду Холод, Трилистник и прочие Миры Дальнего Космоса — лет через десять-пятнадцать, но скорее всего много раньше потребуется наша помощь. К тому же, на самый крайний случай мы их тыловая база, место, куда они смогут эвакуировать свое население, если все пойдет к чертям. Такова ситуация в кратком изложении. Теперь можешь спрашивать.

— Ты остаешься, потому что здесь твоя семья?

— Я пилот, — пожал плечами Эрик. — Возможно, я буду полезен...

К сожалению, сейчас он не мог рассказать Анне всю правду. Возможно, сможет со временем, да и то только в том случае, если уцелеет.

— А как же?..

— Ты повезешь императору не только официальное обращение правительства Холода, но и данные их разведки о бёза. Большой массив крайне важной информации. На основе этих данных император и его советники решат, принимать ли посольства Холода и Трилистника, и, если все-таки принимать, то на каком уровне. От этого же будет зависеть то, как скоро прибудут сюда статс-секретарь двора Клингер и вице-адмирал Север, и прибудут ли вообще. Может быть, пошлют кого-то другого или вообще никого не пошлют. Твой рассказ, твои комментарии будут в этом случае не менее ценны, чем официальные документы, которые ты передашь императору. Что же касается меня, ты передашь меморандум, который я тебе только что показал и дипломатическую ноту с просьбой правительства республики Холод узаконить мой статус в империи и разрешить мне, раз уж так вышло, "жить на два дома".

"Жить на два дома? Серьезно? Ну, где-то так и есть. Два дома, две семьи..."

Последняя фраза прозвучала более чем двусмысленно, особенно, имея в виду то, о чем он Анне пока не рассказал и вряд ли расскажет потом.

— Твои комментарии, Нин, тоже не помешают. Документы документами, но живой свидетель, да еще такой свидетель, как княгиня Эгерланд дорогого стоит. Я на тебя рассчитываю.

— Это понятно, — кивнула Анна. — Но ты так и не ответил на мой вопрос.

— Я бы хотел, чтобы ты с ней встретилась, — тяжело вздохнул Эрик. — Я понимаю, о чем прошу, но больше мне обратиться не к кому.

— Не расстраивайся, — остановила его Анна. — Мы оба знали, что наши отношения возможны только здесь и только сейчас. Я должна вернуться к Роберту, а у тебя есть Вера. И это сильнее нас, кто бы что ни говорил...

— Да уж... — Ему было, нечего добавить.

— Конечно, в свете вновь открывшихся обстоятельств, — не без горечи усмехнулась княгиня, — мой отец мог бы согласиться на разрыв помолвки. Император, пожалуй, был бы только рад. Ты ведь у нас теперь завидный жених, Эрик! Но это было бы подло по отношению к Вере. Ей-то твои титулы на фиг не сдались. Ни ей, ни ее брату, ни ее отцу. Я в этом смысле выгляжу не слишком хорошо.

— Глупости! — попробовал остановить ее Эрик.

Видит бог, она была ему не безразлична, но он с самого начала знал, что их отношения не имеют и не могут иметь будущего.

— Не глупости, Эрик! — возразила Анна. — Все так и есть. Я тогда струсила. Самой себе побоялась признаться, что полюбила... А теперь слишком поздно. И все об этом! — подняла она руку, отметая возможные возражения. — Теперь все это останется строго между нами, и это хорошие воспоминания, так что я ни о чем не жалею.

— Я тоже.

— Ну вот и славно, — вымученно улыбнулась Анна. — Значит, я встречусь с Верой и попытаюсь дать разумные комментарии к твоему письму. Ты ведь напишешь ей письмо?

— Напишу.

— Значит, об этом можешь тоже не волноваться. Я все сделаю, как надо...

3. Второе апреля 2534 года, Холод

Анна вместе с другими членами имперской миссии улетела в ночь с первого на второе апреля, присоединившись к посольству республики Холод на дредноуте "Рогир Куверманс". Если все пойдет так, как запланировано, посольство преодолеет расстояние от Холода до Фронтира очень быстро — всего за семнадцать стандартных суток, — так как дредноут и корабли сопровождения пойдут каким-то особым и совершенно секретным маршрутом. Насколько Эрик понял объяснения одного из сопровождавших его офицеров, такие маршруты проложены на случай чрезвычайных обстоятельств, и пройти по ним могут только специально обученные экипажи, пользующиеся к тому же совершенно секретными лоциями. Теоретически, Эрик себе такое представить мог, но как это должно выглядеть на практике, он не знал. Не хватало воображения, но, главное, недоставало знаний. Вот "вставят" ему в башку матрицу Олега Фокина, тогда, наверное, узнает и сможет себе это представить. Да и то, скорее всего, не сразу, а только после полного "абгрейда" под нынешний стандарт. Все-таки адмирал Фокин служил на холодянском флоте лет пятьдесят назад, если не больше, и с тех пор многое изменилось самым драматическим образом. Новые корабли, неизвестные Фокину тактические приемы, обновленные данные разведки. И все это ему тоже должны были, как здесь говорили, "поставить наново".

Вообще, вся эта история с матрицами и обновлениями была, на взгляд Эрика, очень похожа на компьютерные программы, но в том-то и фокус, что речь шла не о машине, которую, если потребуется, можно и "перезагрузить", а о живом человеческом мозге, о сложнейшей биологической структуре, замысловатость которой сопоставима с одним лишь космосом. Впрочем, Эрика уверили, что опасаться нечего, поскольку сам он является человеком лишь условно, и мозг его, соответственно, сломать не так уж просто. И в этой связи не уставали напоминать, что, когда потребовалось, он с первой попытки справился со специальным шлемом со встроенным коммуникативно-адаптивным бесконтактным интерфейсом. А ведь управлять ракетоносцем через такой шлем могли немногие — процентов одиннадцать-двенадцать от общего количества пилотов — да и то только после довольно длительных тренировок в ослабленном режиме коммуникации. Эрик же, надев настоящий боевой шлем в первый раз — предназначенный для кадетов имитатор, который он "примерял" в звездной академии, не в счет, — сходу вступил в контакт с мощным диагностическим компьютером испытательного стенда систем управления на космической станции "Птицелов". Он тогда думал, что в худшем случае ляжет в госпиталь, но позже ему объяснили разницу между учебным и боевым интерфейсами, и Эрик осознал, что "шутка" группы идиотов с нижней палубы могла закончится для него много хуже, чем неделей постельного режима. Психушкой, например, или полным запретом на полеты. Однако он тогда выдержал, и уже через неделю-две стал полноценным пилотом ракетоносца, и с каждой новой попыткой работа со шлемом управления вызывала у него все меньше и меньше трудностей. Он и действие боевой нейрохимии переносил куда лучше многих других — из тех немногих, разумеется, кто вообще мог эту дрянь пережить, — и тактический прием "Оншор" применил, не потеряв сознание. Так что, по всему выходило, что нервная система Эрика отличается невероятной гибкостью и совершенно нереальной устойчивостью к внешним воздействиям. Вероятно, "виноват" в этом его необычный генотип, но теория остается всего лишь теорией, пока не испытаешь все эти "возможности" на собственной шкуре, вернее, на собственной голове.

И вот время пришло.

— Если вы готовы, коммодор, мы можем начинать.

— Тогда начинайте. — Эрик бросил последний взгляд на нейрокорректора — немолодого сухощавого человека, одетого в белый стерильный комбинезон, и закрыл глаза.

В принципе, он мог этого не делать: опустившийся на плечи шлем матричной нейрокоррекции в любом случае закрывал все поле зрения, и это, не говоря уже о том, что первым шагом на пути в новый дивный мир являлось обвальное отключение сознания. То есть, все происходило примерно так, как объяснил Эрику, зачем-то вырядившийся в хирургический комбинезон Дирк 'т Хоофт — единственный в клане на данный момент специалист по матричной редупликации.

— Вы садитесь в медицинское кресло, коммодор, сверху вам на плечи опускается глухой шлем, и сразу после этого я запускаю программу нейрокоррекции. Первым делом она отключит ваше сознание, и сразу после этого начнется этап нейродиагностики. Продолжительность этого этапа чуть больше двух часов. В течение этого времени мы проверим стабильность вашей долговременной памяти и состояние нервной системы. Нам важно знать, насколько она обучаема, и каковы предельные нагрузки, которые она способна выдержать. Параллельно с диагностикой начинается синаптическое сканирование, целью которого является построение базовой матрицы, которую затем мы и будем использовать в качестве модели для проверки вносимых изменений. Сам процесс инкорпорации матрицы адмирала Фокина в вашу исходную матрицу — мы называем ее материнской матрицей — займет не менее двенадцати часов. Возможно несколько больше, но вряд ли более восемнадцати часов. Все это время вы, коммодор, будете находиться в бессознательном состоянии будучи зафиксированным в кресле в положении лежа. Основные функции вашего организма будут поддерживаться системой жизнеобеспечения, похожей на ту, что установлена в креслах пилотов космических кораблей. Ну, а проснетесь вы уже совсем другим человеком...

Позже, доктор 'т Хоофт утверждал, что никаких собственных воспоминаний диагностика памяти активировать не должна и не может. Возможно, что в общем случае все так и обстоит. Однако Эрик, судя по всему, к общим случаям отношения не имел. Его личная память отреагировала на синоптическое зондирование активацией глубинных воспоминаний, большая часть из которых не то, что не должна была уцелеть по прошествии столь длительного периода времени, они — эти воспоминания — в принципе, не могли даже возникнуть. Все дело в том, что человеческое восприятие построено на предыдущем опыте и не в последнюю очередь зависит от возможности дать воспринимаемому объекту или событию вербальную интерпретацию. Человек видит стол, прежде всего, потому что, благодаря опыту, знает, что это такое — он видел его прежде и многократно пользовался им по назначению, — и, главное, знает, для чего этот объект нужен и как он называется. Незнакомые объекты и явления опознать сложнее, особенно если их не с чем сравнить. Но и в этом случае помогает предыдущий опыт. Человек, никогда не видевший снега и даже незнакомый с самой концепцией замерзшей от холода воды, все-таки может сказать, что снег белый и холодный, и падает откуда-то сверху, как дождь или как песок сразу после песчаной бури. Однако новорожденный еще не успел овладеть человеческим языком, и потому у него нет слов, чтобы обозначить то, что он видит, слышит или ощущает каким-либо другим способом. Его жизненный опыт крайне ограничен, и с чем бы он ни встретился, все для него ново, и это новое не с чем сравнить. Поэтому события, увиденные глазами младенца, не похожи сами на себя, в том смысле, что они и близко не напоминают то, какими их воспринимают взрослые люди. Соответственно, ребенку нечего запоминать, и это, в частности, объясняет, почему большинство людей не помнят своего раннего детства. Впрочем, кое-кто утверждает, что сохранил о том времени некие обрывочные воспоминания. Ничего определенного. Образ здесь, ощущение там. Эрик про такое читал, но сам он ничего о своем раннем детстве до сих пор не помнил. И вдруг это случилось.

Он вспомнил лицо матери, интерпретировав с помощью информации, хранящейся в памяти взрослого человека, смутный образ, возникший в мозгу младенца. Вспомнил отца и некоторых других людей, незнакомых ему мужчин и женщин. Вспомнил запахи и звуки, ощущение тепла и холода, свет и тени. Каким-то непостижимым образом — возможно, это было связано с особенностями его нервной системы, — Эрик сохранил в темных глубинах своей памяти массу бессмысленных на первый взгляд образов. Никогда прежде он ничего подобного за собой не замечал, да и сейчас полагал, что случившееся с ним больше походит на магию, чем на достоверный психический феномен.

"Вынырнув" из своего искусственного беспамятства и отлеживаясь на госпитальной койке, чтобы прейти в себя после пережитого вмешательства, он первым делом вспомнил не сражения, в которых участвовал адмирал Фокин, а совершенно другие, неожиданные и невероятные вещи. В памяти Эрика всплыли нечеткие и неопределенные — словно, окутанные туманом, — воспоминания, относящиеся, по-видимому, к его раннему детству. Феномен, однако, состоял в том, что они — эти зыбкие образы, которые и воспоминаниями-то назвать язык не повернется, — были "записаны" целиком и сохранились в закромах его памяти совершенно нетронутыми. Неосознанные, не интерпретированные и уж точно, что не осмысленные, они всплыли к границам сознания, и сейчас, когда они оказались в "открытом доступе", Эрику ничего не стоило произвести анализ "запечатленного" и интерпретировать представшие перед ним "факты" с помощью тех знаний, которыми он теперь обладал. Так он и поступил, и результат превзошел все его ожидания.

Богатство, столь неожиданно оказавшееся в его распоряжении, было поистине безмерным. Во всяком случае для него самого. Оказывается, он запомнил не только лица и ситуации, не одни лишь пейзажи, предметы и поступки окружавших его людей, но и многое из того, что эти люди произносили вслух. Множество отдельных слов, коротких реплик и даже целых фраз на холодянском цуне, старорусском, дойче и ланге. Он вспомнил несколько песенок на цуне, которые пела ему мать, пару-другую разговоров, состоявшихся между нею и его отцом, и, наконец, последние слова прощания, произнесенные этой знакомой и одновременно совершенно незнакомой женщиной, когда мужчина по имени Федор Рус, приняв едва ли способного понять происходящее Эрика из ее рук, уже поднимался на борт старенького имперского шлюпа типа "корсар"... Множество разнообразных воспоминаний, объяснивших ему среди прочего и то, как он попал в Смоляной Городок и почему, в конце концов, оказался там один.