Марш получился долгим и муторным — не столько из погоды или тяжелого груза, сколько из-за офицеров, которые мотались туда-сюда вдоль растянувшейся колонны. То и дело слышалось...
— Куда, каналья?! Строем, строем идите, да в ногу! И глядите веселей!
Солдаты послушно принимали бравый вид и пытались идти в ногу, что из-за 'ломаной' местности получалось не слишком хорошо. Нужно сказать, что столь идиотские распоряжения отдавали в основном офицеры, которые 'Числились при Штабе Армии', но ничего конкретного не делали. Таких бездельников было очень много и сейчас они получили возможность 'показать себя' — глядишь, их усилия 'по наведению порядка' заметят вышестоящие...
Бредём — и только пыль, пыль, пыль в воздухе... Её много, она забивает глаза и ноздри. Можно было бы обмотать 'морду лица' какой-нибудь тряпицей, но — нельзя. Мечущиеся штабные бездельники строго следят за 'бравым видом'.
— Ммать...
Подхватываю начинающего падать солдатика из соседнего отделения и забираю у него ранец и винтовку.
— Держите-ка, братцы, — предаю сомлевшего подоспевшим товарищам вместе с имуществом.
— Не стока жара, сколько пыль ента проклятущая, — оправдывается-жалуется слегка отошедший солдатик.
Киваю вместо ответа — дескать, ты не виноват, братец.
Пока шли от Евпатория, штабные особо не лезли — так, два десятка особо ретивых прискакали к нам от Севастополя, дабы 'помочь и проследить'. Но этих нейтрализовали полковые офицеры и сам командир полка — бывший гвардеец оказался как нельзя кстати в противостоянии штабным.
Но вот когда соединились с подошедшими от Севастополя основными частями и начали маневрировать... Туши свет, офицеры-без-должностей выели все мозги.
— Дурная позиция, — мрачно говорит Левашов незнакомому (мне) поручику, — берег высокий и высоты за спиной — это хорошо, но растянули-то армию зачем?
— И не говорите, — Илья Спиридонович, — хриплым голосом отозвался второй офицер. — но будем надеяться, что начальство знает, что делает.
— После того, как мы ушли из Евпатория без боя, где хранились почти все запасы зерна и другого продовольствия? И после того, как о высадке именно в Евпатории было известно как минимум за несколько недель? Увольте, Александр Иванович — не верю я в разум нашего Светлейшего
* * *
.
— Мда... А знаете, очень похоже на то, что Меньшиков просто заигрался в дворцовые интриги. Ну и или его 'заиграли'. Некоторые его распоряжения, если вдуматься, не слишком полезны для армии, зато их... эхо... может стать причиной каких-то перемещений при Дворе.
— Да? Поверю вам на слово, Александр Иванович, я в придворных интригах слаб. Будем надеяться, что всё это будет не зря...
Тут офицеры удалились из зоны слышимости, а я призадумался — подслушанный разговор хорошо лёг на имеющуюся информацию.
Неумный царь
* * *
делал едва ли не всё возможное, чтобы проиграть войну — сперва влез в конфликт, которого можно было избежать; затем назначил неудачных командующих; нерешительно вёл себя... В общем, я видел только один реальный способ спасти ситуацию...
Но это потом, а сейчас...
— Французы подходят! — Зычно проорал вестовой, поднимая лагерь. Поднимая — потому что ещё не начало расцветать.
Полк наш был придан генералу Кирьякову, командующему левым флангом.
Вообще, чем дальше, тем больше вижу несуразностей — разрывы между частями, куда могу вклиниться враги, 'мёртвые' зоны где солдаты стоят без толку и т.д. А ведь я пусть и опытный, пусть умный, но — обычный ефрейтор, который собрал информацию 'по верхам'. Нет, явная хрень...
Вскоре наступление почему-то прервалось и до полудня не возобновлялось. Благо, нас не заставили стоять всё это время в парадном строю...
— Что там, Мартынов? — подошёл взводный прапорщик Корнеев, знающий о моём остром зрении и слухе (спасибо нехитрым ирьенинским фокусам, доступным даже без магии и без чакры).
— То ли турки, то ли зуавы, Вашбродь. В фесках красных.
— Зуавы, — авторитетно сказал прапорщик, — здесь французы наступают.
Он ещё некоторое время разглагольствовал, а мы вежливо слушали, но тут зуавы метким огнём начали теснить Минский полк и... Командир батальона подполковник Ракович приказал отступить.
Сплёвываю на землю.
— Сейчас отходить будем, Минский полк отступил, диспозицию порушил.
— Да откуда ты..., — начал было Корнеев, но прискакавший вестовой передал приказ отступать.
— Я ж писарь, — поясняю непосредственному командиру, — вот и нахватался всякого.
Недолгое отступление, которое можно было бы обозвать перегруппировкой и... Провинившийся Минский полк бросают в атаку. Стискиваю челюсти и прапорщик вопросительно смотрит на меня.
— Не дойдут, Вашбродь. Им туда под бомбами корабельными идти, а как ближе подойдут, так залпы из штуцеров встретят.
Корнеев кивает задумчиво... Он вообще какой-то 'ни рыба, ни мясо'. Вроде бы и мягкий человек, который не лезет в душу и от которого нет неприятностей... Но и пользы от него нет. Да и сейчас, когда нужен твёрдый командир, он ведёт себя как... интеллигент паршивый! Право слово, не годится он в офицеры! В принципе.
Как и ожидалось, Минский полк не дошёл до зуавов...
— В штыки!
Настал наш черёд... Выравниваемся и под мерный грохот барабанов идём под пули. Страшно... даже мне, хотя я знаю, что если меня убьют, я воскресну в другой Реальности — и так до тех пор, пока не покажу Судьбе, что готов...
— Ах мать же твою курву за ногу да в колодец головой вниз, чтобы жопа её толстая в срубе застряла, да вороны её обосрали, а свиньи облизали, а потом верблюд вы..., — начинает ругаться фельдфебель, накручивая себя перед боем.
Глаза у окружающих делаются отчаянно-стеклянными — сейчас от побега с криком 'аа...' удерживает только Присяга, дисциплина и... привычка повиноваться.
— Бах! Бах! Бах! — гремят выстрелы и товарищи начинают падать на землю.
— Не стрелять! — орёт фельдфебель, — ближе подходим!
Орёт правильно — ружья у нас гладкоствольные, изношенные... пули просто не долетят.
— Шире шаг! — орут командиры и я дублирую приказ.
— Стой! Целься! Пли! В штыки!
— Ааа!
— Рра! — отбив штык француза, вспарываю ему горло своим штыком.
Отбить направленный в Сашку... ударить штыком в живот врагу. Привычный нутряной запах вспоротых животов и пролитой крови начинает вставать над полем боя.
Выпад! Чуть качнувшись, пропускаю штык под мышкой и бью в ответ — снова в горло.
Начинается свалка, в которой ружья неудобны. Привычная стихия... Вытаскиваю тесак и... начали!
Очень быстро я оказываюсь этаким острием копья и отделение 'вгрызается' следом за мной во вражеские ряды, ломая построение. А там и взвод, рота... Получился этакий клин, медленно продавливающий лягушатников.
Левой ладонью в висок молоденькому вольтижеру, зажатым в правой руке тесаком-полусаблей полоснуть по запястью немолодого французского сержанта — да так, что рука распахана до кости.
— Мартынов, сзади! — орёт Левашов, оборачиваюсь и вижу (собственно говоря, видел их и раньше боковым зрением) двух французских офицеров с саблями. Пробиваются ко мне...
Носком левой ноги бью в колено уже раненого вражеского пехотинца, ломая конечность — и выхватываю у него из рук ружьё. Короткий бросок... и один из французских офицеров оседает на трупы со штыком в груди. Бросок засапожника — и оседает второй.
Руки привычно собирают трофеи — из тех, что бросаются в глаза. Медальоны, кресты, часы... Автоматически — и незаметно, ибо 'низзя'. Но привычка. Да и ценности пригодятся. Наверное.
Забираю свой тесак, вытаскивая его из живота хрипящего вражеского офицера, беру заодно и его валяющуюся рядом пехотную саблю. Начинаю пробиваться к Левашову — комроты рядом с полковником Львовым и не мешает 'засветиться' перед командиром полка...
Рядом с ними сравнительное затишье — у Львова (как и у каждого нормально старшего офицера) есть этакие 'триарии'-телохранители из ветеранов. Бывший гвардеец
— Вашбродь! — ору я поручику, — надо отходить, там другие наши полки отходят, а к вражинам подкрепление идёт, сейчас зажмут!
В глазах офицера вспыхивает бешенство — на мгновение. Затем он вспоминает, что я сегодня проявил себя 'молодцом' и потому имею право дать совет — неписанный кодекс пехоты.
— Много? Врагов подходит?
— Ежели по форме судить, то из трёх полков французы на подходе. Я там в задние ряды уже пробился в горячке — и оторопел.
Не медля, Левашов подскакивает к полковнику, стоящему в картинной позе — окровавленная голова, опирается на саблю... К чести Львова, медлить тот не стал и отдал приказ на отступление.
Наша рота была в арьергарде, отражая атаки противника. Но к счастью, местность, по которой мы отступали, была 'складчатой' и дальнобойные штуцера французов не имели особого преимущества.
Нужно сказать, что враги скорее имитировали ожесточённое преследование — кому охота рисковать, если победа в сражении уже состоялась? Так что я, державшийся в компании офицеров роты (вроде как охраняю их, да) заработал 'очки'.
Сражение при реке Альме мы в итоге проиграли, но не разгромно — врагов было почти в два раза больше, да вдобавок они пользовались поддержкой корабельной артиллерии. Но разгрома не было скорее 'вопреки' действиям старших командиров — часть русских войск так и простояла без толку. Были и откровенно глупые приказы... В общем, можно было констатировать, что 'выехали' скорее на героизме солдат и профессионализме младших и средних офицеров.
Я же...
— Поздравляю чином младшего унтера, — сказал Левашов перед строем уже на следующий день. А ещё через два сияющий Львов вручил мне и нескольким отличившимся георгиевские медали. Сиял он потому, что наш полк был одним из немногих, к кому не были никаких претензий, а героизм отметил сам командующий. А что погибло в полку более тысячи солдат... Бабы ещё нарожают. Благоволение командующего много выше 'мелких неприятностей'.
Кавказских землях, неподвластных России* — до русско-турецкой войны 1877-1878 года под властью Турции были достаточно значительные земли на Кавказе. К примеру, Батум и целый ряд других. И пока турок не выбили окончательно, с этих 'плацдармов' поступала регулярная помощь разбойникам — вплоть до военной поддержки регулярных турецких частей. Существовала ещё и проблема работорговли — именно 'плацдармы' служили перевалочными базами для неё. Работорговля (и сопутствующее похищение людей) у протурецких сил было поставлено буквально 'на поток' — речь идёт о десятках тысяч людей ежегодно. Собственного говоря, похищение людей с последующей продажей или выкупом были главным источником дохода сторонников турецкого присутствия на Кавказе.
Фланкирование** — фехтование на древковом оружии, как-то пиках, алебардах, ружьях.
Светлейшего
* * *
— Меньшикова Александра Сергеевича. Лично храбрый и далеко не глупый, но и гением администрирования его нельзя назвать. Достаточно рядовой по талантам чиновник (несмотря на великое множество занимаемых постов), который 'хотел как лучше, а получалось как всегда'. Ошибок он сделал достаточно много (не только в Крымской войне) и ошибки эти усугублялись тем, что был князь прежде всего царедворцем и передвижение врагов/друзей/союзников при Дворе были для него важнее всего. Потому некоторые его поступки шли во вред Делу, зато укрепляли позиции при Дворе.
Неумный царь
* * *
— Николай Первый сделал немало полезного для России. НО! Вреда от него было пожалуй больше, причём значительно — даже полезные начинания Николай делал 'через жопу' (иначе его действия обозвать сложно). Так, он в 1830/1831 году предотвратил захват Турции восставшим правителем Египта (захват вряд ли получился бы, но полноценная Гражданская война — несомненно). В 1848 — весьма неуклюже спас Австро-Венгрию от распада. Неуклюже действовал он и в Крымской войне — сперва САМ (!) влез в противостояние с Англией/Францией/Турцией, а затем действовал крайне нерешительно во всех смыслах. Неумной была и внутренняя политика — так, с одной стороны он не любил евреев и всячески 'давил' их, а с другой — проводил фактически насильственные (!) крещения оных, после чего перед выкрестами были открыты карьерные возможности. Выкрестов из евреев принимали в гимназии, училища, институты — существовали даже специальные льготные квоты для них. Вдумайтесь: 'зелёный свет' давали евреям-выкрестам, которых зачастую крестили под страшным давлением — к примеру, к евреям-рекрутам или евреям-кантонистам ПРИКАЗАНО было относиться как можно более жестоко, пока они не крестятся. Как вы думаете, все ли 'облагодетельстванные' испытывали благодарность к царю и России? И подобных примеров — великое множество.
Глава восьмая
После неудачной для русских войск отбить в начале февраля Евпаторий, мне на грудь упала четвёртая солдатская медаль и звание старшего унтер-офицера. Помимо того, что заслуги у меня были по-настоящему весомые, я стал 'любимчиком' командира полка. Львов, как бывший гвардеец, ценил 'лихость', а уж под это определение я подходил как нельзя лучше.
Но не скажу, что сильно в восторге от карьерного роста — полк за это время потерял более трёх тысяч человек и из старого состава нас осталось сравнительно немного. А война, когда ты не боевой маг или не офицер, очень сильно 'давит'. Не только опасность получить пулю, осколок ядра или штык в живот, но и трупы как источник заразы. И запаха. Ещё начались серьёзные перебои с едой. И раздражали заведомо глупые распоряжения некоторых офицеров...
В общем, когда ты мелкая сошка, от которой мало что зависит... Или когда ты Патриарх могучего Клана... Разница ощутимая.
— Иван Фёдорович*, — обращается ко мне солдат из недавнего пополнения, — дозвольте обратиться.
Вместо ответа хлопаю ладонью по бревну, на котором сижу. Цыганистого вида солдат лет тридцати с георгиевской медалью за Кавказ, прокашливается.
— Я это... по трофеям спросить хочу. Их приказано собирать, да в интендантство сдавать...
— Нехер, — коротко прерываю его, — интенданты — воры. Ежели нет посторонних, то собирая всё, да в роту тащи. А то вона я сколько штуцеров приволок — и что? Сдали в интендантство и ржавеют они на складах**, а какие ружья у нас, рассказывать не буду — сам знаешь. С остальным добром также, да не стесняйтесь их до исподнего раздевать!
— Мы на Кавказе так жа, — кивает цыганистый, — но там к этому попроще, даже охфицеры не брезговали.
— Матрёна! — раздаётся истошный вопль-визг и мы бросаемся врассыпную. Через несколько секунд на позиции падает здоровенная бомба из мортиры. Жертв нет.
Почему в Севастополе мортирные снаряды прозвали 'Матрёнами', ясно — созвучие. Но 'Матрёна' ещё ладно, а 'Маркела' не хотите?
Укрепления у нас... руки бы поломал проектировщикам и строителям. Пришли мы 'на готовое' — и тут же пришлось переделывать. Доходило до невероятного — в некоторых местах стены укреплений были такие, что их... разносили бодучие козы
* * *
, решившие почесать рога. Вообще, Севастополь оказался 'бездонной дырой' по части потребления средств. К примеру, менее двух десятилетий назад на строительство укреплений в нём выделили колоссальную сумму — свыше миллиона рублей. Ничего, 'освоили' — да так, что незадолго перед войной пришлось выделять новые средства...
