Волчица и пряности. Том 20

После двухмесячного пребывания в купальнях мы пришли к выводу, что дальнейшее пребывание не принесёт ничего, заслуживающего внимания.

— О, ты уезжаешь? — удивлённо спросил Лоуренс, когда я сообщил ему об этом.

Зима была в самом разгаре, всё было завалено снегом. Похоже, было необычным для гостя уехать в это время. Само собой, у меня было готово оправдание.

— Весенние праздники на юге начинаются рано. Мне надо вернуться пораньше.

Лоуренс выглядел разочарованным, зная, что не может заставить меня ещё остаться, через мгновение он взял меня за руку и сказал:

— Пожалуйста, приходи ещё.

Я пришёл в купальню "Волчица и пряность" по приказу папского престола, но, если будет возможно, я хотел бы приехать снова, уже по своей воле. Мы ещё раз поклонились друг другу.

— Как ты думаешь, — обратился я после этого, — вы могли бы испечь мне овсяного хлеба в дорогу? Он тяжёлый, занимает мало места, хорошо укладывается.

— Я ценю твоё внимание. Вот, честное слово, мои женщины прекрасно знают вкус сладкого белого сахара, но даже раза в день не притрагиваются к овсу.

Если бы купальня разорилась, то, скорее всего, потому, что самая её основа была бы вся поглощена их желудками.

Ещё пару дней в купальне пекли для меня твёрдый овсяный хлеб. Я был поражён, неожиданно для меня у печи для хлеба работали Хоро и Миюри, возможно, во искупление своего греха опустошения кувшина с сахаром. Лоуренс обречённо улыбнулся, сказав, что от этого они будут только коварней.

Я положил хлеб, что они дали, на дно мешка. Если его сохранить сухим, я мог бы съесть хоть через год. Мои приготовления были завершены, я покинул купальню.

Хотя я так и не узнал секрет их успеха, породившего слухи об использовании ими колдовства, я не нашёл каких-либо явных доказательств их связи с чем-то сверхъестественным. Конечно, я мог бы запросто сообщить о том, что кажется подозрительным, но с другой стороны такой отчёт будет иметь лишь рекомендательное значение, его судьба — быть похороненным где-то в папском архиве.

Хотя сам я не знаю, насколько жёсткой была прежде борьба с ересью, то, как следует вести себя в современном мире, определяется, в конце концов, твоей удовлетворённостью своей работой. К тому же я попросту не решался спросить, не появилась ли купальня в результате колдовства. Хотя не было явных деталей, достойных упоминания, она, вполне возможно, представляла собой пример удачного ведения дел.

Я также чувствовал, что их честность со всей очевидностью обнаружилась в случае с овсяным хлебом, и что Хоро и Миюри, прекрасные мать и дочь, были воплощением невиновности. Хотя трудно сказать, что они мне полностью ясны, но беспокоиться было не о чем. Я решил так и написать в своём отчёте.

Неделями спустя я держал овсяный хлеб, полученный от Лоуренса, над маленьким унылым огоньком, горевшим под пологом заплесневевшей палатки. Мои спутники, чьи припасы давно испортились, увидев его, впервые за долгое время немного ожили. Пшеничный хлеб на такое не способен.

Разогреваясь, овсяный хлеб распространял приятный аромат, который понравится даже тем, кто считал, что он имеет плохой вкус. Даже у моих спутников, возносивших хвалу аскетизму и не озабоченных жизнью на бобах и воде, заурчало в животе.

— Часто говорят, что пустой желудок — лучшая приправа, — сказал один из них и издал короткий смешок, потом его улыбка странно напряглась. — Но пахнет слишком хорошо.

Он выглядел довольным, но его замечание прозвучало неуверенно.

— Хмм. А что, овсяный хлеб может быть таким красивым?

От восхитительного аромата, наполнившего палатку, у меня закружилась голова.

— Может, это от раскаяния, охватившего прекрасных мать и дочь, когда они замешивали тесто для хлеба? — пошутил я, но, когда я закончил говорить, хлеб пах уже так хорошо, что другая возможность мне уже в голову не приходила.

— Невозможно, разве что — Божье чудо?

— Ритуальный хлеб, имеешь в виду?

В палатке вдруг поднялось волнение.

В то время, как я думал — нет, невозможно, не может быть - моя рука, державшая хлеб, задрожала от восхитительного аромата. Какое счастье встретить чудо Божье в таком месте!

— Мы должны сообщить об этом кардиналу и провести расследование ещё раз. Преподобный Сальгадо, как называется купальня, в которой ты остановился?

Я заметил что-то на обратной стороне овсяного хлеба, разогревавшегося перед возбуждёнными который я жарил перед возбужденной компанией.

— Успокойся. Кажется, на этом ритуальном хлебе есть стигмата!

Они засуетились, стали хвататься — кто за церковный символ на груди, кто за Священное Писание, а кто сложил руки в молитве, но все не отрывали глаз от хлеба. Когда я медленно поворачивал хлеб, казалось, что я его сейчас выроню от волнения.

Простой пресный хлеб, плоский и не поднявшийся.

Появилась обратная сторона хлеба, все затаили дыхание.

— Э-это...

Плоская поверхность с тарелку величиной и чёткое, узнаваемое изображение.

Воющий волк и короткая надпись.

— Пожалуйста... приходите снова в... "Волчицу и пряность"?

— О! А я вспомнил этот запах! — закричал один из них, забрал у меня хлеб, отщипнул кусочек с изображением, появившимся при подогревании, и попробовал его. — Сладкий! Да, это запах подгоревшего сахара!

Все посмотрели на кричавшего, затем бросились к хлебу.

Я тоже откусил, он, конечно, был сладким. Я ел достаточно неподобающим образом, и мои челюсти приятно заныли.

— Честное слово, так нас напугать! — сказал кто-то, и все рассмеялись. — Похоже, сверху полили сиропом.

— И весь хлеб такой?

Я достал ещё несколько штук и стал держать над огнём. Как мы и заподозрили, появились разные изображения и надписи, вроде "Лучшая купальня в Ньоххире", даже было одно забавное изображение этого молодого Коула с надписью под ним: "Брат-ворчун". Я сразу признал авторство девушки-сорванца Миюри.

— Похоже, внутри нет сахарной муки, но есть это, когда тебя окружает такой восхитительный аромат, так ещё вкуснее.

— Когда в своей сумке добрался до овсяного хлеба, значит дела пошли неважно.

— Какие замечательные эти сообщения из купальни.

Мы, лежавшие до того без сил, жевали овсяный хлеб и непринуждённо болтали.

Держа в руках свой овсяный хлеб, я, наконец, понял, что там изображено. Два мужчины и три женщины. Под ним были слова — Купальня "Волчица и пряность". Лоуренс с Коулом, Хоро с Миюри и ещё одна женщина, должно быть, она заправляла кухней. Купальня процветает, как и раньше. Любой, кто почему-то потянется за этим хлебом по дороге домой из Ньоххиры, подумает так же.

— Я надеюсь ещё поисследовать "Волчицу и пряность", когда нам представится возможность приехать к ним.

— Я тоже надеюсь сделать это.

— Нет, это буду я!

Мы заспорили в нашей палатке. Больше никто не замечал утомительного дождя, продолжавшего падать снаружи. Среди этого шума я осторожно положил один хлеб обратно в сумку и привёл им свой довод:

— А вам не кажется, что я больше всех подойду для нового расследования, раз я уже провёл одно?

Доводы сыпались один за другим, разобраться в них становилось всё сложнее.

Пока мы спорили, дождь, наконец, утих, и проглянуло солнце.

А мы всё спорили, даже когда мы сложили палатку и собрали вещи.

Все восстановили свои силы, наши желудки были полны.

— Возможно, это чудо, — сказал кто-то.

"Волчица и пряность".

Я решил написать об этом месте в своём отчёте, как о самом обычном.

Потому что, если туда устремятся толпы, для меня больше не будет места.

ВОЛЧИЦА И КАРАМЕЛЬНЫЕ ДНИ

В маленьких деревнях жители знают друг о друге всё. Начиная с того, что в других домах готовили вчера на ужин, кончая тем, как спала их собака у камина — всё просачивалось из домов и достигало каждого. И деревня горячих источников Ньоххира ничем от них не отличалась.

При этом было легче лёгкого упустить то, что слухи о самих себе люди слышат не часто.

— Хоро, — обратился после ужина Лоуренс, хозяин купальни "Волчица и пряность", снимая нагар со свечи в спальне.

Ему всегда казалось, что её длинные льняные волосы, тонкие плечи и красивые безупречные пальцы могли бы принадлежать девушке из высшей знати. А из-за того, что она выглядела лет на пятнадцать, многие, впервые попав к ним в дом, принимали её за новобрачную и поздравляли с таким событием. Однако её изысканный внешний вид не был постоянным. На самом деле Хоро была воплощением огромной волчицы, жившей столетиями.

И поэтому, когда Лоуренс окликнул её, она не стала с готовностью оборачиваться в его сторону и не улыбнулась в ответ. Лишь её уши с безразличием дёрнулись в ответ.

Её острые, треугольные волчьи уши одного цвета с её волосами.

— Эй, нам надо поговорить, — уже сердито сказал он.

Хоро, наконец, подняла голову. Она продолжала сидеть за столом, как приклеенная после того, как они поели.

— В чём дело? — спросила она, нахмурив брови и уставившись на него, выглядела при этом она довольно раздражённо.

Лоуренс вздохнул и протянул руку к её щеке.

— Ты испачкалась чернилами, — сказал он и стал вытирать пальцем пятно.

— Ммфф, — закрыв глаза, промурлыкала Хоро, её волчьи уши затрепетали, а пушистый хвост заходил взад-вперёд, открывая, что настроение её неплохое.

Раздражение в её взгляде объяснялось тем, что она просто устала.

— Вот, честно...

Лоуренс протёр свои глаза большими пальцами. Затем осторожно прикоснулся пальцем к её веку, она игриво скосила в его сторону оставшийся открытым глаз.

— Наверное, мне стоит пойти намочить тряпочку?

Многие в купальне, например, представители высокопоставленного духовенства, уделяли письму немалое время. Он расспрашивал их, как справиться с утомлением глаз, и узнал, что надо их накрыть тёплой влажной тканью.

— Ммм... — промурлыкала Хоро вместо ответа и, взяв руки Лоуренса, положила их на свою шею. Она просила размять ей уставшие шею и плечи. Выбора у него не было, и он приступил, а Хоро, лениво прислонившись к нему, от души виляла хвостом, что у неё означало невероятное удовольствие. При всей себялюбивости её поведения для Лоуренса было в радость видеть её искренне счастливой и ощущать, насколько он сам от неё без ума.

Вдруг что-то вернулось в его голову, он напомнил себе, что ему следует её сегодня поругать. Она с недавних пор стала увлечённо писать, заполняя стол разложенными на нём листами, покрытыми чернильными строчками.

— На сегодняшнем деревенском собрании я услышал один слух.

— Хмм? — Хоро взял руки Лоуренса, массировавшие её затылок, и положила себе на плечи — разминай, а потом поговорим.

Она обращалась с ним как со слугой, но её уши и хвост пребывали в беспрестанном радостном движении, и самому Лоуренсу это не так уж и не нравилось. В целом всё было не так плохо, пока она внезапно не увлеклась своими записями. Перья и чернила, бумага для заметок, пергамент для чистовиков, увеличительное стекло и свечи, чтобы засиживаться допоздна, стоили немалых денег, но Лоуренс считал эти расходы оправданными. Главное — дать Хоро записать то, что для неё было очень значимым.

Хоро была воплощением волчицы, она проживёт сотни лет. А вот Лоуренс был просто человеком, его жизнь скоро кончится, и он оставит Хоро одну. Она писала о событиях дня, чтобы тогда, когда наступит неизбежное, когда ей придётся остаться одной, она могла бы переживать их счастливые моменты снова и снова. Это всё было прекрасно и правильно. Сам Лоуренс подал ей эту мысль.

Однако Хоро всегда заходила слишком далеко.

— Люди болтают из-за того, что ты продолжаешь бродить по дому с пером и бумагой.

— Хмм, — склонила влево голову Хоро, словно показывая уделить больше внимания её правой стороне.

Лоуренс сильнее сжал пальцы, породив рычание у неё в глубине горла, но, скорее не волчье, а кошачье.

— Они говорят, что в хозяйке "Волчицы и пряности", должно быть, проснулась тяга к поэзии, либо она записывает свои разговоры с Богом.

— Хм... мм, хмм... О-охх, там, прямо там.

Хоро отнеслась к словам Лоуренса не особо серьёзно, и в нём стал закипать возмущение, которое передалось его пальцам, но она лишь распушила хвост и целиком отдалась своим ощущениям. Он продолжил молча разминать её плечи.

— И? — сказала она неторопливо через какое-то время. — В чём, наконец, проблема?

Гадая, готова ли она уже слушать, Лоуренс попытался снять руки с её плеч, но Хоро воспротивилась. Он сдался и ответил, не прекращая работы:

— Все вокруг делают странные предположения.

Хоро не издала ни звука, но её уши были направлены в его сторону, видимо, она готова слушать.

— Короче, люди гадают в пересудах, не собираешься ли ты уйти из дома в какой-нибудь женский монастырь.

Уши Хоро выпрямились, она медленно повернулась и посмотрела на Лоуренса.

— Что?

Она казалась неуверенной, будто, в самом деле, не поняла. Лоуренс не сразу решился сказать это, но ничто не могло бы её обмануть.

— Ты выглядишь молодой, так ведь? Это значит, их интересует, не перестал ли я удовлетворять тебя, это если грубо передать сплетню.

Хоро всё ещё выглядела озадаченной.

— Для молодых жён при мужьях постарше решение вдруг уйти в женский монастырь обычно означает, что она ему изменила, будучи не в силах совладать со своим телом, или же это ещё другой способ развестись.

Свет покинул её глаза, посмотревшие на него. Её губы двинулись и тут же застыли. Если бы кто-то мог посмотреть глазами Хоро, как Лоуренс глядит на неё, он мог бы подумать, что её муж с глубокой обидой сомневается в её верности. Однако первым выдохнул Лоуренс, потом он снова глубоко вдохнул, наклонился вперёд и уткнулся носом в волосы Хоро.

— Я знаю, что я ещё не так стар...

Руки, лежавшие на плечах Хоро, обняли всё её тело. Она задрожала, будто закашлялась, похоже, она смеялась.

— Хех. Даже такой дурачок, как ты, иногда говорит, как парень, — Хоро похлопала его по запястьям, а затем ущипнула. — Но, возможно, мне лучше спросить. Ты, кажется, изрядно расстроен этим, нет?

Тон Хоро был необычайно сочувственным.

— Наше дело — обслуживать гостей, — ответил он, немного помолчав. — Кто бы захотел остаться в купальне того, кого оставила молодая жена? Таких слухов более чем достаточно, чтобы создать у гостей плохое впечатление.

Хоро долго смотрела на него широко раскрытыми глазами, затем устало улыбнулась.

— Это определённо так и есть.

— И ты больше не можешь быть такой беззаботной.

— О?

— Хорошая купальня — это достойная собственность. Есть типчики, приглядывающие за наследством, и многие готовы вмешаться, когда дойдёт до такого. Ещё до того, как ты тронешься с места, к нам могут пожаловать благодушные падшие аристократы, скромно живущие на остатках своих земель, чтобы продать своих младших дочерей.

Его объяснение заставило уши Хоро так насторожиться, что она услышала бы мышиный чих с противоположной стороны горы, даже знатные дочки побледнели бы от чёрной зависти в сравнении с ней.