Волчица и пряности. Том 20

Лоуренс изнывал от чувства опасности, поднимавшегося в нём, когда он только представлял, как эти милые юные девушки станут грациозно кружить вокруг него, стремясь занять место его жены в купальне, и скольких неприятностей будет стоить возвращение спокойствия Хоро. Потому слухи, снующие по деревне, были большой неприятностью.

— Хм-м...

Дерзнувшие покуситься на мою добычу должны быть уничтожены, — было написано на лице Хоро, пока она долго размышляла, потом она нехотя взглянула на Лоуренса.

— И что мне делать? Вцепиться в тебя раньше других? — проворковала она, нежно поглаживая руку Лоуренса и наполняя кокетливостью взгляд.

Для того, кто называл себя мудрой волчицей, она слишком любила прибегать к подобному притворству. Если Лоуренс начнёт возражать, её удовольствие от игры лишь возрастёт, и он ответил спокойно:

— Веди себя как обычно.

- Хмпф! Зануда, — простонала Хоро, надувая щёки.

Лоуренс нетерпеливо вздохнул.

— И не броди слишком много с бумагой и пером. Это бросается в глаза.

— Мммфф... — её второй стон чуть отличался от первого.

— Если ты просто записываешь, что произошло за день, ты можешь просто уделить этому немного времени перед сном, верно?

Однако Хоро не выпускала перо и бумагу с пробуждения до отхода ко сну.

— Дурень. Я могу пропустить что-то важное в таком случае.

— Не слишком много всего происходит каждый день... Постой, слышь, могу я глянуть, что ты сегодня написала?

— Нхрх... э-это... нет, это... дурень!

Хоро закрыла руками лист со своими записями, как ребёнок, но Лоуренс, придержав её, вытащил бумагу из-под её рук. Она попыталась отобрать лист обратно, но оставила свои попытки, когда он отошёл от стола.

— Ты записала что-то, что могло расстроить меня, если я увижу?

— Конечно, нет!

— Значит, всё в порядке... Но у тебя здесь еле поместилось на лист... И ты ещё хочешь всё переписать на пергамент?

Хоро ходила с дешёвой бумагой, сделанной из тряпок, ходила с ней изо дня в день. На ней она делала записи и черновики, чтобы позже переписать на соответствующий пергамент. Пергамент из шкуры овцы был невероятно долговечным и мог даже выдержать пламя, поэтому он идеально подходил для Хоро, собиравшей перечитывать его столетиями.

— Что ж, посмотрим... Твой почерк ужасен, как всегда...

— Ты, молчи! — она взяла горстку песка для просушивания чернил и бросила в него.

Ловкая во всём прочем, Хоро писала не слишком разборчиво. Её подводило зрение, ей было трудно различать очертания букв, когда она писала.

— Так, начнём. "Утро, проснулась. Съела два варёных яйца с мягким пшеничным хлебом с сыром, поджаренным на огне. Украсила завтрак двумя кусочками колбасы от вчерашнего ужина и куриной грудкой. И чаша эля, чтобы промыть горло".

Достаточно роскошный завтрак, возможно, она была так счастлива, что написала об этом. А если подумать, неужели ей действительно нужно написать об этом так подробно? Он посмотрел на Хоро, она оскорблённо отвернулась.

— "После завтрака шумный гость в ванной попросил принести выпить. Он был и так пьян, поэтому дала ему скисавшее вино, подмешав туда мёда, и он был более чем счастлив получить напиток высшего качества. Заплатил семь медных монет с мужским профилем в терновом венце..." Постой, семь?!

Лоуренс удивлённо посмотрел на Хоро, она гордо втянула воздух носом.

— В терновый венце... Медная монета квизин. Четырёх было бы достаточно...

— Это потому что я сама принесла ему. Плата за доставку. И я не стала уточнять, что вино не было дорогим.

Это гость, конечно, совершил ошибку, а торговцы всегда продумывали, каким образом улучшить вкус вина. Они либо делали его слаще, добавляя мёд, либо придавали дополнительный аромат и горечь имбирём, либо делали его прозрачным с помощью яичного белка и лимона, выдавая за напиток высокого сорта. Гости сами должны были следить, ведь раз они были рады заплатить, то должны были и получать удовольствие от этого. Он всё понимал, но это было ему не по душе.

— "Танцовщицы с музыкантами пришли перед обедом. Вычищала золу из печи и слушала их оживлённый шум, пока солнце не поднялось".

— Видишь, как усердно я работаю? — ухмыльнулась Хоро, подрагивая в волнении хвостом.

Она всегда настаивала, чтобы золу чистил кого-то другой, объясняя это тем, что зола может набиться в хвост. Лоуренс счёл её деяние необычным.

— "Лук, который я обмазала глиной и положила в пепел, хорошо запёкся. Расколола глину, посыпала мелко нарезанной зеленью и добавила южного масла, немного соли и съела. К сожалению, без эля..."

— Ох, — вздохнула Хоро несколько виновато.

Должно быть, она научилась так есть лук у какого-то гостя. Он подумал, что она просто чистила печь, но она просто изобретательно подзакусила. Не в силах далее выдерживать взгляд Лоуренса, Хоро встала со стула.

— Тебе не кажется, что уже достаточно?

— Ты ведь не сделала что-то ещё в этом роде, да?

Хоро снова попыталась забрать бумагу, но он был выше ростом и, подняв листок над головой, продолжил читать.

— "После обеда чистила сажу в печи". Ух ты, чистила сажу, да?

Как хорошо ни делай печь, сажа всё равно выбирается наружу с тёплым воздухом, распространяясь по всему зданию и забиваясь в любые щели. Но чистка сажи Хоро тоже не нравилась, потому что от неё пачкались руки и лицо.

— "Попутно проверила бутылку, которую я оставила возле трубы..." Бутылку? — Лоуренс пристально посмотрел вниз на Хоро, вцепившуюся в одежду на его груди в бесплодных попытках отобрать бумагу. — Какую ещё бутылку?

— Я не знаю, — сказала она и, сдавшись, отступила назад, потом сложила руки на груди и отвернулась.

Лоуренс увидел, как её хвост недовольно дрогнул, и продолжил читать.

— "Этот Кир научил меня кое-чему интересному. В следующий раз я должна буду сказать ему, где искать в лесу смородину".

Его внимание привлекло имя Кира, владельца соседней купальни, знаменитого элем, который он варил. Бутылка, оставленная рядом с печью, должна означать брожение чего-то в ней для приготовления какого-то напитка. Но он не понимал, что это может быть за напиток. Чтобы варить эль, нужно было иметь надлежащие приспособления и дрова, а вино требовало винограда. Он ещё подумал про какой-нибудь сидр, но настоящие фрукты здесь можно было собирать гораздо раньше, летом, а потом несколько недель их где-то хранить. Ну, а мёд был весь на попечении хозяйки кухни Ханны, у которой что-то умыкнуть было непростой задачей.

Конечно, он не мог её ругать всего лишь за небольшое мошенничество. Из-за того, что она сама, без его ведома, мастерила выпивку, не было смысла ограничивать её в вечерней выпивке. Как бы Хоро ни настаивала на том, что с ней ничего не будет, если бы она пила слишком много, ей потом было бы плохо.

— И что в этой бутылке? — спросил Лоуренс, заставив Хоро надуться.

Точно так же выглядела Миюри, когда её ругал Коул за какую-нибудь её выходку. Ясно, в кого пошёл этот сорванец.

— Ты не обязана рассказывать мне, но, когда я поговорю об этом с госпожой Ханной, она будет тебе меньше давать твоих напитков.

— Чт... что, — Хоро кинула на Лоуренса убийственный взгляд.

Он тряхнул лист бумаги, и её голова удручённо опустилась.

— Это был напиток из хлеба...

— Хлеба? О, квас, да?

Квас был некрепким напитком, его готовили, замачивая тёмный ржаной хлеб с добавлением мёда в воде. Его неповторимый чуть горький, кисловатый вкус кому-то нравился, а кто-то ненавидел его.

— Ты всё неплохо продумала... Госпожа Ханна не слишком следит за ржаным хлебом.

Из разного зерна выходит разный хлеб. Менее всего ценится овсяный хлеб, который и хлебом назвать было не совсем верно, и иногда его даже лошадям давали. Лучшим хлебом считался пшеничный — мягкий и сладкий. А между ними оказывался чёрный хлеб, ржаной, он был твёрдым, горьковатым и не слишком вкусным, поэтому для его улучшения к ржаной муке часто подмешивали пшеничную. Если в купальне, где останавливались только богатые гости, всё же был такой тёмный хлеб, то лишь потому, что иногда гости, посреди роскошной жизни вдруг вспоминали об умеренности как средстве искупления своих грехов.

— Вот клянусь... Кто бы подумать, что мудрая волчица, одна из всех людей, тайком готовит собственную выпивку и пьёт её?

Хоро отпрянула, как от удара, но сразу же выпрямилась.

— Ты, дурень! Я направила остроту моего ума на сохранение содержимого твоего кошеля!

— Ну да, даже когда ты печёшь и ешь лук, если мы не слишком внимательно присматриваем за печью? А южное масло — это, похоже, оливковое. Оно дорогое, ведь оно проделало с юга такой долгий путь.

Ещё его рассердило, что она туда и трав добавила. Должно было точно выйти вкусным. И в итоге Хоро вместо того, чтобы поразмыслить над упрёками, угрюмо надулась. Возможно, её так тянуло к еде из-за того, что она была воплощением волчицы, живущей в пшенице и следившей за урожаями.

Она вздохнула.

— Я думала, после ухода Миюри какой-то кусочек купальни снова будет для нас...

Их единственная дочь Миюри походила на нетерпеливого щенка, она вкладывала всю душу в шалости при каждом удобном случае. И Хоро должна была сохранять своё материнское достоинство перед дочерью, поэтому она проявляла самообладание, соответствовавшее званию мудрой волчицы. Но Миюри последовала за молодым Коулом, прежде помогавшим в купальне, а ныне отправившимся в странствие.

Образ матери отшелушивался с Хоро день ото дня, и возвращалась та Хоро, которая ехала в задней части повозки. Она требовала у Лоуренса хорошей еды, любую паузу в делах отдавала тщательному уходу за своим хвостом и старалась выпить как можно больше каждым вечером. Она препиралась по утрам из-за необходимости вставать, сонно прикрывала глаза перед камином в сумерках и тянулась к нему, чтобы его руки отнесли её обратно в спальню.

Он, конечно, не мог ей всё позволять. После ухода Коула и Миюри в купальне не хватало работников, поэтому Хоро честно выполняла свою долю работы. Чередой проходили дни, без серьёзных споров или стычек.

Хоро сказала, что боится забыть эти обычные дни, несмотря на то что они вдвоём были счастливы. И он снабдил её пером, чернилами и бумагой, чтобы решить проблему. Таким образом всё было улажено, всё успокоилось, семья была в безопасности, дела в купальне шли неплохо.

Или ему так только казалось... А теперь вон что. Лоуренс был больше озадачен, чем раздосадован. Её что-то беспокоит?

Как бы далеко она ни заходила в своих требованиях, её безграничное обаяние заставляло его чувствовать необоснованность своего стремления не поддаваться всем её прихотям.

И всё же было ясно, что она писала и о других своих деяниях. Без сомнений эти страницы хранили описание её преступлений. Зачем она это делала? Это совсем не было похоже на Хоро — оставлять такие глупые доказательства.

Начав делать свои записи, она, судя по всему, не хотела, чтобы кто-то их читал, возможно, из смущения, и он, уважая её желание, воздержался от лишнего любопытства. Возможно, она испытала облегчение от предоставленной свободы и гордо записала это в знак своего торжества.

Лоуренс ощущал не столько злость, сколько печаль. Он не думал, что Хоро могла быть способной на низость. Он бы хотел испечь эту луковицу и съесть вместе с ней. Разбить окаменевшую от жара глину и, затаив дыхание, посмотреть, что получилось, — насколько это могло оказаться весёлым. Квас был бы намного вкуснее, если бы они выпили его вместе с Селим и Ханной. Ему было бы в радость напрячь голову, пытаясь сделать напиток вкусным и дешёвым.

Он думал, что Хоро хорошо знает это. Но дойдя в размышлениях до этого, он вдруг подумал, что у Хоро еще могли оставаться проблемы, о которых он не знал.

Он не мог совсем отрицать её склонность радостно припрятывать для себя вкусную еду, но самой тайком готовить выпивку, чтобы её потом одной выпить — совсем иное дело. Может, так она пыталась отвлечься от чего-то, о чём она не могла ему сказать? Может, это детализированное изложение является для неё способом напомнить ему об особых чувствах, о которых она не могла сказать ему напрямик?

Рассудив так, Лоуренс почувствовал, что понимает действия Хоро. Ему надо представить, как она будет в одиночку пить горьковато-кислый напиток, этот самый квас. Ему такое представлялось не очень приятным на вкус. Он должен был заметить раньше.

Может, сейчас следовало не ругать, а обнять её?

Представим, что она действительно выкопала из пепла покрытый глиной лук, посыпала размякшую запечённую поверхность измельчёнными травами и маслом, посолила и съела... Постой-ка, съела это?

Лоуренс передумал — нет, здесь определённо было что-то не то.

Он бы понял, если бы она тайком чего-то захотела съесть, пытаясь отвлечься от каких-то проблем. Например, некоторые пьют от отчаяния. Но могла ли она в отчаянии подбирать травы, подготовить оливкового масла, не забыть даже щепотки соли и вообще уделить мелочам столько внимания? Хоро занималась бы этим с улыбкой, как бы он ни думал.

Лоуренс посмотрел прямо на неё. Его рассуждения развалились. Он прищурился, глядя на неё и кривя в досаде рот. Наконец, тяжело вздохнул.

— Слушай, Хоро.

Она надулась, будто хотела, чтобы её оставили в покое, и покосилась на него. Лоуренс почесал темя.

— Всё, что ты здесь написала, — это неправда, не так ли?

Расслабленные волчьи уши и хвост Хоро разом напряглись.

— Я тут читаю и злюсь, говорю, что собираюсь отобрать квас, затем устраиваю обыск вокруг дымохода. Но я ничего там не нахожу. И спрашиваю тебя — Что это значит? А ты дрожишь, как промокшая кошка, твердишь, что не знаешь. Я настаиваю, желая получить ответы. И что тогда должно случиться?

Хоро, выслушала его, прикрыв глаза, глубоко вдохнула, словно потянулась, и выдохнула. И, наконец, ухмыльнулась.

— Тогда я должна буду захихикать.

Лоуренс сердито уставился на неё, и она действительно засмеялась, её плечи дрожали, когда она игриво обняла его.

— Не будь таким злюкой. Я не собиралась обманывать тебя, чтобы поддразнить.

Её скромная улыбка искала примирения, но ответ Лоуренса был прохладен:

— Я не уверен в этом.

— Чт... Ты дурень!

И Хоро наступила ему на ногу. Но, кажется, ей хватило здравого смысла передумать. Раз он усомнился в её словах, она вела себя достаточно неправильно, и он мог усомниться и в ней самой. Она нехотя объяснила:

— Хммф. Начав записывать, что я делаю каждый день, я почувствовала, что мне очень нравится писать. Всё же, происходило недостаточно, чтобы писать об этом каждый день, и я начала писать то, что, как мне казалось, было бы забавным.

Лоуренс посмотрел на бумагу и сморщил нос.

— Всё это?

— Ладно... где-то наполовину.

Она выглядела спокойной и собранной, но её уши и хвост ясно выдавали её некоторое смущение.

Так увлекаться литературными занятиями было ничем иным, как развлечением для знатных девушек, имевших полно свободного времени в своих поместьях. Лоуренс, кажется, понял ощущения Хоро, не желавшей, чтобы он прочёл, что она написала. И всё же сам Лоуренс кое-что упустил.