Хроники Шеридана. Книга 1. Полный файл

Отдав эти распоряжения — несмотря на свое высокое положение остальные выслушали его безропотно, словно человек этот обладал какой-то тайной властью или силой, — он вышел наружу.

Склонившись к одному из солдат, стоявших на страже, он шепотом отдал ему какое-то распоряжение, тот кивнул и исчез в ночи. Человек в рясе немного задержался на месте, пока его глаза привыкли к темноте и осторожно двинулся вслед за ушедшим. Стараясь держаться подальше от костров, вокруг которых сидели и лежали солдаты, он бесшумно, точно кошка прошел через весь лагерь — там, ближе к лесу стояла маленькая палатка, которую караулили два дюжих молодца, одетых в простое крестьянское платье. Завидев монаха, один из них молча откинул ее полог и вместе с ним скрылся в ее чреве.

В ноздри вошедшим ударил нестерпимый запах паленого мяса. Там, к одному из опорных шестов был привязан человек. Окровавленный, изуродованный, он теперь мало чем походил на того весельчака и балагура, каким был всего несколько часов назад. Позади него копошились над маленьким столиком двое, перебирая разные металлические предметы, один вид которых мог заставить человека слабодушного сознаться в чем угодно.

— Не можете без крови, ироды... — зло выдохнул монах. — Сказано же: не должно проявлять чрезмерной поспешности в применении пытки, ибо к ней прибегают лишь в отсутствии других доказательств...

— А у вас они есть, господин Фурье? — осведомился один из палачей. В его голосе слышался вызов.

Монах молча подошел к нему вплотную — тот попятился. Их взгляды скрестились, и истязатель не выдержав, отвел глаза.

— Прикажите развязать его, — негромко велел монах, — и... ступайте все вон...

Приказание было исполнено тотчас же. Оставшись наедине с пленником, рухнувшим навзничь прямо у шеста, Фурье зачерпнул маленьким ковшиком воды из кожаного ведра, стоявшего тут же, и вылил ему на голову. Несчастный открыл глаза, застонал и зашевелился, пытаясь сесть. Носком сапога монах перевернул его на спину и присел рядом с ним на корточки.

— Говори же теперь, Якоб...— спокойно приказал монах, точно они сидели где-нибудь в таверне за кружечкой пива. — Говори, иначе...

— Иначе — что?.. — пытаясь улыбнуться разбитыми губами, передразнил его Якоб. — Что еще ты можешь мне сделать, чего не успели твои дружки?..

— Они истерзали твое тело, — дружелюбно объяснил монах, — а я — выну душу... Поверь, это куда хуже.

По лицу несчастного пробежала судорога, его затрясло.

— Знаешь, — прошептал он, — я очень любил жизнь, но теперь молю Господа, чтобы она поскорее кончилась...

— Зачем же? — миролюбиво возразил Фурье. — Ты еще поживешь — и неплохо. Если будешь со мной откровенен. Император любил тебя, и ты всегда был его преданным слугою, — так что же случилось?

— Жить мне незачем... — упорствовал Якоб. — Император погиб, а она — исчезла... Все кончено...

— Значит, все-таки — она... — подытожил Фурье. — Я так и думал...

Якоб не ответил и отвернулся. Аббат схватил его за волосы и силой развернул к себе. Сжав лицо пленника в ладонях, он впился взглядом в его глаза. Тот скорчился, по его лицу покатился кровавый пот.

— Не надо... — взмолился наконец несчастный. — Я — расскажу...

Перед его мысленным взором встал далекий зимний день: низкое бледное солнце, раскисшая дорога, голые поля... Во главе небольшого отряда он рыскал тогда по окрестным деревенькам в поисках съестного. Крестьяне роптали, а кое-где встречали их с вилами в руках — год в этих краях выдался неурожайным, как и предыдущие два. Люди мерли точно мухи... Над обочинами дорог кружились стаи воронья — им-то пищи хватало.... Возвращаясь, они наткнулись у одной деревни на толпу местных жителей. Его солдаты потянулись было к оружию, но оказалось, что те просто собирались сжечь ведьму: в руках двух дюжих вилланов билась худенькая девушка, по виду — бродяжка, каких немало встречалось в иссушенной голодом провинции. В деревне давно творилось неладное — то передохла почти вся птица, то коровы перестали давать молока, то привязывались к людям странные болячки. А потом на дворе кузнеца закричала вдруг петухом остатняя курица — и тут-то кое-кто поумнее и смекнул, что все несчастья свалились на них с тех пор, как нанялась к нему в батрачки пришлая сирота. Сразу нашлись свидетели, видавшие как она черной кошкой шмыгала по дворам, — и участь бедняжки была решена, ибо оправдаться ей было нечем — она была немая ...

Но иной раз не нужны никакие слова — достаточно было одного только взгляда ... И напрасно божились самые болтливые из охотников до простых развлечений, и напрасно нищий попик, потрясая нательным крестом, грозил ему небесными карами — под неодобрительными взглядами товарищей он втащил ее на седло, легкую, точно пушинка, и они умчались прочь...

Он так и не узнал ее имени. Она так и не стала его женой — не дала даже притронуться к себе, но он исполнял любой ее каприз, любую прихоть, — немая оказалась с норовом... Он тратил на нее все свое скудное солдатское жалованье, а она была точно каменная — ни разу не улыбнулась ему, ни разу не взглянула ласково ... Разве только когда он увозил ее от разъяренной толпы ... Тогда, во время бешеной скачки, она повернула к нему бледное лицо — и губы ее дрогнули, будто она хотела улыбнуться, да не умела, а в глазах ее стояла печаль, словно знала она заранее про то, что чуть не случилось с нею, и ждала его — спасителя — и ведала уже, чем кончится их дорога...

Вскоре после их встречи ему пришлось оставить королевскую службу и перебраться в другие края — слишком много сплетен распускали досужие языки, да и в церковь его спасенная отказывалась ходить наотрез. На новом месте их жизнь тоже не заладилась, и он стал иной раз подумывать о веревке, но тут Папа благословил очередной крестовый поход и Якоб собрался в дорогу — невмоготу ему было оставаться дома. Но немая собрала узелок, купила осла и увязалась за ним...

Якоб всегда был хорошим рубакой, а теперь и подавно — ведь смерть уже не страшила его. В одной из стычек с сарацинами он спас императору жизнь — и тот приблизил его к себе. Казалось, судьба вновь повернулась к нему лицом: в карманах зазвенело золото, новые товарищи уважали его за храбрость, он снова научился смеяться ... Немая по-прежнему находилась при нем: ухаживала за ним, обшивала, обстирывала, — он говорил остальным, что это его сестра. Он научился находить утешение в объятиях других женщин — она же была для него вроде ангела, но одного своего приятеля он зарубил насмерть когда тому вздумалось приударить за ней. Свидетелей их ссоры не оказалось и убийство сошло ему с рук... Потом она исчезла. Кто-то сказал, будто ее видели у королевского шатра, но на следующее утро император погиб, а его самого схватили неизвестные...

-Тебя водили за нос, мой друг... — сказал монах, выслушав краткую исповедь солдата. — Эта бестия прекрасно умела говорить... Ну, попадись она мне! — уж я бы развязал ей язык, клянусь всеми святыми!..

Лицо солдата исказила мука:

— Не трогайте ее...

В палатку вошел молодой человек.

— Вы посылали за мной, святой отец?

— Да, Юстэс, — похоже настал твой час... — аббат тяжело поднялся. — Выяснились новые обстоятельства — и мне не на кого рассчитывать, кроме тебя...

Разговаривая с юношей, монах повернулся спиной к лежащему на полу солдату, но тот вдруг вскочил и окровавленными пальцами схватил монаха за горло.

У молодого человека не оказалось при себе никакого оружия, кроме кинжала. Покуда монах силился оторвать пальцы убийцы от своей шеи, юноша изловчился и ударил нападавшего кинжалом в спину, но тот будто и не заметил удара. Юстэс нанес ему еще несколько колотых ран, каждая из которых должна была бы стать смертельной, и лишь тогда только Якоб разжал пальцы и, рыча точно зверь, набросился на него. Но силы пленного были на исходе и юноша легко увернулся. В тот же момент Фурье сорвал с шеи большой крест и вонзил его конец в глаз противника. Якоб рухнул на землю, забился в конвульсиях, из его рта вытекла тонкая струйка дыма — и он замер...

Тяжело дыша, Юстэс склонился над поверженным, не смея прикоснуться к нему и держа кинжал наготове. Монах, хрипя, опустился прямо на столик с пыточным инструментом — одной рукой он массировал горло, а другой делал какие-то знаки, словно пытаясь жестами объяснить происшедшее. Юноша потянулся, чтобы вытащить торчащий крест из глазницы убитого, но монах так вдруг замахал на него, так захрипел, что тот поспешно отдернул руку словно обжегшись.

— ... не трогай!... — смог наконец выговорить Фурье. — Мерзавец чуть не сломал мне — ею... — буркнул он чуть погодя, отдышавшись и напившись воды.

— Кто этот человек? И что здесь вообще творится? — мрачно спросил Юстэс. У него и так было скверно на душе после того, как погиб император, а тут еще это...

Вместо ответа монах взял со столика некий предмет, напоминающий огромные ножницы, и ловко орудуя им, вскрыл убитому грудную клетку — так, будто занимался подобным всю жизнь.

— Видишь? У бедняги нет сердца...

Преодолевая отвращение, юноша осторожно взглянул туда, куда указывал монах.

— Пресвятая Дева!...Как такое возможно?! — он поспешно перекрестился.

— Возможно... — сердито ответил Фурье. — Не знаю — как, но сталкиваюсь с подобным не в первый раз... Полей мне на руки... Да аккуратнее!..

Вымыв руки и вытерев их насухо, он велел позвать остальных. Тело несчастного влюбленного завернули в кусок материи, тайно унесли подальше от лагеря и сожгли.

Вернувшись, Юстэс забрался в свою палатку и попытался заснуть, но видения прошедшей ночи гнали сон прочь. Он кликнул оруженосца и велел ему принести вина. Лишь опустошив тяжелый бурдюк с вином он сумел наконец забыться и проспал до вечера.

Его разбудила какая-то возня у входа — неясные голоса, бряцание оружие. Собака, дремавшая у ног хозяина, вскочила и тревожно залаяла. Схватившись за меч, он одним рывком поднялся на ноги, но тут перед ним появился Фурье.

— Что случилось? — встревожено спросил юный рыцарь, но монах сделал успокаивающий жест и велел убрать оружие.

— Юстэс фон Гилленхарт, — торжественно спросил он, — готов ли ты послужить Богу, королю и всем честным людям?

— Император вообще-то умер... — напомнил юноша, силясь собраться с мыслями. Голова его просто раскалывалась.

— Король умер — да здравствует король! — досадливо отмахнулся монах, недовольный тем, что его перебили. — Войско крестоносцев простоит здесь еще несколько дней, а может и больше, — тебе же, друг мой, предстоит отправиться дальше ... Одному. Немедля. Ты должен добраться до Акры — маленькой крепости на берегу Средиземного моря, — и связаться там с моим человеком. Он скажет, что делать дальше...

— К чему такая спешка? И зачем мне...

— Мальчик мой! Скоро здесь будет стража — наши "друзья" уже успели сообщить о вчерашнем... Ты же не хочешь взойти на костер по обвинению в колдовстве?

— ?!..

— ... да-да!.. Ведь только мы с тобой знаем, что убитый не имел сердца; мои недруги уж постараются представить это дело как убийство... Или чем-нибудь похуже. Я-то, возможно, сумею отбиться, но из тебя могут сделать козла отпущения — еще и гибель императора припишут...

— Что за вздор! — рассердился Гилленхарт. Он всегда был вспыльчив, и теперь одна только мысль о том, что его — истинного христианина, верного сына Церкви, — могут преднамеренно и несправедливо обвинить в делах богопротивных... О! — это приводило его просто в ярость!

— Ты должен бежать, — сухо и деловито повторил монах, словно это было уже предрешено заранее.

Юноша заметался по своему скромному жилищу, ломая и круша все, что попадалось ему под руку. Фурье молча наблюдал за ним.

— Нет! — прорычал вдруг Юстэс, останавливаясь. — Нет... Я — никуда не побегу. Честь — дороже жизни... К тому же... сбежав, — я дам тем самым подтверждение своей вины! Нет... — лицо его просветлело. — Останусь здесь и сам разберусь с клеветниками — пусть Господь нас рассудит... Я — невиновен.

— А знаешь ли ты, сколько таких вот "невиновных" уже отправилось в рай?.. — свистящим шепотом поинтересовался монах, закипая. — Хочешь умереть?! — так умри же, щенок!.. Но не лучше ли совершить перед тем парочку подвигов во славу Господа, нежели погибнуть бесславно, навеки покрыв имя свое позором?..

— Я принял решение, — твердо возразил юноша, — и от слова своего не отрекусь...

— Хорошо. Выгляни наружу... — спокойно предложил Фурье; но в голосе его было нечто такое, что заставило упрямца подчиниться.

Обнажив меч, юноша осторожно отодвинул полог: у входа застыли люди. Он узнал некоторых — то были воины императорской стражи. Юстэс отшатнулся назад в душную полутьму палатки.

— Они пришли арестовать тебя, — пояснил монах. — Я убедил их немного обождать... Теперь выбирай — стоит ли уповать на Господа, или лучше самому решить свою судьбу? Учти только: ты вряд ли доживешь до рассвета, если попадешь к ним руки, — уж больно они горюют о покойном императоре...

Вид стражников, вооруженных до зубов, отрезвил гордеца. Юноша приуныл было:

— Как же я уйду теперь? — но тяжесть меча в руке вернула его мысли в прежнее русло: ничего, он дорого продаст свою свободу...

— Не нужно лишнего шума... — тихо сказал монах и протянул ему маленький мешочек.

— Что это?

Вместо ответа Фурье высыпал часть содержимого мешочка ему на ладонь: бугорки и линии судьбы Гилленхарта покрылись мелким черным порошком.

— Выйди к ним и сдуй порошок в воздух, только сам не дыши... Они уснут и ты успеешь скрыться... — быстро приказал монах, прикрывая лицо рукавом.

Словно во сне, юноша вышел наружу... Когда его противники распростерлись на земле, он, к ужасу своему понял, что они — мертвы. Все до единого...

— Я убил их! Ты обманул меня!.. — закричал рыцарь, врываясь обратно.

— Для твоего же блага... — начал было Фурье, но острие меча уперлось ему в шею, оцарапав кожу. По стальному лезвию поползла темная капля.

— Я убью тебя... — хрипел Гилленхарт в бешенстве. Жилы на его лбу вздулись синими реками, губы дергались. — Я убью тебя... — повторял он снова и снова как заведенный.

На бледном лице монаха не дрогнула ни одна черточка. Его глаза потемнели, зрачки расширились и юноша почувствовал, что против своей воли не может отвести взгляда. Руки рыцаря ослабели и после безмолвной недолгой борьбы он бросил меч на землю.

— Собирайся... — приказал монах.

Юстэс сел и обхватил руками голову.

— Нет, — упрямо ответил он. — Теперь я виноват в смерти этих людей и уж тем более не стану скрываться.

— Ладно, — охотно согласился вдруг Фурье. — Мне надоело возиться с тобой, глупый мальчишка... Только не рассчитывай на плаху. Я устрою так, что даже виселица покажется тебе наградой — но ты не получишь и ее! Тебя обвинят в колдовстве, ибо сразу распознают, что эти люди умерли странной смертью, и ты примешь казнь позорную и мучительную — тебя сожгут!.. Честь дороже жизни, говоришь? — нет, худая слава навеки прилепится к имени твоему!.. Будь спокоен — уж я позабочусь о том...