— Не твое дело.
— Ой, как грубо! Как невежливо! Да еще в такой день. Святая Невена отвернется от тебя, барышня.
Я пожала плечами. Порт, сверкающий россыпью цветных искр, вместе с громадой города медленно отплывал назад. С реки было видно, что периметр городских стен украшен цепью огней, а на башнях горят костры.
Лодка остановилась, приподняв весла над водой.
— Может, подождем, красавица? — улыбнулся лодочник, — Скоро "огневое колесо" запустят. Грех такое пропускать!
— Греби себе, не тормози. Обратно поплывешь — любуйся на здоровье.
— Никак за тобой волки гонятся? — он снова взялся за весла.
— Никто за мной не гонится.
— Так куда же ты спешишь?
— На Кудыкину гору.
— Ох и гневна госпожа! Ох и резка! Просто оторопь берет.
Я решила молчать и не поддаваться на провокации. Перевозчик, наконец, заткнулся.
Вскоре лодочка заскользила вдоль противоположного темного берега. Я не знала, что находится на этом берегу, потому молчала, позволяя пристать где удобно. Лодка косо вошла в тростники, перевозчик спрыгнул в воду и подтащил ее туда, где посуше.
— Приехали, барышня.
Я вылезла, опираясь на его руку. Берег оказался кочковатый и мокрый. Вокруг стеной стоял камыш.
БАЦ!!!
От удара по затылку в глазах у меня вспыхнуло огневое колесо. Кошелек вырвали из рук. Я грохнулась на колени, а сзади воздух сотрясся от невыносимо низкого рева. Сдавленно пискнул человек, затрещали камыши, плеснула вода, и рев повторился. Теперь он больше походил на хохот.
Держась за голову я кое-как поднялась. В руку ткнулся холодный песий нос.
— Ты цела? — прохрипел Эльго, быстро-быстро дыша. — Опередил меня, подлец. Я ведь чуял, что он затеял... Ты тоже хороша — деньгами перед носом размахивать.
— Да из тебя кошель получился как мешок с репой! Куда бы я его спрятала? Под юбку?
— Ой, только не подумай что мне впервой заглядывать под женскую юбку. Я там как дома, считай. — Пес фыркнул и лизнул мне ладонь. — Ладно, не сердись. Голова-то цела?
— Вроде цела.
Я пощупала затылок, огляделась. В двух шагах в камышах валялось что-то белое.
— Ты его что... насмерть?
— Да нет, придушил маленько. Скоро оклемается. Пойдем. Куда нам?
Я прикрыла глаза. Сердце колотилось в едином ритме — до, ре, ре диез...
— Туда. Это довольно далеко. Пойдем скорее.
Хлюпая по болотистым кочкам, я полезла сквозь осоку и череду. Берег понемножку поднимался.
— Далеко, говоришь? — окликнул Эльго.
— Кажется, да. Там какое-то поселение... или хутор...
За спиной у меня что-то зашумело, раздалось фырканье.
— Эльго? — я обернулась. — Высокое небо!
Теперь это был крупный теленок... молодой бычок, черный как смоль, с курчавой челкой между небольшими, но остро сверкающими, словно полированными, рогами. Раздвоенные копыта лаково блестели в темной траве. От него крепко, вызывающе пахло разгоряченным животным. Прекрасные коровьи глаза тлели сумрачно-алым.
— Э-эх, — рыкнул он вновь изменившимся голосом и копнул копытом, снеся кочке лохматую голову. — Гулять так гулять! Полезай, подруга, на спину.
Легко сказать — полезай. Я и на лошади ездок аховый, а на инфернальных бычков даже в бредовых снах не забиралась. После нескольких неудачных подскоков мне таки удалось лечь животом на эльгову спину. Спина у него оказалось просторная как тахта. На всякий случай я уселась по-мужски — мне казалось, что так устойчивей. Высокая бычья холка поросла шерстью, в которую я с благодарностью накрепко вцепилась. Инфернальный бык всхрапнул, чуть присел на задние ноги — и рванулся вскачь. Ночь, покачиваясь, понеслась мимо.
— Вперед, — приговаривала я, ощущая как ширится и расцветает в груди восхитительно-черная бездна, где стучит, звенит многоголосое эхо: "Фа, соль, соль диез..."— Вперед, голубчик. Никуда не сворачиваем...
Я пригнулась к эльговой спине. Темнота летела в лицо, хлеща ветками. По вершинам деревьев скакала луна, пятнистая будто кошка, льдисто подтаявшая с одной стороны. Хрустели кусты, где-то в глубине лесного мрака вскрикивали птицы. Потом лес оборвался, и мы помчались по лугу, седому от легшей росы, оставляя позади себя вспоротую темную колею.
Потом под копытами глухо зарокотала дорога. Прямо по курсу снова поднялась черная волна леса, но дорога свернула, оставляя лес по правую руку.
— Вперед! — крикнула я.
— Там ограда, — отозвался Эльго. — Это Нагора, загородная усадьба Морана-Минора.
— Нам туда!
— В Нагору? — грим все-таки свернул налево вместе с дорогой. — Здесь высокая стена. Ты умеешь лазать по стенам?
— Не знаю. Не лазала никогда.
— Попробуем найти ворота.
— А нас впустят?
— Нет, конечно. Сами войдем.
Дорога превратилась в широкую аллею, исполосованную лунным серебром. В дальнем ее конце белела квадратная арка ворот. Сами же ворота, окованные металлическими бляшками, были, конечно, заперты.
— Ворота я тебе отопру, — пообещал шепотом Эльго, когда я сползла с его спины на землю. — Если там кто-то есть, попробую отвлечь. А ты не зевай, беги внутрь и ищи свою свирельку. — Он смерил меня взглядом кровавых бычьих глаз и мотнул головой так, что щелкнули уши. — Вот только платье у тебя...
— Что — платье?
— Как фонарь сверкает. Будь осторожна.
— Постараюсь... ох...
— Ты чего?
— Да голова... Не обращай внимания.
— Ну, тогда понеслись. Давай пять.
— Что?
— Руку давай. Подсунь монетку под ворота.
И он воткнул влажный нос в мою ладонь. Я успела только моргнуть — большое рогатое животное исчезло, а в руке у меня снова оказался тяжеленный кошель. Я достала из него одну-единственную монетку и, как было велено, пропихнула в щель под створками. Потом прижалась ухом к обшитым металлом доскам.
Сначала было тихо, только шумел ветер в кронах. Потом с той стороны что-то длинно зашуршало. Сипло взвизгнув, отвалился засов. Одна из створок мягко двинулась вперед, заставив меня отступить. Я поспешно нырнула в открывшуюся щель.
— Направо и в кусты! — Грим подтолкнул меня в спину.
В окошке привратницкой появилась какая-то тень. Послышались обеспокоенные голоса. Эльго захлопнул створку и засов с грохотом вернулся на место.
Я уже вломилась в кусты у дорожки. Присела между веток, сдерживая дыхание. У ворот слышались суета и скулеж.
— Что там, Рольм?
— Э! Собака. Черная. Здоровая, черт. Откуда она здесь?
— Чево?
— Собака, говорю... Наша, что ль?
— Никак не можно. Наших не спускали нонеча. Гости ж в саду.
— Господская, небось. Ето не сука, ето кобел здоровый. Ты порычи у меня еще, порычи! Вот приласкаю тя поперек хребта!
— Я ж слыхал, провалиться мне, ворота открывались...
— Не, у господ таких зверей нетути... Енто, кажись, беспородная. Гостюшки-то с собаками прибыли?
— Да хрен их разберет... Гони его взашей, Рольм...
Я, пригибаясь, двинулась вглубь темных зарослей. Наткнулась на какой-то колючий куст, потом выбралась на мощеную тропинку. Тропинка прихотливо вилась между деревьев, два раза пересекала ручьи по каменным мостикам, и, наконец, привела к фонтану.
Вокруг фонтана росли яблони. Луна дробилась в струях воды и тысячью масляных огоньков отражалась в облаве плодов, под которыми не видно было ни листвы, ни веток. Яблоки усыпали землю между частых подпорок. Пахли они просто душераздирающе. Меня даже замутило от этого запаха.
Я шагнула к воде — и лунная рябь разрисовала мое платье инистым узором. Зачерпнув горсть воды, смочила гудящий затылок. Здорово все-таки этот грабитель меня приложил.
Да, Эльго прав. Платье светит как фонарь. Надо красться в тени, иначе сцапают. Судя по тому, что говорили привратники, хозяева дома. Еще у них и гости какие-то... Где здесь сам дом?
Прикрыв глаза и пытаясь отвлечься от яблочного аромата, я поймала драгоценное "до, ре, ре диез". Правда, совсем на излете, голос свирельки угасал, скоро осталось одно лишь чувство направления.
Туда.
Я снова двинулась по одной из дорожек, перебегая от дерева к дереву. Впрочем сад, кажется, был безлюден. Мне на счастье. Кроме шороха листвы и плеска воды... впрочем, нет. Где-то далеко играла музыка. Где-то хозяева и гости праздновали Святую Невену.
Неожиданно полоса деревьев кончилась и я увидела большой дом с террасами и крытой галереей. Похоже, я подошла к нему с торца. Дом от сада отделяла неширокая луговина и клумбы с цветами.
Если быстро перебежать открытое пространство... если очень быстро... Я посчитала про себя до десяти и рванулась вперед.
Никто не всполошился, не закричал, не залаяли собаки.
Тараща глаза, я присела на корточки в тени балюстрады. Луна выбелила плиты террасы, зато тени были густо-черными, бархатно-черными, совсем непрозрачными. Мое платье, до того предательски сверкавшее, послушно погасло. Я перевела дыхание. Ничего. Еще один рывок до двери, в мягкую тьму, а там...
Шорох за спиной. Легкие шаги — раз, два, три...Я обернулась... замерла в пол-оборота, больным своим затылком ощущая приближение... Пронизывающее, стремительное приближение чего-то невыносимого, нестерпимо страшного — не успеть, нет, не успеть — рывок за волосы, одновременно с ним — укол под челюсть. Тонкое жало, лижущее смертным хладом. Из точки касания мгновенно проросли ледяные корни — по горлу, в грудь, в живот, в обе руки.
Я тупо смотрела на залитые млечным сиянием каменные плиты, перечеркнутые сажисто-черной тенью балюстрады. Теперь тень выбросила щупальце, изломанный, склоненный в мою сторону росток.
Силуэт того, кто стоял за моей спиной.
Даже сквозь марево бессилия до меня добрались волны жара. Тот, кто стоял за моей спиной, излучал такую энергию, что испуг не способен был ее заглушить. Я даже смогла перевести дыхание.
— Покажи руки, — очень тихо сказал человек.
Я послушно подняла пустые ладони.
— Хорошо. Теперь вставай. Спокойно. Не делай резких движений.
Встать я не попыталась. Это было бы слишком. Нельзя сказать, что у меня отнялись ноги, но мне стало совсем нехорошо. Подкатила тошнота, я сцепила зубы.
Ледяная игла снова шевельнулась под челюстью. Пальцы сжались на ноющем затылке. Человек решил таким образом взбодрить меня.
— Вставай. — В негромком голосе отдаленно зазвенела сталь.
Укол. Еще укол. Лезвие ворочалось под ухом, словно устраиваясь на ночлег. Бока его были немыслимо холодны, а жало играло с нитью жизни, помаленьку рассекая волоконца. Одно за другим. Одно за другим.
Я схватилась за каменную балясину, кое-как разгибая ватные колени. Человек намотал волосы на руку и рывком поднял меня, запрокинув больную мою голову к прекрасному звездному небу. Звезды померкли, синева налилась чернотою, я закрыла глаза.
— Стой на ногах, каррахна!
Отрезвляющий пинок под зад. Рука, стиснувшая волосы, развернула меня лицом к темному проему двери.
— Иди!
Что мне оставалось делать? Я пошла.
Глава 11
Нагора
Воздух был густ от тепла, от мерцания живого огня, от моргающих, кланяющихся теней. Пахло воском, маслом, пылью, сухим деревом, железом... знакомый запах жилья.
— Стой.
Пальцы на затылке разжались, лезвие отодвинулось от шеи.
— Положи руки на стол.
Почему он не зовет стражу? Кто это вообще такой? Однако слушаюсь.
Горячие — чувствую сквозь платье — ладони сжимают мне ребра, быстро скользят вниз, вдоль талии, вдоль бедер. Хол-л-лера!
— Не дергайся.
Предупреждающий укол между лопаток. Закусив губу, терплю. Ищущая ладонь шарит по груди, по животу, ниже. Нигде не задерживаясь.
— Хм... — человек убрал руку. — Ты выбросила его в саду?
— Что?
— Оружие.
— Ка...кое оружие?
— Не знаю, какое. Или у тебя был яд?
— Не было у меня ничего, — чувствую, что начинаю дрожать. — Ничего у меня не было!
— Тихо. Не ори. Если жить хочешь.
А вот заору сейчас. Чтобы охрана сбежалась. Кто ты такой, вообще?
Словно в ответ на невысказанный вопрос, незнакомец ухватил меня за плечо и резко развернул к себе.
Взгляд уперся в шнуровку белой рубахи, пришлось поднять голову. Я недоуменно моргнула. Мужчина? Может, юноша? Этот странный шипящий голос...
Вороная грива, перечеркнутая полоской серебра, и тень под нею. Из тени горели глаза — огромные, иссушающие, стена черного пламени, а не глаза. Незнакомец отодвинулся на шаг, тень стекла прочь, явив узкое, как клинок, смуглое лицо. Яркое, яростное, жесткое лицо женщины. Слишком жесткое, слишком яростное чтобы называться красивым.
— Тебя подослали? — тихо спросила женщина, и воздух задрожал от ее дыхания. Что-то неслышное кипело и билось в ее хрипловатом голосе, — Кто? Рассказывай.
— Нет... — прошептала я.
В больной голове что-то ворочалось. Что-то пыталось сложиться, но не складывалось.
— Сядь, — она кивнула на крытую ковром лавку. — Сядь и рассказывай. Сама понимаешь, голубушка, лучше все честно рассказать. Будешь честной — умрешь легко.
Еще чего! В смысле, я не собиралась умирать. Я уже умирала, больше не хочу.
Села, оглядываясь. Большая комната, спальня или гостиная. Справа — тахта под пологом, напротив, на стене — ковер, увешанный оружием. На столе — трехрогий подсвечник. В окно заглядывала луна, ее лик был многажды пересечен перекрестьями переплета. Окно далеко. А ночной сад еще дальше.
— Так и будем молчать? — женщина с лицом твердым и узким, словно клинок, прислонилась к столу. В пальцах она вертела кинжал. — Ладно. Давай по порядку. Как твое имя?
— Леста.
— Фамилия, прозвище?
— Леста Омела.
— Откуда ты?
Я пожала плечами.
— Из города... с хутора Кустовый Кут.
— Неправда.
Я опять пожала плечами. Женщина потрогала пальцем стальное острие.
— Откуда ты?
— С хутора Кустовый Кут.
Она улыбнулась нехорошо. В лицо ее больно было смотреть. Глаза жгло. Я отвернулась.
— Тебе все равно придется говорить. Так или иначе. Лучше здесь и со мной, чем в подвале с кем-нибудь из мастеров Седого Кадора.
— Я... я ничего такого... я пришла за свирелью...
Пауза. Черноволосая женщина вертела в пальцах кинжал.
— Так где твое оружие?
— У меня не было оружия.
— Тогда что у тебя было? Или оно до сих пор с тобой?
— Нет у меня ничего!
Женщина нахмурилась:
— Оно и странно. Ни веревки, ни булавки, ни кошелька, даже пояса нет. Что это за маскарад?
— Я пришла за свирелью...
— Какой еще свирелью?
— За моей! Она тут, в этом доме... Кто-то играл на ней, я слышала.
Женщина отлепилась от стола и присела рядом со мной на скамью. Странная все-таки одежда. Рубаха-камиса из тонкого полотна, кожаные чулки и сапоги. Что, со времен Каланды мужской костюм вошел в моду? Тело женщины лучило болезненный жар, слишком напряженный, ранящий, и кожа моя начала коробится как пергамент вблизи огня. И кинжал оказался под самым носом. Я попыталась отодвинуться.
— Ты боишься. Значит виновата. Тебе есть что скрывать.
— Я... пришла за свирелью...
— Говори.
Тонкие пальцы клещами впились мне в подбородок, задрали голову. Взгляд удлиненных, невероятно больших глаз — черный, жаркий и неподвижный, словно жерло печи. Я зажмурилась.
