— Ты не голоден?
Если я наемся, я захочу спать.
— Ну и что?
Тот город, где клетку готовят... скоро?
— Ого! Ты сам заговорил о клетке? Что случилось?
Пока ничего. Хорошо бы и дальше ничего не случалось.
— Я поняла. Дракон?
Эрайн только вздохнул.
— Ты не спишь, чтобы не выпускать его?
Проклятье, я же о вас думаю. Вы тут рядом совсем! Здесь дорога, деревни, хутора... Мне бы подальше отойти...
— Мораг говорит, до Ставской Гряды мы доберемся завтра где-то к началу второй четверти. Я этих мест совсем не знаю. Дотерпишь до завтрашнего вечера?
А что мне остается?
Я обняла колени, уткнулась в них носом. Вот где ловушка оказалась — обыкновенная усталость. У Малыша хватает сил держать дракона в узде, но и Малышу нужен отдых.
— Слушай, а если тебя просто связать покрепче?
Чем? Веревками? Ты смеешься?
Да и цепи он, помнится, порвал. Это же как его цепями обмотать надо чтобы не вырвался! Запереть где-нибудь? В яму посадить?
Быстрее до Гряды этой доехать чем яму копать, Лесс.
Верно. Да и нечем нам копать. Может, фургон бросим? Верхом поедем? У нас только две лошади, причем одна из них — обычная деревенская лошадка. Оставить Ратера с Пеплом, а мы с принцессой... подобный план у меня уже был, плохой это план, отказалась я от него. Думай, что делать, Леста Омела. Должен быть выход, и ты его найдешь.
Что тут думать. Еще сутки я перетерплю.
— Не будешь есть, дракон с голодухи вылезет.
Эрайн тихонько зарычал. Других аргументов у него не нашлось.
— Ты сам понимаешь, клетка не решит задачи. Только отсрочит.
Мне нужна передышка. Я избавлюсь от него.
— Он твоя фюльгья, ты не должен от него избавляться.
Я должен заполучить это распроклятое тело в полную свою собственность. Тогда будем разбираться, кто чья фюльгья. Тьма меня побери, мне надоело пихаться локтями с безмозглой тварью, у которой одно-единственное желание: порвать и сожрать.
— Эрайн, по-моему, он плохо на тебя влияет. Раньше ты был разумнее.
Грррр! Тем хуже для меня.
Туман истаял, теперь я хорошо видела лежащего в камышах мантикора. Поднявшаяся над лесом луна дробилась в ворохе гибких лезвий, тяжелые плечи блестели мокрыми камнями, вытянутые передние лапы мерцали словно кольчужные перчатки. Между лапами стоял котелок, такой нелепый и маленький, и каши в нем — с наперсток, да и та не съедена. Или съедена? Точно, пустой котелок. Слопал кашу мой красавчик, хоть и капризничал, и хлеб весь слопал.
Я не капризничал.
— Эрайн, у меня предложение. Давай я посторожу дракона вместо тебя.
Как это?
— Пусти меня в себя. Как в гроте с мертвой водой, помнишь? Мы с тобой делили одно тело. Я посторожу дракона, а ты сможешь отдохнуть.
Лесс... ну ты и выдумала! Посторожишь дракона! Лесс... нет. Ты с ним не справишься.
— Я справляюсь со своей фюльгьей. Она тоже полуночная.
Она ведь у тебя горгулья? Лесс, горгулья — не дракон. Она как кошка в сравнении с медведем. Он очень силен.
— Есть еще кое-что. Я — человек, а ты — нет. Полночь к человеку нейтральна, понимаешь? Дракон ненавидит тебя, а ко мне он не испытывает ненависти. Если озлобленное животное лупить, оно взбесится еще больше. Я попробую... не доводить до этого. Может быть, здесь не сила нужна.
Он только силу понимает.
— Да почем ты знаешь? Ты хоть когда-нибудь прислушивался к нему?
Что там слушать? Змея — она и есть змея. Злоба и голод. Все. Больше ничего.
— Эрайн. Не знаю, как тебя уговорить. Но я уверена, что просто вытесняя его, ты ничего не добьешься. Ты искалечишь себя. Амаргин бы сказал...
Иначе я искалечу других.
— Какой же ты упрямый! Ладно, давай ты все-таки покажешь мне своего зверя. Поближе. Я хочу на него посмотреть.
Я поднялась, отставила в сторону котелок и присела на корточки между вытянутых вперед мантикорьих лап. Эрайн поспешно отшатнулся и развел в стороны руки, боясь задеть меня многочисленными лезвиями.
Что ты хочешь?
Залезть к тебе в голову, глупый, подумала я. Посмотреть на дракона изнутри, вот что я хочу.
Ну хорошо. Только поберегись. Я могу тебя поранить.
Из живота у тебя вроде никаких ножей не торчит.
Я повернулась и села на землю между передних лап, прижавшись спиной к эрайнову животу. Живот у него был твердый и горячий, как нагретое солнцем дерево. Затылком я как раз упиралась ему в грудину.
Закрой мне глаза ладонями.
Поцарапаю.
А ты аккуратно.
Жесткие, пахнущие медью руки очень осторожно легли мне на лицо.
Маленькая какая, хихикнул Эрайн. Как зверушка.
Тссс. Дай мне вспомнить.
Вспомнить. Вернуть пронзительное, пугающе-знакомое ощущение, будто кто-то встал вплотную за моей спиной и прикрыл глаза ладонями: догадайся! Я жмурюсь, касаясь веками шершавой кожи, чувствую теплое дыхание на макушке. Кто ты?
Сердце Эрайна мягко стучит в затылок. Вплываю в этот ритм петлистыми руслами кровотока, не замечая преграды между песчаным берегом моей плоти и темной драконьей пещерой. По закоулкам бродит эхо, отзвук сердечного пульса, чуть отстающий, тяжелый, как будто очень глубоко, в непроглядных недрах тела, бьет в скалу железный молот.
Сердце дракона.
Это он, Лесс.
Да.
Словно стоишь на тонкой доске над змеиной ямой. Там, во мраке, грузное движение маслянистых колец, шипение и шелест на грани слуха. Оттуда тянет землей, ржавчиной, мокрой гарью, и еще чем-то едко-приторным, проникающим, пачкающим, как кровь или смола. Оттуда, снизу, из-под колючего гребня, из-под лобного щитка, из полусомкнутых, простроченных жилками век, глядит на нас стеклянно-черный глаз рептилии.
Тихо, тихо, мой хороший, говорю я. Лежи спокойно, мой замечательный. Умница, красавчик, самый лучший дракон на свете.
Эрайн фыркает и я мысленно пихаю его локтем в бок. Помолчи!
Я бормочу ласковые глупости, нагнувшись над змеиной ямой. Повторяю одно и то же, уговариваю, как уговаривают испуганное озлобленное животное. Эрайн отступил в сторону и молчит, недоверчиво наблюдая. Дракон размеренно дышит, вздымаются и опадают чешуйчатые бока, грифельно-черные, в седой известковой патине. Кожистые веки закрываются. Спи, мой хороший. Спи, спи, спи.
Так он тебе и заснет, ага.
По крайней мере, лежит смирно. Видишь, я его не раздражаю. Я побуду тут с вами, хорошо?
Смех — пузырится, щекочет нёбо как хорошая кружка кваса с изюмом.
Милости просим в наш балаган, Лесс. Ему ты не мешаешь, а мне и подавно.
Я исследую то, что мне досталось. Утомление масляной пленкой облепило ощущения тела, затупило их остроту. Но все равно — звериные уши слышат как сонная улитка тащит свой домик по ленте клейкой слизи, как жук-плавунец, перевернувшись вниз головой, ловит надкрыльями пузырек воздуха, как осыпаются семена с трав и оседает на камнях водяная взвесь. Как в полусотне шагов, шурша осокой и пересмеиваясь, пробираются к воде Ратер с принцессой. Ноздри ловят крепкий горячий запах пота, смешанный с запахом тины и сырой земли, кисловатый запах железа, запах квасцов, ворвани и дегтя от принцессиного кожаного доспеха. Они далеко, но я чую их.
Я открываю глаза.
Ночь светла, луна сияет в полнеба. Холодное ночное солнце без лучей, четко очерченный матово-белый круг в темных оспинах, фарфоровая окарина. От горизонта до горизонта выгнулась млечная радуга, завился перистый туман звездных водоворотов, паутинки, иней и дым бесчисленных созвездий. Сколько звезд! Я и десятой доли не видела своими человеческими глазами.
Небо перевернуто, в воде у самого берега плывет горящий белым огнем диск, тарелка ангельского молока — нагнись и бери в руки. Под водой колышется серебряная сеть, "узоры катастроф", опутывая камешки, песок и спящих рыбок. Те же узоры плетутся в воздухе, дрожат на стеблях камыша и на брюхе опрокинутой в заводь коряги.
Опускаю взгляд — между лап моих лежит, свернувшись, бледная человеческая личинка, закутанная в лунный свет как в кокон. Осторожно убираю лапы и поднимаюсь, отступая. Личинка остается лежать, рассыпав на влажном песке бесцветные волосы.
Я тут, а она — там. Как странно.
Тебе нравится, Лесс?
Скорее, да. Очень необычно.
Не боишься?
Пока нет.
Ворох жестких волос скользит по плечам, я чувствую прохладное касание металла. Светлое полотно ночи прошивает шелестящий звон моих лезвий. Мягкий тяжелый шаг. От усталости чуть кружится голова. Огромное длинное тело движется медленно и осторожно, как ладья в тростнике. Я и веду его словно большой корабль. Эрайн тенью стоит за плечом, стоит вплотную, но не вмешивается. Его присутствие обволакивает меня. Большей близости нельзя и представить.
Что в нас с тобой есть такого, что стоило бы скрывать? Ничего. Не бойся доверять, Лесс.
Так же как ты мне?
Так же как ты мне. Ведь твоя шкурка осталась в камышах.
А ты получил второго подселенца.
Мы засмеялись вместе — фррр! — из горла вырвался клекот.
Тихо, сказал Эрайн. Слышишь?
За поваленной корягой, у воды звучали голоса. Голоса, плеск и негромкий смех. Кукушонок с принцессой. Настучались палками, теперь купаются.
Собираешься подглядывать, Лесс? Нехорошо.
Еще чего! В смысле, обязательно подгляжу. Ратер мне теперь брат, как-никак. Я за него в ответе.
Вдруг вранова дочка его обидит, да?
Ей только повод дай. Хотя она и без повода обижать горазда. Если не хочешь, не смотри.
Эрайн фыркнул и отдалился. Он и правда не хотел подглядывать.
— Эй, рыжий! Ты там скоро?
Они купались раздельно. Вернее, Мораг уже вылезла, обтерлась рубахой и натянула штаны. Я сморгнула, потому что не сразу поняла, что лиловатое, с багряным оттенком свечение, облекавшее Мораг как гало, мне не мерещится. Оно было еле заметным, но объемным, широким, и заключало принцессу в чуть вытянутую сферу, как в сагайский прозрачный фонарь из органзы.
Ратер еще плескался за корягой.
— Ты оделась, госпожа моя принцесса?
— Да, — солгала Мораг, вытирая рубахой голову. — Вылезай наконец, жрать хочу, живот подводит.
На лунной дорожке показалась ратерова голова, мокрая, и от того непривычно прилизанная. Он плыл, а лицо его пятнали светлые тени, отражение сверкающей ряби. Братец мой не источал сияния как праздничный фонарик, но его с головы до ног покрывала тончайшая пудра, золотистая пыль; дунь — развеется. Она была явственно видима даже под водой.
— У меня для тебя подарок, госпожа!
— Да ну? Головастика поймал?
Мораг перекинула промокшую рубаху через плечо, даже не думая ее надевать. Принцесса стояла ко мне в полоборота — тонкая, статная, с маленькой грудью, в прозрачном лиловато-рыжем ореоле, словно эбеновая фигурка, накрытая стеклянным колпаком. Встряхивая рукой мокрые волосы, она смотрела, как мой названный братец, голый и тощий, весь в золотой испарине, выбредает на берег, держа перед собой сомкнутые лодочкой ладони. Из ладоней часто капало, дрожащие узоры цвета молний гуляли по лицу, смешиваясь с золотой пыльцой, и от этого глаза у парня светились странной изменчивой зеленью. В руках его была только вода, я видела это из своих камышей.
— Что там у тебя?
Ратер повернулся, и вода в ладонях поймала отражение. Блистающий диск закачался в крохотном озерке, слепя глаза и вызывая слезы. Лилейно-белый, снежный, в горьких проталинах пятен, текущий сквозь пальцы молоком и серебряной кровью.
Мораг вздрогнула и схватилась за горло.
— Боже мой, — еле выговорила она. — Луна. Луна с неба.
Я повернулась и скользнула прочь, стараясь не трещать. Малыш прав, смотреть не стоит. Эта луна принадлежит только им.
А мне принадлежит эта ночь. Ночь и тяжелый, вооруженный до зубов корабль-драккар, что плывет по моей воле меж шуршащих тростников. И Эрайн, бесплотной тенью затихший за спиной, и спящий в своей пещере дракон. И серый влажный ветер, и сонный шум деревьев и томительный, земляной запах осени. И небо с млечной радугой, светлое от звезд.
И эта усталость, от которой пошатывает и водит, будто рулевой забыл свое дело. Это правда, рулевой заснул, и у штурвала стоит любопытный, но не слишком умелый юнга. Не наскочить бы на мель!
Мантикор кружится на одном месте как пес, подминая речную траву, а потом ложится. Опускаются веки. Большие ладони зябко охватывают плечи. Хвост по-кошачьи оборачивает лапы. Я не думаю об этом и не отдаю приказаний — тело все делает само. Утомление гудит в крови отзвуком дальних колоколов.
Спи, Эрайн. Спи. Я посторожу.
Глава 34
О Драконе.
(... — Аааааааооооооооооооооуууууууууу!
Крик. Не крик, вой. Черная лесная ночь содрогнулась, словно ее ткнули в бок парусной иглой; мне на плечи посыпались иголки и древесная труха. В кронах захлопали крыльями проснувшиеся птицы.
— Ааааааааааааааооооооо...
Эхо билось в непроглядной чаще и никак не могло умереть.
Обряд начался! Райнара говорила — гении не требуют крови. Тогда кто же так орет? Высокое Небо... что там творится, на перекрестке семи хожалых троп?
Одна из этих троп вела меня по темному лесу к Беличьей горе. Но перекресток находился ближе, там, где галабрский тракт пересекала дорога из Адесты на Снежную Вешку. Туда же ручейками стекались стежки-дорожки поменьше — к лесопилке, к старой мельнице, в Белобрюху, в Жабий Лог. Отмечал перекресток древний северянский обелиск со сколотой резьбой.
— Ааааааааааааа!
О, Господи, там кого-то заживо режут, что ли? "Лучшая жертва, драгоценная жертва". Голос... нечеловеческий уже!
Я поднажала, рискуя переломать ноги.
Зарево? Меж стволов мелькнула оранжевая вспышка.
Костер! Они совсем близко!
— Ааааааиииии!
Вопль ушел в поднебесье, стал на мгновение птичьей трелью и сорвался в визг. Каланда?
Я неслась, треща и топая, напрочь забыв, что хотела подкрасться незаметно. Какое "незаметно", с такими-то криками! Неужели так и должно быть? Ама Райна говорила...
— А! Аааа! Ххххххххх... ААААААААА!!!!
В глазах плясала огненная карусель. Скорее! Скорее!
По лицу стегнули ветки, стволы отшатнулись прочь — открытое пространство полыхнуло стеной огня. Большой костер. До самого неба. До черного беззвездного неба, шатром раскинувшегося над перекрестком дорог. Черный проклятый шатер, яростный огонь выше меня ростом, и столб искр, соединяющий первое и второе.
— Аааахххх...
В сердцевине костра, в слепящей огненной мути, мечется двойная тень. Контур плывет от жара, плещут крыла, взмахивают руки, тонкая фигурка рвется на свободу, тварь из сажи и пепла вяжет ее хвостом, кутает крылами, кувыркается над головой, крест-накрест чертят искры, в небо летит истошный вопль, АААААААААААА!!!
— Каланда!
Стена огня прыгает мне навстречу.
Ноги не чуют земли, мне кажется, я лечу. Двойная тень сливается воедино, вижу темный крест распахнутых крыл в ореоле сизого света, и туда, в самый его центр, ударяют мои ладони. Но твари уже нет, я толкаю Каланду в грудь, и бесконечную долю мгновения гляжу на ее лицо: оно сияет как солнце, а глаза ее багровы. Пламенный ветер раздувает нам волосы и трубит словно войско, идущее на штурм. Натянутая ткань жара лопается, я выпадаю в ночь.
